Текст книги "Когда-то, давным-давно"
Автор книги: Алан Александр Милн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Милн Алан Александр
Когда-то, давным-давно
Алан Александр Милн
Когда-то, давным-давно
Глава 1
Короля Евралии осаждают незваные гости
Король Евралии Веселунг завтракал на свежем воздухе – на башне своего замка. Он снял золотую крышку с золотого блюда, выбрал форель и аккуратно переправил ее на золотую тарелку. Сам-то он был человеком непритязательным, но если у вас имеется тетушка, которая совсем недавно научилась превращать все, к чему она ни прикоснется, в золото, было бы жестоко не позволять ей время от времени слегка попрактиковаться. В те давние годы еще не придумали столь невинных занятий, как выпиливание лобзиком.
– А-а, – воскликнул король, – вот и ты, моя радость! – Он протянул руку за салфеткой, но принцесса уже успела легко коснуться губами макушки отца и усаживалась за стол напротив него.
– Доброе утро, отец. Я, наверное, немного опоздала? Ездила верхом в лесу.
– Как насчет приключений? – небрежно осведомился король.
– Ничего особенного, если, конечно, не считать приключением такое замечательное утро.
– Да-а, страна нынче уж не та. Вот во времена моей юности... В лес просто войти нельзя было – что ни шаг, то приключение. Каких только чудес там не водилось! Великаны, карлики, ведьмы... – Он помолчал и прибавил задумчиво: – В лесу я впервые увидел твою мать...
– Жалко, что я совсем не помню мамы, – сказала Гиацинта.
Король поперхнулся и встревоженно взглянул на дочь.
– Уж семнадцать лет, как она умерла. Тебе, Гиацинта, было тогда всего шесть месяцев. Знаешь, в последнее время мне часто приходит в голову, что я совершил ошибку, лишив тебя материнской ласки.
– Но, дорогой, ты же не виноват, что мама умерла!
– Нет, нет, я не о том... Королеву похитил дракон... Но, подумай, ведь я, – и он смущенно опустил глаза, – я мог бы жениться снова.
Принцесса удивилась.
– На ком?
Веселунг сосредоточенно изучал дно своего кубка.
– Ну, – наконец выдавил он из себя, – бывают же люди...
– Пожалуй, если бы ты тогда встретил кого-нибудь очень милого, неуверенно произнесла принцесса, – это было бы неплохо.
Король с серьезным видом разглядывал рисунок на кубке, словно видел его в первый раз в жизни.
– Но почему "тогда"? Гиацинта удивилась еще больше.
– Ведь я уже выросла и теперь не так нуждаюсь в материнской ласке.
Веселунг перевернул кубок и посмотрел на него снизу.
– Нежная... ээ... рука матери... ээ... никогда...
И тут произошло нечто поразительное.
Всему виной был подарок, полученный королем Бародии в день рождения и представлявший из себя не что иное, как пару семимильных башмаков. Будучи человеком, обремененным делами, король долго не находил свободного времени, чтобы испытать обновку. Но за столом он говорил только о своих башмаках и каждый вечер, перед отходом ко сну, собственноручно начищал их до блеска. Когда наконец великий день настал, он снисходительно выслушал озабоченные напутствия жены и прочих членов королевского семейства, сделал вид, что не замечает множества любопытных носов, прижатых ко всем оконным стеклам верхних этажей дворца, и торжественно отчалил.
Как вам, возможно, известно, ощущение полета лишь поначалу немного пугает – потом, когда привыкаешь, оно становится захватывающим и часто заставляет человека терять голову. Вот и король Бародии уже успел преодолеть более двух тысяч миль, прежде чем спохватился, что так недолго и заблудиться. Его опасения полностью подтвердились, и остаток дня он провел, порхая туда-сюда по всей стране. Лишь по чистейшей случайности поздним вечером донельзя разъяренный король пулей влетел в чердачное окно дворца. Он осторожно снял башмаки и на цыпочках прокрался в спальню.
