Текст книги "Енот, нутрията и другие зверята"

Автор книги: Аким Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

«Маргольф»

Вы не знаете нашего колхозного ездового Васю Димкова? Того, что живёт на набережной, как идти к Дону, – налево вторая хата? Некоторые зовут его Василёк. А какой он там Василёк, если весь чёрный как галка – одним словом, цыган! Ездовой он хороший, и так парень ничего себе, только любит приврать. Скажет иногда такое, что уши вянут, и божится: «Вот те святой крест! Не сойти с места, правда!»

Так вот, прибежал он однажды с поля под вечерок и возбуждённо стал рассказывать что-то парням и девчатам, что собрались у кассы кинотеатра в ожидании билетов. Толпа росла. Ребята смеялись, подшучивали. Никто не верил Димкову, и всё-таки слушали, переспрашивали, просили повторить.

А произошло с Васей вот что. Привёл он коней на попас к Иванковой роще, спутал и только хотел уходить, как в роще кто-то крикнул: «Маргольф! Маргольф!» Василий прислушался… Кто-то в лесу точил подпилком пилу, заржал жеребёнок. «Цыгане остановились табором», – решил Василий и пошёл в рощу. Там, конечно, никого не было. Какие же теперь цыгане кочуют? Но когда он углубился в лес, сзади опять услыхал: «Маргольф!» Сейчас же справа и слева отозвалось замогильным голосом: «Маргольф… Маргольф…» Жуть взяла Василия, он повернул обратно, ускоряя шаги. Вдруг сверху раздалось: «Ку-ка-ре-куу!..» Димков побежал, спотыкаясь о корни, а сверху, справа и слева закудахтали куры, ржал жеребёнок, мяукали кошки, орал петух. Василий даже уверял, что за ним кто-то гнался, пока он не выбежал из леса.

Назавтра только и разговору было в станице, что про таинственный «маргольф». Мнения ребят, друзей Кости, разделились. Одни утверждали, что это филин, другие – сыч, третьи – сарыч. Но все сходились на одном: надо пойти в рощу и узнать, кто напугал Василия. Пятеро отважных вызвались это сделать. Пришли ко мне. Что я мог сказать? Ни филин, ни сыч, ни сарыч не могли издавать тех звуков, о которых рассказывал Димков, кроме разве мяуканья. Но главное – все они птицы ночные, при дневном свете спят. Оставалось только предположить, что парню послышалось, что он, того не желая, приврал. А проверить всё же не мешает.

Костя выпросил у меня на всякий случай ружьё, и группа выступила в разведку.

Лесочек, или, как его называли, Иванкова роща, был в двух километрах от станицы.

Разведчики бесшумно вошли в рощу и засели под деревом на мягкой зелёной выстилке из опавшей листвы.

День клонился к вечеру. Лес был прозрачным и далеко просматривался. Среди зелёных дубов пламенели красные листья дикого винограда. На оголённых кустах шиповника поблёскивали огненные язычки созревших ягод.

Перед ребятами лежала небольшая поляна, на ней одинокий молодой клён чётко вырисовывался на синеве неба голой вершиной. Стояла тишина, как всегда в лесу осеннею порою. Но вот откуда-то издалека донеслось: «Маргольф…» – и следом уже ближе: «Маргольф… Маргольф…» Слово это произносилось чётко, совершенно ясно, но несколько приглушённо, каким-то сдавленным, утробным голосом. Потом послышалось пение скворца, дроздов.

«Ведь осень уже, – с удивлением подумал Костя, – скворцы и дрозды давно улетели, откуда же они тут взялись?»

Где-то совсем близко тонко заржал жеребёнок. Ребята, недоуменно подталкивая друг друга, уставились вверх, но в листве деревьев ничего не было видно. Вдруг на голую вершину клёна, что на поляне, опустилась птица величиною с голубя, но стройнее и тоньше, крикнула очень отчётливо: «Маргольф!» – и застрекотала, как сорока. Не раздумывая Костя прицелился и спустил курок. Прогремел выстрел, и птица упала. Ребята гурьбой выскочили из засады. Птицу подобрали. Она была очень красива, красновато-серого цвета. Крылья пёстрые: концы сверху бархатисто-чёрные, снизу белые, а у основания небесно-голубого цвета… Глаза как две жемчужинки. Все смущённо молчали: было жаль красивую птицу.

