Текст книги "Хозяйка (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Алана Инош
ХОЗЯЙКА
Катерина Матвеевна, стащив с густых русых волос платок, которым она повязалась для работы в теплице, опустилась в кресло-качалку на веранде дома. Скрипнули старые, но добротные доски, когда она качнулась назад… Ещё б им не скрипнуть: стать в хозяйке была величавая, увесисто ступала её нога, но если земля несла её с выносливостью пахотного быка, то деревянные половицы жалобно и покорно крякали под ней. Далеко не хрупкая была женщина Катерина Матвеевна. О таких, как она, наверно, и сказано было знаменитое:
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц, —
Их разве слепой не заметит,
А зрячий о них говорит:
«Пройдёт – словно солнце осветит!
Посмотрит – рублём подарит!»
Но при всей основательной крепости, даже тяжеловесности фигуры нашей некрасовской героини, во всех её движениях струилась плавная и мягкая текучесть. Но то была текучесть могучей, молчаливой реки, а не изящного говорливого ручейка.
Хозяйка пошла в дом и заварила себе вечерний чай с мелиссой, чтоб выпить его за столиком на веранде. Заплетённые в толстую косу золотисто-русые волосы пушисто растрепались, придавая её степенно-сдержанному облику какую-то задушевную, почти девичью прелесть. Закатное солнце ласково сияло на выбившихся прядках, превращая их в лёгкие пучки золотых нитей, а ветерок их осторожно, чуть игриво колыхал, будто боясь рассердить их обладательницу своими неуместными шалостями. Толщиной в руку была коса и спускалась чуть вьющимся кончиком ниже пояса.
Долгий рабочий день клонился к ночи, много дел было переделано сегодня, и Катерина Матвеевна, отпустив работников, наконец позволила и себе немного отдыха. Отхлебнув душистого чаю, она устремила взгляд на озарённые мирно-янтарными, уютными лучами кроны деревьев в саду. В колышущейся полутени раскидистой яблони виднелся колодец из бетонных колец, отделанный снаружи для красоты каменной кладкой и увенчанный двускатной деревянной кровлей. Мята и мелисса, которые, как известно, любят полутень и влагу, окружали колодец зелёными ароматными зарослями. А вот веранду густо покрывали собой душистые плети вьющейся розы. Дом был прочный и основательный, в два этажа, облицованный сайдингом, с изящным балкончиком на втором этаже, пышно и нарядно обрамлённым яркими бело-розовыми фуксиями. Северная стена казалась бархатно-пушистой от покрывавшего её сплошным ковром тёмно-зелёного плюща. Да и внутри можно было увидеть много цветов – в каждой комнате, на всех подоконниках, что придавало обстановке особый уют.
Наверно, хозяйка этого красивого дома и ребёнком-то никогда не была: с ранних лет проступало в ней это величавое степенство, эта неспешная горделивость, рассудительность, хозяйственность. Казалось, она сразу родилась Катериной Матвеевной, а не Катюшей или Катенькой. Происхождение у неё было крестьянское, не числилось в её роду ни графов, ни помещиков. Прадед её, Лука Фомич Степнин, был самым настоящим кулаком, крепким хозяином, нанимавшим в батраки деревенскую бедноту. За это в тридцатых годах и подвергся он раскулачиванию и ссылке. Казалось, захирел род Степниных, обмельчал и рассеялся, но нет: в Катерине Матвеевне возродилась эта деловая жилка, хваткая хозяйская оборотистость. Она занималась разведением цветов на продажу, и её небольшой частный бизнес шёл весьма недурно. Как и её прадед-кулак, она использовала наёмный труд: в её теплицах работали три-четыре сотрудника. Зарплату она платила хоть и не заоблачную, но стабильную. В дело Катерина Матвеевна вкладывала душу, и великолепное качество её продукции неизменно привлекало покупателей и ценителей. Многие клиенты были постоянными. Жила она в собственном доме в посёлке-пригороде, и участок в двадцать соток занимал чудесный ухоженный сад с несколькими цветочными теплицами. Ещё у неё в собственности имелись две городские квартиры, которые она сдавала.
