Текст книги "Здесь мертвецы под сводом спят"

Автор книги: Алан Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

21

Миссис Мюллет дернулась, когда я открыла дверь на кухню. По ее глазам я поняла, что она плакала.

– Миссис Мюллет, что вытут делаете?

Ее голова наполовину поднялась от рук, лежащих на кухонном столе. Она выглядела так, будто не понимает, где находится.

– Нет, не вставайте. Я поставлю чайник и приготовлю вам чашечку хорошего чаю, – сказала я.

Пять секунд – и я уже хлопочу над расстроенной женщиной. Очень-очень странно.

Я похлопала ее по плечу, и как ни удивительно, она мне это позволила.

– Вы были здесь всю ночь?

Миссис Мюллет кивнула и так плотно сжала губы, что они побелели.

– Это чересчур для вас, – сказала я ей. – Вы слишком много работали. Даффи сказала, Адам Сауэрби приехал вчера вечером. Я постучусь к нему и попрошу отвезти вас домой.

– Он уже уехал, дорогуша. Несколько часов назад.

Адам уже уехал? Бессмысленно. Почему, он же только что прибыл?

Я замешкалась у раковины, возясь с чайником и пустив холодную воду, чтобы дать возможность миссис Мюллет утереть глаза и поправить волосы.

– Вы перетрудились, миссис Мюллет, – сказала я. – Должно быть, вы совсем замучились. Почему бы вам не подняться в мою комнату и не вздремнуть? Вас там никто не потревожит.

– Перетрудилась? – Внезапно ее голос стал холодным, как сталь. – Тут вы ошибаетесь, мисс Флавия. Я недостаточнопотрудилась. В этом-тои проблема.

Я поставила чайник на плиту и подождала, пока она успокоится, но нет.

– Есть работа, которую надо сделать, и ее должна сделать я.

– Но…

– Никаких но, мисс. Не каждый день мисс Харриет возвращается домой, и не каждый день я ее встречаю. Никто не отнимет ее у меня. Даже вы, мисс Флавия.

Я подошла к ней и обняла сзади, положив щеку ей на затылок.

Я не произнесла ни слова, поскольку в этом не было нужды.

Снаружи из кухонного окна виднелась одна из больших планет – Юпитер, думаю, – и она высоко стояла над розовой лентой восточного горизонта.

Было новолуние, и над головой на чернильном сине-черном своде небес сверкали звезды.

Я стирала росу с холодного сиденья «Глэдис», когда что-то хрустнуло рядом с оранжереей.

– Доггер? – тихо окликнула я.

Ответа не последовало.

– Адам? Ладно. Я знаю, что вы там. Выходите, пока я не позвонила в полицию.

Из теней кто-то выступил.

Это оказался Тристрам Таллис.

– Извини, – сказал он. – Не хотел тебя пугать. Я не хотел никого будить в доме.

– Вы меня не напугали, – ответила я. – Просто решила, это грабитель. Вам повезло, что я вас не пристрелила.

Некоторое преувеличение, даже для меня, и я думаю, он это понял. Хотя в Букшоу и правда был оружейный музей, или несгораемая комната, как его именовал отец, большая часть огнестрельного оружия, выставленного под стеклом, не стреляла с тех пор, как круглоголовые и роялисты жали на курки во времена старины Олли Кромвеля.

– Хорошо, что ты не стала, – ответил Таллис. – Было бы больно, подстрели ты меня.

Он что, насмехается надо мной?

Я решила спустить ему это с рук и выяснить, чем он занимается.

– Вы рано встали, – я попыталась добавить обвиняющую нотку в свой голос.

– Не спалось. Подумал, пойду-ка проверю, как там мой «Вихрь». Прошу прощения, «Голубой призрак». Масло и всякое такое.

На миг это объяснение показалось мне малоправдоподобным, но потом я вспомнила, что так же отношусь к «Глэдис».

– Поскольку, быть может, это наш последний день вместе, я подумал, что лучше начать пораньше.

Наш последний день вместе? Он имеет в виду меня?Или «Голубого призрака»?

– Да, верно, – продолжил он, заметив выражение удивления на моем лице. – Я продаю его. Деньги нужны. Как поется в старой песне, утром ухожу в долгий путь до Типперари. Мне предложили место в Южной Африке, где надо будет перекладывать бумажки.

