Текст книги "Черная пурга"

Автор книги: Альберт Кайков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В Type

1

Глаше шел одиннадцатый год. Она полупила письмо от отца, в котором он сообщал, что летал на похороны отца, Елисея Францевича, и привез в Туру мать, Агафью Прокопьевну. Глашу к себе не приглашал. Тревогой наполнилось сердце девочки. Она понимала, что никому теперь не нужна.

Ледоход прошел быстро и бурно. Вода в Нижней Тунгуске поднялась на несколько метров от зимнего уровня, затопив все отмели, с большой скоростью несла льдины, била ими по скалистым берегам, в пониженных участках заносила их далеко на берег, в притоках заставляла течение повернуть вспять. Ночи становились светлыми.

Навигация началась только в июле. Первым пришел пароход «Летчик Алексеев». Директор интерната купил Глаше билет четвертым классом, дал узелок с продуктами, завел на пароход и оставил около бака с кипятком. Она не отходила от бака ни на шаг, считая, что где ее оставили, там и должна ехать. Когда пассажиры набирали кипяток, из крана вырывался пар со специфическим запахом железа. Спала на палубе, подстелив газету.

Из этого плавания ей запомнился участок правого берега реки, заросший кипреем. Он заполонил большую площадь, на которой когда-то размещалась сгоревшая фактория Шпат. Высокие цветы розовым цветом разлились по склону до ближайшего леса.

При подходе парохода к Туре Глаша не отходила от борта парохода, всматриваясь в берег. Она думала: «Встретит ли меня отец, если не встретит, то где его искать?». Еще издали увидела на причале высокую фигуру отца. Рядом с ним стояли бабушка и Лиза с дочкой Валей. Сердце радостно забилось. «Меня ждут, – думала она, – теперь закончатся все мои мучения, буду счастливо жить в семье».

Тура – поселок, административный центр Эвенкийского автономного округа, расположен в месте впадения в Нижнюю Тунгуску реки Кочечум в зоне субарктического климата. Зимние температуры здесь достигают ниже шестидесяти градусов. Поселок со всех сторон окружен гористой местностью, состоящей из бесчисленного ряда кряжей, прорезанных множеством рек и ручьев. До советской власти здесь было стойбище эвенков и единственная в округе купеческая лавка, в которой можно было обменять пушнину на продукты и товар.

Грудзинские жили в домике по улице Школьной рядом с Домом пионеров. Комната разделялась на две половины печью и деревянной перегородкой. Глаше отвели место в передней на полу у печки. Спала она на куске войлока, под голову подкладывала валенки, укрывалась пальтишком. Напротив, у окна, на деревянном диване спала семидесятилетняя бабушка, подстелив под себя оленью шкуру и положив голову на подушку, привезенную из Идринского. За перегородкой стояли стол и две кровати. Одна для Вали, вторая для родителей. На них лежали перины, застеленные покрывалами с кружевами, и подушки, прикрытые модными накидками. Лиза любила уют.

Агафья Прокопьевна еще в Идринском любила в свободное время ходить в лес на сбор ягод и грибов. Она всегда старалась внести свой вклад в общее питание семьи. Увидев у соседей ведра с крупной голубой ягодой, с удивлением воскликнула:

– Какая крупная ягода! Где вы ее брали? У нас на родине такая ягода не растет.

– Это голубика, – ответила Валентина, – можете сходить в лес и набрать.

– Я не знаю здешнего леса, могу заблудиться.

– Не заблудитесь. Идите вдоль ручья, протекающего за поселком, и он приведет вас к зарослям голубики.

В воскресный день все семейство собралось в доме. Между Александром и Лизой шла словесная перепалка. Агафья Прокопьевна взяла лукошко и громко произнесла:

– Обед готов, я пошла в лес по ягоды.

– Бабушка! Возьми меня с собой! – закричала Глаша.

– Быстро собирайся.