Катерина Матвеевна умела работать и сама, и от людей ждала такого же отношения к делу. Соседи её уважали и побаивались, а за глаза называли ведьмой. И не без оснований: стоило ей лишь глянуть на зачахшее растение добрым, хозяйским взглядом, тронуть его своими трудолюбивыми руками, поговорить с ним, пошептать – и даже в самом безнадёжном случае всё заканчивалось чудесным и благополучным образом. Когда у соседей был неурожай на участках, когда погода издевательски губила посадки нещадными холодами, у Катерины Матвеевны всё цвело и плодоносило. Излишки своей рассады она бесплатно раздавала соседям – на замену зачахшей. Обращались к ней и за советом, и она никогда не отказывала в помощи. Отчего яблоня болеет, как её выправить? Одного взгляда хозяйке было достаточно. Порой случалось и так, что придёт она на участок, посмотрит на «пациента», тронет ствол пухлой и женственно-мягкой, но сильной рукой – и всё. Больше никаких мер и не требовалось, дерево само выздоравливало и на будущий год приносило небывалый урожай. Губили, к примеру, землянику слизняки; а Катерина Матвеевна придёт, посмотрит строго, поворошит листву пальцами, «усы» для виду пообрывает, беззвучно двинет губами – и вредителя как корова языком слизнула. Колорадский жук тоже от неё бежал, как от огня. Люди годами не могли вывести из своих теплиц губительные недуги, изводили тоннами химикаты, да только всё без толку, а Катерина Матвеевна осенью опустевшую овощную теплицу с мылом вымоет, паром обработает, глянет напоследок своим особенным, «ведьминским» взглядом – и чистота. Никакой заразы у неё в хозяйстве уже давно не водилось. И обходилась она без химикатов. Удобрениями, правда, пользовалась, как и все, но вот всё остальное иначе, чем колдовством, назвать было нельзя. Иного слова и в голову не приходило.
Из вышесказанного, наверное, создаётся впечатление, что речь идёт о женщине лет сорока пяти, не меньше – повидавшей многое, опытной и зрелой. А между тем Катерине Матвеевне шёл всего тридцать первый год, и её пронзительно-голубые, прохладно-чистые глаза с длинными и пушистыми от природы ресницами сводили с ума парней, но ни одному из воздыхателей она не отдала руки и сердца. Удивлялись соседи, отчего такая статная, красивая молодая баба – и одна живёт. Хозяйство своё она, правда, и сама в кулаке крепко держала, без помощи мужа. А несколько лет тому назад было дело, за которым обыватели с любопытством наблюдали, как за сериалом: отчаянно сох по Катерине Матвеевне Степан Обухов, видный парень, красавец и сердцеед, но и ему она от ворот поворот дала. Не привык Степан к отказам, обыкновенно девки сами ему на шею вешались, а если попадалась какая-нибудь упрямая, он долго не тужил: значит, она его не достойна, раз своего счастья не оценила. Так и жил, не зная забот и угрызений совести, пока не встретил Катерину Матвеевну, в которую втрескался с небывалой для себя силой и серьёзностью. Но оказался орешек ему не по зубам; казалось бы – махнуть рукой, как он обычно делал, сказать: «Ну и дура!» – ан нет, с Катериной Матвеевной так не выходило. Крепко застрял он на ней – ни туда, ни сюда. С горя сперва запил-загулял, начал девиц ещё злее перебирать, а потом в армию пошёл – служить по контракту. Пять лет отслужил в горячих точках, комиссовался по ранению и домой вернулся, женился. Жена дома по хозяйству хлопотала, а он в городе работал – в хлебопекарне электриком. Детей у них долго после свадьбы не было. Катерина Матвеевна его не замечала, изредка могла кивнуть при встрече, а тот поджимал губы и темнел лицом.
Однажды шла Катерина Матвеевна по улице – рослая, величавая, в длинной юбке и лёгкой блузке, облегавшей её пышную грудь. Дядя Федя, вечно пьяненький пенсионер, вздохнул ей вслед:
– Вот ведь какая вредная баба, а?! Такие мужики за ней бегали – всех прогнала. Не угодишь ей… Вот и сидит теперь одна как сыч, пропадает…
Сказал он это вроде бы себе под нос, в качестве мыслей вслух, но Катерина Матвеевна услышала. Усмехнулась красавица, двинула шелковистой бровью, обдала льдисто-чистой синевой глаз в пушистом прищуре ресниц, бросила негромко:
– Ты гляди, того… сам не пропади, дядь Федь.