– Это вовсе не Типперари, – заметила я, хотя точно не знала, где находится Типперари, но судя по названию, где-то в Ирландии.

– Нет, не совсем. – Он ухмыльнулся. – Я об этом не подумал. Как считаешь, мне надо отправить им телеграмму и сообщить, что я передумал?

Точно, он надо мной подшучивает.

– Нет, – ответила я. – Вам нужно ехать. Но оставьте «Голубого призрака» в Букшоу, и тогда я научусь летать на нем, когда вырасту.

– Я бы хотел. Но старушка – видишь? Ты заставила меня называть ее старушкой! – нуждается в ангаре. И ласковых руках хорошего механика.

– Доггер мог бы за ней присматривать, – предложила я.

В конце концов, Доггер может все.

Он печально покачал головой.

– Я продал ее, – сказал он.

Мое сердце упало.

«Голубой призрак» продан? Не знаю почему, но это казалось мне неправильным. Но ведь ее уже продавали.

– Послушай, – сказал Тристрам Таллис. – Как ты насчет того, чтобы сделать кружок?

Сначала я его не поняла – не сообразила, что он предлагает.

– Кружок?

– Кружок.

Неужели это правда? Это действительно со мной происходит? Однажды я спросила отца, как Букшоу выглядит с воздуха. «Спроси тетушку Фелисити, – ответил он. – Она летала».

Я, конечно, никогда не летала. Теперь возможность подвернулась прямо мне под нос.

– Очень мило с вашей стороны, мистер Таллис, но вряд ли я могу принять ваше приглашение без разрешения.

Я представила, что сказал бы отец, если бы я вторглась к нему.

Какое разочарование: отказаться от единственного шанса подняться в воздух на «Голубом призраке» Харриет.

Я приуныла, и тут из тени выступил еще один человек.

Доггер.

Он протянул мне красный шерстяной свитер, который неделю назад я забыла в оранжерее.

– Наденьте это, мисс Флавия, – сказал он без намека на улыбку. – По утрам воздух бывает поразительно холодным.

И я, глупо улыбаясь от уха до уха, влажным утром на заре понеслась по Висто навстречу «Голубому призраку».

Тристрам Таллис усадил меня в переднее сиденье, пристегнул и оставил там, чтобы провести инспекцию биплана, трогая там, подкручивая сям, рассматривая то одно, то другое.

Я воспользовалась возможностью быстро осмотреть кабину, в которой сижу. Думаю, я ожидала чего-то совершенно чудесного от машины, способной летать среди богов, но эта кабина выглядела до ужаса простой для такого путешествия: из пола торчит простой рычаг и на деревянной панели расположена пара круговых шкал и измерительных приборов.

И все. Эта штука явно слишком хрупкая, чтобы на ней можно было летать.

Я начинала думать, что совершила ошибку. Вероятно, мне следует отказаться. Но было уже слишком поздно.

После того как пропеллер несколько раз нерешительно дернулся, Тристрам вернулся в кабину, включил зажигание и попытался еще раз. Из двигателя послышался тревожный металлический скрежет, вырвался дым, и с ревом лопасти пропеллера слились в нечеткий круг.

Крылья тревожно дрогнули, когда Тристрам забирался в кабину.

– Все на местах? – прокричал он, пристегиваясь на заднем сиденье, и я, цепляясь за края кабины, выдавила мрачную улыбку.

Рев превратился в торнадо, и мы начали двигаться, сначала медленно, потом скорость стала нарастать, и мы понеслись по бездорожью.

Мы неслись все быстрее и быстрее, и я подумала было, что «Голубой призрак» развалится на части.

А затем – внезапная плавность.

Мы летим!

Я ожидала, что мы поднимемся в небо, но вместо этого земля под нами упала вниз, словно ковер, выдернутый из-под ног каким-то невидимым шутником.

Я успела лишь мельком увидеть крыши Букшоу, перед тем как под нами пронеслось декоративное озеро.

Когда мы поднялись из теней и внезапно оказались на свету, солнце на горизонте выглядело огромным алым огненным шаром.

Захватывающе!

