Текст книги "Тайна рукописного Корана"

Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Тогда они убьют тебя и меня!

– Ну нет, тебя-то я им убить не дам!

Хасан из Амузги заметил, как из-за камня слева сначала показалось дуло винтовки, затем рука и голова… Этого мгновенья было достаточно для Хасана: он выстрелил из винтовки, что носил всегда на плече вниз стволом, и человек за камнем исчез.

– Ой, как страшно!.. Ты убил его?

– Думаю, нет. Я хотел выбить оружие из его рук. Скажешь, убей их – я убью. Можешь мне такое сказать? Ты слышишь меня, Муумина? Где ты?

– Я здесь.

– Не отходи далеко. Сдается мне, что их увлекла не твоя красота… Такие не пощадят…

– Тогда убей их!

– Они куймурцы?

– Нет, это чужие.

– Вот что, Муумина, подойди-ка поближе ко мне. Да не бойся, я не кусаюсь. Дело осложняется.

– Ну, подошла…

– Да ближе! Вот так. Ты стрелять умеешь?

– Разве девушки стреляют? – удивилась она.

– Что ж тут мудреного… – Он протянул ей наган и показал, как с ним следует обращаться.

– Зачем это мне?.. – Великое любопытство охватило девушку.

В душе Муумина удивлялась себе: как это она может довериться чужому человеку… Всегда настороженная и робкая, вдруг так разговорилась с незнакомцем, словно знает его всю жизнь…

– Боюсь, что сегодня тебе моя наука пригодится, – сказал Хасан.

– А куда я должна стрелять?

– На сей раз все равно. Иди на свое место и оттуда стреляй, только смотри в меня не попади…

– Зачем все это?

– Пусть они думают, что я не один, что ко мне подоспела подмога. Ну, стреляй!

– Ой, не могу… – Муумина закрыла глаза и, отвернувшись, нажала на курок. Грянул выстрел, за ним следом выстрелил и Хасан из Амузги.

Ему не хочется брать грех на душу – убивать этих людей. Он не знает, кто они и какие цели преследуют, но не защитить девушку Хасан не может…

– И ни чуточки не страшно, – проговорила тем временем Муумина.

– Только глаза не закрывай. Когда стреляешь, надо смотреть, куда целишься…

– А я в небо целилась… Ты мое имя знаешь, а своего мне не сказал…

– Скажу, скажу… Погоди. Мы, кажется, не испугали их. Они подбираются поближе. Ты смотри, не уходи никуда с этого места. Я сейчас поговорю с ними на другом языке.

Хасан из Амузги рывком бросился за ствол орехового дерева. Раздалось сразу два выстрела. Хасан выбежал из укрытия. Еще два выстрела, и он скатился с невысокого обрыва. Муумина вскрикнула от страха за него. Она, боясь шевельнуться, следила, что же будет дальше. Те двое подошли к лежащему ничком ее спасителю, и в этот самый миг произошло невероятное: он вдруг вскочил, ударом кулака отбросил одного, а другого подмял под себя, вырвал оружие и крикнул:

– Если сдвинетесь с места, пристрелю как куропаток, опьяненные ослиным молоком! Коли хотите, чтобы ваши матери не плакали, убирайтесь отсюда… Я не стану стрелять вам в спины…

– Ты ее брат? – с дрожью в голосе спросил один из них. Это был Аждар.

– Эх вы! Храбрецы! Нашли беззащитную девушку и обрадовались, негодяи! Кто вы и зачем здесь? Не пожалеть бы мне, что отпущу вас!..

– С твоей стороны это будет очень благородно. Мы уйдем… А кто мы? Просто приехали вчера сюда на базар… Собрались обратно уехать, да вот шайтан попутал…

– Ну, я вижу, правды от вас не жди. Так и быть, на сей раз прощаю. Идите своей дорогой и забирайте оружие…

Они не заставили повторять предложение и скрылись с глаз. Испуганная Муумина только после этого вышла из укрытия и подбежала к Хасану.

– Ой, как я испугалась! – воскликнула она.

– Чего же?

– Я подумала, они тебя убили.

– А ты не хотела бы, чтоб меня убили?

– Конечно! Ты не такой, как они, ты хороший. Я молилась за тебя, хотя ты даже имени своего мне не назвал…

– Меня зовут Хасан сын Ибадага из Амузги.

