Текст книги "Сэндвич с пеплом и фазаном"

Автор книги: Алан Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сидя на краю кровати, я призадумалась и наконец пришла к заключению, что дело вот в чем: щекотка и учеба очень похожи. Когда ты сам себя щекочешь – это удовольствие; но когда это делает кто-то другой – мучение.

Полезное озарение, достойное Платона, или Конфуция, или даже Оскара Уайльда, или кого-то из людей, зарабатывающих себе на жизнь умными афоризмами.

Интересно, можно ли как-нибудь вставить эту фразу в доклад о Уильяме Палмере?

Щекотал ли своих жертв серийный убийца из Рагли?

Я бы не удивилась.

Глава 9

Не успела я устроиться за столом с ручкой и чернилами и собраться с мыслями по поводу Уильяма Палмера, как дверь распахнулась и в мою комнату влетел маленький вихрь с ярко-красными волосами цвета огня.

Я не привыкла к неожиданным вторжениям, и они начинали меня нервировать.

– Что с тобой такое? – вопросил меня огненный вихрь, вертясь в воздухе, словно ветряная мельница. – Зачем ты вмешалась? Какое твое дело?

– Прошу прощения? – переспросила я.

– Ой, да прекрати! Что ты пытаешься сделать? Добиться моей смерти?

Только сейчас я поняла, что яростное создание – это та самая девочка, которая несколько минут назад чуть не умерла от смеха в пыли.

– Мисс Пинкхэм, я полагаю, – произнесла я, нанося удар наугад.

Мельница резко остановилась. Я застала ее врасплох.

– Как ты узнала? – растерянно спросила она.

– С помощью серии блестящих умозаключений, которыми тебя утруждать не стану, – ответила я. – Плюс тот факт, что твое имя четко обозначено несмываемыми чернилами на ярлычке твоего платья.

Снова выстрел в молоко. Но поскольку платье, выданное мне мисс Фолторн, имело подобную этикетку, я сделала разумное предположение, что ее платье тоже.

– Очень умно, мисс Всезнайка, – сказала она. – Но ты вывернешься наизнанку от смеха, когда на тебя наложит свою длань Рука славы.

Рука славы?

Я в курсе, что Рука славы – это засушенная кисть висельника-убийцы, которую в XVIII веке носили при себе взломщики в надежде, что она не только парализует злополучного домочадца, который может подвернуться им на пути, но и отомкнет все двери и сделает их невидимыми: своего рода разновидность бойскаутского швейцарского ножа. Прокопченная над можжевеловыми и тисовыми дровами, зачастую держащая особую свечу, сделанную из жира барсука, медведя и некрещеного младенца, Рука славы была ответом на воровские молитвы.

Почему же девочки из академии мисс Бодикот выбрали это название для своего нелепого тайного общества?

Должно быть, Пинкхэм обратила внимание на мое замешательство.

– Дрюс и Траут, – пояснила она.

– Эти две идиотки? – Я захохотала. – Рука славы? Так вот как они себя величают?

– Ш-ш-ш! – прошипела она, прижав палец к губам и широко распахнув глаза. – Тише, бога ради!

Одна мысль о тайном обществе в недрах женской академии мисс Бодикот снова вызвала во мне смех. Я не смогла сдержаться.

– Пожалуйста, – шепотом взмолилась она. – Они убьют нас обеих.

– Как ле Маршан? – спросила я. – Как Уэнтуорт? Как Брейзеноуз?

Ее лицо обмякло от ужаса, и я тут же поняла, что это была плохая мысль.

– Послушай, – продолжила я. – Нельзя же позволять им издеваться над тобой. Это неправильно.

– Да, – ответила она. – Но так обстоят дела. – И добавила: – Здесь.

Мое сердце сжалось. Этот ребенок и правда напуган. И мой рот заговорил сам по себе:

– Не беспокойся насчет Дрюс и Траут. Предоставь их мне и дай мне знать, если они снова попробуют на тебе свои штучки.

