Текст книги "Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

По расчётам Короля, Хелли Мартенс как будто уже должна была прийти из своей прачечной, где она вечно занята, как известно, стиркой белья теперь для великой германской армии. Уже приближался час, считавшийся по расписанию, составленному Алфредом, временем ужина, а приготовлений к нему и в помине не было. Король и не подозревал, что Хелли, узнавшая о гостях Алфреда и о том, что все они увлечены гигантскими делами в мире и презренной ею политикой, преспокойно досказывала Марии Калитко историю красной кремлёвской царицы с того самого места, где её давеча оборвал приход Алфреда.

«…Послушайте! – сказал Анне Владимировне товарищ Сталин. – Вы бы приняли одно предложение, которое гарантирует вам наилучшие условия жизни?» Испуганная Анна Владимировна прошептала тихо: «Да». Она стала опять свободной. Конечно, она должна была поклясться, что никому этого не откроет. Сталин обставил для встречи с ней в Кремле уютную квартирку, в которой часто проводил вечера. Любовницы коммунистов на верхах проживали в роскошных особняках. Сталин хотел подарить и Анне такой. Она отказалась. Ему с трудом удалось поселить её в простом доме. Гордость даже теперь не позволяла Анне Владимировне принимать подарки от человека, который её всего лишил. Остальных большевистских деятелей раздражала эта странная связь Сталина, возникло недоверие. Они в ней видели врага и опасались её влияния.

В один прекрасный день Сталин известил своих помощников о том, что собирается вступить в брак с Анной Владимировной. Его ближайшие соратники дали ему понять, что вряд ли он проживёт дольше дня бракосочетания. Это было предупреждением. Сталин, который в глубине души боялся этого, послушался. Он оказался пугливым и безвольным. Несмотря на это, связь Сталина с Анной Владимировной даже укрепилась. Её влияние на Сталина росло. В Москве поговаривали, что именно результатом этого влияния явились акции «чистки» в партии. Многие соратники Сталина лишились голов, например троцкисты, которые пытались работать против госпожи Ранке, так называли у них Анну Владимировну. А Сталин без слёз расставался со многими старыми соратниками, поэтому нечего удивляться, если и «красную царицу» постигнет такая же участь, как многих гулявших на кровавых сталинских застольях…

Вот что пересказывала соседке увлечённая Хелли, ненавидящая политику как самую вредную из всех видов человеческой деятельности. При этом она совершенно не понимала, кто такие троцкисты, что такое «чистки» и многое другое из того, что ей в её прачечной столь же страстно рассказывала недавно Адель Килк, приносившая своё бельё. Хелли не отказывалась подзаработать, ибо Адель не скупилась, она платила чистоганом – сахарином. В груде белья, которую приходилось переворачивать да обрабатывать Хелли, бельишко Адели – сущие пустяки.

Семья Килков, включая и пропорционального Арви, как видно, действительно с полным правом могла считаться в городе одной из более осведомлённых и всесторонне развитых. Килки чувствовали себя на высоте не только в доме Алфреда. Они ходили по многим домам, заседали за кофе и говорили на политические темы. Они знали всё, лишь не знали одного: куда подевался из города этот юркий гражданин Векшель? Этого никто не знал, но, учитывая разговоры, какие тот когда-то вёл, их политическую направленность, можно было полагать, что он удрал с красными. Вероятно, он был тоже из тех, кто требовал добровольного присоединения к Советам нашей страны.

Королю в деле добровольного присоединения нечего было и разбираться, тут путались более опытные мыслители. Тайдеман, правда, объяснил ему как-то, что красные – неумно делают, когда кричат, будто все эстонцы хотят стать советскими гражданами, – неумно потому, что такого не может быть хотя бы по той простой причине, что большинство людей в стране относятся к политике примерно так же, как Хелли: она – маленький человек, политикой не занимается. Но и те, которые занимаются, половина из них, конечно, против Советов, иначе бы не было освободительной войны в восемнадцатом году, когда и русских, и немецкий ландесвер одинаково из страны у моря выгнали. Гораздо логичнее было заявить, считал Тайдеман, что коммунисты, воспользовавшись политической обстановкой в стране, завладели руководством – это другое дело; что, учитывая ситуацию в мире, помощь сильного государства была бы разумной, и так далее. А утверждать, что все – и эстонцы, и латыши, и литовцы – договорились и сразу, как один, ринулись бегом в семью Советов, в тот самый час… когда советские войска почти заняли территории всех трёх государств – это грубо. Но, считал Тайдеман, сталинская политика тонкостями не отличается, особенно в отношении тех, с кем он не находит даже нужным считаться, этот «солнцеподобный отец народов» был всегда и во всём брутален.