– Знаешь, Хасан, мне кажется, это они убили тех, что у башни… – высказала догадку Муумина и запнулась.

– Кого? Я тебя спрашиваю, Муумина! Ты сама их тогда видела?

– Нет, но в ауле все говорили, – поправилась она, вспомнив, что ведь отец не велел ей ничего рассказывать людям.

– Их похоронили?

– Да! Ой, как же я заговорилась и совсем позабыла об овцах! Где их теперь найти…

– А много у тебя овец, пастушка?

– Три барашка и один козел.

– Не богато, но мы их разыщем. А я позабыл о своем друге.

– Разве с тобой еще кто-нибудь был?

– Да, мой верный конь! – И Хасан, заложив пальцы в рот, протяжно свистнул, на что его лошадь тотчас ответила ржанием и примчалась к хозяину.

Добрый у Хасана из Амузги конь, и красавец. Хасан нашел его беспомощным жеребенком, отбившимся от табуна в Волчьем ущелье, и спас от волков, которые готовы были растерзать его, – одного волка кинжалом заколол, а другого руками задушил. Жеребенок был похож на белое облако. Хасан выходил его, и вот каким он теперь стал красавцем. Многие смотрели на коня с завистью, хвалили. Даже слепой, говорят, как-то воскликнул: «Вы посмотрите на его ноги, какие они стройные. А вглядитесь в глаза! Как они горят!..» – «Да, но ты же слепой, – ответили ему, – откуда все знаешь?» – «Разве надо видеть, чтобы знать, что у хорошего коня, как и у прекрасной девушки, глаза должны быть как звезды, а ноги стройными?»

Не однажды пытались угнать этого коня, но то он сам спасался от конокрадов, то Хасан из Амузги спасал его.

Одному отъявленному конокраду из аула Кадар как-то раз удалось увести коня. Хасан услышал топот копыт за воротами и понял, что произошла беда. Он в ярости вскочил: что делать? Попросил у соседа лошадь и помчался за конокрадом. И, конечно, он думать не думал, что сможет на соседской кляче догнать своего лихого скакуна. Не радость, скорее обида обожгла сердце Хасана, когда он почти поравнялся с вором.

– Ты что же это, олух, делаешь?! Позоришь моего коня! – с досадой вскричал Хасан. – Почеши его между ушами да похлопай ласково по шее, не видишь разве, на какой кляче я тебя догоняю!

Конокрад послушался совета хозяина, и конь под ним ускакал, как ветер в поле, а Хасан из Амузги гордо смотрел вслед. Но недолгой была радость конокрада. Конь услышал зов хозяина, остановился, поднялся на дыбы, сбросил седока и вернулся. Подъехал Хасан из Амузги к вору и сказал:

– Помни на будущее – орел мух не ловит.

– Ой, белый конь! Какой он красивый! – залюбовалась Муумина.

– Очень заметный, но ничего. Он меня не раз выручал, верный друг. Пошли теперь поищем твоих рогатых, и я провожу тебя домой. Кто твои родители?

– Мать давно умерла, а отец у меня слепой. Возможно, ты слышал о нем. Слепым Ливиндом его называют.

– К сожалению, не слыхал.

– Да, конечно. У бедного слава до порога.

– Больше никого у тебя нет?

– Нет.

Они надолго умолкли. Муумина все искала глазами овец.

А овцы спрятались в тени деревьев у опушки леса. Три барашка курдючной породы, козел со сверлообразными, скрещенными на макушке рогами и пятнистый, кудрявый ягненочек. Козел очень гордый, все норовит не подчиниться Муумине, будто хочет сказать: вот не было б тебя, я этих твоих овец отвел бы прямо в пасть волку.

Девушка погнала свою маленькую отару перед собой. Хасан из Амузги вспомнил некогда сказанные матерью слова: «Доброму и ветер приносит любовь».

– Правда, страшный козел? – спросила Муумина. И, не дожидаясь ответа, показала: – Вон наш дом! Видишь, тот с покосившейся крышей?

– Не хочешь, чтобы я проводил тебя? – Идти и говорить с девушкой доставляло Хасану большую радость.

– Ты на белом коне, поэтому лучше не надо…

– Чем тебя отпугивает белый конь?