– Но ты же новенькая, – возразила она.

С сестринским участием я положила руку ей на плечо. Не стоило говорить, что когда дело касается возмездия, Флавия де Люс – это сила, с которой надо считаться.

– Не бойся, – сказала я. – Успокойся.

Думаю, мой план начал формироваться именно тогда.

Пинкхэм постояла в дверях, и на секунду она показалась мне девочкой с картин Вермеера – словно сотворенной из лучей света.

– Ты кремень, Флавия, – произнесла она и ушла.

Я долго сидела в туалете, уставившись на дверь и размышляя.

Во что я вляпалась?

Потом закрыла свою записную книжку и отложила ручку. Правосудие призывает меня.

Палмеру-отравителю придется подождать.

Коридоры женской академии мисс Бодикот, как я уже говорила, представляют собой лабиринт – целую череду лабиринтов, изгибов, поворотов и тупиков. Пол неожиданно превращается из широких досок в крошечные плитки и обратно, стены – то штукатурка, то мрамор, огромные галереи и высокие своды сменяются маленькими темными туннелями и приходится наклонять голову, чтобы миновать их.

Для новичка нет никаких карт или указателей. Предполагается, что ты должен знать внутренности здания точно так же, как лондонский кэбмен знает свой город: они именуют это Наукой – названия и местоположение двадцати пяти тысяч улиц, тупиков, дворов, площадей, переулков и проспектов, а также кратчайший и самый быстрый путь, как попасть из одного места в другое.

«Почему мой разум все время возвращается домой, в Англию?» – задумалась я, в сотый раз поймав себя на подобных мыслях.

Сейчас я в Канаде, в Новом Свете, со всем, что это подразумевает. Я молода, здорова, умна, любопытна и полна энергии, но стоит мне ослабить контроль, как мое сознание сразу же мчится к месту своего рождения, словно почтовый голубь: в Англию и в Букшоу.

Необъяснимо. Раздражает. Мешает.

Я оказалась на верху крутой узкой лестницы, которая вела из узкого Г-образного закутка на первом этаже к неожиданной нише за бельевым шкафом на третьем этаже, и если быть честной, я понятия не имела, где я и как я тут оказалась.

«Соберись, Флавия», – сказала я себе в миллионный раз. Эти слова становятся моим девизом.

Научная и химическая лаборатории, насколько я знала, располагаются в одном из крыльев здания: достаточно далеко, чтобы запахи не загрязняли священную атмосферу. Я заметила мензурки и лабораторные стаканы, когда мы были на хоккейном поле, и по словам ван Арк знала, что отдел науки и относящийся к нему музей естественной истории находятся рядом.

– Научка? – спросила я у девочки в кардигане и с ракеткой для сквоша в руках, обогнувшей меня и постучавшей каблуками вниз по лестнице.

Она на миг притормозила и резко кивнула налево, при этом ее волосы распустились, скрыв ее лицо. И исчезла.

Я пошла налево и нашла, что искала: официальные большие черные буквы, написанные на зеленой стене на уровне глаз. НАУКА И ХИМИЯ.

Оба отдела, похоже, занимали целое крыло. Целый ряд дверей с крошечными окошками уходили вдаль, создавая довольно странный эффект оптической иллюзии. Я сложила ладони домиком и заглянула в первое окошко.

Должно быть, это музей естественной истории. Небольшой, но на удивление хорошо оснащенный для своего размера. Стеклянные витрины демонстрировали, похоже, срез всего живого: птиц (я опознала чучело вымершего странствующего голубя, фотографию которого мне доводилось видеть в одной из завораживающих энциклопедий Артура Ми), бабочек, пчел, мотыльков и прочих насекомых, аккуратно пришпиленных к карточкам и подписанных. Все на свете от млекопитающих до минералов и от ископаемых до рыб.