И дальше пошла по своим делам, теребя кончик русой косы, а тщедушный мужичок смотрел в её широкую и сильную, осанистую рабоче-крестьянскую спину и цокал языком. И ведь как в воду глядела Катерина Матвеевна: на следующий год поехал дядя Федя к сыну в город, да там его и сбил насмерть «навороченный» джип.
Уж второе десятилетие двадцать первого века шумело за окном, а Катерина Матвеевна словно из далёкого прошлого шагнула. Как ни старалось, а не могло нынешнее суетное время навязать ей свой темп жизни, свою пустотелую, тщетную поверхностность. Катерина Матвеевна была словно монолитный обломок былой старины, непотопляемый, независимый, цельный. Какие бы бури и шторма ни бушевали вокруг, она стояла прочно, как скала, и житейские волны об неё только разбивались и пенились, обтачивая её, как гальку. Никогда не бедствовала она, хотя сумасшедших прибылей и не имела, но достаток её оставался стабилен. Одним словом – хозяйка. И всё-таки немножко ведьма. Если что предсказывала – так и случалось. Вот, к примеру, дяде Феде гибель предрекла, Сергея Хомченко предупредила, чтоб оглядывался – подкараулили его тёмным вечером какие-то залётные грабители, ранили ножом, но, слава богу, не насмерть. Кошельком и телефоном отделался. Участковый Тимохин, приходившийся Катерине Матвеевне дальним родственником, спросил её как бы в шутку:
– Катюх, а ты случайно не знаешь, кто Серёгу пырнул? Вроде дело мелкое, а «висяк», похоже, намечается.
Катерина Матвеевна посмотрела на него пронзительно:
– Ты всерьёз спрашиваешь?
Тимохин как будто смутился, усмехнулся:
– Ну дык… Про тебя вроде ж говорят, что ты всё знаешь, как эта… как её… ведунья.
Катерина Матвеевна помолчала, глядя вдаль, а потом проронила:
– Весной их найдёте. Когда подснежники пойдут.
Уже забылся этот разговор, а весной в лесочке за посёлком и правда нашли двух «подснежников» – два вышедших из-под снега трупа молодых мужчин. Долго шло расследование, приезжали из города следователи. Местный житель Лёха Бочкин в конце концов признался, что он их зарубил топором, когда они к нему в дом полезли, а у него жена тогда была беременная. Трупы он вывез в лес и прикопал, да неглубоко. В ходе следствия выяснилось, что этим же наглым ребятам принадлежало и «авторство» раны Серёги Хомченко.
Всё мужское население посёлка считало Катерину Матвеевну женщиной очень привлекательной, но давно уже шла о ней слава как о неприступной, странной особе. Вот чего она, спрашивается, отшивала всех, кто за ней пытался приударить? Ведь в самом соку баба, такой стоит пальцем поманить – и все мужики будут у её ног. Одни глаза её, колдовски-голубые, пронизывающие, чего стоили!.. Разборчивая она, что ли, такая, или же какая-то неприглядная тайна стояла за её одиночеством?… Словом, разные слухи о ней ходили меж обывателей. Но в лицо ей народ не смел высказывать свои догадки. Сверхъестественная слава заставляла людей относиться к ней с почтением и опаской, как издревле относились к колдуньям и знахаркам. И правда, был в ней какой-то мистический магнетизм, что-то «этакое» во взгляде, в голосе. Свои самые мрачные предсказания она изрекала тихо, роняя слова как бы небрежно, нехотя, но оттого они звучали ещё более жутко. На насильственную смерть у Катерины Матвеевны было просто чертовское чутьё, обдававшее морозом по коже.
