Текст книги "Казнь"

Автор книги: Альберт Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Валентинов Альберт
Казнь

АЛЬБЕРТ ВАЛЕНТИНОВ

Казнь

Двенадцать минут! Осталось всего двенадцать минут, даже одиннадцать с половиной, а проклятый толстяк и не думает вставать. Неужели, проторчав весь день в кресле, он не пройдется по кабинету, чтобы размять затекшие мускулы и разогнать по жилам застоявшуюся кровь! Так близко ящик стола – руку протянутьно пока профессор сидит, об этом нечего и мечтать: своим животом он намертво придавил ящик, домкратом не вытянешь.

Мартене с ненавистью буравил взглядом необъятную спину, туго обтянутую белым халатом. Шов посредине слегка разъехался.

Обширная плешь, окаймленная потертым плюшем седых волос, влажно искрилась от пота, и при малейшем ее движении то там, то здесь вспыхивал световой зайчик. А ведь в кабинете вовсе не жарко, несмотря на не работающий кондиционер. Просто профессор слишком полнокровен. Слишком... полнокровен... полнокровен...

Слишком!

Владей Мартене телекинезом, он бы одной только силой воли вымел толстяка профессора к чертовой матери, проломив им тонкую стенку.

Мартене судорожно зажмурился, сдавил руками лицо, так, что перед глазами заплясали огненные мухи, и тотчас торопливо вытер липкие ладони о халат. Сердце бешено стучало, заглушая клокотание воздуха в кондиционере, вентиль которого он перекрыл. После вспышки дикого, накатившего откуда-то из глубины гнева ноги стали ватными, а перед глазами медленно расплывались и тускнели алые круги. Он прислонился к подоконнику, чтобы не упасть, и прерывисто вздохнул. Никогда еще с Мартенсом не бывало такого...

Эмоции опустошили его, сменившись ноющим, тоскливым безразличием. Сейчас он мечтал только о том, чтобы благополучно добраться до гостиницы и упасть на холодную, обезличенную тысячами постояльцев кровать. Забыться в сумрачном, тяжелом, как обморок, сне, а утром – на аэродром и обратно в Австралию. И не думать больше об этом, не думать, не думать...

– Как ваши успехи, друг мой?

– А? – Мартене с трудом разлепил тяжелые веки и, неловко отвалившись от подоконника, взглянул на профессора.– Что вы сказали?

– Я спрашиваю: починили ли вы кондиционер?

– Кондиционер? Ах да... то есть нет, еще нет. Осталось самую малость. Не успел. Потом докончу, когда вернетесь.

– Ну зачем же так утруждать себя? Вовсе не обязательно подниматься ко мне еще раз. Вы уж, друг мой, заканчивайте работу, а потом, пожалуйста, не забудьте захлопнуть дверь. А я, извините, пошел. У меня заседание...

То, что у него заседание, Мартене и так знал. Знал с самого утра: прочел на табло объявлений в вестибюле. И отсчитывал по минутам полных шесть часов, карауля у кабинета. Профессор ни на минуту не оставался один. Студенты, изобретатели, научные работники, администраторы... И Мартене ждал. А потом, когда последний посетитель наконец убрался, Мартене, по-хозяйски войдя в кабинет, выключил кондиционер и объявил, что будет его ремонтировать: профессор благодушно кивнул, но так и не встал из-за стола...

И вдруг Мартене опомнился: да ведь он один, совсем один в кабинете. Так легко и просто произошло то, к чему он стремился с самого утра. Гораздо легче, чем он предполагал, перебирая в уме десятки вариантов. Не нужно караулить момент, когда профессор встанет и отвернется. Нужно просто подойти к столу и взять карточку.

На миг он ужаснулся этой легкости, его охватило недоверие.

Так колеблется мышь, принюхиваясь к кусочку колбасы в мышеловке. Мышь не в силах справиться с искушением.

Мартене захохотал. Смех был громкий, хриплый, угрожающий.