Я подергала дверь, но она была заперта.

Изогнув шею, я рассмотрела в углу человеческий скелет на железной подставке. При виде его у меня перехватило дыхание, поскольку я подумала о Йорике, моем милом скелете, терпеливо ожидающем в моей лаборатории в Букшоу. Йорика подарил дядюшке Тару великий натуралист Фрэнк Букланд, который не только оставил автограф на черепе, но и аккуратно начертал на лобной кости игривую надпись: multum in parvo – «многое в малом», которую можно воспринимать как своего рода шутку.

Рядом со скелетом находилась стеклянная витрина, где аккуратными рядами выстроились черепа животных, вываренные и отбеленные, ранжированные по размеру. Здесь было все от того, что я приняла за череп мыши, до человеческого, завершавшего экспозицию.

Над витриной на стене висел огромный череп с рогами – американский лось. И это тоже казалось шуткой для знатоков.[10]10
  В английском есть выражение «from mouse to moose», буквально – «от мыши до лося»; возможные русские аналоги: «от А до Я», «от мухи до слона».


[Закрыть]

Я начинаю подозревать, что все профессионалы биологических наук, должно быть, разделяют с другом Шерлока Холмса доктором Ватсоном своеобразную иронию. Может быть, это забавно, но если подумать – по-детски. Химиков никогда не поймаешь ни на чем подобном.

Ну почти никогда.

Все же должна признаться, что размышляла над идеей с утра пораньше прокрасться на кухню, стянуть несколько яиц и взбить шоколадный мусс. Я бы пристроила его в витрину, чтобы утром его обнаружили.

Любой мало-мальски сообразительный человек сразу же проследил бы связь.[11]11
  Флавия намекает на игру слов: moose, mouse, mousse (лось, мышь, мусс).


[Закрыть]

Если нет, еще лучше. Больше загадочности. Стенгазета посвятила бы этой новости весь день.

«Полуночный мародер вторгся в музей!»

Но я придержала эту идею при себе, как часто делаю, и пошла дальше.

В конце коридора находился вход в химическую лабораторию. Подходя все ближе, я от волнения задышала быстрее. Я вступаю во владения Милдред Баннерман, преподавательницы химии, оправданной убийцы, королевы фей.

Сквозь окошко я увидела, что миссис Баннерман занимается с пятым классом.

Как бы я хотела присоединиться к ним плечо к плечу, смотреть сквозь защитные очки на милые сердцу жидкости, записывать наблюдения и вдыхать испарения замечательных бурлящих дистилляций!

Но этому не суждено случиться: в качестве скромной четвероклассницы мне придется изучать общие сведения и иссекать кленовый лист или улиток. А с моей удачей это будут даже не мои любимые моллюски конусы, обитатели австралийского Большого барьерного рифа, чей яд настолько ужасен, что его воздействие полностью описывают только в профессиональных медицинских справочниках.

Я потопталась перед дверью, не желая отрываться от лицезрения этого рая.

Мои глаза изучали комнату, впитывая и запоминая каждую деталь.

Но погодите-ка!

Что это за предмет на боковой скамье – совсем рядом, слева? Такой странный и одновременно такой знакомый: черная коробка в ярд длиной и дюймов восемь-десять высотой?

Водородный спектрофотометр! О неужели!

Мое сердце бешено заколотилось.

Не просто какой-то там водородный спектрофотометр, а, во имя всего святого, водородный спектрофотометр Бекмана, модель DU, если я не ошибаюсь! Я видела его фотографию на страницах «Химических выдержек и взаимодействий». Этот малыш, насколько я знаю, может анализировать кровь и яды в ультрафиолетовой части спектра.

А только взгляните туда, в ту нишу!

Этот большой вертикальный тубус, так напоминающий серебряный дымоход и соединенный с помощью черного кабеля-пуповины с приземистым столиком, заставленным счетчиками и калибрами, – это же электронный микроскоп!

