Текст книги "Маленький король Декабрь"
Автор книги: Аксель Хаке
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Конечно бывало такое, – признался я. – Но я думал, просто мне неохота идти, или начальника боюсь, или не уверен, что справлюсь с работой.
– А на самом деле это всё дракон! – сказал король. – Это он не пускал тебя, это он тянул назад, это он, подкравшись сзади, сдавливал тебе грудь своими жуткими лапами.
– Но я никогда его не видел. Почему он не напал на меня сегодня?
– Потому что ты идёшь не в офис.
– Ах вот оно что!
Мы зашли в кафе. Король каждую секунду высовывался из моего кармана, но я больше не ворчал и не пытался затолкать его поглубже. Когда к нашему столику подошла официантка, у меня не было сомнений – сейчас она скажет: послушайте, у вас в кармане сидит такой странный маленький король! Но она лишь спросила, что я хочу заказать.
– Капучино, пожалуйста. А нет ли у вас мармеладных медвежат?
– Найдутся, – сказала девушка. – Дети их любят. Думаю, найдутся.
Она принесла кофе и пакетик с медвежатами. Одного я тут же вытащил и дал королю.
– Большое спасибо, – поблагодарил тот.
Насыпав в капучино сахару, я посмотрел, как на пышной пене образовался сахарный островок, который быстро опустился на дно.
– Грустно, грустно каждый день ходить в офис и не видеть всего, что видишь ты, – пожаловался я. – И всю дорогу сражаться с драконом, даже не догадываясь о его существовании.
– Ага, – согласился королёк и радостно впился зубами в медвежонка. – А остальных медвежат, ну, которые там, в пакете, дашь мне потом?
– Хотел бы я быть таким, как ты. – Я вздохнул.
– Ты не можешь быть таким, как я. Но когда-то ты был таким. Когда был маленьким, понимаешь?
– А теперь я большой, а ты делаешься всё меньше и меньше.
– Да ведь это здорово! – воскликнул король. – Это я о себе говорю – здорово.
– Верно, о себе ты можешь так сказать…
– Не забывай, я как-никак твой король и проживаю у тебя. И существую только потому, что этого хочешь ты.
Я молча помешивал кофе.
– Хоть это тебя устраивает, а?
– Ну, хоть это… – ответил я.
Стояла прекрасная летняя ночь. Мы с Декабрём вышли на бал кон, улеглись там на полу и стали смотреть на звёзды. Вернее, на полу лежал я, а королёк устроился у меня на животе, между пятой и шестой пуговицами рубашки. От моего дыхания живот поднимался и опускался, а с ним вместе и королёк.
– Что ты чувствуешь, когда видишь звёзды? – спросил он.
– Чувствую, какой я маленький и ничтожный. Совсем крошечный, вроде тебя, или ещё меньше. И я думаю в такие минуты о том, что мир огромен и что я – лишь мельчайшая его частичка.
– Значит, здесь, на земле, ты большой и важный, а едва увидишь звёзды над головой, сразу чувствуешь, какой ты маленький и жалкий?
– Да. Вроде колёсика, которое может закатиться в тёмный угол, а никто и не заметит пропажи.
– А я знаешь что чувствую? – спросил король. – Мне кажется, будто я делаюсь громадным. Расту сразу во все стороны, расширяюсь, но не как воздушный шарик, который надувают и надувают, пока он не лопнет. Нет, всё происходит очень легко и просто. И не растягивается какая-то моя оболочка, нет, это я будто становлюсь газом, который рассеивается во все стороны. И под конец я уже не только «частичка всего». Я и сам превращаюсь в это Всё, и звёзды уже не вне меня, а во мне. Ты можешь это себе представить?
Немного помолчав, я признался:
– Нет.
– Ничего удивительного, – сказал король Декабрь. – Если бы мог, ты и чувствовал бы так же, и давно бы уже представил себе. Ах, какое это прекрасное чувство… – Он перевернулся со спины на живот и, глядя мне в глаза, спросил: – Где же правда? Какой ты: большой человек, каким тебя видят другие, или маленький, каким ты сам себя ощущаешь?