– Сказка такая есть… Меня из-за нее с самого детства дразнят: будто джигит ко мне приедет, на белом коне…

– Ах вон что! Ты не хочешь, чтобы этим сказочным джигитом оказался именно я? – заглядывая ей в глаза, с улыбкой спросил Хасан из Амузги.

– Я этого не сказала… – зарделась Муумина.

– Так и быть, не стану тебя смущать. Сейчас я уеду, но, если с тобой случится беда, кликни: Хасан из Амузги! Договорились?

– И ты окажешься рядом?

– Тотчас же! – Хасан сказал это очень твердо и с нежностью посмотрел на нее. – Мне так хотелось бы подарить тебе что-нибудь на память, да жаль, нет со мной ничего… Вот, может, этот нож? – и он отвязал от ремня нож, вложенный в расписные кожаные ножны.

– Спасибо! Но… зачем он мне?

– Это не совсем простой нож, Муумина. Вот, смотри, – Хасан вскинул руку и метнул нож. Тот вонзился в ствол дерева, совсем рядом с девушкой.

– Ой, как ловко! – воскликнула Муумина, взяла нож и сама бросила, но неудачно… – У меня не получается, – с досадой проговорила она.

– А ты тренируйся, и обязательно получится. Это тебе не помешает в нашей суровой жизни.

– Я буду стараться!

– Ну, счастливо оставаться.

– В добрый час! – Муумина помолчала и тихо добавила: – Хасан из Амузги, я жду тебя.

Обдав лаской уже оказавшегося в седле всадника, она повернулась и пошла к аулу.

Хасан из Амузги глянул ей вслед и подстегнул коня, и тот рванул, будто и ему передалось счастье седока.

А за спиной всадника раздались голоса выскочивших из подворотен аульских ребятишек:

– Белый всадник! Белый всадник, Муумина, ты видишь?..

Но девушка ничего не слышала. Улыбаясь чему-то своему, она бежала домой. Вот и сбылось: объявился всадник мечты, белый всадник из сказки.

Радость вьет гнездо

Весть о белом всаднике долетела до сакли слепого Ливинда раньше, чем успела вернуться его дочь Муумина.

Ливинд был дома, у него сидели трое почетных стариков, среди которых был и Ника-Шапи, тот самый, что умел читать коран. Ливинд уже однажды воздал ему хвалу у мечети. Старики пришли с надеждой узнать еще что-нибудь мудрое из корана.

Для горца все книги, написанные по-арабски, едины, все они кораны, а значит, святые. Так уж заведено считать, что коран писался святыми. Потому-то горец, извечно относился к корану с особым почтением и трепетом. И брал он его в руки, славя аллаха, милостивого и милосердного…

Ника-Шапи взял коран, развернул его наугад и, приблизив к глазам, стал читать: «Жизнь – что мельница, вертится, как жернов, и дробится, как зерно».

И не успели слушатели уразуметь смысл услышанного, как до слуха слепою Ливинда долетели слова: «Белый всадник приехал к Муумине! Белый всадник!»

– Слышите? – встрепенулся Ливинд. – Про белого всадника говорят!

– Опять, наверное, поддразнивают Муумину.

– А вдруг правда, сбылась моя мечта! – слепой Ливинд поднялся и повел за собой гостей на балкон. – Вы не видите его?

– Кого?

– Как кого? Белого всадника!

– Успокойся, почтенный Ливинд. Никого нет. Только дети приплясывают и что то кричат.

– А где Муумина?

– Вот она, только что вошла во двор и пригнала овец.

– Муумина! – крикнул Ливинд.

– Я здесь, отец!

– Иди сюда, дочь моя, иди скорее.

Муумина как на крыльях взлетела по лестнице, поклонилась почтенным людям и, в счастливом своем возбуждении, прильнула к отцу.

– Это правда, дочь моя? Правда? – обнимая ее, спросил слепой Ливинд.

– О чем ты, отец?

– Слыхала, белый всадник к тебе приехал?

– Да, отец!..

– Вот видите!.. Я же говорил, я же всегда говорил, что он явится!..

– Неужели сбылось?! Вот ведь чудо какое! – в один голос заудивлялись гости.

– Я же говорил, он обязательно должен был явиться к моей Муумине. Но где же он? Подведите меня к нему. Где он, доченька?

– Он уехал, отец. У него очень важные дела.