Эти свои мысли Тайдеман скорее всего пробубнил себе под нос без расчёта что-либо разъяснить Королю. Довольно часто пожилые люди, и не только пожилые, предпочитают беседовать, например, с собакой, считая совершенно справедливо, что собаки во многих гуманитарных и политических вопросах понятливее людей.

Глава III

В немецком яхт-клубе опять можно было играть, там теперь не ставили часового, говорящего тоже неприятное слово «ферботен»[8]8
  Запрещено (нем.).


[Закрыть]. Яхт-клуб стоял заброшенный, во многих комнатах стёкла выбиты, двери настежь, если вообще были в наличии. Однажды народ Тори наблюдал с квадратной башни яхт-клуба, как со стороны Абрука мчались быстроходные катера. Народ Тори уже знал, что у этих катеров, которые назывались десантными, авиамоторы, потому они такую скорость и развивали. Примчались катера в бухточку, часть причалила к Тресковой церкви – тоже яхт-клуб, – часть к эстонскому, часть к немецкому яхт-клубу.

Прибывшие на катерах немецкие солдаты-десантники расположились на отдых, кто где: сидели на мостиках, на полу в комнатах, на подоконниках, ели, балагурили на своём языке. Народ Тори слонялся между ними и таращил свои любознательные глаза. Некоторые военные, расстегнув ремни, небрежно тут и там повесили или бросили в стороне большущие револьверы. Уже потом Король узнал, что это парабеллумы, а переводе с латыни означает «готовься к войне».

Большое искушение захватило Короля украсть один очень уж заманчиво безнадзорно висевший парабеллум, но соблазн этот пересилил страх, и слава богу, что так: трудно и предсказать, что было бы, если бы соблазн оказался сильнее. Как-то, когда у них в небесно-синем доме в торжественной комнате гостил Отто, а его шинель и ремень с маленькой изящной кобурой висела в прихожей, Король открыл кобуру, вытащил небольшой браунинг и любовно эту штуку рассматривал, и опять им овладело искушение присвоить эту игрушку. Однако он предвидел последствия такого поступка, кое-какие уроки Алфреда он отлично усвоил… Но тяга к оружию была, что тут говорить.

Да и как не быть, когда они, народ Тори, постоянно воевали в пустовавшем яхт-клубе, стрельба там умолкала разве что на ночь, не потому, что стреляющие остерегались тревожить сон горожан своей пальбой – её никто бы не услышал, – а потому, что сами бойцы по ночам смотрели цветные сны. Эту стрельбу и днём никто не слышал, поскольку выстрел, как таковой, производился каким-то неподражаемым ларингологическим приёмом, создаваемый звук отдалённо напоминал выстрел, когда, к примеру, он передавался в радиоспектакле, при этом звуке рот «стрелявшего» как-то неестественно растягивался, превращаясь в щёлочку, изображался при этом этакий оскал злой собаки и раздавался звук, который письменно трудно выразить, примерно: крххх!

Кто в кого стрелял? Бывало по-разному. Когда полицейские в гангстеров, когда гангстеры друг в друга, но, как ни странно, несмотря на то, что шла война и существовали красные и немцы, – таких персонажей в играх народа Тори не было. Войне, как таковой, здесь не подражали, а почему – этого никто объяснить бы не сумел. Оружие у каждого было такое, какое каждый был в состоянии заиметь или изготовить сам. Нацелив его на «противника», делали ртом – крххш! – и «убитый» выбывал из игры. Секрет успеха в такой стрельбе заключался в таком же принципе, как и на настоящей войне: чтобы выстрелить в противника, надо его обнаружить раньше, чем он успеет сказать – крххш! – в твой адрес.