Девочка обрадовалась. Ей надоело слушать перебранку отца и мачехи. Она боялась попадать на глаза отцу и тихо сидела в передней за печкой. Быстро надела пальтишко, повязала голову косынкой и выскочила на улицу вслед за бабушкой.

Лес их встретил запахами смолы и растений, пением птиц и журчанием ручья. Глаше казалось, что лес сказочный. В нем не было подлеска, низкие лиственницы и редкие сосны стояли далеко друг от друга, не создавая затемнения и мрака; встречались заболоченные участки. Вдоль ручья тянулись густые заросли кустов ольхи, казавшиеся светло-зелеными в лучах яркого солнца. Под ногами лежала мягкая моховая подстилка, в которую ноги проваливались, как в перину. Неожиданно из брусничника выскочила белка и, заскочив по стволу на нижнюю ветку дерева, стала с любопытством рассматривать людей.

– Бабушка! Смотри, белка!

– Вижу.

– Что она делала в траве?

– Наверное, собирала ягоды или грибы.

Глаша подошла к полянке брусничника, из которого выскочила белка, и присела на корточки. На веточках длинными гроздьями висели зеленые ягоды брусники, крупные начинали белеть. Раздвинув кустики, увидела на мху кучки прошлогодней сморщенной красной брусники. Она взяла несколько ягодок и положила в рот. Раздавив во рту мягкие ягоды, почувствовала приятный кисло-сладкий вкус.

– Бабушка! – закричала внучка, – здесь вкусные ягоды.

– Оставь их белочке. Мы идем за другими ягодами.

Заросли голубики начались на пониженном участке леса вдоль ручья. Некоторые кусты росли между галек и валунов у самой воды. Ближние кусты были уже обобраны. Дальше ягодник раскинулся голубым озером среди зеленого леса. Кусты с крупными ягодами достигали Глаше до пояса. Она срывала по ягодке и с удовольствием ела, затем стала набирать горсть и ссыпать в рот. Только когда на зубах появилась оскомина, стала бросать в лукошко, но ягоды по-прежнему просились в рот, и рука периодически отправляла их туда.

Агафья Прокопьевна, заполнив свою корзину голубикой, подошла к внучке:

– Дай-ка я посмотрю, сколько ты уже набрала?

– Скоро будет половина лукошка.

Бабушка помогла внучке наполнить ее небольшое лукошко, и они отправились домой.

Глаша любила собирать грибы больше, чем ягоды. Идет, бывало, с бабушкой по лесу и любуется неописуемой красотой. В лесу светло, чисто, словно кто-то подмел моховой покров. Ни пней, ни поваленных деревьев. Иногда девочка вздрогнет от шума крыльев слетевшего с дерева глухаря или остановится понаблюдать за белкой, сидящей на ветке и поднявшей кверху пушистый хвост.

Маслята большими семьями росли на моховых полянках. Их светло-коричневые шляпки лежали на мху. Длинные тонкие ножки проходили через слой мха до грунта. Срезанная шляпка казалась жирной и прилипала к пальцам, нижняя сторона отливала яркой желтизной. Иногда к шляпкам прилипали сосновые иголки, оторвать которые стоило труда. Нарезать корзинку маслят много времени не требовалось. Дома бабушка резала грибы и раскладывала для сушки, самые мелкие мариновала. Маринованные грибы имели белый цвет, были скользкими, словно смазанные маслом, и очень вкусные. Глаша иногда маленький грибок не могла раздавить во рту, он выскальзывал при прикосновении к нему зубами. В таких случаях она глотала его целиком. Зимой, когда варился грибной суп, по дому разносился грибной аромат, напоминающий об ушедшем лете.

Александр Елисеевич с каждым днем становился все раздражительней. Его одолевала болезнь, он сильно похудел. О Польше уже не мечтал. По ночам кашлял и задыхался.

Бабушка готовила еду, мыла посуду, следила за чистотой в передней, часто подбеливала печь. Глаша один раз в неделю мыла полы, выскребая половицы до желтизны охотничьим ножом. Лиза все свободное время вышивала. Падчерица подходила к ней сзади и внимательно следила за движением рук мачехи.