Он мог привлечь внимание людей в коридоре: в этом здании так никогда не смеялись. Но Мартенсу было все равно. Ему даже захотелось, чтобы кто-нибудь вошел. Чтобы не просто взять карточку, а пробиваться к ней, расшвыривая чужие тела, как набитые опилками мешки. Но никто не входил, все были на заседании. И Мартене, продолжая хохотать, подошел к столу и рванул ручку ящика.

Вот она карточка! – четырехугольный кусочек пластика с красиво вытисненной фамилией. Посредине наклеен кружок ферритной пленки с закодированными биотоками хозяина – ключ, открывающий любые замки в этом здании. Видимо, те, что клеили, не ценили всей важности этого кружочка, отнеслись небрежно: на краях пленки застыли янтарные капельки. Мартене бросил взгляд на часы: архив откроется только через двадцать пять минут. Людей там нет, одни киберы. И никого из сотрудников не будет, все на заседании. Так что пока все идет как задумано, если не помешает непредвиденная случайность. Пожалуй, лучше переждать это время в кабинете, сюда уж точно никто не войдет. Мартене опустил карточку в карман халата, подошел к окну, прижался лбом к холодному прозрачному пластику. Возбуждение опять оставило его.

Рядом негодующе фыркал переполненный воздухом кондиционер.

Не глядя, Мартене протянул руку и открыл вентиль. Кондиционер облегченно вздохнул и умолк.

За окном сочился дождь, нудный осенний дождик, навевающий тоску и безнадежность. Голые деревья обреченно застыли в серой пасмури надвигающегося вечера. Их растопыренные кроны безответно молили о помощи.

Такой же дождь моросил и тогда, полгода назад, в Австралии, когда Мартене впервые понял, что он не такой, как все.

Это произошло на вечеринке у Ной Клементин. Одной из тех вечеринок, куда стремишься в наивной надежде, что, может быть, именно сегодня тебя настигнет необычайное, как в кино, приключение и жизнь, стряхнув наконец тусклую будничную скуку, расцветет бурным фейерверком событий. Таинственная прекрасная незнакомка, внезапная ураганная любовь, грозный могущественный соперник, погоня, выстрелы и ни с чем не сравнимое ликующее ощущение безвольного обмякшего тела под могучим ударом твоего кулака... Проходит час-полтора, и становится ясно, что ничего этого сегодня опять не произойдет.

В тот раз Мартенсу это стало ясно уже через несколько минут, как только он рассмотрел собравшихся в гостиной. Все те же до одури знакомые лица, разные и в то же время чем-то неуловимо схожие, как бывает у часто встречающихся и хорошо знающих друг друга людей, чьи мысли и интересы одинаковы. Недоступные .женщины, за каждой из которых тянется шлейф скабрезных слухов; солидные мужчины, столпы общества, не брезгующие ничем в деловой и личной жизни. Но зато все, без исключения, были, что называется, "приличными" людьми. Тех, кто плевал на условности, в эту гостиную не допускали.

"По крайней мере взбодрюсь",– как всегда, подумал Мартене, принимая условный сигнал Боба Тэйта. Краснорожий весельчак Тэйт был непревзойденным мастером по части тайной выпивки.

Пожалуй, он единственный из присутствующих не скрывал этой своей страстишки. И где он только добывал рецепты таких сногсшибательных коктейлей?

Пока Мартене привычно отвлекал внимание хозяйки, которая традиционно делала вид, что ничего не замечает, Боб ловко наведался в бар и молниеносно соорудил одну из своих необыкновенных смесей. У него была специальная, изготовленная на заказ, плоская фляжка, изогнутая по форме бедра и незаметная в брючном кармане. Болтая с Ной, Мартене исподтишка наблюдал за женой Боба, долговязой Солой. Она уединилась в затененный уголок с красавцем аптекарем, недавно поселившимся в их городе, и щеки ее горели, а искусственно поднятая грудь чуть не выпрыгивала из платья.

Ну и Сола... Будет отличный повод взбесить приятеля. Задаст же он сегодня взбучку своей благоверной!

Они уютно устроились на обычном месте, у окна, полускрытые гардиной, и Боб вытащил фляжку.