Всё это, конечно, превосходно – крххш! Но… на горизонте беззаботной лучезарной и вольной жизни показалась мрачная туча. Алфред прочитал Хелли за завтраком объявление в газете, которое Король потом, оставшись один на один с этим типографским листом, сам досконально изучил. И вот что там было:

«Школы начнут работать 1 ноября. Открытие должно пройти торжественно. На домах необходимо вывесить флаги, у кого нет, необходимо сшить. Германский государственный флаг шьётся так: ярко-красный фон, в центре белый круг, на нём чёрная свастика.

Общее расписание мероприятий:

1. Флаги на домах целый день.

2. Ученики одеты торжественно (празднично).

3. В актовый зал школы приглашаются родители и почётные гости. Представители местных властей.

4. Торжественное открытие в актовом зале, примерно час. Начало в 10.00.

Расписание торжественной части:

1. Хорал.

2. Молитва.

3. Освящение помещений классов.

4. Хорал: „Услышь Иисуса Христа – владыку всемогущего“.

5. Речь Вождя Самоуправления республики – доктора Гора – прочитает ученик старшего класса.

6. Общее пение.

Молитву и освящение произведёт приглашённый священник. Директор школы в речи разъяснит опасность коммунизма как причину возможного уничтожения нашего народа и значимость его спасения вождём немецкого государства. Затем, построившись по классам, пешая экскурсия к могилам немецких героев, павших за свободу нашего острова, и возложение венков.

Подпись: Вождь Самоуправления республики

доктор Гора».

Ниже стояла небольшая утешительная заметка такого содержания:

«Поскольку в городе Журавлей большевики привели здание школы в негодное состояние, её невозможно открыть 1 ноября, тем не менее открытие школ на Большой Земле у нас следует отмечать тем, что украсить дома немецким и национальным флагами».

Его Величество Король Люксембургский внимательно прочитал эти объявления два раза, затем ещё раз вслух, и стало ему ясно: начинается нервотрёпка. Отсрочку дали, но в этом мало утешительного. К тому же неизвестно, на сколько отсрочка, написали же, что сообщат дополнительно.

Поскольку же в данном вопросе от него ничего не зависело, Король продолжал делать своё дело – гонять на велосипеде, за тем – крххш! – в яхт-клубе, вечером шпионаж в небесно-синем доме, где заседания взрослых в торжественной комнате стали традиционными, госпожа Килк называла их светской жизнью, в которой конечно же плавала, как рыба в воде.

Ко всем прочим огорчениям, Короля преследовало и беспокойство. Он опять случайно увидел, как встретились Вальве Земляничка и Алфред. Это случилось, когда Алфред закончил работу, а Король прибирал в мастерской, Хелли ещё раньше ушла готовить ужин. Мужчины закрыли производство и вышли на улицу, а в это время из-за угла показалась Земляничка и…

– Ах! – она скользнула взглядом по Королю и защебетала: – Это… вы? Как? Уже закончили работать? Домой идёте?

Алфред ответил ей приветливо, что вот он с «помощником», и похлопал Короля по плечу, собираются на ужин, что да, конечно, они потрудились на славу. Потом, словно вспомнив что-то, сказал Королю:

– Чертежи оставил, ты иди, я сейчас, догоню. Автоделом решил заняться, – объяснил он Вальве, словно между прочим: – Да вот оставил…

Алфред вынул из кармана ключи и вернулся в мастерскую, Король побежал к небесно-синему дому, Вальве Земляничка перешла улицу и зашагала в свою сторону. Но когда Его Величество завернул во двор небесно-синего дома, ему показалось, что слишком сильно отстала эта Вальве Земляничка. Тем не менее, понимая, что никто не в состоянии двигаться с такой же скоростью, как у него, влетев в дом, он известил Хелли, что Алфред забыл чертежи…

Почему-то эта случайная встреча Алфреда и Землянички напомнила ему о Марви… При чём здесь Марии? Ну да, Марви – любовь, его тайная любовь. Король догадывался, что между Земляничкой и Алфредом существует какая-то тайная связь. А какая же ещё может быть в такой ситуации другая тайная связь, кроме любовной?