– Не знаю. – Я опять стал смотреть в небо. А король Декабрь по-прежнему смотрел на меня.
– Почему ты чувствуешь себя маленьким, когда видишь что-то большое?
Я молчал.
– Если я чувствую себя так, словно я – это Всё, а ты чувствуешь себя так, будто ты лишь малюсенькая частичка Всего, – продолжал он, – то, выходит, ты – моя частичка. Но я не частичка тебя.
Я молчал.
– Это занятно, а?
– Да, занятно, – сказал я.
– И тебе не хватает меня?
– Да, – сказал я, – мне кажется, довольно многим людям не хватает такого вот маленького короля, хотя они об этом не догадываются.
Королёк прижал ухо к моему животу.
– Повезло тебе, – сказал он. – Всё-таки я пока ещё не сделался меньше твоего мизинца и ты можешь меня видеть. Но однажды я стану совсем маленьким, и тогда ты меня больше не увидишь. Если бы мы не встретились вовремя, потом было бы поздно.
– Для меня, – заметил я.
– Для тебя, – кивнул король. Он уселся там, где под рубашкой находился мой пуп, и расположился в нём, точно в уютном кресле. – Давай поиграем! Давай мы с тобой вместе вообразим что-нибудь! – предложил он.
– Что же?
– Вот ты воображал когда-нибудь, что ты бессмертен?
– Нет. – Я приподнял голову и посмотрел на королька. – Интересно, что при этом чувствуешь?
– Хороший вопрос. – Королёк поудобнее устроился в своём кресле – моём пупке.
– Хороший. А где ответ?
– Отличный вопрос, – повторил королёк.
– А ответ-то где?
– Замечательный вопрос.
– Замечательный, замечательный! Ответ где? – я начал терять терпение.
– Ты делаешь успехи. Сперва ничего не мог вообразить, а теперь, оказывается, умеешь придумывать такие замечательные вопросы.
– Да отвечай же, наконец!
– Что я тебе, знайка-всезнайка? – закричал он вдруг. Король вскочил, забрался на мою пуговицу, встал на неё, как на маленький пьедестал, и яростно замахал скипетром. – По-твоему, на всякий вопрос есть ответ? На вопросы, на вопросы простаков дать ответ король всегда, всегда готов? Своей головой думай! Или ты меня для того выдумал, чтобы я вместо тебя думал, а ты бы вообще не думал и ничего не придумывал?
– Ну хорошо, хорошо! Сейчас я представлю себе, что при этом чувствуешь.
Декабрь пыхтя уселся на прежнее место.
– Наверное… тут может пособить какая-нибудь добрая фея?
– Добрая или нет, кто её разберёт, – ворчливо заметил король.
– Однажды появится возле моей кровати фея, она склонится надо мной, её длинные серебряные локоны коснутся моего лица, и она скажет:
Бонди-монди-ляпни-дум!
Румпи-грумпи-хряпни-трум!
Ноки-чмоки-шелапут!
Ах, как быстро дни бегу ml
Время расточай беспечно…
Будешь жить на сеете вечно!
– И что? Ты перепугаешься? – спросил король. – Или обрадуешься?
– Перво-наперво надо будет удостовериться, что она сказала правду. Почему я должен верить на слово какой-то фее?
– А ты попробуй убить себя, – предложил король.
– Какой ужас! – закричал я. – Только-только сделаешься бессмертным, и сразу же ты должен проверять, правда ли это! Между прочим, при попытке самоубийства всегда можно остаться в живых, а в таком случае, если и впрямь ты бессмертный, то на всю свою вечную жизнь засядешь в инвалидное кресло.
– Дыши-ка поровнее, – приказал король Декабрь. – А то меня швыряет вверх и вниз, аж мутит.