Разумеется, это приключение послужило ему хорошим уроком. Он решил, что в дальнейшем станет перемещаться лишь по строго определенному маршруту, плавно перелетая от одной вехи к другой.
Придворные географы получили задание разметить удобную трассу для королевского моциона длиной примерно в триста миль (десять раз туда и обратно перед завтраком). Король назначил себе недельный перерыв для восстановления физических и душевных сил, а потом приступил к ежеутренним упражнениям.
Королевство Евралия примыкало к Бародии, но, в отличие от равнинной Бародии, Евралия была страной холмов. Поэтому вполне понятно, что в поисках естественных вех географы обратили взоры к Евралии, и именно над Евралией в тот самый час, когда наступало время завтрака в хижинах, равно как и во дворцах, взмывал в поднебесье король Бародии – взмывал и опускался, снова взмывал и снова опускался.
– Нежная... ээ... рука матери... – сказал король Евралии Веселунг, – ээ... никогда... Боже мой, что это?!
Какой-то предмет со свистом пронесся над его головой, заслонив на мгновение солнце. И снова все стало, как прежде.
– Что это было? – спросила слегка испуганная Гиацинта.
– Совершенно невероятно! Я успел заметить только что-то вроде рыжих бакенбардов и гигантских башмаков. Кто бы это мог быть?
– У короля Бародии, – ответила Гиацинта, – рыжие бакенбарды, а какие у него башмаки, я не знаю.
– Но что ему делать там, наверху? Если только не...
Снова что-то рассекло воздух, но в противоположном направлении, снова померкло солнце, и на этот раз можно было совершенно явственно различить стремительно удаляющуюся спину короля Бародии.
Веселунг с подчеркнутым достоинством поднялся из-за стола.
– Ты совершенно права, Гиацинта, – проговорил он сурово, – это действительно король Бародии.
Принцесса не на шутку встревожилась.
– Мне кажется, он не должен позволять себе носиться над головой с такой скоростью, когда люди завтракают. Как ты думаешь?
– Отвратительные манеры, дорогая. Мне необходимо удалиться и составить Ноту протеста. Не можем же мы оставить безнаказанным столь вопиющее нарушение элементарных правил приличия!
Приняв самый грозный вид, какой только могло изобразить его добродушное от природы лицо, и немного сомневаясь, к месту ли вставил "элементарных", король спустился в библиотеку.
Библиотека была его любимым местом в замке. Здесь по утрам он обсуждал государственные дела со своим Первым Советником или принимал знатных чужестранцев, завернувших в Евралию в поисках приключений. Здесь же в послеобеденные часы, вооружившись томом "Бесед с Мудрецом" или другим увесистым фолиантом, он предавался размышлениям. В последнее время ему было над чем поразмыслить, и основным предметом его раздумий как раз и являлись знатные чужестранцы, ибо он уже отправил по крайней мере семерых иностранных принцев совершать разного рода подвиги, пообещав в награду руку принцессы и полкоролевства. Неудивительно, что ему частенько приходилось сокрушаться о том, что дочь лишена "руководящей материнской руки".
Ноте протеста, как видно, не суждено было появиться на свет. Король даже не решил еще, какое из двух перьев наиболее пригодно для такого важного дела, как двери распахнулись и прозвучало роковое имя графини Бельвейн.
Графиня Бельвейн! Где найти слова, чтобы описать эту поразительную, непостижимую, ужасную и восхитительную женщину?! Непомерное честолюбие и неразборчивость в средствах достижения цели сочетались в ее натуре с прекрасными душевными качествами, находящими выражение в пристрастии к ведению дневника и искренней любви к лирической поэзии. В нашей истории именно она играет роль злодейки, и в этом я согласен с именитым историком Роджером Кривоногом, который разносит ее в пух и прах в своей "Евралии в прошлом и настоящем". Но менее всего на свете мне хотелось бы отказывать этой женщине во многих выдающихся достоинствах.