Алфред искал чертежи долго. Когда же он наконец пришёл, Король уже спал в своей комнате.

Утром, отстояв в очереди за хлебом, он привёз домой – на велосипеде, разумеется, – оставшееся от буханки. А что от неё могло остаться? От такого тёплого, вкусно пахнувшего хлеба с соблазнительно хрустящей корочкой? Собственно, осталось всё, кроме корочки…

То есть мякоть, её он в целости доставил Хелли, которой, наверное, хотелось бы получить хлеб вместе с корочкой, но они с Алфредом давно убедились в том, что никакое убеждение на Короля не действовало. Теоретически он понимал, что корочка и мякоть – две обязательные составные части хлеба – должны быть вместе, но на практике это было неосуществимо.

Потом он взял гитару и поехал в штаб «эстонской молодёжи», расположенный в доме на углу Парковой улицы. Здесь он играл в оркестре. Занятия музыкой немного отвлекали от мыслей о Марви. Не стал бы он членом этой организации «Эести Ноор»[9]9
  Эстонская молодёжь (эст.).


[Закрыть], но его привлекала перспектива играть с оркестром в актовом зале школы, и таким образом его увидела бы на сцене она… Ради этого в определённые дни он должен был ходить в дом «Эести Ноор» на репетиции и таскать с собой инструмент. Встречные с любопытством посматривали на него, когда он шёл с гитарой, и почему-то такое внимание ему нравилось. Он старательно ходил также на собрания, хотя никому не был здесь нужен; он делал вид, что ему интересно, понимая, что неинтересно, а почему неинтересно – не понимал. Он ходил сюда – что поделаешь! – иначе в оркестр не попасть, а без оркестра нет хода на сцену, а если нет хода – Марви его не увидит; ежели же увидит, как он играет на гитаре, тогда…

Потом он решил смотаться в Звенинога. Решения приходили к нему всегда неожиданно и быстро, не приходилось их долго дожидаться или выискивать в себе. Было уже холодно – на то и осень. Если живёшь без огонька, то лучше, когда тепло, с огоньком же можно что угодно предпринимать круглый год. В тот день он с утра был невероятно покладистым, все поручения Хелли исполнял без писка – ну, а что хлеб без корки, то не в счёт. Пришёл с репетиции, наколол дров, натаскал их на кухню, сбегал в производственный дом, разжёг огонь в железной печи, чтобы растопить для Алфреда древесный клей. В результате ему наговорили приятных слов, и было похоже, он всем нравился. Тогда-то он и заявил, что поскольку сделал всё, требуемое от него цивилизацией, то не прочь привезти от Ангелочка ещё и саареского мёда со сметаной; приняв колеблющееся согласие домашнего персонала за бурную радость по такому случаю, Король отправился в путь, обещая ради обогащения своего светлого ума не забыть вернуться к началу школьных занятий.

Хелли, правда, пыталась уговорить его не пускаться в путь на ночь, но что возьмёшь с женщины! Что значит на ночь, когда всего-то нужно преодолеть какие-нибудь восемнадцать километров с хвостиком. На таком скоростном аппарате, как велосипед, это вовсе не расстояние. Что ехать надо, стоя на педалях сбоку, – неудобно, кто же спорит. Он сначала вставал с левой стороны рамы, просунув правую ногу, потом, когда левый бок уставал от такой неловкой позы, пристраивался с правой, просунув другую ногу. Так и мчался, меняя положение по надобности. Но тоска по Марви…

Из-за неё-то и получилось, что ехал он теперь не один. Как однажды с Эльной на финских санях, теперь мчался с Марви. Что и говорить, менял Король женщин как перчатки. Она, естественно, «сидела» на заднем сиденье, которому полагалось в воображении гонщика находиться там, где был багажник. Случалось, сей летательный аппарат, напоровшись на рытвину в дороге, опрокидывался, и пилоту приходилось, отряхиваясь от песка, просить прощения у своей дамы, продолжавшей «восседать» как ни в чём не бывало. Падения не причиняют боли, когда красавица Марви, похожая на Сирлей Темпл[10]10
  Американская кинозвезда.