– Наверное, пенсионный страховой фонд тогда выдал бы мне свидетельство, – принялся я фантазировать, – и напишут в нём вот что: «Уважаемый такой-то, принимая во внимание факт Вашего бессмертия и прогнозируемое в связи с таковым значительное возрастание наших расходов, мы вынуждены повысить сумму Ваших страховых пенсионных отчислений. Напоминаем, что в течение последних пяти лет данная сумма нашим фондом не увеличивалась. Просим отнестись с пониманием к этой вынужденной мере».
– Страховые пенсионные отчисления? Что это такое? – заинтересовался королёк.
– В течение всей жизни каждый месяц платишь деньги, а когда состаришься, каждый месяц выплачивают деньги тебе. И можно без страха встретить старость.
– А ты боишься старости?
– Не столько старости, сколько того, что ждёт нас после старости.
– А на этот случай не предусмотрено страховки?
– Увы…
– У меня вот нет страха. Но нет и страховки. Чем сам я меньше, тем больше у меня возможностей полёживать на балконе и смотреть на звёзды. И тем больше всякой всячины при этом воображать. – Королёк посмотрел на меня. – Но ты ведь хотел поразмыслить о другом – о том, что чувствуешь, если знаешь, что ты бессмертен. А сам завёл разговор о фее и о пенсионном страховании.
– Нет, всё-таки ты ко мне придираешься, – сказал я и опять уставился в небо.
Король откинул голову и тоже воззрился в вышину.
– У тебя, поди, и звезды любимой нету? – спросил он.
– Нету.
– А ты найди себе звезду и придумай ей имя.
Я долго разглядывал небо, отыскивая звёздочку покрасивей. Наконец нашёл одну чуть правее Большой Медведицы, она мерцала слабо, почти незаметно. Показав её королю, я сказал:
– Вот. Её имя Ули.
– Вообще-то имена у них обычно другие… Ну, например, Проксима Центавра или Бетельгейзе, – сказал он. – Но мне нравится. Ули – красивое имя.
– Когда-то у меня был друг, его звали Ули, – объяснил я. – Он давно умер.
– Кто умирает, становится звездой!
– Если это правда, конечно. Но если я бессмертен, то все мои друзья однажды станут звёздами, а я не стану. И после их смерти я смогу видеть их в безоблачные ночи. Но при этом я только одно буду знать – что никогда не узнаю того, что узнали они.
Король молча глядел на звёздочку, мерцающую справа от Большой Медведицы. И вдруг он страшно разволновался. Вскочил, забегал туда-сюда по моему животу, да так резво, что мне сделалось щекотно и я чуть не захихикал.
– Помнишь, о чём я тебе однажды рассказал? – заговорил он наконец. – Что я не помню, как это у нас происходит, когда мы рождаемся на свет? Что-то там такое король и королева… Да только, сказал, не помню, что там у них происходит. Так ведь я сказал, а? Ещё сказал, утром просыпаешься – и ты уже большой, как вы, взрослые люди, и лежишь в постели, и с этой самой минуты всю жизнь только и делаешь, что становишься маленьким, всё меньше и меньше. Верно? Я именно это рассказывал?
– Да, всё верно.
– А теперь я вспомнил, что должны сделать король и королева!
– Что же?
– Они должны обняться…
– Ах, да знаю, знаю…
– На балконе обняться, вот на таком, как этот, и очень крепко обняться, потом они должны закрыть глаза, а потом – броситься вниз.
– Броситься вниз?!
– Да, броситься вниз. Если они долетят до земли не разомкнув объятий и не раскрыв глаз, земля спружинит, как трамплин, и они взлетят на небо, и достанут с неба звёздочку, и положат её в постель. Утром звёздочка проснётся, и эта звёздочка будет одним из нас.
– Ты уверен, что это правда?
– Уверен.
– А с тобой такое уже было?
– Было.
– И ты не боялся?
– Боялся. Но моя королева обняла меня крепко-крепко.