Если бы Фели и Даффи, услышав шум нашего взлета, бросились к окнам, сейчас я была бы для них не более чем мушиным пятнышком в отдалении.

Как всегда, – подумала я.

Но под нашими крыльями медленно проплывал сказочный игрушечный мир: холмы, поля, леса и долины, лощины, пруды и рощи. Далеко внизу на пастбищах размером с носовой платок бродили овцы.

Мне захотелось написать гимн. Разве даже Иоганн Себастьян Бах не сочинил что-то про овец?

Далеко на востоке ослепительный луч восходящего солнца отразился от реки, и на несколько секунд, пока мы поворачивали, Ифон казался сверкающей рубиновой змеей, ползущей к далекому морю.

Как, должно быть, Харриет это любила, – подумала я: эту свободу, ощущение, что ты покинул свое тело и остался лишь разум. Если только ты не птица, от тела здесь мало толку: бегать и прыгать, как на земле, нельзя, только наблюдать.

Странно, но быть авиатором – все равно что быть усопшей душой: можно смотреть на Землю, на самом деле на ней не присутствуя, все видеть и не быть увиденным.

Легко понять, почему Господь, назвав сушу землей и собрание вод морями, увидел, что это хорошо.

Могу себе представить, как старик поднимает горизонт, словно крышку дымящегося котла, и заглядывает туда красным глазом, восхищаясь Своим творением и наблюдая, что там происходит.

И правдахорошо!

Тристрам замахал рукой, указывая вниз. «Голубой призрак» круто наклонился, и я обнаружила, что вижу под накренившимся крылом странно знакомое собрание домов.

Хай-стритБишоп-Лейси!

Вот «Тринадцать селезней», где разместились все эти официальные персоны с вокзала: громилы из министерства внутренних дел, которые предположительно заняли все комнаты и даже чуланы, если верить Даффи, и теперь видели свои жуткие сны о власти.

А внизу в Коровьем переулке располагались Бесплатная библиотека Бишоп-Лейси и Ивовый дом Тильды Маунтджой, в свете раннего утра еще более безвкусно оранжевый, чем обычно.

Мы уже описали половину огромного круга по часовой стрелке и теперь снова поворачивали на восток. Впереди я видела Изгороди – своеобразный изгиб реки на краю нашего поместья, и мне стало интересно, что бы подумали Хромцы, представители своеобразного культа, некогда крестившие своих детей в этом самом месте, если бы увидели, как наш летательный аппарат внезапно появился в небе.

Немного к востоку вдоль реки в сторону Гуджер-хилл пролегала Канава. Мы с «Глэдис» столько раз съезжали с этого холма и бездыханными падали у подножья.

А вот Джек О’Лантерн – похожий на череп выступ скалы, нависающий над Изгородями. Я пообещала Лене встретиться там с ней на пикнике после похорон.

Почти прямо на востоке, в самом конце Пукер-лейн находился Рукс-Энд, и я улыбнулась при мысли о докторе Киссинге. Старый джентльмен уже наверняка проснулся и курит свою первую сигарету за день.

Вероятно, мы могли бы устроить для него небольшое шоу: пролететь на бреющем полете, как сказали бы пилоты в Литкоте. Было бы неплохо дать понять старому школьному директору отца, что кто-то о нем думает. Я улыбнулась при мысли о том, как он будет часами гадать, кто же это.

Флавия де Люс – последний человек, о котором он подумает!

Я отчаянно помахала руками, чтобы привлечь внимание Тристрама, и показала в сторону Рукс-Энд.

Должно быть, он уже такое делал, потому что рычаг передо мной внезапно дернулся вперед и в сторону, и мы с шумом на ужасной скорости понеслись к земле, крылья свистели и ветер завывал, словно банши.

Мне хотелось завопить: «Ярууу!», но я сдержалась. Не хочу, чтобы Тристрам думал, что я трусиха.

В тот самый миг, когда я уж подумала, что мы станем постоянной деталью пейзажа, мы вышли из петли и я увидела, как наша крылатая тень проносится по каменному лицу Джека О’Лантерна. Мы перехитрили смерть.

Теперь мы лениво плыли над верхушками деревьев парка в Рукс-Энд. Когда показался дом, я заметила, что во дворе припаркованы несколько машин. Их было сложно не увидеть.