[Закрыть], безраздельно с ним.

Как они мчались! Да ведь они спасались!.. Он спасал её. От чего? Это неважно – он спасал её от опасности. Увидев впереди километровый столбик и приближавшуюся навстречу повозку, он говорил себе: успею до столбика раньше повозки, мы спасены. Он жал на педали изо всех сил и успевал, а Марви им восхищалась: «Как же мне повезло, что ты вовремя успел вырвать меня, я и не знала раньше, что ты такой…» Неудивительно, что они быстро добрались до Звенинога и вскоре подъехали к воротам хутора Сааре.

Здесь их ждало значительное разочарование: их приезду ни одна собака не удивилась. Даже Вилка, увидев их, потянулась, вытянув задние лапы, зевнула, долго скулила и лишь потом стала пользоваться хвостом по его прямому назначению.

Первой их увидела Ангелочек. Она посмотрела с привычным для Короля выражением снисходительного любопытства: мол, что из себя представляет сие творенье божие, блуждающее в потёмках своего непрозревшего сознания? Казалось бы, приехал любимый внук… не один, хотя об этом (что не один) известно, действительно только господу богу, но приехал же на велосипеде! Самостоятельно! Ангелочек лишь улыбнулась, стёкла очков, отражая свет заходящего солнца, лукаво поблёскивали, и сказала она всего-то:

– Ты Манчи не видел на дороге?

Король вздохнул безнадёжно и, обращаясь к Марви, заметил: «Не обращай внимания, она такая…»

– С утра поехал в лес за дровами… Алфред разве с тобой не приехал?

«Вот какие у неё заботы, – сказал Король Марви, – а то, что мы сами на велосипеде прикатили, никого не интересует. Подумаешь, дрова…»

В воздухе ощущался специфический запах топящейся бани, присущий тем дворам, где она имеется.

– Не видел я Манчи, – ответил он Ангелочку. – Алфред грузовик строит, когда сделает, сам приедет, а мы… одни.

– Заходи же, – скомандовала Ангелочек. – Прибудет Манчи, будем в баню собираться.

– Эх! – воскликнул-пискнул Король молодцевато. – Давно не парился как следует!

На это Ангелочек весело расхохоталась. Она любила этого «парильщика», а ведь не так-то у неё много внучат, от стольких-то детей! Эдгар на материке, жена у него тоща, дети малокровные, двое, сын и дочь. Бывали они на Сааре, но Ангелочек не может сказать, что они ей очень понравились, хотя дети как дети. Хуго, когда отыщется, кого-нибудь сотворит с Мелиндой да с божьей помощью, если, конечно, Мелинда сама раньше что-нибудь не сообразит в этом плане уже без божьей помощи, уж очень она игрива с этим «бычком» с хутора Рёбра. И в армию того никто не берёт, возрастом Эйнар подошёл бы, но у него плоскостопие, а так жеребец, каких только на сельскохозяйственной выставке показывать, – племенной.

Манчи… Этот скорее всего с Лейдой вот-вот обзаведутся ребёнком… А живут в грехе, невенчанные, нерегистрированные. Зато у Алфреда – да, шустряк. Давно ли этот молодец верещал у неё в парилке, как поросёнок, а теперь…. Но Ангелочек довольна, уж действительно будет приличный продолжатель рода, если бог даст.

– Надо бы его и завтра в лес погнать, – размышляла она вслух, имея в виду, конечно, Манчи, – а то когда же? К дню Свечей чтоб успел, а то лодырь лодырем.

«У Ангелочка, – пояснил Король Марви, которая, вероятно, уже слезла со своего сиденья, ведь летательный аппарат стоял, прислонённый, вывернув кокетливо переднее колесо, к колодезному срубу, – у неё все дела распределены по Дням. А Дней у неё столько!» Например, в День Мадиса не положено работать, вечером даже огня не полагается в доме зажигать. Летние работы в хозяйстве полагается начинать только после Юрьева дня. В День Кадри, упаси боже, встретиться охотнику! Ко Дню Михкеля чтобы поля были вспаханы. Больше всего не любил Его Величество, само собой, День Тоомаса. В этот день моют, подметают – пыль столбом. От сажи всё черно. Ведь Чёрный Тоомас – он и есть сажа.