Мартене сделал большой глоток и чуть не свалился: ему показалось, что сейчас он взорвется.

– "Гремучая змея"! – хихикнул Боб, осторожно прихлебывая из горлышка.

– Уфф! – Мартене перевел дух и вытер слезы.– Это похлеще, пожалуй, той взрывчатки, которой нас угостил Иеремия Челлерз на пикнике, лет пять назад, когда я еще жил во Фриско. Я тогда настолько одурел с пяти порций, что забрался в автолет и...

– Какая марка автолета? – перебил Боб.

Боб был помешан на автолетах. Он считал шиком летать на этих тихоходных безопасных аппаратах сейчас, когда сколько угодно более совершенных средств транспорта. Живи этот сноб в эпоху автомобилей, он бы держал конюшню.

– Марка? – растерянно переспросил Мартене.– А черт ее знает, какая марка! Мне было не до этого. Главное, что руль поворотов был зафиксирован защелками, а я забыл их снять...

– Ну хоть крыльев-то сколько было? – настаивал Боб.Два? Четыре? И хвост прямой или ласточкой?

Уж эти-то вещи Мартене обязательно должен помнить. На всем земном шаре не найдется человека, который, забравшись в автолет, не запомнил бы его марку... И тем не менее...

– Не помню...– упавшим голосом сказал Мартене, ощущая, как опять тоскливо заныло под ложечкой.– Автолет, и все.

Боб как-то странно взглянул на него. Уж не раз ловил Мартене такие взгляды: что-то непонятное творилось с его памятью.

– Ну а костер вы из чего разводили? Валежник? Дрова? Или, может быть, с собой электронный привезли? А в чем ты был одет? И что делали остальные, пока ты вместе с Хиной выделывал пируэты в воздухе?

– С какой Хиной? – встрепенулся Мартене.– Мою девушку звали иначе.

Боб протянул ему фляжку.

– Выпей. Ты хороший парень. И я никому ничего не скажу... Хотя стоило бы: то-то поднимется переполох в этом гадючнике!

– О чем это ты? – не понял Мартене. Он уговаривал себя, что не понял. Интуицией он уже догадался, или, вернее, начинал догадываться. И он хлебнул раз, другой, третий, чтобы утопить, прогнать эту догадку. Потом протянул фляжку Бобу. Тот отпил, в свою очередь, и вытер губы.

– Я ничего не говорил,– спокойно заявил Боб.– Я уже сказал, что ты хороший парень, и ты мне нравишься. С этими пижонами,– он кивнул в глубь гостиной,– даже выпить нельзя по-человечески. Но в такую мерзкую погоду чего только не приходит в голову... Просто я вспомнил одну книжонку, которую купил на вокзале, возвращаясь из столицы. Посидеть-то было не с кем, а время надо было убить. Зайди завтра, я тебе ее дам.

Видно было, что и Боб выбит из колеи. И вовсе не тем, что прочитал какую-то книжку. Боб даже не среагировал на выкрутасы Солы, которая уже откровенно вешалась на аптекаря.

На другой день, когда Мартене пришел к нему, Боб попытался увильнуть.

– Не надо, парень, туманить мозги. Вчерашняя слякоть так на меня подействовала, что я просто лепил глупость за глупостью.

Мало ли Какие бывают совпадения.

И тогда Мартене прошел в его кабинет и сам взял злосчастную книжку. Ошибиться он не боялся: она была единственной в этом доме.

Никогда не забыть ему лицо приятеля в этот момент.

– Зря, парень, лучше живи спокойно. Мало ли что бывает.

Они отлично понимали друг друга, и Мартене знал, что Боб угадал истину, угадал раньше его, Мартенса.

Он оторвался от окна и взглянул на часы. Еще пять минут. За окном струилась все та же слякотная скука. Мартене поморщился и затряс головой, будто прогоняя воспоминания. Зачем они сейчас?

Только расслабляют волю. Все равно, раз уж он вступил на этот путь, то пройдет его до конца. Но воспоминания не хотели уходить.

Они неотвратимо просачивались в память, как дождь за окном.