Одной из них был яблочно-зеленый «роллс-ройс», задняя часть крыши которого была так спилена, чтобы получилась импровизированная оранжерея. Вероятно, второго такого нет во всем мире.

Это «Нэнси», старый «роллс-ройс» Адама Сауэрби.

А рядом стоял угловатый мятно-зеленый «лендровер».

Лена де Люс!

Что, черт подери, онатут делает?

Почему она и Адам встретились в Рукс-Энд в такой немыслимо ранний час утра? Что эти двое могут хотеть от доктора Киссинга? Наверняка они приехали к нему.

Что еще могло привести их в этот уединенный и, честно говоря, неприветливый дом для престарелых аристократов?

Мои мысли были прерваны внезапной тишиной. Тристрам заглушил мотор «Голубого призрака», и мы начали плавное скольжение. Букшоу был прямо по курсу.

Мы разобьемся!Я уверена, ведь земля все ближе и ближе.

Но мы пролетели над воротами Малфорда, скользнули над верхушками каштановых деревьев в аллее и приземлились на Висто так же нежно, как муха-однодневка на розовый лепесток.

– Ну как? – спросил Тристрам. Мы уже остановились, и он выбирался из задней части кабины. – Что ты думаешь?

– Очень познавательно, – ответила я.

22

– Доггер, – спросила я, – что могло побудить Адама Сауэрби и Лену де Люс поехать в Рукс-Энд еще до рассвета?

– Не могу сказать, мисс Флавия.

– Не можешь или не скажешь?

Мои беседы с Доггером зачастую бывают такими: аккуратная игра двух гроссмейстеров.

– Не могу. Не знаю.

– А что ты знаешь?

Доггер изобразил тень улыбки, и я поняла, что ему нравится эта игра так же, как и мне.

– Я знаю, что каждый из них уехал на своей машине этим утром примерно в двенадцать минут шестого.

– Что-нибудь еще?

– И что старшая мисс де Люс – ваша тетя Фелисити – сопровождала их.

– Что?

Неслыханно, чтобы тетушка Фелисити, которая больше всего на свете любила забаррикадироваться в своей спальне, вооружившись тостером, чаем и последним триллером, носилась по окрестностям еще затемно.

Просто неслыханно.

– Куда они направились?

– Судя по всему, в Рукс-Энд, – ответил Доггер. – Предположение, подкрепленное, по крайней мере частично, вашей собственной воздушной разведкой.

Его безмятежное, совершенно невозмутимое лицо подсказывало мне, что это не все.

– И? – требовательно спросила я. – Что еще?

– Их сопровождал полковник де Люс.

Мой мир пошатнулся, будто я все еще находилась в воздухе во время крутого поворота «Голубого призрака».

Неслыханно, чтобы тетушка Фелисити отправилась за пределы Букшоу, но факт, что отец…

Нет! Я просто отказываюсь в это поверить!

– Ты уверен? – переспросила я.

Может быть, Доггер просто шутит, хотя это маловероятно.

– Вполне, – ответил он.

– Он сказал, куда отправляется?

– Нет. А я не спрашивал.

Было ли послание в словах Доггера? Он предупреждает меня не лезть не в свое дело?

Верность Доггера, и мне иногда приходится напоминать себе об этом, в первую очередь принадлежит отцу, и я никогда, ни за что не должна пользоваться этой преданностью.

– Благодарю, Доггер, – сказала я. – Ты очень полезен.

– Не за что, мисс Флавия, – ответил он с этим своим выражением лица. – Я всегда рад услужить.

Оставшись в одиночестве в своей лаборатории, я отчаянно попыталась занять свой разум на время, оставшееся до похорон, и вспомнила об эксперименте, который я обдумывала в тот момент, когда пришла новость об обнаружении тела Харриет в Гималаях.

Факт природы – то, что при наличии достаточного количества яд можно выделить даже из самых безвредных органических соединений. Тапиока и ревень, например, таят в себе изысканную смерть, если использовать для готовки неправильные части растений, и даже старая добрая подружка вода, Н ₂О, может отравить, если выпить ее слишком много за слишком короткий промежуток времени.