Но где же Марви? Вот проказница! «Обнимает» Ангелочка, что-то нежно ей воркует, подлизывается. Ангелочку, конечно, такое всегда нравится. Она с виду строгая, но с десяток детей бог всё же позволил ей завести… Правда, сейчас она вообще-то ужасно сердита из-за церкви в Мыннусте, где красные варварски обошлись со святым местом. Они там, подцепив тросами церковную башенку к двум танкам, опрокинули её, внутри всё изломали, окна повыбивали, ведь солдаты жили в церкви, как в казарме, а дымоход они смастерили из водосточных труб и высунули прямо в окно. Алтарь сожгли, церковный архив спалили, а ведь он здесь сохранялся с 1895 года. Когда же теперь в этой церкви можно будет молиться?

Хлопнула дверь, на крыльце дома показалась женщина маленького росточка, достаточно старая, по мнению Короля, но совсем молоденькая по разумению Ангелочка.

– Лейда, к нам сын Алфреда прикатил, ты помоги Юхану в бане, мне гостя накормить…

Лейда, неизвестно чему, звонко рассмеялась. Король не знал, как ему с ней быть, он лишь сказал вежливо «терэ», и опять она засмеялась, тут же побежала на хозяйственный двор. Ангелочек не сочла нужным что-либо объяснять Королю насчёт Лейды.

А летательный аппарат? Так и будет валяться брошенный у колодца?

– Я велосипед поставлю, – сказал он Ангелочку, и едва успел отвезти его под ригу, как заскрипели ворота, раздалось фырканье Серой, сопровождаемое звонким смехом коротконожки Лейды. Манчи что-то буркнул ей. Король увидел нагружённую длинными сосновыми хлыстами повозку, из ноздрей Серой шёл пар, как от паровоза. Красиво смотрелись сосновые хлысты в фиолетовых лучах заходящего солнца.

Увидев Короля, Манчи приветливо вскрикнул:

– Ого! Те-рэ!

Появился Юхан и тоже сказал: «Ого».

Коротконожка засмеялась, а Король недоумевал: что это она всё время смеётся? Манчи напоил лошадь и выплеснул оставшуюся в ведре воду ей под хвост, как поступал всегда, потому что был хулиганом, так считала Ангелочек; Серая с укоризной посмотрела на присутствующих, мол, видите, на что это похоже? Манчи успел заметить под ригой что-то никелированное.

– Ты уже на велосипеде?! – спросил он. – Наконец-то! А то я подумал, что пешком прискакал.

Манчи извлёк на свет велосипед и стал критически его рассматривать.

– Ты уже умеешь ездить… – не то спросила, не то удивилась Лейда. А у Манчи к велосипеду, как, впрочем, и у всех парней в Звенинога интерес повышенный. В это сложное время велосипед не всем был доступен, тем более что их всюду изъяли, но не везде вернули обратно. В своё время Алфред «разорился» для Манчи и Хуго, подарил им велосипеды, но их конфисковали для военных нужд. Отсюда и интерес Манчи к велосипеду.

– Твой теперь? – спросил Манчи со скрытой завистью.

Король вспомнил, как они с Манчи вдвоём ходили на пастбище: жаворонки, цветы, зелень, лазурь над ними, назойливые слепни; Манчи пытался объяснить юному принцу смысл борьбы, увиденной Королём случайно ночью «во сне», и совершенно честно попробовал растолковать, что это такое, когда борешься с девушкой в сене. – Его Величество ничего не понял: боролся с девушкой, а зачем?

Конечно, обидно было Манчи. Где теперь ему взять новый велосипед? Он же ещё молод, немного озорной, ну и что? Чуть-чуть лодырь, как считает Ангелочек, так он же не ждёт в наследство хутор Сааре, такое только Хромоножке снится, потому что, по мнению Манчи, все хромоножки злые и интриганки. Манчи тоже хотелось получить обратно свой велосипед, и Король понимал, что он добрый человек, на него даже Серая не обижается, когда он ей под хвост воду выплёскивает.