Но это всё – присказка…
Выпив свой чай с мелиссой, Катерина Матвеевна отпускала закатное солнце на отдых. Солнцу тоже нужен покой, как и всему живому… К чаю у неё было благоухающее корицей и ванилью домашнее овсяное печенье, кисловато-сладкое варенье-желе из красной смородины и поджаренный до хрусткой корочки хлеб с маслом. Иногда таким чаепитием она баловала и работников, если им случалось задерживаться. Но сегодня она чаёвничала одна.
Достав телефон, она улыбнулась. В голубых глазах брезжила грустноватая нежность. Она читала письмо.
«Здравствуйте, любезная Катерина Матвеевна! Пишу к вам, как только образовалась свободная минутка. Вы и сами знаете, что моё сердце о вас грезит во сне и наяву. Вот, к примеру, сегодня вы мне приснились: будто лебёдушкой вы плывёте от колодца с коромыслом… Чудесные бёдра ваши покачиваются, ножки приминают зелёную травку, а солнышко блестит в ваших глазах, как в озере синем, бездонном. Будто поставили вы вёдра, полные ключевой водицы, на землю, а сами обняли берёзоньку белую и так, знаете ли, грустно, мечтательно устремили взоры свои вдаль. И тут мне, грешным делом, подумалось: а о ком же вы мечтаете? Уж не обо мне ли? И такое, знаете ли, сделалось волнение в моём сердце! Так и ахнуло нутро моё, как будто кто из пушки в упор стрельнул. Скучаете ли вы по мне, прекрасная Катерина Матвеевна? Жажду встречи с вами, желаю обнять вас и утонуть в очах ваших колдовских. Ваш красноармеец Сухова».
В тихом, озарённом закатными лучами доме раздался смех – женственный, нежно-грудной, сыпучий, как бисер, чувственный и тёплый. Так уж сложилось, что Катерина Матвеевна крайне редко смеялась – так, чтобы зубки жемчужной нитью обнажались и блестели, а на яблочно-спелых, округлых щеках вскакивали ямочки. Чаще она либо усмехалась уголком губ, либо вообще ограничивалась намёком на улыбку лишь в глазах. Чтоб вызвать её смех – это надо было постараться. И только Жене Суховой это удавалось.
Она улыбается редко…
Ей некогда лясы точить…
Смешливое эхо стихло отголосками летнего заката. Катерина Матвеевна напечатала в ответ:
«Жень, спасибо тебе, что ты есть. Я тебя люблю».
* * *
Ещё в старших классах школы Катерина Матвеевна осознала, что парни не вызывают в ней ответного отклика. Не дрожит, остаётся холодным и равнодушным нутро, вопреки всем их стараниям, всем романтическим порывам. Она росла и развивалась, а с нею – и её женские прелести. Что за странная ирония природы – наделить её плодовито-женственной, притягательной для противоположного пола внешностью и при этом напрочь лишить её тяги к оному? А будучи студенткой, она была очарована Сашей – девушкой-однокурсницей с подчёркнуто мальчишеским, бунтарским обликом. Вот на неё-то и встрепенулось всё её естество, вся душа и – что греха таить? – всё тело. Саша играла на гитаре, писала стихи и ездила на мотоцикле, но характер у неё был странный, неровный, склонный к излишним страстям, чрезмерному драматизму. Они принадлежали к разным стихиям: если Катерина Матвеевна была олицетворением земли, то Саша – чистый огонь. Девушка не мыслила себя без шекспировских трагедий, а Катерине Матвеевне такой стиль жизни казался слишком уж утомительным, расточительным для душевных сил и нервов, причиняющим слишком много беспокойства. Но на первых порах их повлекло друг к другу: Сашу очаровали голубые глаза с пушистыми ресницами, а Катерину Матвеевну – Сашин надрывный, страстный романтизм и метания из крайности в крайность. Благословенная юность… Две не оформившиеся натуры, две незрелые личности – что из этого могло получиться, кроме взаимных терзаний, непонимания, ошибок? Разве что – неистовый секс. Саша хотела всегда, каждую минуту, а земной, животный темперамент Катерины Матвеевны не намного уступал Сашиному. Проснувшаяся чувственность лишала разума, кидала в омут драматичных переживаний. Было всё: дешёвое вино, свечи, возвышенные признания в любви, звон гитары, пронзительные стихи, жадные поцелуи, угрозы… Это было по-студенчески бесприютно, нищенски-просто и возвышенно, и вместе с тем – низменно.