Господи боже мой! Во всем мире их всего несколько штук!

Тетушка Фелисити прямо мне заявила, что женская академия мисс Бодикот хорошо оснащена с финансовой точки зрения, и она была права.

Клянусь всеми святыми, как она была права!

Я с удивлением поймала себя на том, что облизываюсь и, кажется, даже пускаю слюни, и быстро утерла рот рукавом.

Как же я завидую девочкам по ту сторону двери! Я бы отдала полжизни, нет, всю жизнь, лишь бы оказаться среди них.

Но я не осмелилась вмешаться. Урок химии – священнодействие, и ведь вы не станете прерывать церковную службу, не так ли?

Я уже собиралась потихоньку уйти, как позади меня раздался голос:

– Что это ты делаешь, девочка?

Я резко обернулась и чуть не упала на нее. Я не слышала, как она подобралась ко мне, и причина этого была ясна: крепкие резиновые шины ее инвалидного кресла давали ей возможность перемещаться по коридорам совершенно беззвучно.

Я открыла рот, не зная, что сказать. Боюсь, что я уставилась на нее, как на зловещее привидение.

На миг мне показалось, что я столкнулась с Эдвардом Дж. Робинсоном[12]12
  Эдвард Дж. Робинсон (1893–1973) – американский киноактер. Флавия довольно точно описывает его внешность.


[Закрыть]: раздражающее лягушиное лицо с толстыми губами, уголки которых опущены книзу, голова, слишком большая для коротенького тельца, черные угрожающие глаза под черными арками бровей, безжалостно уставившиеся на меня сквозь толстые стекла очков… как будто…

– Ну, девочка? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Я была не в силах подобрать слова. Могла только изумленно смотреть на это странное создание и ее приспособления. Полиомиелит, предположила я, но не была уверена. Как жаль, что здесь нет Доггера, чтобы поставить верный диагноз.

Инвалидное кресло было спереди оборудовано чем-то вроде полочки или столика, словно детский стульчик. Здесь были все необходимые для жизни на колесах вещи: бумага, чернила, ручка, нож для открывания писем, марки, упаковка бумажных салфеток, коробочка с леденцами для горла, спички, пачка сигарет («Свит Капрал» – та же марка, которую курит Фабиан), фарфоровая чашка с блюдцем и – невероятно – большой чайник под чайной бабой: судя по размеру, это Коричневая Бетти[13]13
  Коричневая Бетти – разновидность чайников круглой формы, которые делают в Англии из красной глины, добываемой в районе Стока-он-Трент с конца XVII века. В викторианскую эпоху, когда чай стал особенно популярен, считалось, что эти чайники идеально подходят для заваривания.


[Закрыть].

– Ну? Ты что, язык проглотила?

– Да, – выдавила я.

– Да, мисс Моут, – поправила она.

– Да, мисс Моут, – эхом отозвалась я.

– Я тебя спросила, чем ты тут занимаешься. Соблаговоли ответить мне, будь добра.

– Ничем, мисс Моут, – сказала я.

– Чушь! Ты дергала ручку двери в мою лабораторию. Я тебя видела.

Ее глаза не отрывались от моих ни на секунду, и сейчас в их уголках появились морщинки, как будто ее забавляет мысль о том, что она загнала меня в особенно хитроумную ловушку.

– Я… я просто смотрела…

– Ты шпионила за мной! Признавайся!

– Нет, мисс Моут. Я просто смотрела на черепа.

– У тебя особенный интерес к черепам? В этом дело?

Я могла бы сказать правду и ответить «да», но не стала. На самом деле я с ума схожу от черепов, но вряд ли сейчас подходящее время в этом признаваться.

– Я никогда раньше не видела американского лося, – объяснила я, и моя нижняя губа чуть дрогнула. – У нас в Англии их нет, видите ли, и…

Ее рука задвигалась словно отдельно от тела, подняла бабу и налила чашку дымящегося чаю: судя по запаху, валерианового.