– Не захотел увидеть твоего слепого отца! – огорчился Ливинд. Ведь в придуманной им сказке белый всадник одним взмахом руки делает зрячим слепого…

– Нет, нет! Это я не велела ему провожать меня до дому!

– Почему же, дочь моя? Постыдилась нашей бедности?

– Просто мне не хотелось, чтобы аульчане его видели. И без того меня все дразнят.

– Наоборот, ты должна была привести его к нам. Пусть бы люди видели. Ты же счастлива?

– Да, отец.

– Каков он из себя, дочь моя. Что ты молчишь? Хотя ладно, молчи. Я и без слов понимаю, что он, должно быть, настоящий джигит.

– Уезжая, он просил, если со мной что-нибудь случится, позвать его. Сказал, тотчас прискачет.

– Так и сказал?

– Да, отец! – Лицо Муумины светилось счастьем.

– Великое тебе спасибо, всемилостивейший аллах, ты внял моим мольбам. Слышите, люди, я счастлив радостью моей дочери! Она ведь достойна…

– Да благословит их аллах! – сказал за всех Ника-Шапи. – У нас нет слов для выражения радости и удивления. Мы покинем тебя, почтенный Ливинд, время молиться. Да смилостивится и над нами всемогущий аллах!

– Молитесь, правоверные, молитесь. Аллах милостив, он даст всем нам избавление от нищеты и невежества. Над моей саклей засияло солнце, пусть это тепло согреет и всех вас.

– Благодарим тебя! Благодарим!..

Старики удалились, радуясь и завидуя слепому Ливинду. В пути они поговорили между собой, высказали удивление, почему это вдруг аллах из всех сельчан избрал именно Ливинда. Может, и правда в образе Ливинда аулу явился посланник самого аллаха на земле. Так или иначе, по мнению старцев, Ливинд достоин такого счастья, он предан вере, любит людей, прожил трудную жизнь, полную лишений. А сколько несчастий было в его роду!.. Слава аллаху, хоть теперь дождался… Однако в коране говорится, что счастье ждет правоверного на том свете. А тот, кто испытал счастье и радость, довольство и изобилие на этом свете, после смерти не найдет себе покоя. Как все это понять? Тут явно что-то не так, но разобраться трудно, а потому старцы решили, что им лучше не углубляться в эти вопросы, чтобы, чего доброго, не возмутить аллаха своими сомнениями, тем более что ведь он соизволил обратить свое око на их заброшенный аул с семью минаретами, вонзившимися в небо как руки просящего подаяние…

Муумина тем временем рассказала отцу все, что с ней произошло: как джигит, которого звали Хасан из Амузги, спас ее от плохих людей и какой он хороший, добрый, красивый. Рассказала и о том, что улыбка у него такая, будто луна в ясном небе светится. А слепой Ливинд слушал ее и думал, что, выходит, не все из предсказанного им сбылось и этот белый всадник вовсе не принц! Только одно смущало Ливинда, как это белый всадник тотчас окажется там, куда его позовет Муумина? Тогда, может, он не обыкновенный человек, а сказочный. Но как бы там ни было, слепой Ливинд радовался, потому что радостью звенела его любимая дочь.

Глава четвертая

Братья по вере

Под натиском хорошо вооруженной и многочисленной банды имама из Гоцо и поддерживаемых англичанами воинских частей полковника Бичерахова советская власть пала. И не только в городах Дербенте, Петровске и Темир-Хан-Шуре, но и в других населенных пунктах, в больших аулах. Краскомы на пароходах отступали в Астрахань, а те, кто остались на местах, ушли в подполье. Некоторых расстреливали на дорогах без суда и следствия. Наступило время хаоса и неразберихи. В лесах множились отряды грабителей и насильников. Трудно было пройти-проехать где бы то ни было. Разного рода дозорные, часовые, а чаще попросту бандиты могли выйти навстречу из-за любой скалы или куста… Бичераховцы грабили и жгли аулы, вешали людей.