– Не надо было стрелять, – вздохнул Саша Ногин.

Костя тоже испытывал что-то похожее на раскаяние и хмурился, подыскивая оправдание своему поступку.

Вечером возбуждённые разведчики ввалились ко мне в комнату и показали убитую птицу.

– Кукша! – воскликнул я. – Вот кто, оказывается, так напугал Василия! Житель тайги, залётная гостья…

– Зачем она к нам-то попала? – спросил Саша.

– На юг, в тёплые края пробирается, – сказал я. – Страшнейший разбойник. Где поселится эта злодейка, там лесным птичкам нечего и думать о выводе птенцов. Она влезает в чужие гнёзда, выпивает яйца, проглатывает голых птенцов вместе с кожей и пухом, ловит и разрывает на куски молодых птенчиков, только что вышедших из гнезда. Эта убийца душит всё, что попадает ей и что она может осилить…

Из убитой кукши мы с Костей сделали чучело. Скоро вся станица знала, что ребята убили птицу, которая напугала Димкова. Сам Василий прибежал. Когда мы показали ему чучело, он недоверчиво посмотрел на нас:

– Зачем обманываете? Разве такая птаха может ржать, как конь? Или точить пилу, кричать петухом?

– Всё может, Вася, – уверил я его. – Это замечательная пересмешница, она очень ловко подражает голосам птиц, животных и другим звукам.

Василий удивлённо прищёлкнул языком и с любопытством стал рассматривать чучело.

Корноухий

У берега Дона на высоком яру, в окружении могучих верб, приютилась избушка бакенщика деда Дормидона. Дед жил одиноко, если не считать лохматой рыжей собачонки со странной кличкой «Нутка». Нутка жила в конуре под вербой; только в непогоду дед впускал её в избу. Утром и вечером, когда хозяин объезжал бакены, она важно восседала в лодке и поддерживала беседу с Дормидоном коротким лаем. Старик редко молчал, все свои думы высказывал вслух.

– Внучка-то, поди, в субботу придёт, а ныне четверг, – говорил дед. – Мучицы горсть да пшена стакан осталось – вот и весь провиант. Пойти в станицу – за день не управишься, а бакены кто засветит, Нутка?

«Гав-гав!» – тявкала Нутка, помахивая хвостом.

Дормидон доживал на перекате последние дни навигационного сезона. Было начало ноября. Вода в сенцах в ведре за ночь промерзала так, что лёд бугрился. Утрами посеребрённая инеем трава сухо шелестела под ногами, ломалась. Но дни стояли ещё тёплые, солнечные. Снегу не было.

Однажды утром дед Дормидон возвращался с бакенов. Нутка сидела на корме. Когда подъезжали к причалу, собачонка стала выражать беспокойство. Потом шмыгнула мимо хозяина и, едва лодка ткнулась о берег, выскочила на яр и залилась звонким лаем.

«Гость какой-то пожаловал», – подумал дед.

Пока он привязывал лодку, лай прекратился. Дормидон поднялся на яр и замер в изумлении. Нутка мирно обнюхивалась с каким-то зверем такой же величины, как и она сама. У зверя были короткие ноги, тонкая мордочка с небольшими круглыми ушами, пушистый, как у кошки, хвост. Тело покрыто палевой с примесью черно-бурого цвета густой шерстью. На спине вдоль хребта и на передних ногах тёмные полосы. От глаз к ушам – продолговатые белые пятна, а щёки чёрные, как баки.

Дормидон был коренным местным жителем, всех донских зверей знал наперечет, а такого сроду не видывал. Собака не собака, и на барсука не похож, кошке и близко не родня. Откуда явилось такое диво? Нутки не боится, да и она не признаёт его за врага. Вишь, обнюхиваются, словно приятели. Дед не знал, что и думать.

– Что ж ты за зверюга? – наконец подал он удивлённый голос.

А зверь сел на задние ноги, как собака, и спокойно посмотрел на Дормидона.

– Ну что ж, – сказал старик, – видно, угощать надо.

Пошёл в избушку, вынес в чашке оставшуюся от ужина уху с кусочками рыбы, поставил чашку на землю и отошёл.

Нутка с новым приятелем миролюбиво принялись есть.

Дед довольно усмехнулся:

– Вот тебе, Нутка, и дружок!