Он прочел эту книгу в один присест. Ничего особенного, обычная размазня, об обычном адюльтере. Но там было описание пикника на лесистом мысе у впадения реки в море... Да, теперь у Мартенса не осталось сомнений: он вспоминал именно этот пикник.

Автор явно не принадлежал к числу первосортных. Он не умел нарисовать картину так, чтобы читатель представил ее во всех подробностях, дополнив собственной фантазией все недосказанное, да и вообще, очевидно, считал, что важно действие, а подробности ни к чему. Вот и получилось, что автолет неизвестно какой марки, костер неясно из чего, весь свет сфокусирован на главных героях, остальные персонажи проходят бледными тенями, будто на экране черно-белого кино. Теперь Мартенсу стало понятно, почему, вспоминая случаи из своей жизни, он всегда мог представить одни голые факты, без тех мелких незначащих деталей, которые только и придают правдивость. Вся его биография – это отрывки из различных книг, мало известных, чтобы совпадения не бросались в глаза. Только имена изменены: жалкое подобие маскировки... И страшная истина теперь уже неоспоримо открылась ему: он казненный!

Мелодичный звон наполнил комнату. Мартене поднял голову.

Три часа. Архив открылся.

Он двигался по коридору неторопливым шагом, рассеянно глазея по сторонам, с видом человека, который проходил этот путь бессчетное число раз! Но знал бы кто-нибудь, как трудно ему это давалось! Ноги так и рвались быстрее, быстрее. А спешить нельзя.

Нельзя вызывать ни малейшего подозрения. Ведь Мартене уже совершил преступление, украв карточку, а теперь намеревается совершить второе, неизмеримо более тяжкое: проникнуть в секретный архив. Он должен узнать, за что был казнен. И это третье преступление, самое, пожалуй, дерзкое: он не имеет права этого знать.

Медленно уплывают назад голубые стены, разрезанные через равные промежутки коричневыми полосками дверей. Идет по коридору рядовой работник технической службы с соответствующей эмблемой на левой стороне халата. Порученная работа исполнена, и ему некуда торопиться. В этот час в коридоре никого не должно быть.

Из-за угла вывернулись двое. Без халатов, значит, не здешние.

Не спешат, но двигаются быстро. Левый вертит головой, читая таблички на дверях, правый в упор смотрит на Мартенса.

Опасность! Мартене подобрался, руки в карманах сжались в кулаки. Лишь бы не изменилась походка и скучающее выражение лица. Он опустил глаза, чтобы не выдал затаившийся в зрачках страх. Только когда сошлись вплотную, не выдержал, глянул. И встретил внимательный, острый, как лезвие, взгляд.

Где-то он уже видел этого человека. Такое лицо невозможно забыть. Резкое, с крутыми буграми скул, будто вырубленное из гранита. Глаза из-под низких век, как две пули, ожидающие своего часа. Но в памяти это лицо не зафиксировано. Может быть, в той, другой жизни?

Он вежливо посторонился, они тоже подались в сторону. Неужели пронесло? Мартене напряженно вслушивался в их удаляющиеся шаги. Нет, ничто не вызвало у них подозрений. Их походка не изменилась, ритм каблуков, затухающий вдали, остался тот же.

Мартене облегченно перевел дух и, не в силах сдержать себя, ускорил шаг, почти побежал.

Вот и архив. Массивная металлическая дверь с рубиновым глазком на левой стороне. И тут выдержка окончательно оставила Мартенса. Рука, вытаскивающая карточку, задрожала, карточка зацепилась за карман, непроизвольно он рванул, и громкий треск разрывающейся ткани заставил сердце сорваться с места и ухнуть куда-то в желудок. И тут Мартене трусливо и воровато оглянулся, как неопытный карманник. Какое счастье, что рядом никого нет!