Нынешнее утро графиня посвятила сочинительству и потому была в зеленом. Она всегда надевала зеленое, когда ей являлась Муза: похвальная привычка, которую я советовал бы перенять современным поэтам – как для привлечения вдохновения, так и для уведомления окружающих. Под мышкой она несла огромных размеров Дневник, а в голове – несколько вариантов изложения мыслей, посетивших ее по дороге во дворец.
– Доброе утро, графиня! – приветствовал ее Веселунг, с явным облегчением отрываясь от задачи выбора пера. – Какой ранний визит...
– Надеюсь, вы ничего не имеете против, ваше величество, – ответила графиня с ноткой озабоченности в голосе. – В нашей вчерашней беседе был пункт, относительно которого у меня вдруг возникли некоторые сомнения.
– А о чем мы вчера беседовали?
– О, ваше величество! О положении дел, разумеется.
– И она бросила на него один из тех невинных и в то же время дерзких и обольстительных взглядов, которые производили на короля совершенно неотразимое впечатление (и на любого другого тоже, смею вас уверить). Король смущенно улыбнулся.
– Да, да, конечно, положение дел...
– Я даже сделала запись об этом в своем Дневнике. – Она положила на стол огромную тетрадь, и страницы легко зашелестели под ее пальцами. – Вот здесь... "Среда. Его величество оказал мне честь, спросив совета относительно будущего принцессы Гиацинты. Остался к чаю и был совершенно..." Никак не могу разобрать слово...
– Позвольте мне, – вмешался король, склоняясь над Дневником. Его обычно румяное лицо стало совсем пунцовым. – Похоже на "очарователен". – Он постарался произнести это как можно более небрежным тоном.
– Неужели? Неужели я именно так и написала? Видите ли, я обычно пишу все, что мне приходит в голову, прямо сразу, не задумываясь. – Она проделала ручкой движение, подобающее человеку, который записывает все, что ему приходит в голову, не задумываясь, и вернулась к Дневнику. – "Остался к чаю и был совершенно очарователен. Потом размышляла о бренности жизни". – Она подняла широко открытые глаза и устремила на короля задумчивый взгляд. – Я часто предаюсь размышлениям в одиночестве...
Веселунг никак не мог оторваться от Дневника.
– А у вас еще есть такие записи, как... как эта, последняя? Можно посмотреть?
– О, ваше величество, боюсь, там слишком много глубоко личного. – И она поспешно захлопнула тетрадь.
– Мне показалось, я видел какие-то стихи...
– Да, небольшая ода к любимой канарейке. Вряд ли это будет интересно вашему величеству.
– Я обожаю поэзию! – гордо изрек король.
Он и сам однажды сочинил двустишие, которое можно было читать как с начала до конца, так и наоборот. Считалось даже, что во втором варианте оно обладает некоторыми магическими свойствами. Как утверждает Роджер Кривоног, это произведение стало чрезвычайно популярно в Евралии, а звучало оно так:
Бо, бо, бил, бол.
Во, во, вил, вол.
Оригинальная идея, выраженная с завидным лаконизмом.
Графиня, конечно, просто кокетничала – на самом деле ей очень хотелось прочесть свое стихотворение.
– Это простая безделица, – скромно молвила она, а потом продекламировала:
Привет тебе, оранжевая пташка!
В росистых кущах, на кустах цветущих
Ты трепетное сердце изливаешь
В прекрасных звуках, в небеса плывущих.
И в упоении внимающий пернатому поэту,
Пернатый хор подхватывает песню эту.
– Прелестно! – с искренним восхищением воскликнул король, и с ним нельзя не согласиться.
Много лет спустя другой поэт по имени Шелли воспользовался той же идеей, но облек ее в гораздо более вычурную и, по моему мнению, менее совершенную форму.
– Скажите, а эта птичка настоящая или вымышленная? – спросил Веселунг.
– Моя любимица.
– Ей понравилось?
– Увы, ваше величество! Ее постигла внезапная кончина, и она не успела...
– Бедняжка! Я уверен, она была бы в восторге.