Нутка была занята и не отозвалась, как обычно, но всё же из вежливости помахала хвостом.

– Э, да ты, парень, корноухий, – сказал Дормидон, приглядевшись и заметив рваное ухо зверя.

Когда чашка опустела, Корноухий потыкался мордой в собачонку, потом начал облизывать и приглаживать её лохматую шерсть. Нутка припала на передние ноги, игриво тявкнула, отскочила назад. Корноухий прыгнул к ней, схватил передними лапами за шею и прижал к ней голову. Нутка вывернулась и пустилась кругами. Зверь – за нею. Разыгравшись, Корноухий начал делать высокие козлиные прыжки, в то же время стараясь зубами схватить свой пушистый хвост.

Дормидон сидел на пеньке, курил трубочку и тихонько смеялся. Забавный зверь!.. А мех на нём добрый, славную шубу можно справить… Людей не боится. Видно, побывал в руках человека. Не сбежал ли с пристани у кого из пассажиров?

В этот день Корноухий никуда не ушёл. Наигравшись с Нуткой, он забрался к ней в конуру и проспал до вечера. В сумерках ушёл в лес, а утром заявился.

Так Корноухий устроился на жительство у деда Дормидона. Большую часть дня он спал, на ночь уходил в лес, на охоту.

* * *

Мы с Костей возвращались с охоты, исколесив придонские займища и отмахав не менее тридцати километров. День клонился к вечеру. Ягдташи наши были пусты, настроение неважное, ноги гудели. До паромной переправы было ещё километра три.

– Давай-ка зайдём к деду Дормидону, – сказал я Косте, – попросим перевезти – всё километра два выгадаем.

Нутка встретила нас заливистым лаем, но, узнав, замолчала. На её лай из конуры вылез какой-то странный зверь, потянулся, зевая, и по-собачьи сел на задние ноги. Приглядевшись, я не сразу поверил своим глазам: енот! Откуда он мог тут взяться?

Из избы вышел Дормидон.

– Обновка, – усмехнулся он, кивнув на енота. – В приятели Нутке пристал. Не скажешь, что он за зверь?

– Уссурийский енот, – уверенно сказал я, подходя ближе.

– Хм… Енот, говоришь, уссурийский? А что она за страна такая – Уссурия?

– Уссурийский край на Дальнем Востоке, там, где река Амур.

– Чудно, – удивился дед. – Неужто из такой дали забежал?

– Вероятно, завезли и выпустили, – сказал я.

Мы присели у избушки. Дормидон рассказал, как к нему заявился Корноухий. А енот между тем затеял игру с Нуткой. Ласково ворча, он обнимал её, она увёртывалась. Корноухий гонялся за нею, подскакивая по-козлиному. Мы смеялись…

* * *

Есть в Ростове учреждение с длинным названием: «Областное объединение коопживсырьё». Учреждение это ведает зверовыми промышленными хозяйствами области, занимается завозом из других местностей и разведением различных ценных пушных зверей.

Мы с Костей сочинили письмо про Корноухого, про его поведение у Дормидона и отправили в это учреждение. А вскоре получили ответ, очень пространное письмо:

«Среди выпущенных в нашей области в прошлом году енотов один действительно был корноухий, – писал нам старший охотовед объединения Кобуратов. – Вероятно, его вы и встретили у бакенщика Дормидона.

Еноты очень общительны и скоро привыкают к человеку. Известен, например, такой случай.

На конеферму хутора Сусат однажды заявилась семья енотов: два старых и два молодых. Табунщики прикормили их. Потом эта семейка прибилась к тракторному отряду. Принимали из рук пищу, позволяли брать себя на руки. Одна молодая енотка почему-то особенно полюбила механизмы, ей нравился тракторный гул. Едва заведут моторы, она уже является и лезет в кабину. Кличку ей дали „Мурка“.

Когда настала зима и работы в поле прекратились, Мурка стала приходить в хутор, подружилась с собаками. Придёт к магазину и ожидает подачек. Колхозники угощают её хлебом, сахаром. Однажды заявилась в клуб во время киносеанса. Все ушли, помещение закрыли. Мурка осталась в клубе. Утром обнаружили, что она раскидала и погрызла шахматные фигуры в красном уголке, стянула со стола скатерть и газеты, перетащила в угол и устроила себе логово.