– Хочешь попробовать? – как-то спросила ее Лиза.

– Хочу.

У девочки оказались золотые руки, очень скоро она научилась вышивать гладью.

К Грудзинским часто забегала соседка Валентина и всегда удивлялась:

– Лиза, какая ты обиходница! В доме чистота, пол сияет, как яичко на Пасху.

Мачеха промолчит, а Глаше обидно, что за ее труд хвалят Лизу.

Вскоре настало время сбора брусники, а затем клюквы. Бабушка всегда брала с собой внучку на сбор ягод. Глаша была рада оказаться в лесу. Здесь она раскрепощалась, ей доставляло радость увидеть запоздалый масленок, выглядывающий из-подо мха, кочку, усыпанную красными ягодами. Хотелось танцевать и петь. Особое восхищение всегда доставляли бурундуки и белочки, встречающиеся довольно часто.

Ягоды бабушка ссыпала в ящики из-под спичек, где они замерзали и сохранялись всю зиму.

Наступил сентябрь, Глашу отвели в школу. Ее приняли в третий класс. Через несколько уроков учительница поняла, что Глаша не освоила программу второго класса, и ее перевели во второй класс. Дома отец спросил:

– Как дела в школе?

– Перевели во второй класс.

Такой ответ привел Александра Елисеевича в ярость, ему стало стыдно за дочь. Он схватил ремень и выпорол ее.

Училась Глаша плохо. Частенько получала тройки и двойки. Сказывался год учебы с эвенками: она забыла, чему ее научили в первом классе в идринской школе.

Приходит как-то она из школы, отец сидит за столом. Перед ним стоит бутылка со спиртом и стакан. Он пьет небольшими порциями, чтобы заглушить боль, которая его мучила.

– Что нового в школе? – спросил Глашу.

– У нас появился преподаватель музыки.

– Какие были уроки?

– Чтение.

– Что получила?

– Не спрашивали.

– Какие еще были уроки?

– Арифметика.

– Что получила по арифметике?

– Двойку…

Отец словно ждал такого ответа, соскочил со стула, схватил ремень и с каким-то исступлением, словно заглушая внутреннюю боль, стал пороть дочь. Устав, опустился на стул и спросил:

– Какие еще были уроки?

Сквозь слезы, с трудом сдерживая рыдания, она ответила:

– Пение.

– Какую песню пели?

– «Споемте, друзья»…

– Пой! – приказал отец.

Глашу душили слезы, горло сковывал комок обиды, она не могла петь. Отец вновь хватал ремень и начинал наносить удары. Выбившись из сил, начал задыхаться и, упав на кровать, произнес:

– Паразитка! Ты меня в могилу загонишь.

Подобные сцены повторялись периодически. В его словах звучала патологическая ненависть к дочери. На ней он хотел выместить какую-то затаенную внутри злобу.

Запомнился Глаше еще один случай: приходит домой, отец обедает. Как всегда, на столе стоит бутылка спирта. Увидев дочь, начал спрашивать про учебу. Узнав, что получила двойку, схватил ремень и со словами: «Ах ты, курвы кусок!» начал ее пороть.

В такой семейной обстановке Глаша прожила год.

Всего лишь раз похвалил отец дочь за учебу после разговора с учителем пения Козловским. Он встретил того на улице, и они разговорились.

– У вашей дочери большие способности к пению, – сказал учитель.

– Лучше бы были способности к математике, – ответил Александр Елисеевич.

– Не скажите. Талант к музыке дан не каждому. Я посмотрел на нее, когда она сидела за фортепиано, сложилось впечатление, что она несколько лет играла на этом инструменте.