На третьем курсе Саша плохо кончила – сев во взвинченном после ссоры настроении за руль мотоцикла, не справилась с управлением и разбилась насмерть. С тех пор Катерина Матвеевна опасалась в людях чрезмерной страстности и склонности терять голову от чувств. Не то чтобы она бесповоротно склонилась к трезвому расчёту, но наличие здравого смысла, уравновешенности и умеренности у человека стало для неё очевидным достоинством.
Та юношеская любовь оставила в душе Катерины Матвеевны гораздо более глубокий след, нежели ей самой хотелось бы. Рана заживала очень долго, боль не умещалась в душе, корёжила и калечила её, но Катерина Матвеевна выжила, не сломавшись и не изменив своей натуре. Из испытаний она вышла ещё более трезвой и приземлённой, чем раньше. Она питала острую неприязнь к алкоголю, сторонилась слишком весёлых или слишком язвительных людей, умеренность стала её девизом. Она любила жизнь и идею продолжения рода, но так уж вышло, что её родители умерли, так и не дождавшись внуков.
С Женей Суховой она познакомилась банально – в интернете. В первую очередь её озадачила фамилия собеседницы: слишком уж забавным было это совпадение – совсем как в фильме «Белое солнце пустыни». Женя поддерживала эту шутку и писала письма от лица «красноармейца Суховой», тем более, что имела на это некоторое право, будучи в прошлом военнослужащей. Детали истории своего увольнения из армии она не раскрывала, но Катерина Матвеевна не без оснований подозревала, что ей, как и Степану, доводилось служить в горячих точках. Впрочем, прошлое осталось в прошлом. Теперь она преподавала технику рукопашного боя, и очертания мускулистых рук на фотографии пробудили в Катерине Матвеевне нечто давно забытое. Короткие светлые волосы, мешковатые джинсы, облегающая футболка, не скрывавшая спортивного телосложения – всё это страшно волновало Катерину Матвеевну и вызывало в ней страстный телесный отклик – единственно возможный для неё. Серые глаза с мягкой усмешкой, энергичные складки у рта, ямочки на щеках… Даже когда Женя не улыбалась, тёплые искорки мерцали в её зрачках. И вместе с тем она была не из болтливых – слов отпускала ровно столько, сколько требовалось для понимания, и это тоже располагало к ней. Человек, взвешивающий свои слова, вызывал у Катерины Матвеевны несравнимо больше доверия, чем любитель трещать без умолку – по той лишь простой причине, что скупо отмеренные слова стоили в её представлении дороже, чем насыпанные щедрыми горами.
У Жени была десятилетняя дочка – Маша. И это тоже нежно и сладко ранило Катерину Матвеевну – сознанием собственной бездетности, некой смутной вины перед родителями. Ведь они так хотели понянчить малыша, а она так и не сподобилась родить им пухлощёкого пупсика… И теперь сиротливо возвышались заросшие травой кресты на их могилах, укоризненной храмовой тишины которых так никогда и не нарушили детские голоса. Всю свою плодоносную силу их дочь вкладывала в цветы и сад. Никогда не являлась миру солёная влага на её глазах; немо и бесслёзно плакала её душа, сама не осознавая того, что плачет.
Их отношения с Женей длились уже больше года, когда на работу к ней нанялась студентка Ира, приехавшая в гости к своей тёте. Ира хотела подработать летом, и тётя, Валентина Валерьевна, обратилась к Катерине Матвеевне с просьбой.
– Катюш, ну возьми балбеску. Она хорошая девчонка. Ну, шалопайка слегка… Ветер в голове немножко, но с кем в её возрасте не бывает? А в целом она – толковая.