Горцы разводили руками: не конец ли света настал? Они еще усерднее молились, а кладбище тем временем росло. Болезни и голод уносили многих людей. Каждый новый правитель объявлял мобилизацию и насильно вербовал в аулах горцев… Жизнь сделалась невыносимой, и в этих неимоверно тяжелых условиях в душах людей стали давать всходы зерна добра и свободы, что заронили в них большевики. А последним в эту пору было и трудно и легко. Трудно потому, что враги поклялись каленым железом выжечь в горах большевизм, а легко потому, что горцы за каких-нибудь несколько месяцев советской власти поняли, глубоко почувствовали, что это единственно справедливая власть. И комиссары готовили жителей гор к борьбе, собирали отряды и полки, вооружали их, обучали ведению боя.

Нежданно-негаданно в это время на Дагестан нагрянула еще одна беда. Сюда, через хребет от Закаталы, двинулись экспедиционные войска турецких эмиссаров, с так называемым божьим словом к горцам, с лженамерением избавить их от ига иноверцев…

Саид Хелли-Пенжи на пути к своей старой тетке доехал до аула Киша. Был базарный день.

Восточный базар тех дней выглядел не совсем обычно. Торговля шла только в обмен или на золото. Ко всякого рода бумажным «деникинкам», «врангелевкам» и банкнотам так называемого Горского правительства доверия в народе не было…

Раны Саида оказались легче, чем ему поначалу представлялось. Одна уже совсем зарубцевалась…

Въехав на базар, Саид Хелли-Пенжи спешился. Едва он успел привязать коня и решил купить тетке гостинец, как в тот же миг все вокруг всполошились – турки устроили облаву. Оказывается, минувшей ночью они недосчитались своего каймакама – офицера, исполняющего обязанности начальника района. Его нашли с перерезанным горлом в доме одной горянки, муж которой был комиссаром. Женщины в сакле не оказалось, и поиски ни к чему не привели. Турецкий офицер Ибрахим-бей объявил аульчанам, что, если, мол, не выдадут убийцу, он сожжет дотла весь аул и весь запас хлеба и расстреляет десять человек из жителей.

– Мы пришли сюда, – сказал он, – чтобы помочь своим единоверцам в борьбе с гяурами, а вы платите нам черной неблагодарностью, убиваете из-за угла наших людей. Или выдайте убийцу, или через десять минут мы приведем в исполнение свою угрозу!..

Ибрахим-бей достал серебряные карманные часы с длинной цепочкой и стал ждать. Люди молча переглядывались: что же будет?.. И вдруг на крыше близлежащей сакли появилась женщина в черном платье и белой накидке. Окружающих не столько удивило само ее появление, как то, что в обеих руках горянка держала револьверы. Увидев ее, Ибрахим-бей покачнулся и упал с камня, на котором стоял. Люди ахнули, подумали, он убит. Но турок поднялся, отряхнулся. Лицо его от стыда за свою поруганную честь, – свалился, как последний трус, от страха, – все пылало огнем.

– Эй ты, суконная феска, – крикнула женщина, – это я зарезала вчера ночью вашего офицера. Он молил меня о ласке, и я «обняла» его… Может, и тебе хочется изведать ласку жены комиссара? Я жду тебя!..

– Чего вы онемели, стреляйте! – приказал турок своим ошеломленным аскерам и сам, спрятавшись за камни, выхватил пистолет из кобуры.

Раздались выстрелы. Горянка быстро метнулась за дымоход и тоже стала стрелять. Толпа на базаре шарахнулась. Саид бросился ловить сорвавшегося от испуга с привязи своего черного скакуна. Но тут вдруг к ногам его снопом свалился турецкий аскер, сраженный пулей горянки. Еще трое были ранены. Конь устремился под навес той самой сакли, с которой на зависть всем метко отстреливалась мужественная горянка. Саид Хелли-Пенжи был восхищен смелостью женщины и даже подумал: смог ли бы он вот так же повести себя? И не ответил на свой вопрос.

– Убирайтесь-ка вы лучше к своему султану «аллахичун-ватаничун», – поддразнивала аскеров отважная горянка, а турки тем временем все ближе подбирались к ней. Раздалось еще несколько выстрелов, и горянка на них уже не отвечала. «Наверное, они убили ее?» – подумал Саид Хелли-Пенжи, бежавший к своему ошалевшему коню. Но не успел еще он поймать коня за уздечку, как из подворотни выскочила горянка, схватила коня, легко вскочила в седло и быстрее ветра умчалась из аула.

– Эй ты, это мой конь! Остановись! – кричал ей вслед Саид Хелли-Пенжи, но было поздно. – Проклятье!