– Мой, – признался Король и решил соврать: – Алфред твой тоже найдёт, я слышал, он Хелли об этом говорил.

– Разве найдёшь? – ответил Манчи безразлично, но Королю показалось, что своим враньём он ему угодил, Манчи поверил, а как теперь с этим быть?

Король услышал какое-то шипение за спиной – Юхан свистел свою мелодию. А ведь он только что рубил старые яблони в саду.

– Сосны сухой там было вроде больше… – Юхан посматривал придирчиво на то единственное, что достойно серьёзного человека, – на воз с древесиной. – Справа будто бы, на опушке, где наш лес граничит с Участком Рёбра… Должен быть сушняк, сосна.

Дед рассуждал вроде бы сам с собой. Манчи переключился с велосипеда на дела в их лесу. Король поспешил увезти под ригу летательный аппарат. Тут все услышали с крыльца дома команду Ангелочка готовиться в баню. Юхан с Манчи взялись разгружать воз, Его Величество отправился к женщинам и очень обиделся, когда Коротконожка не соизволила поздороваться с Марви, которая – подхалимка из подхалимок! – «сидела» у печи на пне и «листала»… Священное писание, то есть Библию.

По-домашнему ударили настенные часы с нарисованными на циферблате красными яблоками, к одной гире привязан довесок – старый амбарный ключ, видать, плохо стала тянуть гиря.

Ангелочек приготовила бельё, полотенца, простыни. Весь дом наполнился запахом свежеиспечённого хлеба и сепика[11]11
  Сепик – хлебец из ячменной муки.


[Закрыть].

Со скрипом открылась входная дверь, вошёл без стука Эйнар с Ребра, проговорил скороговоркой, ни к кому не обращаясь:

– Я после всех подскочу, попарюсь, а ты, Манчита, всё таращишься-заливаешься? – и засмеялся своим «нежным» голосом. – А ведь удачно у меня вышло, да? Манчита… Твой будущий муж – Манчи, значит, ты – Манчита. Как в Испании. Он – Иммануэль, а она – Иммануэлиха.

Не прощаясь, он хлопнул дверью и был таков.

Манчита-Иммануэлиха с опозданием заморгала детскими глазками и залилась в долгом смехе. Смейся не смейся, но если тебе дали прозвище, то на всю жизнь, и быть тебе теперь Манчитой, как по приговору. Обижаться нет нужды. Манчита – это всё же благозвучнее, чем, скажем, Коротконожка, хотя, что и говорить, росточком она не вышла.

Теперь Король догадался, кто такая Коротконожка, Манчита, – невеста Манчи, он на ней женится, на Лейде с хутора Пости (почтовый). Король знал этот хутор, он стоял у самой омнибусной дороги в деревне Кангруспина. Король догадался, что Манчи уже тогда бегал туда через пастбище прямиком, когда растолковывал ему суть борьбы в сене, а Король не разобрался, ведь прямо за пастбищем, через осинник, и стоит хутор Пости. Наверное, Манчи тогда в сене с Лейдой и боролся… Король попытался теперь вдогонку вспомнить, в чём заключается принцип борьбы, ведь Манчи ему объяснял, но не мог – столько времени прошло.

А где же Сесси? Король высматривал её, дожидался, думал поначалу, что она, наверное, где-нибудь в деревне, что к бане придёт. Но её всё не было, тогда он спросил у Ангелочка.

– Эта вертихвостка на Ару, где же ещё, – ответила она.

В ответе Ангелочка послышалось недовольство. Однако же она не стала более ни о чём говорить. С Королём-то никто особенно не считался, во всяком случае, в подробные отчёты не пускались. Король же сообразил, вспомнив, как Манчи дразнил Сесси и Антса женихом да невестой, что, наверное, Антс Аруский женился на Сесси.