– Значит, всякий человек однажды становится маленьким королём? И всё уменьшается, уменьшается, до тех пор пока не станет невидимкой?
– Всё верно.
– Это очень печально. Для меня, – сказал я.
– Почему?
– Потому что я бессмертен.
– Вовсе ты не бессмертен. Мы же просто вообразили, будто ты бессмертен.
– О, я и забыл! – Я приподнял голову и посмотрел на королька. Он тем временем перешёл ко мне на грудь, взобрался по шее и с трудом вскарабкался на подбородок. Теперь, встав на подбородке, он выпрямился.
– А ты, вообще-то… – начал было я, но королёк всполошился:
– Куда торопишься, тише говори! А то я свалюсь прямо тебе в рот и ты меня проглотишь!
– А ты, вообще-то, бессмертен? – спросил я всё-таки.
– С чего ты взял?
– Какой у вас конец жизни? Я хочу сказать, когда и как прекращается уменьшение? Твой отец уже такой маленький, что ты его не видишь, – это и означает, что его не стало? Или он всё-таки где-то тут, среди нас? И отец, и твоя бабушка, и твой дедушка? Малюсенькие, как пылинки, но растоптать их невозможно, потому что они забьются в крошечные щёлки на подошве. Может быть, у вас всё только бесконечно уменьшается и конца у жизни нет?
Я говорил, и королёк Декабрь покачивался на моём подбородке, словно тросточка, если балансировать ею, поставив на ладонь. Он не спускал глаз с моего рта. Потом сказал:
– Откуда мне знать?
Зимой, приходя вечером домой, я заталкиваю в свою старую печку с зелёными изразцами три-четыре угольных брикета и развожу огонь. Вскоре в комнате становится тепло, а я сижу в старом кресле с высокой спинкой и большими «ушами», гляжу в окно и провожаю глазами пухлые влажные снежные хлопья – величиной они как раз с головку короля Декабря.
В иные вечера бывает очень тихо, но случается, я слышу голоса за стеной, у меня ведь квартира в городском доме, а в городских домах люди живут близко друг к другу и стены очень тонкие. Очень тонкие? Нет, не знаю я, какой толщины эти стены на самом деле. Да и голоса – доносятся ли они действительно из соседней квартиры? Или они раздаются в стене, потому что стена вовсе не тонкая? Стена громадной толщины, стена толстенная, такая, что в ней поместился целый мир маленького толстяка Декабря?
Хорошо бы разворотить стену, подумал я однажды, хорошо бы просверлить стену перфоратором да посмотреть, что там. Но тогда я, не ровён час, окажусь в квартире соседей, ввалюсь в чужую столовую, весь, с ног до головы, в пыли, и растерянное соседское семейство вытаращит на меня глаза, позабыв про ужин. А я смущённо пробормочу: «Извините, я только посмотреть хотел, нет ли тут маленького короля».
Однажды король Декабрь спросил:
– Почему тебе непременно хочется увидеть, что там такое, за твоими стенами? Почему ты не хочешь просто вообразить, что там могло бы происходить? Вот сел бы ты, закрыл глаза и вообразил себе разные картины, какой-то другой мир. Когда ты был маленьким, ты видел их, даже не закрывая глаза. А теперь забыл, как это делается? Почему же ты забыл?
Итак, тихими зимними днями я сижу тихо-тихо, затаившись, в старом кресле. Недавно, когда я опять вот так, тихонько, сидел, из-за книжного стеллажа пожаловал король. Он не подошёл ко мне, а отправился на другой конец комнаты, туда, где стоят мои игрушечные автомобильчики. Они остались у меня с тех времен, когда мне исполнилось тринадцать лет, ну и стоят себе, с какой стати мне их выбрасывать?
Королёк остановился возле старинного грузовичка-«мерседеса». Грузовичок этот синий с красными бамперами и довольно коротким кузовом. На крыше кабины две жёлтые мигалки, сзади большой красный крюк, и к нему прикреплён прицеп – платформа на двенадцати колёсах. На таких платформах перевозят железнодорожные вагоны, если надо доставить их в какое-нибудь место, куда не проложены рельсы. Сейчас прицепная платформа была не нагружена.