С потным лицом и блуждающими глазами он высвободил наконец карточку и долго не мог попасть ферритным кружком на глазок. Наконец, дверь медленно распахнулась, открывая огромное помещение с лиддитовыми шкафами вдоль стен. Все плыло перед глазами. Шаги гремели в пустом зале, как колокола боевой тревоги. Где же кибер-каталог? Мартене метался по залу, готовый закричать от отчаяния, не в силах различить эти одинаковые шкафы, пока вдруг не увидел, что стоит как раз перед каталогом, вцепившись в него руками. Вот он, такой же рубиновый глазок. И снова маленький кусочек феррита открывает дорогу к самому секретному месту в стране. Падает бронированная крышка, обнажая клавиатуру. Мартене едва сознает, что делает. В голове, как бабочка о стекло, бьется одна мысль: не потерять сознание, не потерять сознание, и вторая мысль откуда-то из глубины, из самых тайников его существа: уходи, уходи, еще не поздно!

Поздно! Уже поздно! Мартене не заметил, что произнес эти слова вслух. Он едва различал клавиатуру. Пальцы набирали буквы медленно, неуверенно, как у малограмотного.

"ДЖОРДЖ МАРТЕНС. ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ. ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА САН-ФРАНЦИСКО".

Сейчас каталог ответит, что такой в картотеке не значится, и можно спокойно уезжать обратно в Австралию. Значит, пикник, описанный в книге, просто совпадение. Да и немудрено, от Атлантического до Тихого океана все пикники одинаковы: немного музыки, немного любви, много скуки и радости. Что нового мог придумать автор?

Короткий звонок потряс Мартенса, как взрыв. Из окованной желтым металлом щели торчало обведенное траурной каймой свидетельство о казни.

Значит, надежды нет. И страх тут же отпустил Мартенса, словно очутился он по другую сторону стены. Здесь – Мартене, там – все остальные. И черная пелена безразличия окутала душу, будто умер он вторично. Только через несколько минут глухая обида чуть тронула сердце. Ибо каково бы ни было преступление, наказание оказалось неизмеримо более жестоким. Это ощущение несправедливости и заставило Мартенса вытащить свидетельство из каталога.

Далее он действовал как автомат, недаром все было сотни раз продумано и прорепетировано. Достать аппарат и сфотографировать свидетельство на магнитную пленку – дело нескольких секунд. Читать он сейчас не стал: при таком состоянии не узнал бы ни одной буквы. Да и зачем? Для этого у него будет сколько угодно времени.

Обратный путь оказался гораздо труднее. Больше всего Мартенсу хотелось сорвать халат и бежать, бежать без оглядки. Не от страха – от отвращения, которое ему внушало все в этом здании, даже теплый ароматный воздух. Но необходимо было положить карточку обратно в стол, иначе они легко выяснят, кто ею воспользовался: в архиве фиксируются все выдаваемые документы.

И опять эти двое встретились в том же коридоре. На этот раз они оживленно переговаривались и, кажется, даже не заметили Мартенса. Впрочем, теперь ему было все равно.

– Итак,– раздраженно резюмировал Пауэлл,– стирание памяти себя не оправдывает. Мы не можем добраться до подкорки. Затрагиваем лишь самый верхний, самый доступный слой коры больших полушарий, а инстинкты, характер и вообще все то, что составляет суть человека, нам не подвластны.

Он резким щелчком выключил локатор и поднялся с кресла.

Его грубое, скуластое, будто вырубленное топором лицо было суровым.

Фрей неторопливо раскурил трубку.