Всё бы это ничего, но один раз Мурку захватили на месте преступления: она схватила во дворе курицу. Курицу отобрали, а Мурку изгнали из хутора…»

Что же касается Корноухого, то его история мне представляется так. Постараюсь передать её, дополнив кое-какие детали воображением.

Великое путешествие

Где-то в глубине вековых сосен и елей шумно захлопал крыльями глухарь, тенькнул рябчик, звонко застукал по сухой коре дятел. Тайга просыпалась.

Из-за леса встало багровое солнце. Вспыхнули позолотой белоствольные берёзы в низине. Блеснуло лесное озеро в желтовато-зелёной рамке мхов.

Берегом озера, сгорбив спину, опустив голову и хвост, косоватой походкой медленно тащился енот. Он возвращался с ночной охоты. Зверь был сыт, настроен благодушно и, казалось, дремал на ходу.

Енот остановился, мотнул головой, почесал задней лапой за правым ухом. Ухо было рваное. Вдруг он остановился, навострил уши, поднялся на задние ноги, повёл носом, сделал ловкий прыжок, легко и проворно побежал дальше и скрылся в зарослях багульника.

Из чащи леса вышли трое. Впереди – старик гольд, в куртке и меховой шапчонке, с берданкой за плечами. За ним – двое русских, без оружия. Один нёс крепкую сеть на обруче из круглого железа, какой ловят собак, второй – две лопаты. Гольд уверенно направился в ту сторону, куда скрылся енот…

В норе было темно, прохладно и уютно. Корноухий разлёгся на подстилке и задремал. Но сон его скоро был нарушен: люди стали раскапывать нору. Зверь почуял опасность. Страх сковал ему члены, он сжался плотнее, пряча голову.

Скоро в глаза ударил яркий свет. Корноухий отчаянно рванулся – и забился в сетях. Пока его перекладывали в мешок, он яростно сопротивлялся, пустив в ход когти и зубы, одному поцарапал руку, другого цапнул за палец. Его куда-то понесли. В мешке было душно, пыльно. Корноухий чихал, рвал когтями мешок. Люди бросили мешок в клетку и понесли дальше.

Трое вышли на дорогу к машине. В кузове стоял ящик с решётчатой дверкой. Енота впустили туда, дверца захлопнулась. Корноухий обнюхал стенки, пол, потыкался носом в железную решётку… Что-то страшно зарычало, машина дёрнулась, прижав зверя к задней стенке. Остро и противно запахло бензином, клетку стало подбрасывать. Корноухий упал. Его кидало из стороны в сторону, оглушал грохот, рычание мотора. Так продолжалось бесконечно долго. Потом машина остановилась. Сразу наступили тишина и покой.

Люди сняли ящик с енотом, внесли в большое полутёмное помещение, поставили к другому, большему ящику с выдвижной дверью. Дверцы обоих ящиков приподнялись. Корноухий учуял запах сородичей, смело шагнул в открывшийся проход и оказался в среде своих собратьев.

Он лёг у решётчатой двери, положил голову между передними лапами и с тоской стал смотреть на узкую полоску света, пробивавшуюся в щель. Рядом стояли такие же ящики с пленёнными енотами.

Два дня жили звери в этом полутёмном помещении. Приходили люди, кормили их рыбой, по утрам чистили выдвижные полы клеток. На третий день ящики погрузили в большой пульмановский вагон. Дверь с грохотом захлопнулась. Пронзительно свистнул паровоз, мелодичным звоном отозвались буфера, и вагон, покачиваясь, плавно покатился.

Уссурийские еноты начали своё великое путешествие на запад, на новую родину, предназначенную им человеком.

* * *

Широка и полноводна река Дон. Медленно и спокойно несёт она свои воды к морю меж густых зарослей вербовника, тала, тополя, осины и необозримых пространств зелёных лугов. Широкой полосой прорезала пойма Дона сухие юго-восточные степи от Волги до Азовского моря. Богата пойма лесом, травами, лиманами и озёрами, рыбой и вольной птицей, бедна только пушным зверем. Лишь зайцы, лисы да волки находят себе приют и пищу в займищах Дона…

От города Ростова вверх по Дону буксирный пароход тащил лёгкую баржу. Рядом с тюками и ящиками с товарами в трюме стояли клетки с уссурийскими енотами. Корноухий, свернувшись клубком в углу, крепко спал. За время томительного путешествия по железной дороге он похудел, стал зол, угрюм. Его раздражали шум, резкие свистки, лязганье буферов, грохот колёс. С переселением в трюм баржи Корноухий повеселел. Теперь он много спал, с аппетитом ел рыбу и мясо, которые им приносили проводники.