Я сделала пару заметок, но мое сердце к ним не лежало. Я отложила карандаш.

Хотя я презираю саму мысль об этом, но, видимо, настало время переодеться для похорон. Миссис Мюллет достала и вычистила пропахшую нафталином школьную форму, которую Харриет приходилось носить в женской академии «Бодикот» в Торонто, в Канаде: черно-белое уродство, которое нужно носить вместе с черными колготками и белой блузкой. Облачившись в этот наряд, я стала похожа на нелепых, но забавных созданий из мультфильмов Рональда Сирля о школе Сан-Триниан. Как отец и Доггер, мистер Сирль был японским военнопленным в Сингапуре, и в Букшоу некоторые восхищаются его работами.

Я умыла лицо, почистила зубы, привела в порядок огрызки ногтей, глубоко вздохнула и приступила к задаче, которую искренне ненавижу: плетению косичек.

Я попробовала все, что только приходило мне в голову, чтобы сделать это интересным занятием. Даже притворялась, что я пират, привязанный к грот-мачте во время жуткого урагана и переплетающий концы единственной веревки, которая может спасти последнюю живую душу.

Справа налево… над… под… Слева направо…

«Ха-ха-ха, ребята. Проще пареной репы. Налейте-ка рому!»

Но напрасно. Превращать копну мышиных волос в романтическую оснастку – это уж чересчур.

Самое ужасное в косичках – необходимость плести их спереди назад. Это все равно что играть в «Во мраке за зеркалом» в гильдии девочек-скаутов, когда ты должен написать свое полное имя карандашом на клочке бумаги, глядя при этом в зеркало.

Это игра, во время которой мне всегда хотелось, чтобы у меня было простое имя вроде Ава Одо или другое симметричное.

Проигравших и неловких игроков всегда освистывали, и именно в этих случаях мои мысли обращались к теме ядов.

На концах косичек я завязала голубые ленточки аккуратными бантиками. Желтый – слишком жизнерадостный для этого случая, красный – слишком яркий, а оранжевый вообще не рассматривается.

Я уставилась на себя в зеркале. Кто эта девочка с лицом своей матери? Такое ощущение, будто я надела маску Харриет на карнавал и не замечала ее до теперешнего момента.

И, по правде говоря, это меня пугает.

Завтрак в Букшоу всегда был унылым мероприятием, и это утро не стало исключением. Тристрам и Адам сидели в изножье стола, как будто стараясь держать приличествующую дистанцию от скорбящей семьи.

Отец, весь в черном, восседал во главе, положив ладони на столешницу. Он еще не съел ни крошки и вряд ли притронется хоть к чему-нибудь.

Рядом с ним Фели являла собой бледное привидение, с отсутствующим видом поклевывая ломтик поджаренного хлеба. Ей нужны были силы, ведь Фели предстоит играть на органе во время похорон Харриет.

Все – от семьи до викария и его жены – пытались отговорить ее, но тщетно. Фели настолько заледенела в своей упрямой решимости, как бывает только у музыкантов, в которых душа едва держится.

Даффи, облаченная в какой-то комичный старомодный викторианский траурный наряд, поедала копченую рыбу. Ее кислый взгляд заставил меня проглотить слова, вертевшиеся у меня на языке.

Когда она так выглядит, даже отец десять раз подумает, перед тем как что-то сказать.

Тетушка Фелисити сидела в середине стола, довольно далеко от обеих групп, и что-то бессмысленно бормотала себе под нос – словно пчелы, жужжащие вдалеке.

Адам изобразил едва заметный кивок в мой адрес, перед тем как продолжить разговор с Тристрамом, который на меня даже не взглянул. Как будто наш утренний полет был просто сном – а может, так оно и есть. Может, ничего такого не было.

Путешественник во времени, материализовавшийся за нашим столом из какого-то далекого будущего, предположил бы, что единственным существом из плоти и крови среди нас является миссис Мюллет, а все мы – призраки.

Миссис М., честно говоря, выглядела ужасно. Ее лицо раскраснелось, глаза были полны слез, а волосы торчали, словно солома.

Она положила мне на тарелку копченую селедку и пару сосисок. Ее губы сжимались еще крепче, чем раньше, словно их сдавила струбцина.