Тем временем Гиацинта, не ведая о столь реальной близости "нежной руки матери", пыталась завершить завтрак, но это оказалось нелегким делом. В конце концов, чрезвычайно утомительно то и дело отрываться от тарелки и наблюдать в небе монарха соседней державы, который летит то в одну, то в другую сторону. Король Бародии проделал это еще восемнадцать раз, и принцесса отправилась к отцу, все еще чувствуя легкое головокружение. Она нашла короля в библиотеке он сидел в полном одиночестве, с глупой улыбкой на лице. Никаких следов Ноты на письменном столе Гиацинта не обнаружила.
– Ты уже отправил Ноту?
– Ноту? – в изумлении повторил Веселунг, все еще находившийся под впечатлением знаменательной записи в Дневнике графини. – Какую Ноту? Ах, ты имеешь в виду Ноту протеста королю Бародии... Я как раз сейчас ее обдумываю. Должная решительность в сочетании с изысканной вежливостью – это, знаешь ли, требует определенных усилий.
– По-моему, на этот раз можно обойтись без изысканной вежливости, возразила Гиацинта. – После того как ты ушел, он пронесся еще восемнадцать раз.
– Восемнадцать... восемнадцать... восем... Да это просто неслыханно!
– У меня такое впечатление, будто к завтраку явилось слишком много гостей, и притом незваных.
– Подобное поведение нельзя расценивать иначе как намеренное оскорбление. Никаких Нот! Мы поговорим с ним на его собственном языке!
И король вызвал к себе капитана королевских лучников.
Глава 2
Первый советник Бародии отправляется на прогулку
Снова было раннее утро.
Веселунг сидел за столом, накрытым к завтраку, а перед ним выстроился в шеренгу отряд лучников.
– Запомните, – возбужденно объяснял король, – когда король Баро... когда некий... словом, когда я скажу "когда!", все выстрелят в воздух. Ни во что не цельтесь – просто выпускайте стрелу вверх, и... ээ... посмотрим, чья взлетит выше всех. Если, конечно, что-нибудь случайно... ээ... заденет о стрелу, – это маловероятно, но... Ну, значит, заденет, и точка. В конце концов, может ли там, – и он посмотрел в небо, – что-нибудь оказаться?
– Так точно, сир! Или, скорее, никак нет, – браво отчеканил капитан.
– Очень хорошо. Итак, приготовились... По местам!
Солдаты зарядили луки и заняли свои места. На башне стоял дозорный. Все было готово.
Веселунг очень волновался. Он переходил от одного солдата к другому, расспрашивал о жене и детях, хвалил начищенный кивер и советовал стрелку немного отвернуться от солнца. То и дело он подбегал к дозорному, указывал пальцем на горизонт в направлении Бародии и снова возвращался.
Дозорный не подвел.
– Величество в воздухе! – внезапно провозгласил он.
– Когда! – заорал король, и вверх устремилась туча стрел.
– Вот здорово! – закричала Гиацинта, радостно хлопая в ладоши. – То есть, я имею в виду – как вы могли?! Вдруг он ранен?
Веселунг испуганно обернулся.
– Гиацинта? Ты здесь?
– Я только что поднялась. Ну как, вы в него попали?
– В кого "в него"?
– В короля Бародии, конечно.
– Короля Баро... Дитя мое, при чем здесь король Бародии? Мои лучники упражняются в стрельбе по дальней цели – парящий коршун. – Он обратился к капитану: – Коршун задет?
– Только одной стрелой, сир. В бакен... в хвостовое оперение!
– Только одной стрелой. Попала в бакен... в хвостовое оперение. Дорогая, с какой стати ты вдруг заговорила о короле Бародии?
– Ах, отец, как это дурно с твоей стороны! Ты чуть не убил беднягу. Испортил его знаменитые бакенбарды!
– Его величество король Бародии! Бакенбарды! Это просто ужасно! Но как он мог там оказаться? Боже, какое несчастье! Я немедленно должен составить объяснительную Ноту.
Гиацинта благоразумно заметила:
– А тебе не кажется, что сначала он должен что-нибудь прислать?
– Да, да, ты права. Несомненно, он пожелает объяснить, почему он здесь оказался.