Королёк закинул на платформу мармеладного медвежонка, уже объеденного со всех сторон, – он притащил его с собой. А потом открыл дверцу грузовичка и протиснулся в кабину. Декабрь всё ещё был толстоват и великоват для неё, так что пришлось ему немало потрудиться – он и кряхтел, и вздыхал, и плевался, и вопил, что он, мол, ждёт не дождётся дня, когда сделается наконец таким малюсеньким, что сможет с удобством расположиться в игрушечной машинке. Забравшись в кабину, он завёл мотор, и грузовичок, тихо пофыркивая, покатился по паркету прямиком к моему креслу.
Притормозив возле моей правой ноги, король опустил стекло, высунулся и крикнул:
– Эгей! Нынче у нас дел невпроворот!
– Каких?
– Картину великому картинщику доставить надо.
– Кому? Великому картинщику?
– Ты что, не знаешь великого картинщика?
– Никогда не слыхал о нём.
– Великий картинщик очень богатый, а живёт он неподалёку от твоей кафельной печки, – сказал королёк. – Ни у кого нет такой уймы картин, как у него.
– Для чего же тогда везти ему ещё одну картину?
– А то ты не знаешь! Время от времени королям приходится продавать что-нибудь из картин, иначе протянешь ноги.
– Что же ты получаешь за картины?
– Мармеладных медвежат. У меня всего один остался, тот, который на платформе лежит. Но знаешь, погоди-ка! Сначала давай поиграем.
Почти каждый день мы с королём играем. В микадо [1]1
Микадо– занимательная и азартная игра. При этом используется 41 деревянная заострённая палочка 18 см длиной и 3 мм толщиной. Цель игры – собрать как можно больше палочек, не сдвигая с места другие палочки во время сбора, и набрать больше очков, чем соперник. Первый игрок кладёт одну палочку на стол, берёт остальные в кулак и, держа руку над столом, разжимает кулак. Палочки высыпаются на стол в виде кучки. Затем игрок, который бросал палочки, пытается вытащить одну из них, касаясь её только пальцами одной руки. Палочки нужно вытаскивать таким образом, чтобы остальные палочки не двигались и кучка не рассыпалась. Как только пальцы игрока коснутся какой-то палочки, он должен попытаться вытащить именно её из кучи. Каждая палочка имеет свою «стоимость» – в зависимости от нанесённого на неё рисунка. Победителем станет тот, кто наберёт наибольшее количество очков.
[Закрыть]играем, и он таскает на плече палочки, точно большущие брёвна. И в шахматы! Декабрь всегда сам себе шахматный король. Играя белыми и сделав свой ход, он спешит вернуться на то поле, где в это время должен стоять его шахматный король, и ждёт моего ответного хода. Получив мат, он театрально валится на доску и декламирует:
А если выигрывает, то, опрокинув моего короля, он, торжествуя, восклицает:
– Я-то думал, становясь старенькими и маленькими, вы всё забываете, – заметил я однажды. – Шекспир что же, исключение?
– Ричард Второй! – воскликнул Декабрь. – И Клавдий, король датский! Разве можно забыть таких коллег, как они!
Но в тот день он предложил другую игру, сказав, дескать, самое время хорошенько размяться. Я вытащил настольный футбол. Одна нога у этих жестяных футболистов сгибается, а на голове – особая кнопочка. Нажмёшь на кнопочку – нога ударяет по мячу. Королёк сбросил свою тяжёлую алую мантию и в белой нижней рубахе бегал по зелёному полю. Забив гол, он бросался обнимать своих жестяных футболистов или, шумно пыхтя, плюхался навзничь. Толстяк, вот и выдохся, едва начав игру.
– Всё равно это нечестно! – закричал я. – Ты по всему полю бегаешь, а моим-то игрокам не сойти с мест!