Как-то Глашу послали подмести пол в сарае. В углу среди мусора лежало яйцо. Она не знала, что все куры неслись в гнездах, а одна ежедневно откладывала яйцо на полу. Подумав, что яичко снесла одна из соседских куриц, которые бегали во дворе, разбила его и выпила. Бабушка Анастасия Даниловна часто давала ей сырые яйца. В обед за столом зашел разговор о том, что Пеструшка впервые не снесла яйцо или кто-то его забрал.

– Глаша, ты видела в сарае яйцо? – спросил отец.

– Не видела, – машинально ответила дочь, чтобы избежать наказания.

– Ты же сегодня подметала пол в сарае, – вмешалась в разговор Айза.

– Ах ты, негодница! – вскипел отец, схватил ремень и начал пороть дочь.

Он бил ее не за яйцо, а за то, что соврала.

– Папочка! Миленький! – кричала Глаша, заливаясь слезами. – Я больше не буду так делать никогда!

Александр Елисеевич отпустил дочь, только когда выбился из сил. Глаша понимала, что наказание впервые получила заслуженно. Во всех других случаях считала наказания несправедливыми.

Отдушиной для девочки был Дом пионеров, который почти всегда пустовал. При каждом удобном случае она убегала туда. При входе в здание сидела дежурная – приветливая женщина, симпатизирующая Глаше. Она с радостью встречала девочку и с удовольствием разговаривала с ней. У нее, видимо, как и у Глаши, отсутствовали близкие люди, с которыми можно было бы поговорить и поделиться своими чувствами. Бывшая учительница, по воле судьбы или недругов оказавшаяся в ссылке, любила детей. Ида Дмитриевна никогда не сидела без дела. На столе перед ней лежали разноцветные кусочки тканей, из которых она изготавливала прекрасные цветы.

– Научите меня делать цветы, – попросила ее Глаша.

– Обязательно научу. Сегодня почитай мне вслух книжку, которую я приготовила для тебя.

В следующие посещения она просила юную собеседницу рассказать сказку или пересказать содержание прочитанного накануне текста. Так день за днем Глаша приучалась к чтению. Их беседы затягивались на несколько часов. Дома ей частенько попадало за длительное отсутствие, но ради нескольких часов покоя и милых бесед она терпела любую ругань.

Однажды вечером за ужином у отца закончился спирт. Александр Елисеевич был в хорошем настроении, желудок не беспокоил, ему захотелось повысить тонус, и он крикнул:

– Глашка! Сходи в столовую за спиртом!

– Саша, хватит тебе сегодня пить, – попыталась остановить мужа Лиза. – На улице темнота, мороз трещит. Не посылай девочку.

– Тебе моих денег жалко? – возмутился муж. – Тебе нравится, когда я задыхаюсь?!

Глаша надела коротенькое пальтишко в заплатах, ботинки с дырами в подошвах, из которых торчала солома. О такой обуви говорят: «просит каши».

Повязалась платком и вышла из дома, зажав в одной руке бумажную купюру, в другой – четушку, называемую «мерзавчиком». Ее окутала темнота полярной ночи и встретил мороз ниже сорока градусов. Она постояла несколько минут, чтобы глаза привыкли к темноте. Наружного освещения в те годы не было. С Тунгуски дул пронизывающий ветер – хиус. Руки мгновенно окоченели. Засунув «мерзавчик» подмышку, а руки – в рукава пальтишка, пошла по мерзлой дороге, изрезанной осенью тракторами. Шла медленно, спотыкаясь о кочки, сердце каждый раз замирало от страха. Она боялась гнева отца, если упадет и разобьет стеклянную четушку.

Работницы столовой с удивлением смотрели на маленькую замерзшую девочку, переступившую порог. Первые минуты она стояла молча, осторожно вынимая руки из рукавов, чтобы не разбить бутылочку, торчавшую из-под мышки. Пожилая женщина подошла к ней и забрала четушку. Глаша, вынув руки из рукавов, протянула помятую купюру.

– Ты чья будешь? – спросила женщина.

– Грудзинская.

– Разве в доме никого не было, чтобы послать в столовую?

Девочка насупилась, опустила глаза и молчала.