Веселунг подошел к лучникам, которые уже снова стояли шеренгой.
– Можете увести людей, – сказал он капитану.
– Слушаюсь, ваше величество!
Его величество торопливо огляделся по сторонам и конфиденциально шепнул капитану:
– Кто из солдат... – он как бы невзначай потер рукой правую щеку, ...ээ... вот именно. Вон тот, слева? Прекрасно.
Он подошел к солдату на левом фланге и вложил ему в руку мешочек золота.
– Я восхищен вашим стилем, мой друг. Движение запястья просто безупречно! Никогда не видел, чтобы стрела взлетела так высоко.
Отряд отсалютовал и удалился, а Веселунг с Гиацинтой сели завтракать.
– Немного лососины, дорогая? – предложил король.
Первый Советник Бародии навсегда запомнил этот день. И жене своей не позволял о нем забыть. Фраза "Это напоминает мне тот день, милая, когда..." с некоторых пор стала сигналом, по которому его гости срочно начинали откланиваться. Но домочадцы не имели возможности спастись бегством, им оставалось лишь вооружиться терпением.
Денек действительно выдался на редкость беспокойный. Уже в девять утра Советника вызвали к королю, который нежно лелеял пострадавшую часть тела и пребывал в состоянии крайнего раздражения. Он настаивал на немедленном открытии военных действий. Советник пытался склонить его к более мягким мерам.
– По крайней мере, ваше величество, – умолял он, – позвольте мне сначала свериться с прецедентами.
– Столь возмутительная наглость беспрецедентна, – холодно возразил король.
– Я не говорю о полном совпадении, сир, но все же сходные прискорбные случаи... ээ... случались.
– Это был не случай!
– Конечно, конечно. Мне следовало сказать "вероломные нападения". Вот, например, ваш высокочтимый дедушка однажды имел неосторожность поссориться с королем Арабии, и тот наложил на него заклятие, в результате чего ваш высокочтимый дедушка был вынужден – правильнее будет выразиться, предпочитал в течение нескольких недель передвигаться на четвереньках. Можете себе представить, какое впечатление это производило на подданных, несмотря на их величайшую лояльность. Далее. Хотя ваш случай и не включает в себя перемещение на четвереньках...
– При чем тут вообще четвереньки?! – заорал король.
– Неудачное сравнение, ваше величество. Я имел в виду, что хотя ваш случай и не может рассматриваться как аналогичный случай, но все же процедура, действовавшая в случае вашего высокочтимого дедушки... – Бедный Советник совсем запутался.
– Мне дела нет до моего высокочтимого дедушки. Мне дела нет до всех ваших "случаев", мне дела нет до ваших или чьих-либо еще бакенбардов, – злобно приговаривал король, поглаживая свои собственные. – Я жажду крови короля Евралии! – Он оглядел придворных:
– Любому из вас, кто покончит с королем Евралии и принесет мне его голову, я отдам руку моей дочери.
Наступила глубокая тишина.
– Которой дочери? – прозвучал наконец осторожный голос.
– Старшей!
Тишина стала еще более глубокой.
Первым осмелился заговорить все тот же Советник.
– Я все-таки предлагаю, ваше величество, чтобы в ближайшее время конфликт не выходил за пределы обмена Нотами. А тем временем мы прочешем страну вдоль и поперек и разыщем какого-нибудь волшебника, который поможет нам придумать славную месть королю Евралии. Согласитесь, сир, что, если, например, голова монарха вдруг оказывается перевернутой вверх ногами, он не может не лишиться изрядной доли того царственного величия, которое одно лишь способно внушить необходимые чувства подданным. Опять-таки, пара носов, расположенных под углом друг к другу, что чрезвычайно затрудняет процесс сморкания...
– Ладно, ладно, – нетерпеливо перебил его король, – я об этом подумаю, если вы действительно найдете волшебника. Только в наше время их не так-то много, к тому же волшебники имеют дурную привычку то и дело забывать, на чьей они стороне.
У Советника жалобно вытянулось лицо.