Тётю Валю Катерина Матвеевна давно знала, случалось ей помогать соседке по садоводческим вопросам. Когда внезапные весенние заморозки погубили у тёти Вали посадки перца – ночью температура упала до минус четырёх, и утром замёрзшие растения стояли, как стеклянные, – Катерина Матвеевна выручила её, отдав остатки своей рассады, пятнадцать штук. И теперь вот так своеобразно тётя Валя пыталась оказать ответную услугу, обеспечив Катерину Матвеевну парой рабочих рук – не слишком, кстати, умелых. «Хорошую девчонку» пришлось учить всему, начиная с самых азов. Чем-то она напоминала Катерине Матвеевне Сашу, и ёкало сердце эхом похороненной под пеплом прошлого памяти. Тот же мальчишеский вид, стриженная ёжиком голова, та же юная восторженность, трагические глаза… А ещё Катерина Матвеевна ловила на себе откровенно голодный, влюблённый взгляд девушки. Его ни с чем нельзя было спутать, ошибки быть не могло. Странное это было чувство, двойственное: оно и льстило её женскому самолюбию, и повергало в тягучую грусть.
Ира, задержавшись после окончания работы, пробормотала:
– Катерина Матвеевна, мне надо вам кое-что сказать…
– Ир, мы все сегодня устали, лучше иди домой, – вздохнула та, уже зная всё предстоящее наперёд.
Но Ира настаивала, и у Катерины Матвеевны не достало жёсткости сразу это пресечь одним бесповоротным «нет». И вот – всё кончилось тем, что девушка признавалась ей в любви под яблоней:
– Катерина Матвеевна… Катенька… Вы простите, что я вас так фамильярно называю, хоть вы и старше меня на десять лет. Но я не могу иначе. Вы… потрясающая. Вы меня с ума свели в самый первый день. Таких женщин, как вы, уже не осталось. Вы необыкновенная. Вы волшебница в самом прямом смысле.
Всё это было сумбурно, скомканно, нелепо. Нельзя было не оценить смелость девушки, решившейся на такое признание, но оно Катерину Матвеевну не обрадовало. Лишь тихая усталость осенней паутинкой спустилась на душу. Она ласково и грустно улыбнулась:
– Ирочка, не надо. Зря вы это всё… Дело даже не в разнице в возрасте… И не в том, что вы, по сути, ещё ребёнок. Просто поверьте мне, будет лучше, если вы забудете всё, что сейчас в пылу наговорили. Ничего хорошего из этого не выйдет, просто поверьте моему опыту. Проспитесь от этого хмеля, а завтра приходите на работу, как обычно. Я ничего не слышала, вы ничего не говорили. Спокойной ночи.
– Я не ребёнок! – вспылила Ира.
Последовал взрыв страстных протестующих речей, в результате которых Ире чуть не удалось урвать поцелуй, но Катерина Матвеевна вырвалась, еле удержавшись от возмущённой пощёчины. После этого она решительно попрощалась и ушла в дом, с громким хлопком закрыв за собой дверь.
Добрую половину ночи она не могла сомкнуть глаз, слушая мелкий моросящий дождик, тонкими коготками котёнка царапавший окно. Не помогал ни успокоительный чай, ни дыхательная гимнастика. Где-то на сером, дождливом горизонте маячило знание: и это пройдёт. Но потревоженная душа требовала излияния, а выговориться Катерина Матвеевна могла только Жене. Впрочем, в разговоре по Скайпу рассказать о домогательствах со стороны Иры она так и не смогла, лишь дала понять, что обеспокоена. Женя не стала вытягивать из неё подробности. В своей немногословной манере она ответила:
– Кать, у меня в июле отпуск. Нам надо увидеться. Если не возражаешь, приеду с дочкой. Хочу тебя с ней познакомить.
Прошлым летом Женя приезжала в гости, но одна. Это были прекрасные одиннадцать дней. Под той же самой яблоней, которую Ира избрала для своего признания, губы Жени накрыли рот Катерины Матвеевны поцелуем, а жаркий шёпот защекотал ухо:
– Катюша… Родная моя…
Они стояли вечером у колодца, и Женя восхищённо любовалась тем, как Катерина Матвеевна, озарённая умиротворяющим золотом летнего заката, доставала воду, вращая колодезный ворот. Из-под пышных, пушистых прядей волос виднелись только мочки ушей с маленькими серёжками, глаза прятались в тени опущенных ресниц, а грудь колыхалась при каждом движении. Даже работая, Катерина Матвеевна не теряла своей царственной осанки, а тяжёлое ведро достала ловко и привычно, поставила на край колодца. Вода плеснулась через край, обжигающе-ледяная и чистая. Зачерпнув её изящным расписным ковшичком, она подала его Жене. Та не сводила с хозяйки влюблённого, зачарованного взгляда.