Она не вымолвила ни слова, и в этот момент я осознала, как глубоко ее отчаяние.

Я было потянулась к ее руке, но она уже отошла от меня.

Завтрак прошел в безмолвии, если не считать нескольких тихих слов, которыми обменялись двое гостей в дальнем конце стола.

Я извинилась и вышла из комнаты. Пойду в лабораторию и попытаюсь записать кое-какие мысли, которые крутятся у меня в голове.

Я была на полпути через вестибюль, когда зазвонили в дверь. Доггер возник из ниоткуда, как умеет только он, и распахнул тяжелую дверь.

У входа стояли двое рассыльных в униформе с руками, полными цветов. За их спинами во дворе на гравии располагался фургон, задняя часть которого была открыта и переполнена букетами, венками и композициями из гвоздик, васильков, белых лилий и незабудок, укутанных в соцветия дикой моркови. Там были гладиолусы, маки и розы; календула, хризантемы и ирисы.

Такое впечатление, будто ограбили райские сады и мародер принес к нашему порогу столько цветов, что они могли бы завалить весь вестибюль.

Несмотря на ранний час, уже образовалась новая очередь из скорбящих, которая извивалась вокруг фургона и образовывала неровный полукруг во дворе.

Когда мужчины, поплевав на ладони, начали заносить цветы в дом, Доггер извлек маленький блокнот из кармана жилета и начал аккуратно записывать имена приславших, которые он зачитывал с визиток, прикрепленных к каждому букету.

Такое впечатление, что Харриет знал весь мир и этот весь мир скорбит и шлет знаки внимания.

– Соболезную по поводу твоей матери, – произнес голос у меня над ухом. – Ужасно не повезло. Мне следовало бы надеяться на лучшее.

Я резко обернулась, уже зная, что это Адам Сауэрби, или, если перечислить его многочисленные звания, как с гордостью напечатано на его визитной карточке, которая до сих пор лежала между страниц одной из моих предыдущих записных книжек:

Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств, член Королевского садоводческого общества и пр.

Археоботаник

Древние семена. Ростки. Исследования

1066 Лондон, Ройял, Лондон Е1ТХ, Тауэр бридж

Конечно, на самом деле он лишь притворяется. Работая под прикрытием археоботаника, добывая и проращивая семена растений и цветов, считающихся давно исчезнувшими, на самом деле он – следователь, то есть, говоря открыто, – частный детектив.

Узнав о моих недавних успехах, он попытался сделать меня своим напарником по расследованиям, но я быстро поняла, что он больше берет, чем дает. Что еще хуже, он откровенно отказался признаться, на кого работает.

Поскольку Адам – старый друг отца, я ничего не могла сделать, чтобы заставить его держаться подальше от меня, но нигде не было сказано, что я должна быть дружелюбной с ним.

– Должно быть, это ужасный шок, – продолжил он говорить, хотя я его не слушала.

Я кивнула и двинулась к лестнице.

– И еще этот бедолага на вокзале.

Я остановилась на полпути. Откуда Адам узнал об этом? Он там был?

Мне казалось, что он приехал только прошлым вечером. Или Адам уже пообщался с полицией?

Вряд ли можно поверить, что инспектор Хьюитт поделится тайнами с частным детективом – да еще частным детективом из Лондона!

Конечно, к настоящему моменту обстоятельства гибели незнакомца наверняка уже стали предметом обсуждений в деревне. Может быть, именно поэтому некоторые из пришедших так странно на меня смотрят. Адам вполне мог остановиться на заправке Бетта Арчера или в «Тринадцати селезнях» и получить информацию там. Или услышал зловещие подробности от кого-то из Букшоу?

В этом-то и дело, животрепещущий вопрос – от кого он узнал?

Кто еще в этом доме видел, что произошло на вокзале? Если инспектор Хьюитт из сочувствия к семье отложил допрос домочадцев, то кто еще был свидетелем убийства?

Кто еще молчит об этом?

– Ладно, – сказала я, неохотно поворачиваясь. – Расскажите мне, что вы знаете.

Есть люди, которые с легкостью умеют уклоняться от прямых вопросов, и Адам, насколько я знаю, один из них.