Королёк крикнул в ответ:
– Железные парни, железные! Я после матча едва дышу, а им хоть бы что!
Тут я напомнил:
– Ты ведь хотел отнести картину покупателю. А кстати, какую? Ты же никакой картины не принёс с собой.
– Так сначала её надо нарисовать, – ответил Декабрь. – Дай-ка мне бумагу и цветные карандаши.
Я достал из ящика стола лист бумаги и коробку с карандашами. Но не угодил королю.
– Велики! Отрежь такой кусочек бумаги, чтобы размером был в точности как платформа грузовика. А карандаши… да они же громадные, настоящие брёвна! Неужели у тебя не найдётся маленького карандашного огрызочка? Я не могу рисовать бревном!
Я опять выдвинул ящик стола, запустил в него обе руки чуть не по локоть и долго рылся в груде старых батареек, тюбиков с клеем, верёвочек, ленточек и ломаных телевизионных пультов. Наконец откопал ножницы и крохотный огрызок карандаша, светло-зелёный. Потом я ножницами отрезал от большого листа бумаги маленький прямоугольник, чуть-чуть длиннее, чем платформа моего грузовичка, но точно такой ширины. Огрызок карандаша я протянул королю.
– Светло-зелёный, – проворчал он, – не то! Я хотел нарисовать королевскую корону о семи зубцах, светло-зелёный цвет для неё не годится.
– Но у меня нет другого такого маленького огрызка, только этот зелёный тебе подойдёт. Все мои карандаши слишком большие, а точилку искать – напрасный труд, нет у меня точилки.
Король уже погрузился в глубокое раздумье, так что лишь рассеянно пробормотал, не слушая меня:
– Пожалуй, сойдёт. Скажу ему, таков авторский замысел. Были же художники, которые несколько лет подряд писали картины сплошь в голубых или розовых тонах… Ну и он пусть в этот раз получит светло-зелёную королевскую корону.
Обеими руками обхватив огрызок карандаша, он вертикально приставил его грифелем к бумажному прямоугольнику и принялся ходить туда-сюда маленькими шажками, царапая грифелем по бумаге. Таким манером он криво-косо нарисовал маленькую королевскую корону, светло-зёленую, о семи зубцах.
– Хорошо, не правда ли?
– Очень хорошо, – похвалил я. – Никогда не мог взять в толк, почему королевские короны непременно должны быть золотыми.
– Эта корона медная, позеленевшая от сырости, – заявил Декабрь. – Это корона короля Ноября Позднего, прозванного Кровельщиком. Не поможешь ли погрузить картину на прицеп?
Королёк обеими руками приподнял один конец картины, я кончиками пальцев взялся за другой, и мы осторожно и бережно перенесли её на прицеп грузовичка. Король скомандовал:
– Забирайся, едем!
– Как же я помещусь в такой малюсенькой кабинке?
– Ах ты беда-то какая! Ну хорошо, садись в своё кресло, закрой глаза и вообрази, будто сидишь в кабине грузовика. И всё получится.
Я так и сделал: сел в кресло, закрыл глаза и тотчас почувствовал, что стал таким же махоньким, как королёк Декабрь. Но, слава богу, не таким толстопузым. А королёк меж тем уселся на водительское место и опять скомандовал:
– Залезай! – и открыл изнутри дверцу с моей стороны. Я забрался в кабину и захлопнул дверцу.
– Где же картинщик живёт? Возле печки, а точнее?
– Да прямо у печки, за плинтусом, – сказал королёк и включил двигатель. – Между плинтусом и стеной зазор, вот там он и живёт.
– А ты уже бывал у него?
Королёк вёл грузовик вдоль по паркетинам, так что трясло не слишком сильно, и всё-таки, когда мы переезжали через щель между паркетинами, нас так подбросило, что макушками мы крепко стукнулись о потолок кабины. У короля едва не слетела с головы корона – пришлось надвинуть её пониже на лоб.