– Ну ладно, не расстраивайтесь, – снисходительно бросил король. – Я знаю, что делать; так и быть, можете послать одну Ноту протеста, а потом мы сразу же объявим войну.
– Благодарю вас, ваше величество, – сказал Советник.
Итак, в Евралию была отправлена Нота протеста.
В ней указывалось, что Его Величеству Королю Бародии было нанесено жестокое оскорбление посредством стрелы, в то время как его величество совершал ежеутренние оздоровительные упражнения. Сие оскорбление, не задев, по счастию, жизненно важных органов его величества, тем не менее причинило ему серьезное душевное расстройство и нанесло урон внешности. За нанесенное оскорбление королевство Бародия требует полного возмещения и т.д. и т.п.
Ответ из Евралии ждать себя не заставил. В нем выражалось глубочайшее сочувствие монарху дружественной державы, ставшему жертвой трагического стечения обстоятельств. В утро, о котором идет речь, происходило состязание королевских лучников в стрельбе на дальнюю дистанцию, каковое состязание, буде то представляет интерес для его величества короля Бародии, выиграл Генри Малонос, стрелок, подающий большие надежды. В ходе состязания было замечено, что некий посторонний предмет помешал полету одной из стрел, но поскольку сие происшествие не оказало влияния на окончательную расстановку участников состязания, ему не придали особого значения, и его величество король Бародии может быть полностью уверен, что его величество король Евралии не имеет намерения предъявлять ему какие-либо претензии по поводу случившегося. Подобные состязания будут проводиться и впредь, и, если его величество король Бародии пожелает в дальнейшем совершать моцион в непосредственной близости от территории Евралии, король Евралии надеется, что его величество окажет ему честь спуститься на землю и присоединиться к участникам состязания. Выражая уверенность в полном благополучии ее королевского величества и их королевских высочеств и т.д. и т.п.
Первый Советник читал это послание, а в душе его росло беспокойство. Выходило, что именно по его вине его величество король Бародии подвергся новому оскорблению, и, если ему не удастся каким-то образом преподнести ответную Ноту в сильно смягченном виде, его ожидают серьезные неприятности. Вступая за ограду дворца, он гадал, будет ли его величество обут в свои знаменитые башмаки и не обладают ли они заодно со способностью делать семимильные шаги способностью давать семимильные пинки. Поднимаясь по лестнице, он начал подозревать, что бывают ответные Ноты, которые можно каким-то образом "преподнести", и бывают такие, которые лучше не пытаться "преподнести" никоим образом. Спустя пять минут, отправляясь домой (перед ним лежал путь ровно в двадцать одну милю длиной), он пришел к твердому убеждению, что ответная Нота из Евралии относилась к последним.
Вот каковы были истинные причины войны между Евралией и Бародией. Я знаю, что мое мнение по этому вопросу совершенно расходится с мнением известного историка Роджера Кривонога. В главе IX своего бессмертного труда "Евралия в прошлом и настоящем" он приводит абсолютно другие мотивы ссоры между двумя монархами. Король Бародии, говорит он, просил руки принцессы Гиацинты для своего старшего сына. "Король Евралии, как это было принято, поставил условие, по которому его высочество сначала должен был взобраться верхом на коне на стеклянную гору, что показалось оскорбительным королю Бародии. Боюсь, что Роджеру просто хочется представить все дело в романтическом свете. Там не было и намека на сантименты и все происходило именно так, как я только что имел честь вам доложить.
Глава 3
Король Евралии обнажает меч
Без сомнения, вы уже догадались, что ответ продиктовала королю Веселунгу графиня Бельвейн. Сам Веселунг, скорее всего, выразился бы следующим образом: "Так Вам и надо – нечего без спросу летать над моим королевством". Он никогда не отличался тонким остроумием. Гиацинта сказала бы: "Нам очень жаль, но ведь рана оказалась не слишком серьезной, не так ли? И вы действительно не получали приглашения к завтраку". Советник долго чесал бы в затылке, а потом изрек: "В соответствии с главой VII, параграфом 259 "Уложений Королевства", мы можем отметить..."