Я воспользовалась моментом, чтобы сменить тему.

– Я Флавия де Люс, – объявила я, как будто это все объясняет. Может быть, ей уже обо мне вкратце рассказали и упоминания моего имени окажется достаточно. И добавила, почти желая, чтобы это было правдой: – Новенькая.

– Я прекрасно знаю, кто ты такая, – ответила она. – Ты дочь Харриет де Люс, и могу тебе сказать, что это отнюдь не способствует таянию льда между нами.

О! Я бы могла такого ей наговорить, сказать столько замечательных острот.

Но я прикусила язык.

От страха?

А может быть, так и начинается зрелость?

– Да, мисс Моут, – сказала я, и, кажется, это был правильный ответ.

Многое в малом.

Multum in parvo.

– Я учила твою мать, – заявила она, продолжая буравить меня взглядом. – И буду учить тебя.

Это обещание? Или угроза?

– Да, мисс Моут, – чинно ответила я.

Когда ты на передовой, приходится учиться быстро, пусть даже для того, чтобы сразу сдаться.

Или притвориться, что сдаешься.

Скрипнув шинами по дереву и ухватившись за колеса, она развернулась и покатила прочь, уменьшаясь с каждой секундой, как персонажи в конце мультфильма, а потом и вовсе исчезла.

Мне послышалось или в конце коридора действительно раздался хлопок?

Глава 10

Кажется, это Аристотель первым сказал, что природа не терпит вакуума. Прочие, как-то: Гоббс, Бойль и Ньютон, – взобрались на трибуну Аристотеля намного позже. Но несмотря на их гениальный коллективный мозг, эти блестящие джентльмены были правы лишь отчасти. Природа и правда не терпит вакуума, но в равной степени она не терпит и давления. Если задуматься хоть на секунду, это становится очевидным, не так ли?

Предоставьте природе вакуум, и она попытается его заполнить. Дайте ей давление в каком-то месте, и она попытается разредить его. Она вечно стремится к равновесию, которого ей не суждено достичь; и она никогда не довольна тем, что имеет.

Я не только удивлена, но и горда тем, что первая указала на это.

Временами давление во мне усиливается до такой степени, что я стремлюсь к вакууму, чтобы его уравновесить. И одно мне абсолютно ясно: мне не светит мир и покой в «Эдит Клейвелл». Ни уединения, ни времени поразмыслить, ни собственного места, куда я могу приходить и уходить, когда заблагорассудится.

Короче говоря, мне нужно убежище.

Я спросила себя, куда вряд ли пойдут обитатели этого муравейника?

И ответ снизошел на меня сразу же, как будто ниспосланный с неба. Он не был высечен в камне, но с тем же успехом мог бы.

В прачечную.

Ну конечно же!

Прачечная представляла собой отдельную постройку из крашеного кирпича. Изнутри доносилось слабое гудение, и из высокой трубы в осеннее небо валил столб пара.

Я открыла дверь и ступила внутрь.

Это место напомнило мне Дантов ад, только с трубами: огромная, наполненная паром пещера. Жар от гигантских стиральных и сушильных машин ударил меня волной, чуть не сбив с ног. Здесь было ужасно шумно: шипение, постукивание и гул машин сводили с ума.

С чего я взяла, что найду себе здесь спокойное убежище?

Словно мрачный средневековый замок, нависающий над деревней в долине, в конце просторного помещения виднелся огромный бойлер, бросая тень на окрестности, возвышаясь над глубокими раковинами, стоящими там и сям катками для белья, отжимными и швейными машинами и тому подобным. Высокую крышу крест-накрест пересекали трубы.

В воздухе пахло влажностью, мылом, хозяйственной содой и крахмалом; на их фоне чувствовался слабый запах отглаженных простыней.