– Конечно, я часто у него бывал, – ответил он. – Я чуть ли не каждый месяц отдаю ему какую-нибудь картину.
Мы объезжали ножку стола, и мне показалось – это ствол гигантского дерева.
– А как там, у него, всё устроено?
– У него много комнат. Больших и маленьких. Есть комнаты огромные, как спортивные залы, есть крошечные, вроде твоей кладовки для продуктов. В одни комнаты надо подниматься по узеньким винтовым лестничкам, а в другие ведут широкие и пологие лестницы, как во дворце. И на всех стенах висят картины.
– И все картины принадлежат картинщику? Он один там живёт?
Повернув налево от ножки стола, мы взяли курс прямо к печке.
– Совсем один, – сказал король. – И все картины принадлежат ему.
Грузовичок резко подпрыгнул на какой-то особенно глубокой колдобине между паркетными плашками, я с опаской поглядел в оконце на задней стене кабины – подумал, как бы нам не потерять наш груз. Но картина лежала на платформе, и объеденный мармеладный мишка тоже не свалился с прицепа.
– Знаешь, – сказал король Декабрь, – наверное, надо представить себе, что комнаты картинщика похожи на то, что у нас в голове. Всю жизнь человек смотрит вокруг и видит мир, и в его голове накапливаются миллионы и миллионы картин. Какие-то картины человек видит изо дня в день, другие хранятся в самых отдалённых комнатах, то есть где-то в потаённых уголках его головы. Вот эти-то картины он, если захочет посмотреть второй раз, прежде долго-долго отыскивает, но, бывает, и случайно наткнётся на них, мало ли, забредёт ненароком в дальние покои. Но все до единой картины на месте, и даже если мы никогда о них не вспоминаем, они никуда не деваются. Все до единой они остаются с нами.
Я подхватил:
– Сидишь себе в кресле, а в это же самое время гуляешь. И видишь даже такие картины, про которые и думать не думал, что они, оказывается, сохранились!
– Да, наверное.
Мы прибыли. Королёк затормозил и, отключив мотор, сказал:
– Давай разгружаться.
Мы с ним вылезли из кабины, подошли к прицепу, стащили с него картину и отнесли к зазору между плинтусом и стеной, туда, где живёт великий картинщик.
– Картинщик! – крикнул король, приблизившись к зазору. – Картинщик, ты здесь или тебя нет?
В ответ – ни звука. Король покричал ещё, прислушался, но ответа не последовало.
– Он где-нибудь внутри, должно быть, – сказал он. – Вот и не слышит нас. Иногда он целыми днями всё ходит, ходит по комнатам, картины разглядывает. Ну, давай поставим нашу картину сюда, к плинтусу, да и поедем. Картинщик её увидит и сразу заберёт, а взамен положит мармеладного медвежонка, я за ним потом приду. Мы уже часто так делали.
Король хоть и сбросил свою бархатную мантию, когда мы сгружали картину с платформы, а всё-таки взмок, ведь здесь, возле печки, было очень жарко. Прислонив нашу картину к плинтусу, мы тронулись в путь – поехали обратно той же дорогой. Вернулись к моему старому креслу, отключили мотор, вылезли из кабины, и тут я спросил:
– Как ты думаешь, картинщику живётся счастливо?
– А ты можешь представить, что кто-то несчастлив, если за одного-единственного мармеладного медвежонка он получит картину, на которой нарисовано не что-нибудь там, а зелёная корона Ноября Позднего, Кровельщика?
Он забрал с платформы недоеденного медвежонка и зашагал к своей щёлочке за книжным стеллажом, той самой, в которой он всякий раз исчезает. Он исчез, и тогда я, в своём кресле, открыл глаза. На полу возле моей ноги стоял маленький грузовичок. Когда же я повернул голову и окинул взглядом комнату, я увидел: на полу, рядом с моей старой печкой, в том самом месте, где мы прислонили к плинтусу нашу картину, теперь лежал красный мармеладный медвежонок.