– Катя, – проговорила она. – Катерина Матвеевна… Вы несравненны.
Катерина Матвеевна приняла комплимент с достоинством, всем своим видом как бы говоря: «Да, я знаю». Но с её тронутых едва заметной улыбкой губ не слетело ни слова, только взгляд, испытующе-ласковый, многообещающий, пронзительно-светлый, выстрелил в Женю жарким лучом.
– Боже, Катя, – пробормотала та. – Я сейчас упаду на колени, у меня ноги подкашиваются.
– Могут увидеть, – двинула величаво изогнутой бровью хозяйка.
– Да кто увидит-то? – обвела смеющимся взглядом вокруг себя Женя. – Забор ведь кругом…
И, обняв гордый стан Катерины Матвеевны, она приподняла её и принялась со смехом кружить. Они были явно в разных весовых категориях, и хозяйка, постукивая Сухову по плечам, протестовала:
– Куда?! Надорвёшься!
Но в её искрящихся глазах мерцало озорное веселье, а протест звучал не слишком убедительно, чем Женя и пользовалась. Позже, в густеющих голубых сумерках, опустившихся на сад вечерним покоем, они сидели на крылечке – плечом к плечу, тесно обнявшись. Округлые колени Катерины Матвеевны прятались под складками свободной длинной юбки, а нога Жени, обтянутая камуфляжными брюками, то и дело касалась их в игривой надежде на продолжение. В многозначительной близости друг к другу на ступеньке стояли изящные туфельки и чёрно-белые кроссовки. Часто Катерина Матвеевна ходила в калошах, но это – на работе. А сейчас – особый случай. Ей хотелось быть красивой.
– Катюш… Ты удивительная. В жизни ты ещё прекраснее…
Слушая голос с бархатистой хрипотцой и ощущая на своих плечах тёплое полукольцо объятий, Катерина Матвеевна проваливалась в щемяще-нежное, отчаянное чувство: вот оно – то самое, родное и нужное. Рядом с Женей было просто и понятно, надёжно, хорошо, тепло… Но сейчас и не пахло расслабляющим уютом: всё женское естество, всё нутро Катерины Матвеевны напряжённо откликалось и на этот голос, и на прикосновение. Внутри тихо, но сильно бурлило чувственное волнение – то обжигающее, то леденящее, но в обоих случаях светлое и окрыляющее. Губы Жени мягко коснулись её пальцев, и Катерина Матвеевна закрыла глаза. Она кожей чувствовала сближение, согревающее дыхание… Поцелуй мягко накрыл её губы, и она вся подалась навстречу Жене, доверчиво прильнула, и объятия стали крепче и нежнее. Женя, казалось, читала её мысли, чутко улавливала душевные порывы в самом их зародыше. В этом безмолвном диалоге было больше понимания, чем Катерина Матвеевна испытала за всю предыдущую жизнь. Если она хотела остановиться, Женя не спешила, терпеливо ждала, но, едва заметив признаки оживления, тут же возобновляла свою ласку. Чувствуя её руку ниже пояса, Катерина Матвеевна даже не думала отстраняться. Ей хотелось позволить Жене всё.
Для соседей Женя была дальней родственницей Катерины Матвеевны – чтоб не возникало кривотолков и сплетен. Хозяйка сделала гостье строгое внушение: никаких нежностей на людях – не приведи Бог! Но никто не знал, что делалось за закрытыми дверями спальни… А именно там Катерину Матвеевну и обняли сильные руки, которые так взволновали её с первого взгляда на фотографии. Всё в ней сладко содрогалось и пело… Никто и никогда не будил в ней женщину так, как это делала Женя. Зацелованные губы припухли, а соски, влажные от ласк, покалывало. Раздвинув колени, Катерина Матвеевна отдавалась целиком и полностью – каждый вечер и каждое утро. Женя оказалась на полголовы ниже ростом, но из её стальных рук было просто невозможно вырваться. Как обнимет, шепнёт: «Катюша…» – и всё, Катерина Матвеевна непоправимо и бесповоротно таяла душой и сердцем, а её тело вкушало такое наслаждение, какого не знало уже давно. Это было лучше, чем в юности, с Сашей. Молодость с её глупостями и рядом не стояла… А если и стояла, то могла лишь позавидовать взрослому, заслуженному, выстраданному чувству.