Но у графини был свой взгляд на вещи, и если вам кажется, что она словно нарочно сделала все для того, чтобы война стала неизбежной, – что ж, у нее могли быть основания к этому стремиться.
Пока что больше всех досталось Советнику Бародии, но "прихоти сильных мира сего часто оборачиваются страданиями невинных" – этот афоризм заимствован мною из "Евралии в прошлом и настоящем", где Роджер чуть ли не каждый абзац заканчивает моралью.
– Ну вот, – торжественно объявил Веселунг графине, – война объявлена! Гиацинта уже приводит в порядок мои доспехи.
– А что сказал король Бародии?
– Он ничего не сказал. Он написал на клочке грязной бумаги красными буквами "ВОЙНА", пришпилил его к уху моего гонца и отослал его назад.
– Боже, как это грубо! – возмутилась графиня.
– Д-да, я тоже подумал, что это несколько... ээ... неизящно, – неловко промямлил король. На самом-то деле он втайне восхищался таким поступком и ужасно жалел, что ему самому в голову не пришло ничего подобного.
Графиня с очаровательной улыбкой быстро проговорила:
– Конечно, все зависит от того, кто это делает. Например, если бы вы совершили нечто в этом роде, это выглядело бы как свидетельство благородного негодования.
– Должно быть, он был в ярости, – заметил Веселунг, выбирая из груды лежащих перед ним мечей то один, то другой и внимательно их разглядывая. Хотелось бы мне взглянуть на его физиономию, когда он читал мою Ноту!
– И мне тоже, – вздохнула графиня.
Ей-то этого хотелось гораздо больше. Трагедия человека, умеющего писать отличные письма, состоит в том, что ему почти никогда не удается посмотреть, как их читают. Это уже мой собственный афоризм – подобная мысль никогда не пришла бы в голову Роджеру, отнюдь не блиставшему в эпистолярном жанре.
Король продолжал перебирать мечи.
– Как это некстати, – бормотал он. – Интересно, может быть, Гиацинта... Он подошел к двери и позвал:
– Гиацинта!
– Иду, отец, – откликнулась Гиацинта откуда-то сверху.
Графиня Бельвейн встала с кресла и опустилась перед принцессой в глубоком реверансе.
– Доброе утро, ваше королевское высочество!
– Доброе утро, графиня, – приветливо ответила Гиацинта. Ей нравилась графиня – она не могла не нравиться, – но Гиацинте почему-то всегда хотелось, чтобы она нравилась ей чуть поменьше.
– Гиацинта, – попросил Веселунг, – подойди сюда и взгляни на эти мечи. Который из них, по-твоему, заколдованный?
Гиацинта честно попыталась выполнить просьбу отца, но не пришла ни к какому решению.
– Ах, отец, – сказала она наконец, – я, право, не знаю. Неужели это так важно?
– Милое дитя, конечно, это очень важно. Предположим, король Бародии вызывает меня на поединок. Если у меня заколдованный меч, я обязательно должен победить. А если нет, то еще неизвестно.
Бельвейн, не отрывая взора от Дневника, как бы про себя проговорила:
– Предположим, у короля Бародии тоже заколдованный меч...
(Подобное замечание было как нельзя более в ее духе.) Король перевел на нее взгляд и глубоко задумался.
– Да, действительно, – проворчал он озабоченно, – я как-то об этом не думал. Честное слово, я... – он повернулся к дочери. – Гиацинта, а что, если у нас обоих будут заколдованные мечи?
– Ну тогда, я думаю, вам придется сражаться вечно.
– Или, по крайней мере, до тех пор, пока из мечей не выйдет все колдовство, – невинно заметила графиня.
– Об этом должно быть где-нибудь написано, – с надеждой предположил Веселунг, чье приподнятое настроение совершенно угасло от этого разговора. Попрошу Советника поискать. Только он сейчас страшно занят подготовкой к войне.
Графиня задумчиво произнесла:
– Зато у него окажется масса свободного времени потом – когда начнется поединок...