– Согласен, что наша методика еще несовершенна,– негромко заговорил он, пуская в потолок волнистое синеватое кольцо.Но согласитесь и вы, что с отменой смертной казни резко упала преступность. Не вся, конечно, но сократились преступления, за которые раньше полагалась смертная казнь. Не надо, не надо.Он торопливо замахал рукой.– Я знаю, что вы хотите сказать бред оторванного от жизни интеллектуала. Все это я уже слышал не раз. И тем не менее я еще и еще раз повторяю: дело вовсе не в улучшающейся гармонии общества, как любят объяснять официальные органы. Наоборот, социальная пропасть никогда еще не достигала такой глубины. Если сейчас никто не умирает с голода, это еще не значит, что все довольны. Человек осознает себя в сравнении. А крохотная кучка избранных, владеющая абсолютно всем, ведет такой образ жизни, что даже легендарные всемогущие олимпийцы выглядят перед ними жалкими дилетантами. Раньше богачи владели Землей. Теперь они отдали Землю плебсу, а сами переселились в космические имения. Подумайте, как это звучит: владелец планеты! Любые желания вмиг осуществляет могучая техника. Захотелось пожить в рыцарском замке – взмахнул рукой, и замок тут как тут. Самый настоящий, даже с привидениями мужского и женского пола по желанию. Вздумал по лесу прогуляться – и стремительно рвутся из-под земли красавцы деревья. Реки, горы, моря – все возникает и пропадает в мгновение ока. Какой Юпитер или Саваоф могли бы мечтать об этом! А главное – власть. Не та относительная власть, которая обеспечивается имуществом, а власть абсолютная, над жизнью и смертью тысяч рабов, с которыми можно делать все, что угодно. Неважно, что это не люди, а наведенные силовыми полями призраки. Душа от этого растлевается по-настоящему...

– Может быть, в слухах о космической роскоши нет и десятой доли правды, чернь всему верит, завидует, а зависть рождает преступления.

– Ну и что? – сказал Пауэлл. Он прислонился к стене, скрестив руки на груди.– Вы же сами себе противоречите. Зависть должна увеличивать количество преступлений, а оно уменьшается. Неужели вы всерьез хотите уверить меня, что этому способствует отмена смертной казни?

Фрей невесело усмехнулся и выпустил еще одно кольцо дыма.

– Мы вовсе не отменили смертную казнь. Я поражаюсь, почему это не доходит до вас, полицейских. Нам, психологам, это было ясно с самого начала. Мы не отменили смертную казнь, а просто заменили один ее вид другим, гораздо более жестоким. Вместо физического уничтожения мы стали уничтожать психологически. Стирая память и начиняя мозг выдуманной биографией, мы возрождаем нового, совсем нового человека в старом теле. А люди до смешного привязаны к своему телу. Когда оно вместе с тобой уходит в небытие – это, знаете ли, как-то спокойнее. Но мысль, что ты уйдешь, а твоим родным, знакомым до малейшего пятнышка телом будет владеть кто-то другой и что этот другой обнаружит все те тайные изъяны, все болячки, которые ты так тщательно скрываешь,– непереносима. Это обидно и страшно. Ведь в этом случае мы не только убиваем, но и обворовываем. А плебс и так считает себя обездоленным. Вот почему сократились серьезные преступления: страх оставить свою оболочку другому хозяину оказался сильнее страха смерти.

Пауэлл оторвался от стены и принялся мерить комнату по диагонали.

– Вы говорите так, будто осуждаете отмену физической казни. А ведь это, несомненно, гуманная мера. Исчезли все внешние атрибуты жестокости: электрический стул, петля, гильотина, пуля, наконец. Исчезли связанные с ними мучения. А главное, исчез нездоровый кровожадный интерес публики, поднялась моральная цена человека, убить которого даже в целях возмездия преступление. Но, кроме моральной ценности, есть и материальная. Общество не может так, за здорово живешь, разбрасываться своими членами, не взяв от них все то полезное, что они могут дать. Преступники, это, как правило, смелые, решительные, индивидуумы, способные на действия, которые невозможно требовать от среднего обывателя. Недаром восемьдесят процентов казненных, пройдя период "акклиматизации", мучительный период, мы это знаем, уходят в космическую разведку, или строят города на дне океана, или работают в зрелищных предприятиях, выделывая головоломные трюки... Как бы то ни было, это та закваска, которая не дает сытому обществу стоять на месте. Разумеется, мы предпочли бы закваску лучшего качества, но что поделаешь, если другой нет. И единственное, что портит дело,– это ваше неумение. Ваши машины компилируют идиотские биографии, которые не удовлетворяют ни казненных, ни окружающих, ваши приборы не в состоянии перестроить нейроны подкоркового слоя, и в результате мирный служащий вынужден бороться с комплексами преступника...