Он выхватил наган и стал стрелять в ту сторону, куда унесся конь с горянкой, но тщетно. Саид взревел от злости. Куда девалось восхищение смелостью женщины. Он подлетел к Ибрахим-бею и крикнул:

– Дайте мне коня, я догоню ее!

– Убирайся вон! Пока цел!

– Дайте коня, прошу вас, она угнала моего, и я доставлю ее к вам.

– Уже не догонишь, – с досадой махнул рукой Ибрахим-бей и, подозвав адъютанта, приказал сжечь все хлеба на току и на полях.

Сделав свое черное дело, похоронив убитых аскеров, чуть поредевшая в стычках сотня Ибрахим-бея двинулась к Усиша.

– Ты пойдешь с нами! – сказал турок Саиду Хелли-Пенжи.

– Сейчас не могу. – Саид изъяснялся с ним на смешанном языке – несколько слов из кумыкского, несколько из азербайджанского языка, но турок хорошо его понимал. – Мне надо навестить свою больную тетку, господин офицер. Прошу вас, уважаемый…

– Пойдешь с нами, говорю я тебе! – тоном, не терпящим возражений, повторил Ибрахим-бей.

– Зачем я вам нужен?

– Будешь нашим проводником и переводчиком. К тетке мы тебя отправим, когда завершим свою миссию. А пока скажи, кто ты?

– Я правоверный мусульманин…

– Мусульмане, как видишь, теперь разные.

– Да, твоя правда, – кивнул Саид, идя рядом с конем Ибрахим-бея. – Я готов служить вашему знамени, но…

– Никаких «но»! И поклянись на коране служить нам верой и правдой, не то…

– Но господин паша…

– Я все сказал.

– Тогда дайте мне коня, как же я могу служить вам, вы верхом, а я пеший. Я ведь отчасти благодаря вам потерял своего коня. Конный пешему не друг…

– И мой конь что-то захромал. Проклятый кузнец в Киша, видно, загнал гвоздь в мясо!.. – в сердцах проговорил Ибрахим-бей. – Люди здесь позабыли аллаха… И тебе я тоже не поверю, пока не поклянешься!..

И Саид Хелли-Пенжи поклялся на коране, услужливо поданном ему адъютантом юзбаши.[10]10
  Юзбаши – сотник (тюрк.).


[Закрыть] После этого ему дали коня, надели и феску.

– Чем ты до сих пор занимался? – спросил Ибрахим-бей.

– Добро искал.

– Где?

– В Большом ореховом лесу.

– Выходит, лесной брат? Ну и что ж, нашел добро?

– Ничего я не нашел, кроме этих ран! – Саид показал свои руки. – Авось с вами найду. Не здесь, так, может, в Турции.

Забыл, видно, горец завет предков: умри, но родной земли не покидай!

– Мы прибыли сюда по воле аллаха, хотели помочь вам…

– Да воссияет на земле и на небе слава аллаха! – согнувшись в учтивом поклоне, проговорил Саид, а про себя подумал: «Хорошо бы войти к ним в доверие, – и может, правда заберут меня с собой…»

– За годы владычества в Дагестане русские, с тех пор как пал могущественный трон третьего имама, вышибли из горцев всякое благоразумие. Но аллах велик, и с его помощью мы вернем вас под небо единоверия! Ты согласен со мной?

– Я молюсь за это! – ответил Саид Хелли-Пенжи.

– Хорошо ли ты знаешь здешние дороги?

– Любое четвероногое животное могло бы мне позавидовать!..

– Тем лучше. В таком случае ты прямиком поведешь нас к нашему кунаку, который ждет нас у предгорья…

– Хоть к самому дьяволу, моя тропа слилась с твоей, дорогой Ибрахим-бей, и я обнаруживаю в себе, что рад этому.

– А ты языкастый! Не знаю только, к добру это или нет?..

– Языкаст, да неудачник.

– С нами познаешь удачу.

«Поживем, увидим», – подумал про себя Саид Хелли-Пенжи.

– А знаешь ли ты нашего кунака, хозяина талгинских владений?

– Кто на плоскости не знает этого дьявола в облике человека. Кому неведом этот набитый соломой мешок, этот хромой бес. Этот…

– Ну хватит, хватит! Ха-ха-ха, я вижу, он тебе крепко прищемил хвост! Ха-ха-ха!