В трюме царил успокаивающий полумрак. Тишину нарушали иногда лишь шаги людей вверху на палубе да плеск волны за стенками трюма. Зверей подкармливали по усиленной норме: их готовили к выпуску.

На пристани Романовская клетки с енотами выгрузили и поставили в кузов автомашины. Корноухий почувствовал знакомый уже ему едкий запах бензина, покачивание, толчки. Машина везла уссурийцев в донские займища.

Клетку поставили на берегу небольшого озера. Дверца приподнялась. Корноухий шагнул на волю и в два прыжка скрылся в кустах. За ним выскочили остальные и рассеялись в прибрежных зарослях.

– С новосельем, зверюги! – крикнул им вдогонку один из провожатых. – Ни пуха вам, ни пера!

На новой родине

Корноухий шёл береговыми кустами, огибая озеро. Он исследовал каждый куст, кочку, пенёк, слой опавшей листвы. В воздухе не чувствовалось осени. Солнце грело по-летнему жарко.

Продравшись сквозь прибрежный чакан, Корноухий залез в воду, присмотрелся, ударил лапой по воде, выхватил рака и съел. Переплыв озеро, вошёл в лес. Лес был светлый, прозрачный. Чем дальше, тем он становился реже. Корноухий вышел на опушку, поднялся на курганчик: перед ним расстилалась ровная, чистая степь. Ничего подобного в жизни своей Корноухий не видел. Ему стало страшно, он повернул обратно и брёл до тех пор, пока не вышел на берег Дона. Там он залёг в сухом овраге, заросшем ежевичником и крапивой, и заснул.

С наступлением вечера он переплыл Дон и долго колесил по окрестностям, исследуя их. Наконец, недалеко от озера с чистой, прозрачной водой принялся рыть нору.

Хорошо зажил Корноухий на новом месте. На лугу и в лесу водилось много мышей, насекомых, в озере было достаточно рыбы, раков, под деревьями – падалицы диких груш и яблок. Случалось иногда прихватить зазевавшуюся мелкую птаху.

Первое время он выходил на охоту только ночью. Но жизнь была спокойной, враги не тревожили, и он смело стал бродить днём. Несколько раз сталкивался с человеком. При первой встрече страшно испугался: ещё не забылись пыльный мешок, фырчащая машина, грохочущий поезд. Но люди не делали ему зла, только молча и с удивлением рассматривали. По природе своей Корноухий не был злопамятным или слишком недоверчивым, наоборот, имел нрав общительный, весёлый и очень скоро перестал бояться людей. Так набрёл он на Дормидона и подружился с его Нуткой…

Лавруха-браконьер

Когда навигация закончилась, Дормидон переехал с поста в станицу. Он не стал разбирать конуру, где жили Нутка с енотом. «Пусть тут перезимует, всё в затишке», – думал дед о Корноухом.

Ранней весной, в конце марта, старик снова поселился в своей избушке. Нутка первым делом сунулась в конуру, обежала и обнюхала все закоулки: видно, вспомнила своего друга. Конура была забита ещё не растаявшим снегом. «Зимовал где-то в другом месте», – подумал Дормидон.

Не знал ещё дед, что Корноухий погиб. Случилось же это незадолго до его переезда на пост…

Был у нас в станице некто Дубинин. Впрочем, фамилию его мало кто знал, а звали просто «Лавруха-браконьер». Работал он ночным сторожем в кооперации, а жил больше доходами от рыбной ловли и охоты.

Мы с Костей не раз сталкивались с ним на рыбалке. Придём, бывало, на облюбованное место, а оно занято: Лавруха ставил по 20–25 донных удочек на сазанов. Приходилось примащиваться по соседству на неудобном месте и с невольной досадой и завистью видеть, как Лавруха бегал от одной удочки к другой и снимал толстых золотистых поросят-сазанов, тогда как нам попадались лишь тощие подлещики. Налавливал Лавруха столько, что отнести всё за один раз было невозможно. При нём всегда дежурил сынишка и время от времени уносил в мешке сазанов домой.