Они встретились после этого ещё два раза – осенью и зимой. Осенняя встреча была не очень долгой, Женя выбралась всего на три дня, а в новогодние каникулы, оставив дочку у бабушки, она провела с Катериной Матвеевной целую неделю. Сейчас Женя хотела приехать с Машей. Такое серьёзное знакомство могло означать лишь новую ступень отношений – за ним должно было последовать только предложение руки и сердца, не больше и не меньше. Но светлую радость омрачали смутные предчувствия.
Женя была человеком слова: в июле, как и обещала, приехала с Машей. Нерастраченное родительское чувство снова ворохнулось под сердцем Катерины Матвеевны, и она приняла дочку возлюбленной очень тепло и ласково. Маша оказалась отзывчивой на доброе к себе отношение, благодарной и по-своему мудрой девочкой, понимавшей даже больше, чем могли предположить взрослые. Катерина Матвеевна баловала обеих разносолами и вкусностями: поднимаясь раньше всех, пекла блины, оладьи и ватрушки. Женя готовить не слишком любила и не очень умела, и они с Машей по достоинству оценили кулинарное искусство хозяйки.
– Путь к сердцам двух холостячек лежит через желудок, – шутила Женя, а Маша хихикала, уплетая блины со сгущёнкой. Конечно, она понимала, что к чему.
В то прекрасное лето урожай в саду был фантастический. Маша объедалась вишней и малиной, крыжовником и смородиной; земляника уже отошла, но Катерина Матвеевна успела наварить изумительного душистого варенья, баночку которого щедро открыла ради дорогих гостей, не дожидаясь зимы. Толстенный ломоть сдобного батона с маслом и вареньем – вот излюбленное лакомство, которое одинаково жаловали и Маша, и Женя. Их приезд выпал на хлопотливое время летних заготовок, но им обеим это было в новинку. Маша никогда не видела, как варят варенье и закатывают компот; опять же, розовые пенки были очень вкусными, и она постоянно крутилась на кухне, облизываясь.
– Пенка даже вкуснее самого варенья, – говорила она.
Да, это было совершенно особое лакомство, лёгкое и воздушное, с тонким ароматом ягод. От него Машу было за уши не оттащить, и Женя с трудом урывала моменты с Катериной Матвеевной наедине, когда та помешивала в тазу деревянной лопаточкой. В эти мгновения можно было положить ладонь на аппетитную выпуклость ниже талии, защекотать дыханием ухо в золотисто-русом обрамлении пушистой прядки…
– Цыц, – строго говорила хозяйка.
Иногда Женя повиновалась, иногда продолжала свои шалости. Лишь когда Катерина Матвеевна принималась разливать готовое варенье и закатывать банки, всякие поползновения строжайшим образом запрещались. Священнодействие требовало сосредоточения. Если «цыц» ещё как-то можно было воспринять как игривое кокетство, то серьёзный взгляд и твёрдое «Жень, пусти» означали, что лучше и впрямь сейчас не лезть.
Каждую ночь Катерина Матвеевна открывала дверь спальни, и Женя проскальзывала туда. Лишь сдавленные, приглушённые вздохи и звуки поцелуев слышались там, а днём всё опять было чинно-пристойно, в рамках придуманной родственной «легенды». Но влюблённую Ирину невозможно было обмануть: безошибочно распознав, кем приходится хозяйке гостья, она затеяла с Женей драку – к несчастью для себя. Это было отчаянно смело, но глупо и безрассудно с её стороны.
Выскочив на шум, Катерина Матвеевна застала ужасное зрелище в саду: Женя профессионально уложила на лопатки неумелую и горячую Ирину, у которой из носа уже текла струйка крови.