– Теренс Альфристон Тардимен, холостяк, проживал по адресу: Лондон, В8, Ноттинг Хилл гейт, Кэмден Гарденс 3А, тридцать восемь лет.

Меня изумила откровенность Адама.

– Откуда вы знаете?

– Никакой магии, – ответил он. – Я за ним следил пять дней. В этот раз.

– Что вы имеете в виду под «в этот раз»? Вы уже следили за ним?

Адам кивнул.

– Да, снова и снова, и снова, и снова. Это продолжается годами.

Я понятия не имела, о чем он, но сделала вид, что мне все ясно.

– Кто он? – спросила я. – Имею в виду, не только имя.

– Именно это я и пытаюсь выяснить, – ответил Адам. – Как однажды так к месту выразился мистер Черчилль, Тардимен – это загадка, спрятанная в секрет, окутанный тайной. А теперь, когда он умер, это еще более справедливо.

– Мистер Черчилль был на вокзале, – я поймала себя на том, что произношу это вслух. – Он со мной разговаривал.

Ох, какой промах! Я проболталась, не подумав.

– Уинни часто любит оказываться в центре событий, – сказал Адам. – Все равно что камео Альфреда Хичкока в его собственных фильмах, только более рискованное. Что он сказал? – как бы между прочим добавил он.

Я определенно не собиралась говорить ему о том, что мистер Черчилль спросил меня: «А вы, юная леди, тоже пристрастились к сэндвичам с фазаном?».

Когда в деле замешаны инспектор Хьюитт и его люди из полицейского участка в Хинли, а также Адам Традескант Сауэрби (исследования), я чую, что надо попридержать кое-какую информацию.

Меня беспокоила моя болтливость. Зачем я ляпнула, что мистер Черчилль заговорил со мной. Надо быть более осторожной.

Я пыталась придумать способ, как свернуть этот опасный разговор, когда кто-то положил широкую ладонь на мое плечо.

Это оказался викарий Денвин Ричардсон, рядом с которым стояла его жена Синтия.

– Дражайшая Флавия, – сказал он, – мы искали тебя повсюду. Я, конечно, говорил с твоим отцом и извинился, что мы не смогли вчера сопровождать процессию с вокзала в Букшоу, но бедняжке миссис Дэйнти так неожиданно стало плохо, и возникла такая суматоха, не говоря уже о том, что телефон в нашем доме выбрал именно этот момент, чтобы… ну, в общем, нам ужасно, ужасно жаль, что так получилось, и…

Синтия проскользнула мимо него и так сильно обхватила меня трясущимися руками, что я испугалась, что у меня вот-вот треснут кости.

У нас бывали стычки, у меня и Синтии, и я совсем недавно узнала о трагической гибели их дочери Ханны семь лет назад на Рождество.

Ханна родилась в один год со мной, и ей исполнилось четыре, когда она попала под колеса поезда на вокзале Доддингсли. Ее похоронили в могиле без плиты на кладбище Святого Танкреда, и жители деревни составили заговор молчания, чтобы уберечь Ричардсонов от горя и чувства вины. В то далекое Рождество малышка убежала от отца, и он винил себя за это.

Трепещущие объятия Синтии вызвали у меня ледяную дрожь, когда я сообразила, каким жестоким напоминанием, должно быть, стала для них гибель Теренса Тардимена: у них прямо под носом повторился тот жуткий кошмар на железнодорожной платформе.

На моих глазах выступили слезы, и не успела я совладать с собой, как они потекли по шее Синтии. Но вместо того чтобы оттолкнуть меня, она обняла меня еще крепче.

Внезапно мне стало так жалко эту бедную женщину, это несчастное создание, в адрес которого я много лет напрасно излучала столько ненависти. Если подумать, что у нее за жизнь? Все ее дни и ночи посвящены посещению больных, доставке цветов в церковь, проведению заседаний то одного комитета, то другого, подготовке приходского зала к мероприятиям, приготовлению еды для мужа три раза в день, печатанию и тиражированию объявлений и плакатов на гектографе или аппарате Банда, не говоря уже об контроле за расписанием мужа, починкой его одежды, накрахмаливанием его стихарей, управлением церковной библиотекой и выслушиванием горестей всех и каждого в Бишоп-Лейси.