Костя попытался однажды подглядеть, на какую приманку ловит Лавруха. Но тот, смерив Костю косым взглядом зеленоватых, как бутылочное стекло, глаз, сердито выговорил:

– Нечего тут околачиваться, рыбу пугать!

И всё же однажды, проходя яром, сын случайно подсмотрел.

– Папа, Лавруха ловит на пуговицу! – удивлённо сообщил он мне.

– То есть как – на пуговицу?

– А так. Застёгивает под жабры. У него там кусок макухи привязан, а от него поводок с металлической пуговицей. И никаких крючков!

Я понял, в чём дело, и засмеялся. Так ловят на тупой крючок. Но способ этот не любительский, строго запрещён, и Лавруха заменил тупые крючки пуговицами…

Промышлял Лавруха и охотой. В неположенное время бил зайцев, лис, куропаток, уток, не гнушался утятами. И всё сходило ему с рук. Охрана у нас была малочисленная, а угодья обширные. Костя возмущался наглостью браконьера, пробовал урезонить.

– Не суйся не в своё дело, – обрывал Лавруха, – законы я без тебя знаю.

Тогда на школьном комсомольском собрании Костя (он учился тогда уже в девятом классе) внёс предложение организовать добровольную дружину по охране охотничьих и рыболовных угодий. И вот однажды группа дружинников прихватила Лавруху на рыбалке и, предъявив удостоверения, выданные милицией, забрала с десяток сазанов и доставила в милицию вместе с запрещёнными снастями. Лавруха уплатил штраф и стал осторожнее. Он чуял, что за ним следят. Рыбалку прекратил и переключился на охоту: там легче ускользнуть от надзора.

Дружинникам нет-нет да и поступали сигналы: Лавруха промышляет… Лавруху видели с ружьём в займище… А время было запретное. Попытался было Костя однажды с товарищами устроить на него облаву в лесу. Но выследить такого охотника, как Лавруха, в обширных донских займищах – всё равно что найти иголку в стоге сена.

В другой раз (это было под весну) ребятишки подсказали, что у Лаврухи во дворе сушится какая-то шкурка. Костя бросился к Лаврухиной хате. Действительно, на рогульке у летней кухни висела вывернутая шкурка какого-то зверя. Калитка была закрыта. Костя перескочил невысокий забор. Белый красноглазый кобель мохнатым клубком кинулся под ноги, разинув клыкастую пасть, захлебнулся яростным лаем. Костя прижался к забору, отбиваясь от наступавшего пса.

Лавруха медленно подошёл, пинком отогнал собаку, враждебно глянул на Костю косоватыми тусклыми глазами:

– Чего надо?

– Показывай, что у тебя сушится на рогульке, – сурово сказал Костя.

– Нюхаешь всё? – злобно усмехнулся Лавруха. – Ну что ж, смотри.

Костя поднял глаза. Там, где висела шкурка, словно в насмешку болтался обрывок верёвки. Костя понял: пока он отбивался от пса, Лавруха успел спрятать шкурку. Пришлось уходить ни с чем. Было досадно, а Лавруха, стоя у двора, насмешливо улыбался вслед.

Вскоре после этого Костя шёл по улице. У палисадника играли ребятишки. Костя остановился, заинтересовавшись тем, как рыжеволосый сынишка Лаврухи Пашка ловко подбрасывает ногой жёстку. Костя насчитал тридцать, а жёстка всё ещё, как привязанная невидимой резинкой, подлетала вверх, плавно опускалась к ноге и снова взвивалась. Ни у кого из ребят не было такой пушистой жёстки.

Внезапно догадка поразила Костю. Сдерживая волнение, он безразличным голосом спросил:

– Хлопцы, кто хочет раз стрельнуть?

– Я! Я! Я! – бросились к нему игроки.

– Дам тому, кто принесёт мне кусок кожи с пушистой шерстью.

– Дюже длинной чтоб или как?

– Да вот, к примеру, чтобы как эта. – Костя взял из рук рыжего Пашки жёстку и пригляделся.

Сомнений не оставалось – жёстка была сделана из кусочка хвоста енота.

– Большего куска у тебя нет?

– Нету, – вздохнул Пашка. – Это с дичалого кота, тятька в лесу убил. Он продал шкуру. А за эту дашь стрельнуть?

– Ладно, приходи вечером, дам. – Костя положил покупку в карман и отошёл.