Удивительная женщина! Она уже представляла Советника, который спешит с долгожданным известием к королю Евралии и опаздывает на мгновение – то самое мгновение, в которое противник наносит смертельный удар.
Веселунг снова вернулся к мечам:
– Ну, как бы там ни было, по крайней мере, в своем мече я должен быть уверен. Гиацинта, ты совсем не знаешь, который из них заколдованный? – И он обиженно добавил: – Я же просил тебя пометить оружие.
Принцесса снова стала изучать мечи.
– Вот он! – радостно воскликнула она. – На нем стоит "В", что значит "волшебный"!
– Или "Веселунг", – еле слышно промурлыкала графиня.
Радость, только что озарившая лицо короля, тут же померкла, и он раздраженно заметил:
– От вас нынче не очень-то много проку, графиня.
В тот же миг графиня была на ногах – Дневник отброшен в сторону (нет, конечно, ни в коем случае не отброшен, а аккуратно положен на пол), сама она со скрещенными на груди руками как воплощение укора.
– О, ваше величество, простите меня... если бы вы спросили... я не знала, что вы нуждаетесь в моей помощи... я думала, ее королевское высочество... Вдруг ее голос стал по-матерински заботливым и успокаивающим: – Конечно же я найду его.
Я часто думаю, погладила ли она при этом короля по голове? Это тоже было бы на нее очень похоже. Правда, в "Евралии в прошлом и настоящем" о таком жесте нет ни слова, а уж Роджер-то не преминул бы упомянуть о подобной бесцеремонности. Так что, может, ничего и не было.
Графиня без колебаний взяла один из мечей и протянула его Веселунгу.
– Ах, как хорошо, что все устроилось, – обрадовалась Гиацинта и ушла, предоставив их друг другу.
Король, счастливо улыбаясь, поглаживал клинок. Вдруг его охватило сомнение.
– А вы уверены, что это он?
– Испытайте на мне! – трагически вскричала графиня, падая на одно колено и простирая к королю руки. Носок маленькой туфельки касался Дневника, лежащего на полу, – его близость вселяла в нее отвагу. Даже в столь опасном положении она обдумывала, как описать эту сцену ("как, собственно говоря, пишется "простирая"?").
Я думаю, что к тому времени король уже был влюблен в нее по уши, хотя никак не мог решиться на завершающий шаг. Но если даже и так, в графиню он был влюблен от силы месяца два – два месяца из сорока лет, а вот с мечом не расставался с ранней юности. В критической ситуации в душе человека побеждает не самая сильная привязанность, а самая старая (это Роджер, но тут я с ним полностью согласен), и он, не рассуждая, поднял меч. Если он действительно заколдованный, малейшая царапина окажется смертельной. Сейчас все станет ясно!
Недоброжелатели графини распускали слухи, что эта женщина была столь дерзка, что ничто на свете не могло заставить ее побледнеть. Конечно, графиня Бельвейн имела ряд недостатков, но именно этот в их число не входил: глядя на занесенный над нею сверкающий клинок, она была бледна как мел. Тысячи мыслей вихрем проносились в ее голове: как потом будет раскаиваться король, как ее будут воспевать менестрели, будет ли опубликован ее Дневник, но, в основном, она проклинала себя за то, что ей вдруг пришло в голову разыграть такую дурацкую мелодраму.
Король вздрогнул, пришел в себя и страшно сконфузился. Потом закашлялся, чтобы скрыть смущение, и подал руку графине, помогая ей подняться.
– Графиня, что это с вами? Просто нелепо. Неужели вы думаете, что я позволю вам жертвовать собой, да еще в такое время? Присядьте и давайте обсудим все по порядку.
Оглушенная бурей чувств, Бельвейн сидела, крепко прижимая к груди драгоценный Дневник. В эту минуту жизнь казалась ей особенно прекрасной, единственным темным пятном было то, что менестрели все-таки, по-видимому, не сложат о ней песен. Ничего не поделаешь, нельзя же получить все разом.