Невысокая женщина в сером халате с рыжими седеющими волосами, убранными в сетку, была погружена в сортировку пижам на две кучи.

Это уж чересчур. Мне нужно немедленно придумать новый план.

Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз изображала из себя заблудившуюся пай-девочку, и должна признаться, что изобразить соответствующее выражение лица и позу было все равно что закутаться в старую уютную кофту: слегка ссутулить плечи (есть), заломить руки (есть), взъерошить волосы (есть), потереть глаза, чтобы они покраснели и увлажнились (есть), носки внутрь, колени вместе, легкий трепет (есть, есть и есть).

– Прошу прощения, мисс, – пропищала я тоненьким голоском.

Она не обратила на меня ни малейшего внимания.

Я пересекла помещение и подергала ее за рукав.

Она довольно высоко подпрыгнула от неожиданности, надо сказать.

– Проклятье! – воскликнула она. – Кто ты, черт тебя возьми, и чего тебе надо?

– Прошу прощения, мисс, – снова начала я.

– К черту! Кто ты? Как тебя зовут?

– Де Люс, – ответила я. – Флавия. Я в четвертом классе.

– Мне наплевать, кто ты. Ты не должна здесь находиться. Это запрещено.

– Пожалуйста, мисс, простите, – заныла я. – Я потеряла свой лучший носовой платок. Мисс Фолторн убьет меня, если я его не найду. Наверное, я забыла его в кармане своего пеньюара.

– Ха! – воскликнула женщина. – Наверное, она забыла его в кармане своего пеньюара, Сэл. Ты это слышала? Пенью-а-а-ара, подумать только!

Я не заметила вторую женщину в кирпичной нише, управлявшуюся с гладильной машиной. Ее круглое красное лицо выглянуло из клубов дыма и повисло в воздухе, словно было бестелесным.

– Пеньюаа-а-а-ар! – крикнула она, и по голосу я определила, что она младше первой. Она пытается произвести впечатление на свою начальницу, слишком громко смеясь над ее шутками.

Я хорошо знаю этот тип.

– Пеньюа-а-ар! – снова протянула она, игриво накручивая на указательный палец влажную прядь волос и дергая за нее так, словно это чека от гранаты.

На долю секунды я воспряла духом в надежде, что ее голова взорвется. Но нет, не повезло.

– Думаю, она имеет в виду халат, Мардж. Спроси ее, она имеет в виду халат?

Глаза Мардж обратились на меня.

– Да, пожалуйста, мисс, – произнесла я. – Она права, я именно это и имела в виду.

Мардж деловито ощупывала языком внутреннюю поверхность щеки – то ли пыталась собраться с мыслями, то ли искала, что бы такое пожевать.

– Какого он цвета? – внезапно вопросила она.

– Желтый с черным, – ответила я, припомнив, что некоторые девочки из Малого общества были одеты в халаты, и все они были школьных цветов.

– Желтый с черным! – загоготала Мардж. – Ты только послушай, Сэл! Она говорит, желтый с черным!

Сэл хлопнула себя по ноге и притворилась, что вот-вот рухнет от апоплексического удара.

– Платок, идиотка, не пеньюар – о пардон, халат! – вот о чем я спрашиваю.

– Простите, мисс, он фиолетовый. Цвета барвинка.

Буду им подыгрывать, словно я рабыня в их маленьком королевстве, пока не…

– Он фиолетовый, Сэл. Подумай только! Фиолетово-барвинковый платочек!

– Ну-ну, да-да, – поддакнула Сэл, и они снова покатились со смеху.

Было очевидно, что девочки из мисс Бодикот нечасто заходили в прачечную. Мардж обмолвилась, что им не позволяют.

Для моих целей это к лучшему.

Придя в себя после истерического смеха, Мардж встала передо мной, глядя мне в глаза, словно пытаясь сквозь них проникнуть в мою душу – словно видела что-то такое, что не мог заметить ни один другой человек.