А Марви? Сколько можно сидеть на пне у печи? Да ещё с Библией, в которой ничего не смыслишь. Однако что же ей делать? Все пошли в баню, а с Марви в баню Король и мысленно пойти застеснялся. И Ангелочек с ним не пошла, а взяла Манчиту. Король парился с дедом и Манчи, и он им показал… бабушкин класс! Они у него кряхтели и охали, наконец сползли с полки – слабаки.

После бани собрались в большой кухне за огромным столом, пришёл и Эйнар, попарившись после всех. Ангелочек поручила Манчите накрывать на стол, сама чем-то занялась в комнате Хуго и Мелинды, последняя отсутствовала в Праакли у своей матери. Мужчины расселись за столом и выжидательно следили за манипуляциями Манчиты, которая бегала от плиты к столу, от стола в чулан: поставила огромное блюдо с варёной картошкой в мундире, принесла глиняный сосуд с солёной салакой, без которой для Юхана не существовала никакая еда. Салака и Юхан, они контактировали уже с утра: и за завтраком, и за обедом, и за ужином, можно сказать, что салака его единственная пища. Хлеб собственной выпечки Лейда нарезала, соус перелила в эмалированную миску, а мужики сидели, глотали слюнки, вилки держали в руках, ждали; за дверью заскребли, и Лейда-Манчита, пробегая мимо, впустила Вилку, которая деликатно уселась в стороне, забавно стуча хвостом об пол.

Королю представлялось, что и Марви помогает Манчите, и как она была очаровательна! Как мило развевались её локоны на бегу, какой лёгкой была её поступь, как раскраснелось личико.

Все ждали. Дед нервно постукивал по столу своим ножом – он признавал только свой складной нож. Дед смотрел хмуро, можно было подумать, что он чем-то недоволен. Но он всегда смотрел хмуро, когда доволен – тоже. Он смотрел сейчас на картофелину, которую облюбовал, чтобы воткнуть в неё нож. Но Ангелочка всё нет да нет. Из комнаты Хуго слышалась какая-то её возня, что-то гремело, о чём-то она сама с собой говорила. Наконец дед окликнул её.

– Сейчас, сейчас приду…

Все продолжали ждать. Эйнар начал рассказывать страшную историю, как на Большой Земле, в Тартуском округе, где-то на хуторе, мать доила корову, а сын задушил её ремнём, потом вместе с женой они перетащили её на чердак и привязали к стропиле, затем заявили в полицию. Все словно застыли за столом, Лейда разинула рот и воскликнула:

– Иссанд Юмаль![12]12
  Господи боже! (эст.)


[Закрыть]

Эйнару понравилось, что он овладел всеобщим вниманием и продолжал рассказывать, что убили эту женщину за то, что она хотела аннулировать завещание своего покойного мужа, по которому хутор после его смерти перешёл к старшему сыну, но при условии, что он до конца жизни станет содержать мать и до совершеннолетия брата и сестрёнку. А он к детям относился плохо, даже жестоко, за это мать и хотела попросить суд аннулировать завещание, тем более что молодого человека знали как выпивоху и драчуна. Приговорили его к смерти через повешение, а его жену к каторжным работам пожизненно. Вот какая страшная история.

– Иссанд Юмаль! – воскликнула опять Манчита.

– Скоро ты там?! – закричал дед в соседнюю комнату, ему надоело пялиться на облюбованную картофелину.

– Сейчас приду, – послышался голос Ангелочка из комнаты Хуго.

Дед с вожделением поглядывал на соус с салакой. Салака, конечно, достойная еда, настоящая крестьянская еда, но более всего обожает Юхан макать хлеб в её рассол; в рассол нарезан репчатый лук, чёрный перец… с горячей картошкой-то… Эйнар завёл новый рассказ о том, как в Тарту на улице Роози жила тридцативосьмилетняя вдова, владелица двухэтажного дома, звали её Елена. Она познакомилась с Июлюсом, влюбилась, и тот обещал жениться. Он сделал ей кое-какие практические предложения, проявляя опыт в житейских вопросах, и Елена продала дом за четыре тысячи крон. Три тысячи взял жених, чтобы подыскать дом подешевле, но исчез, и его не видели до тех пор, пока не задержала полиция. При нём оказалось только четыреста крон.