Быть женой человека в священническом облачении – не фунт изюму.

Кажется, она не хочет меня отпускать. Это продолжалось, пока я не сообразила сказать:

– Ой, извините! Кажется, я делаю вам больно!

Мы обе рассмеялись и выпустили друг друга из мертвой хватки.

Тем временем Адам отошел в сторону и критическим взглядом изучал погребальные венки. Я умирала от любопытства, но не осмеливалась спросить, о чем он думает.

Доггер уже начал впускать тех, кто стоял в начале очереди, и длинное шествие вверх по лестнице к будуару Харриет возобновилось. Оно будет продолжаться чуть за полдень, пока не начнутся приготовления к отбытию.

Мне остается только молиться и надеяться, что эти официозные создания из министерства внутренних дел додумались остановить протечку.

Я извинилась, оставила Ричардсонов и отправилась в восточное крыло. В коридоре второго этажа я сразу поняла, что я не одна.

В воздухе чувствовалась вибрация, не звук и не запах, скорее ощущениечьего-то присутствия.

Я открыла дверь своей спальни и вошла, но там никого не было. Затем лаборатория. Если не считать Эсмеральды, там тоже никого.

На цыпочках я начала красться по коридору, стараясь не наступить на скрипучую половицу перед поворотом. Я положила руку на ручку «Ангелов» – и резко распахнула дверь.

Ундина стояла на стуле из лаборатории, держа в руке бумажник. Она выудила его из тайника в отклеившихся обоях.

– Ты мне солгала, – заявила она, широко распахнув глаза от негодования. – Ты сказала, что поливаешь цветы.

Надо отдать должное этой девчонке. Она не только обнаружила спрятанный бумажник, но и сформулировала на удивление хороший ответ, когда я застукала ее на горячем. Я бы и сама повела себя именно так. Может быть, в один прекрасный день я скажу ей об этом – но не сейчас.

Я энергично промаршировала по комнате и выхватила у нее из рук бумажник.

– Ты, маленькая дрянь! – сказала я. – Вот как ты отплатила за доброту?

– Ты ко мне подкралась! – надула губы Ундина. – Ибу сказала, что ты подлая.

– Ибу сказала, да? Что же еще она сказала?

– Она сказала присматривать за тобой.

Присматривать за мной! Это была последняя капля.

– Скажи мне вот что, Ундина, – произнесла я. – Ты знаешь, как будет «брысь» по-малайски?

– Берамбус.

– Отлично! Берамбус!

– Ты меня прогоняешь? – уточнила она.

– Ты очень сообразительный ребенок, – ответила я, подталкивая ее к дверям. – Теперь вали отсюда и не возвращайся.

– Грубиянка! – сказала Ундина, умудрившись оставить за собой последнее слово, но я откуда-то знала, что так и будет. – Ибу была права.

Я ответила ей так, как она того заслуживала: жутко скосила глаза и высунула язык.

– Ну разве ты не красавица! – хихикнула она и была такова.

Красавица? Первый раз меня так назвали, пусть даже в качестве оскорбления.

Я уставилась на свое отражение в грязном, покрытом пятнами зеркале, висевшем в полумраке коридора.

Если бы я была картиной, – подумала я, – она бы звалась «Девочка в черном», и написал бы ее кто-то вроде американца Уистлера.

Лишь белое лицо на мрачном фоне смотрело на меня из зеркала, и единственным пятном цвета были мои глаза.

Я почувствовала себя такой старой, такой печальной, такой частью этого Дома, такой де Люс.

Это лицо, разумеется, было лицом Харриет. Отец недавно сказал мне, что я не просто похожа на Харриет, а воплощение Харриет.

У меня даже нет своего лица.

Именно в этот миг, когда я смотрела на себя в зеркало, внутри меня что-то щелкнуло – как будто Вселенная и я вместе с ней перевели стрелки еще на одно деление, словно старые деревянные дедушкины часы.

Я не могу объяснить это точнее. В одно мгновение я была просто старой доброй Флавией де Люс, а в следующее – щелк – я старая добрая Флавия де Люс, но уже другая. Ни за что на свете не смогла бы объяснить, в чем заключается эта разница – только сказать, что что-то изменилось.