– Что ж, давай глянем быстренько, – произнесла она, неожиданно смягчившись. – Что думаешь, Сэл, глянем?

– Если быстренько, то можно, Мардж, – ответила та, утирая уголки глаз длинной белой скатертью, – но только один раз.

И опять. Они снова залились смехом.

Мардж отошла к большому столу, наполовину скрытому за перегородкой, изящным жестом приподняв подол юбки, словно молочница, не получившая достаточно слов в пьесе. Они с Сэл начали рыться в холщовых мешках, и хотя я не могла разобрать, о чем они говорят, я слышала, что они тихо обмениваются какими-то язвительными фразами.

Я воспользовалась случаем, чтобы как следует осмотреться.

Над головой, соединенные переходами, в облаках пара во всех направлениях расходились и переплетались трубы, шланги, воздуховоды и кабели. Снизу казалось, что наверху – огромный воздушный мир, просто требующий исследования.

Это все равно что стоять в субмарине капитана Немо или в брюхе железного кита.

Если не считать большого календаря с рекламой мыльной стружки «Мапл Лиф» и доски с рядом гвоздей, частично скрытой дверью, стены были на удивление голыми. На гвоздях висели три ключа, и к каждому с помощью металлического кольца был прикреплен деревянный кружок.

На одном чернилами было коряво написано «М», на другом – «С». На третьем кружке, истертом, в пятнах масла, едва-едва читалась «К».

Я прикарманила его без капли сомнений, разумно предположив, что первые два принадлежат Мардж и Сэл. Хозяином третьего ключа явно был человек с грязными руками: не тот, кто целый день работает с мылом.

Судя по всему, это сторож: мастер на все руки с именем, начинающимся на букву К. Кит, например.

Нет, не Кит. К сторожу не станут обращаться как к равному, уж точно не такие люди, как мисс Фолторн. Наверняка К. указывает на фамилию.

Так что по очевидным причинам это не может быть мистер Тагг, подручный.

Кеннеди, может быть… или Кронк… либо Копплстоун.

Гадать бесполезно.

В любом случае я понимала, что если позаимствую ключ Мардж или Сэл, они обнаружат это еще до конца дня, в то время как третий может принадлежать человеку, который берет его лишь в случае необходимости и, возможно, только время от времени.

Риск, на который я вынуждена пойти.

– Никаких платков, – внезапно произнесла Мардж рядом с моим локтем, испугав меня. – Барвинково-фиолетового или любого другого. Так что дуй отсель.

«Дуй отсель?»

Если хоть капля человеческой доброты и была в душе этой женщины, было очевидно, что она испарилась так же быстро, как и появилась.

Чем больше я общаюсь со взрослыми, тем меньше мне хочется становиться такой же, как они.

– В любом случае благодарю вас, – ответила я. – Простите за беспокойство. Больше не стану отвлекать вас от ночных рубашек и нижнего белья.

И я вышла во двор с гордо поднятой головой.

– Йо-хо, Флавия! – окликнули меня. – Я тебя везде ищу!

Конечно, это была ван Арк.

Она, словно Шалтай-Болтай, сидела на низкой каменной стене, отделявшей двор прачечной от хоккейного поля, и постукивала каблуками.

– А! – отозвалась я. – Вездесущая ван Арк!

Это еще одно словечко из тех, которых я набралась у своей сестрицы Даффи, и оно означало человека, который одновременно находится во всех местах, и имело оттенок неодобрительности.

– Лучше тебе пошевеливаться, – заявила она, соскакивая со своего насеста и глядя на воображаемые наручные часы. – Тебя хочет видеть мисс Баннерман.

…К тому моменту, когда я добралась до химической лаборатории, мое сердце колотилось, как отбойный молоток. Чем моя персона могла заинтересовать пресловутую мисс Баннерман?