– Но ведь это то, что вам надо! – возмущенно воскликнул Фрей. Теперь и он вскочил с кресла и заметался по комнате.– С какой это стати, подумайте-ка, мирный служащий сорвется с насиженного места и уйдет в опаснейшую космическую экспедицию, если что-то неосознанное не будет тянуть его? Именно несоответствие нового облика, который мы ему внушаем, и старых инстинктов толкает его на это. В новом облике он как в чужом костюме – все давит и стесняет движения. Да, наша аппаратура несовершенна, но будь она совершенна – стирание памяти потеряло бы всякий смысл. Именно тот тайный смысл, который вы в это вкладываете. Иначе мы не заставили бы казненных искупать свои преступления, выполняя для общества самую тяжелую и опасную работу. И даже то, что мы вынуждены следить за каждым их шагом, чтобы не допустить рецидивов, даже это отвечает вашим целям.

Он стал перед Пауэллом в вызывающей позе, возбужденный, с пылающим лицом. Тот скупо улыбнулся.

– Ради бога, не разыгрывайте благодетеля. Если бы вы могли, вы бы с удовольствием сняли с себя все заботы. Но теперь вам, разумеется, приходится следить за ними. И нам тоже. Впрочем, не такой уж это тяжелый труд. К счастью, не слишком часто попадаются индивидуумы, подобные Мартенсу.

– Да, это вы правы,– задумчиво протянул Фрей, с которого уже слетело возбуждение.– Этот побил все рекорды. Другие только догадывались, кто они, и скрывали свою тайну в себе, а этот... Подумать только, проникнуть в институт, похитить карточку, да с такой дьявольской ловкостью! Один халат чего стоит! А как он смотрел сегодня на нас там, в коридоре... Это же прирожденный преступник. Не понимаю, почему вы его не арестуете?

Пауэлл покачал головой.

– То, что он сделал сегодня,– мелкое преступление. Его осудили бы на три года меркурианских рудников. А дальше что? Нет, я хочу дать ему дойти до конца.

– Каков же, вы думаете, будет его следующий шаг?

Пауэлл пожал плечами и включил локатор.

– Кто знает? Пока что он валяется на кровати в гостинице и переваривает правду о себе.

Мартене лежал на кровати, не сняв пиджака и туфель, и соcредоточенно сосал сигарету. Широкая медная пепельница на полу была с краями завалена окурками. Некоторые еще дымились.

Ричард Браун... Легендарный боксер, стремительным метеором блеснувший на спортивном небосклоне,– вот кем он был! Теперь понятно, откуда эти приступы ликующей ярости и ощущение чужого тела, обмякшего под могучими кулаками. В свидетельстве о казни крайне скупо перечислялись основные моменты биографии, но Мартенсу незачем было их изучать: он наизусть знал эту трагическую историю, как знали ее сотни миллионов людей во всех частях света...

Ричард Браун и Алиса Комьерс... Великий боксер и скромная официантка из захолустного Смитфилда, который не на каждой карте и обозначен. Они росли вместе, Дик и Алиса, и ему в свое время пришлось немало поработать кулаками, чтобы отстоять свое право сидеть с ней на одной парте. Потом он, как водится, уехал искать свою судьбу, слава его достигла Смитфилда в виде аршинных заголовков газет. И Алиса не могла даже надеяться, что он вернется.

Но он вернулся. Однажды вечером роскошный, умопомрачительный, безумно дорогой "Ястреб" спикировал на площадь перед единственным в городе рестораном, и на другой день растерянная, ошеломленная, плохо соображающая Алиса переступила порог мерии с фатой на голове и смятением в мыслях.

Газеты взвыли от восторга. Чемпион и в жизни действовал так же стремительно и несокрушимо, как и на ринге.

Потом год блестящих гастролей по всем столицам мира. Яркие потоки света, заливающие ринг, отлетающие в угол тела, поднятая рука в победной перчатке, и единственный зритель в зале, который не вопит, не беснуется, а, наоборот, сжимается в комок с недоумением и тоской в глазах,– жена чемпиона Алиса Браун.