«Дичалый кот? – подумал он. – Врёшь, Лавруха, не обманешь!»

Костя показал жёстку мне, посоветовался с товарищами, с инспектором милиции. Пришли к заключению, что улика недостаточная. На совещании дружины решили: выследить и поймать на месте преступления. Для наблюдения за Лаврухой установили дежурства.

Был март, и всякая охота запрещена. В ночь под воскресенье на ещё не оттаявшую землю выпал неглубокий снег. А на рассвете Костю разбудил Саша Ногин:

– Лавруха пошёл в займище… С ружьём!

Одеться, сунуть под фуфайку за пазуху кусок хлеба, кинуть на плечо ружьё для Кости было делом нескольких минут. И вот два друга, переняв от хаты Лаврухи его след, идут, тихо переговариваясь. Тишина. Чуть примораживает. В сумерках рассвета на свежей пороше отчётливо выделяются следы резиновых сапог в ёлочку.

Перевалили Дон, прошли мимо землянки Дормидона, углубились в займище. Шли осторожно, укрываясь за деревьями. Скоро след человека соединился с заячьим и некоторое время шёл рядом или вперемежку с ним, потом круто повернул вправо. Здесь скрещивались две звериных стёжки. Следопыты склонились, рассматривая новый след, по которому пошёл Лавруха.

– Лиса? – высказал предположение Саша.

– Нет, – взволнованно возразил Костя, – это след енота. Идём быстрее!

Взошло солнце. Белизна выпавшего за ночь снега была до того чистой и яркой, что слепила глаза. Следы в ёлочку рядом с круглыми, в пятак величиною, вывели ребят на открытую луговину и терялись за нею в чаще Дмитриевской рощи, что в пяти километрах от станицы. Друзья остановились: как бы не спугнуть браконьера!

В это время со стороны рощи раздался выстрел, второй…

– Бежим!

Костя устремился напрямик через луговину, Саша за ним.

Добежав до опушки, отдышались и пошли тише, с остановками, бесшумно ступая след в след.

Костя шёл впереди. Вдруг он схватил Сашу за руку и толкнул за толстый ствол вербы, приложив палец к губам. Оба выглянули. Метрах в двадцати на небольшой лужайке Лавруха привязывал на сук только что убитого зверя, намереваясь снять шкуру. Недалеко стояла прислонённая к дереву двустволка.

– Я заговорю с ним, – шепнул Костя другу, – ты захвати ружьё.

Занятый делом, Лавруха услышал шаги, лишь когда ребята подошли почти вплотную, и резко обернулся. Страх и растерянность исказили его лицо. Окровавленный нож выпал из рук. Косоватые глаза под рыжими бровями забегали по сторонам, оценивая обстановку.

Саша тем временем стал к стволу дерева, заслонив собою Лаврухину двустволку. Костя, не снимая с плеча ружья, шагнул ближе. На суку дерева, подвязанный за ноги, висел енот с рваным ухом. Это был Корноухий. Костя весь задрожал от сдерживаемого возмущения, но заговорил спокойно, невинным голосом:

– С удачей, товарищ Дубинин. А мы вот пустые… – Тут он даже вздохнул. – Вышли по свежей пороше на зайцев, и следов много, а не набрели.

– А-а, так вы, значит, на зайчиков? – радостно засуетился обманутый Лавруха, поднимая нож. – Вот я управлюсь, чуток обождите, поведу… Знаю такое местечко – зайцев невпроворот!..

Костя повёл глазами в сторону Саши. Тот опустил глаза, схватил двустволку и быстро отскочил в сторону. Одновременно Костя, скинув с плеча ружьё, крикнул:

– Отвязывай енота, гад, и шагай впереди нас!

Одураченный Лавруха рассвирепел:

– На чёрта сдался ваш енот! Несите сами, если надо, а только не я его убил, подобрал дохлого, – и, сунув руки в карманы куртки, зашагал по направлению к станице.

– Там разберутся, – сказал Костя и, пропустив Лавруху, пошёл следом.

…Когда Костя поведал эту историю деду Дормидону, тот долго сидел молча, грустно попыхивая трубкой. Нутка лежала у его ног, искоса посматривая то на Костю, то на хозяина, будто понимая, о чём шла речь.

– Есть же у нас ещё такие пакостники, как Лавруха! – наконец произнёс Дормидон и погладил Нутку…