– Не хочешь разговаривать – не надо. Иди к печке погрейся, мы напоим тебя чаем.

– Не хочу чая. Мне надо скорее вернуться домой.

– Разве там кто-нибудь умирает?

Глаша вновь промолчала. Она знала, что дома будет скандал, если она задержится с возвращением. Обратный путь показался короче. Она осторожно ставила ноги на неровный мерзлый грунт, боясь упасть, разбить «драгоценный» груз и рассыпать мелочь, зажатую в кулаке…

В начале лета неожиданно арестовали отца. Причину ареста никто из близких родственников не знал. Чем мог не угодить властям работник кинофикации, трудно было представить. Лиза решила покинуть Туру, и вся семья на пароходе «Багратион» покинула негостеприимную Эвенкию. Пароход на буксире тащил за собой баржу с заключенными. Высокая вода подступала к крутым скалистым берегам, пароход шел мимо утесов, поросших низкорослыми деревьями, которые держались на скалах, пустив корни в расщелины. Глашу не интересовали береговые пейзажи, ее внимание было приковано к барже, на которой она надеялась разглядеть отца. Когда пароход приставал к берегу для погрузки дров, она вместе с пассажирами сходила на берег и направлялась к барже, чтобы увидеть отца, но охрана не разрешала подойти близко. Судьба не предоставила ей возможность увидеть отца на барже – как и когда-нибудь еще в дальнейшей жизни.

На пароходе плыла семейная пара, которой приглянулась Глаша. В разговоре с ними она бесхитростно рассказала о своих злоключениях. Им стало жалко девочку и, не имея своих детей, они решили удочерить Глашу. Разыскали Лизу и предложили отдать им Глашу, обещали удочерить и дать образование. Лиза ответила отказом:

– У нее есть мать.

– Так она же находится в заключении, – пытались они уговорить Лизу.

– Скоро выйдет на свободу, что я ей тогда скажу?

В Туруханске Лиза сдала падчерицу в детский дом. Ей не хотелось тратиться, чтобы везти Глашу с собой в Идринский и сдать в детский дом там. А свекровь она оставила на причале, дожидаться парохода до Красноярска. Сама с дочкой улетела самолетом.

С тех пор Глаша никогда не видела Лизу и ничего о ней не слышала. Лиза не появилась в Идринском. Имея достаточно денег, заработанных в Туре, улетела в неизвестном направлении. История повторилась. Когда-то прадеда Глаши, Георгия Михайловича Суворова, жена-полячка бросила в беде и уехала в Польшу. Теперь жена отца бросила его и всю его семью.

2

Директор Туруханского детского дома Николай Васильевич Егоров встретил Глашу приветливо. Разговаривал, не показывая своего превосходства, ни одним словом не унижая ее достоинства. Он деликатно расспросил ее о прошлой жизни. Затем сказал:

– Сейчас тебя проводят в баню, выдадут новую одежду. Несколько дней придется пожить в изоляторе. Нам надо выяснить: нет ли у тебя каких-нибудь болезней. Если обнаружим, обязательно вылечим.

Одиночество в изоляторе угнетающе действовало на девочку. Ее одолевала тоска по близким и беспокойство за свое будущее. Томила неизвестность. Она подошла к дежурной и попросила:

– Разрешите мне сходить к бабушке?

– Покидать изолятор запрещено, – строго ответила дежурная.

Глаша изменилась в лице: рухнула надежда увидеться с родным человеком, возможно, в последний раз. Дежурная заметила перемену в настроении девочки и смягчилась:

– Где живет твоя бабушка?

– Она на причале ждет пароход.

– Сходи, повидайся, но долго не задерживайся.

Глаша несколько раз навещала бабушку, которая нашла приют под брезентом, прикрывающим какие-то ящики на причале. Здесь же ожидали пароход и другие пассажиры, в том числе и семейная пара, с которой Глаша познакомилась на пароходе. Они на берегу разводили костер, варили еду, спали под брезентом. Увидев Глашу, завязали с ней беседу, попросили рассказать про ее жизнь на фактории. Затем Лидия Николаевна достала из чемодана блокнот и карандаш, предложила нарисовать что-нибудь на память. На листке бумаги вытянулось дерево, под ним присела девочка, которую в спину толкал олень.