А через год она ушла от него. Сбежала с Френком Доллой, скрипачом. Двое суток продолжалась погоня. Газеты, радио, телевидение захлебывались от догадок: нагонит или нет? Букмекеры сделали состояние на ставках. За то, что нагонит, ставили десять к одному. Агенты Интерпола сбились с ног, стараясь предотвратить несчастье, но не успели. Браун нагнал беглецов в Норвегии, на берегу Согне-фьорда. На узком, поросшем соснами мысу состоялся последний акт этой драмы. Чемпион не тратил лишних слов, он вообще не любил много разговаривать. Отброшена в сторону Алиса, кинувшаяся между мужчинами. Вес тела перенесен на выставленную вперед левую ногу, резкий рывок всем туловищем и удар, коронный брауновский удар, не смягченный кожаными подушками перчаток. В этот момент на него прыгнули полицейские с идущего на посадку мобиля. Они успели только спасти жизнь женщины. Все органы информации смаковали финальную сцену, когда чемпиона в наручниках затаскивали в полицейский мобиль, а его жена, обнимая мертвое тело возлюбленного, кричала, обезумев, ему вслед: "Убийца! Убийца! Убийца!!!" Мартенсу показалось, что он и сейчас слышит эти крики.

Он пошевелился на кровати и закурил новую сигарету.

Ну вот, он добился своего. Узнал, кем был, что сделал и что сделали с ним. Его казнили за убийство. Изменили черты лица, стерли память, машина вложила в него новую биографию, которую слепили из книжек, и вместо блестящего боксера Ричарда Брауна, любимца публики, на свете появился Джордж Мартене, молодой служащий австралийского филиала американской фирмы. Он никогда не жил в Сан-Франциско. Это ему внушили. Его привезли сразу в Австралию и посадили за канцелярский стол. Так возник новый чиновник, такой же, как тысячи других. Впрочем, не совсем такой. Он все время чувствовал, что чем-то отличается от других, что этот мир не по нему...

Но ведь он и не боксер Браун. Того уже нет. И невозможно снова стать им, как невозможно змее влезть в старую кожу. Это тело, ставшее прибежищем двух людей, не принадлежит ни одному из них.

Часы пробили восемь. Пора ехать на аэродром. Билет на австралийский стратоплан куплен еще вчера. Три дня провел он в этом городе, три дня, каждая секунда которых была подвигом. Начиная с того момента, когда под носом у кибера стянул с вешалки халат работника технической службы и кончая фотографированием свидетельства о казни, он не принадлежал себе. Был целиком во власти азарта, купался в остром ощущении опасности, боролся, мобилизовал все силы. Это была жизнь, настоящая жизнь. А что ждет в Австралии? Шесть часов ежедневно за опостылевшими перфокартами, телеграммами, накладными среди таких же бесцветных ничтожеств, вечеринки, пикники, лицемерные речи и фляжка Боба Тэйта...

Мартене, как раньше Браун, не любил долго раздумывать.

Для него важно было ухватить главное, а дальше он подчинялся могучему инстинкту, молниеносно реагируя на ту или иную возникающую ситуацию. Так и сейчас он встал с кровати, одернул пиджак, вытащил из кармана авиационный билет и бестрепетной рукой разорвал его. Потом нажал кнопку видеофона и вызвал справочную.

На экране появилось лицо кибера, сделанного в виде миловидной девушки.

– Слушаю, сэр.

– Как я-могу добраться до Смитфилда, штат Техас?

Он хотел назвать совсем другое место. Он даже не думал о Смитфилде, где Джордж Мартене никогда не был. Что-то помимо его воли перестроило голосовые связки, и губы назвали город, с которого все началось...

Киберу понадобилось меньше секунды, чтобы определить маршрут.

– В двадцать три пятнадцать от Восточного вокзала отходит магнитовоз рейсом "Голубой олень". Экспресс проходит Смитфилд в девять ноль десять следующего утра. Остановки нет, но вас могут высадить в капсуле. Заказать билет?

– Закажите,– коротко бросил Мартене, запихивая в саквояж зубную щетку и химическую бритву.

Остановки нет! Пять лет прошло, а Смитфилд все еще не удостоился такой чести, чтобы в нем останавливались люксовые экспрессы.