– Входи, Флавия, – окликнула она, когда я замялась, стоя в дверях и пытаясь перевести дух.

У нее что, есть шестое чувство, благодаря которому она ощутила мое присутствие?

Шаркающей походкой я вошла в лабораторию, изо всех сил стараясь не глазеть на великолепное оборудование, которым было уставлено помещение. Боковым зрением я заметила электронный микроскоп и водородный спектрофотометр – великих мрачных богов, на которых ни в коем случае нельзя смотреть прямо.

– Иди сюда, Флавия, – сказала она и похлопала по сиденью высокой лабораторной табуретки.

Я забралась на табуретку и попыталась успокоиться. Мисс Баннерман осталась стоять.

– Ну и что же мы с тобой будем делать? – поинтересовалась она.

Я не нашлась с ответом, поэтому просто пожала плечами.

– Вот оно как, да? – она рассмеялась.

В присутствии отравительницы – да, боюсь, я думала о ней именно так, оправдана она или нет, – я совершенно онемела. Слова не могли вырваться у меня изо рта, как будто их пропитали в белладонне и они гибли еще в горле.

Унизительно. Никогда в жизни, по крайней мере, на моей памяти, я не лезла за словом в карман. Это все равно как если бы в Атлантике закончилась вода. И все же…

Мисс Баннерман бросила мне спасательный трос.

– Мы тут поболтали с мисс Фолторн, – заговорила она, – и пришли к выводу, что будет полезным допустить тебя к урокам химии.

Что?

– Несмотря на то, что по факту ты всего лишь четвероклассница.

Мой слух обманывает меня? Она сказала, к урокам химии?

Должно быть, я выглядела как рыба на суше: разевала рот и не могла выдавить ни слова.

– Но… – продолжила она.

Проклятье! Всегда есть это «но», не так ли? Как пить дать!

– Но твой допуск зависит от того, как ты сдашь тест. Мисс Фолторн говорит, что она уже дала тебе письменное задание, которое еще не оценила. Она предоставила мне провести устную часть.

Я сглотнула.

– Ты готова? – жизнерадостно поинтересовалась она.

Я кивнула, все еще не в состоянии подобрать слова.

– Отлично, – кивнула она, – тогда приступим.

Я затаила дыхание. Последовало великое молчание, посреди которого я слышала, как вращаются невидимые колеса Вселенной.

– Эмиль Фишер, – неожиданно произнесла она. – Что ты можешь о нем рассказать?

– Профессор химии в Эрлангене, Вюрцбурге и Берлине, – выпалила я. – Получил Нобелевскую премию в 1902 году.

– И?

– Он был гением! Он доказал, что розанилиновые красители получаются из трифенилметана.

– Да?

– Он первым определил химический состав кофеина и мочевой кислоты. Синтезировал фруктозу и глюкозу и разработал проекционные формулы для стереоизомеров, что независимо подтвердило теорию Вант-Хоффа об асимметричности атома углерода и открыло путь к изучению ферментации – декомпозицию!

– Продолжай.

Продолжать? Я только начала.

– Он также выяснил, как протекают химические белковые реакции в живых организмах и то, что кофеин, ксантин, гипоксантин, гуанин, мочевая кислота и теобромин происходят от одного и того же азотистого вещества – пурина.

– Теобромин?

– C₇H₈N₄O₂. Его название означает «пища богов».

– Это все?

Я отчаянно хотела процитировать то, что отец Эмиля Фишера однажды сказал о сыне: «Мальчик слишком туп, чтобы стать деловым человеком; пусть идет учиться», но решила не перегибать палку.

– Что ж, – добавила я, робко улыбнувшись, – дома в Англии у меня есть его фотография с автографом. Он и мой покойный дядюшка Тар были большими друзьями.

Мисс Баннерман улыбнулась и прикоснулась к моей руке.

– Ты прошла, Флавия де Люс, – объявила она.