– Что означает этот рисунок? – спросила Лидия Николаевна.

– В интернате не было туалета, все оправлялись за кустами. Олени эвенков с удовольствием поедали соленый снег. Однажды я присела у дерева, а олень подошел сзади и стал легонько носом толкать меня, чтобы я быстрее освободила ему место.

– Удивительный случай, – произнес муж Лидии Николаевны, – и так образно изображен на рисунке.

Он, видимо, находясь в Туре, не интересовался жизнью эвенков. Зимой в стойбищах оленеводы заносят в холодную часть чума снежные блоки и ночами справляют на них малую нужду. Затем эти блоки выставляют оленям, которые в ожидании лакомства подходят к чумам.

Семейная пара сделала еще одну попытку уговорить – теперь уже бабушку – отдать им девочку. Агафья Прокопьевна, как и Лиза, категорически им отказала:

– Ребенок не вещь, чтобы его дарить. Представьте себя на месте ее матери, когда она узнает, что ее дочь отдали незнакомым людям…

Постоянно отпрашиваться из изолятора Глаша не могла, боялась отказа. Прибежав на причал в очередной раз, не нашла бабушку. Она исчезла, как и все люди, ожидавшие пароход. Глаша смотрела на Енисей в надежде увидеть пароход, увозящий бабушку. Река не оправдала ее надежд, она казалась враждебной. По ней на север увезли отца, а теперь уплыла на родину бабушка. На Енисее виднелась одна-единственная лодка рыбака. Глаша отвернулась от реки и медленно стала подниматься на высокий берег. Сердце девочки разрывалось от боли. «Увижу ли я когда-нибудь бабушку?» – с горечью думала она. Понурив голову, брела в детский дом, готовая заплакать в любой момент. Одиночество и тоска по близким людям тревожили детскую душу.

Жизнь в детском доме Глаше понравилась. Здесь было самообслуживание. Питание хорошее: вкусные супы, разнообразные каши, часто рыбные блюда. Она забыла о постоянном чувстве голода. Воспитанники всегда были заняты, не бездельничали и не устраивали потасовки, как в интернате фактории. У Глаши появились подружки.

Детдом располагался около стадиона, недалеко от причала. Глаша часто выходила на берег Енисея и подолгу смотрела вдаль. Она не любовалась рекой, она встречала пароходы в надежде, что на них мог приплыть кто-нибудь из родственников – за ней. Пароходы швартовались к причалу, пассажиры проходили мимо. Среди них не было ни родственников, ни знакомых. С тяжелым чувством одиночества каждый раз девочка возвращалась в детский дом.

– Что с тобой? – обычно спрашивала подруга Лена.

– Бабушка уплыла, и никому я не нужна.

– Так она и должна была уплыть…

– Мне хотелось с ней проститься и поговорить.

– Напиши письмо и расскажи, что хотела сказать, – резонно замечала подруга.

Глаша написала письмо бабушке и получила ответ, в котором та сообщила адрес матери в Норильске. С волнением и надеждой писала Глаша письмо маме. Медленно тянулись дни ожидания, но мать ей не ответила.

В начале учебного года всем детям сделали прививку Пирке. У Глаши реакция оказалась положительной. Этого следовало ожидать. Ее отец постоянно кашлял, не соблюдая правила гигиены. Глашу с группой детей посадили на пароход «Мария Ульянова» и отправили в санаторно-лесную школу, расположенную в деревне Лебедь. В группе были не только дети из интерната, но и больные дети, привезенные из стойбищ остяков и кето.

Сейчас трудно сказать, с какой целью отправляли детей. Скорее всего, для изоляции от здоровых, а не для лечения, поскольку лечения там не было.