– Хитер и коварен ваш кунак.

– Это не порок. Хитрость – лучшее оружие, утверждает наш пророк.

– На нем кровь моих лесных братьев. И меня он ловко обманул. Но я еще отомщу ему!

– Ну, ты брось! Знай, если хоть один волос упадет с его головы…

– А у него их и нет, волос-то. Лыс, как шайтан, и жирный, точно свинья. Я должен во что бы то ни стало отомстить ему!..

– Считай, что я предупредил тебя. После доброй драки люди становятся друзьями, и ты помиришься с ним.

– Волк лисе не друг.

– И все же тебе придется уступить.

– Посмотрим, – нехотя выговорил Саид Хелли-Пенжи, говорится же у горцев – на чьей арбе едешь, того и песню пой. – Видно, аллах мне вас послал. А я-то уж думал у своей старой тетки обрести хоть недолгий покой.

– Нет в этой жизни покоя. Покой в могиле! А туда мы еще успеем, не сегодня, так завтра будем там. Сейчас же поспешим к Исмаилу, он, наверно, заждался. Мы обещали ему еще на той неделе прибыть. Не знаешь, много ли у него людей?

– Не знаю! Знаю, что баранов много…

Вперед был выслан дозор из трех всадников: мало ли что может приключиться в этих проклятых горах…

Вступая в Дагестан, Ибрахим-бей был полон самых радужных надежд в отношении горцев, очень верил, что они встретят его с распростертыми объятьями. Он считал свою миссию очень почтенной для правоверного: шутка ли, ему поручено вернуть в лоно истинной веры заблудшие души некогда славных своей особой храбростью, воинственных горцев. Юзбаши готов был костьми лечь, чтобы оправдать оказанное ему доверие. Однако уверенность Ибрахим-бея в том, что удача дастся легко, очень скоро поколебалась в его душе. На деле все получалось не так, как он того ждал. И в мозгу уже не раз копошилась мысль: «И зачем мне все это нужно? Не лучше ли воротиться к себе домой…» Легко сказать, воротиться, а что он скажет тем, кто послал его сюда? Никто его не поймет. Вышвырнут из армии, и дело с концом. А как тогда жить? Он не мыслил себя вне армии.

Пароль – народ идет

Чем больше всякого рода иноземцы ожесточали людей, тем скорее множились ряды друзей большевиков. К комиссару Али-Баганду из Киша, обосновавшемуся в ауле Чишили, денно и нощно стекались горцы со всех концов. Они шли сюда пешие и конные. А после похода турок по горам и бичераховцев по плоскости поток и вовсе не прекращался… Но все эти люди в массе своей были безоружны.

Комиссар Али-Баганд со дня на день ждал оружия. Верный Хасан из Амузги не может подвести. Однако Али-Баганд тревожится, что долго нет никаких вестей от Хасана, не случилась ли беда, уж очень ненадежного он взял с собой спутника. Али-Баганд относился с большим недоверием к Саиду Хелли-Пенжи и предупреждал Хасана, чтобы в оба глаза следил за этим лесным братом. Но Хасан надеялся на него, как-то даже сказал: «Ведь Умар из Адага тоже некогда был абреком!» С тем они и уехали.

Людей в ауле Чишили накопилось уже видимо-невидимо. Размещали их в наскоро сплетенных из ветвей орешника шалашах и в отбитых у бичераховцев палатках. Начались затруднения с продовольствием, но острее всего ощущалась нехватка оружия…

Сложным был душевный настрой у Али-Баганда в эти тревожные дни. С одной стороны, он был счастлив – недавно полученная им бумага подтверждала, что он принят в члены партии большевиков. Это событие согревало его. Радовало и то, что горцы начали прозревать и вот идут в стан борцов за народное дело, идут к нему, как к своему человеку. И пароль для всех прибывающих один. На вопрос: «Кто идет?» – отвечают: «Народ идет». Народ идет! И это радость. Но есть на сердце Али-Баганда и печали. Одна – это та, что нет пока оружия, а без оружия, как бы ни были воинственны его сподвижники, не много навоюешь… Тревожится Али-Баганд и о своей жене Шахризат. Она осталась в ауле Киша, а там сейчас турки.

Но о жене он тревожился недолго. Словно услыхав его зов, она неожиданно появилась в Чишили. Прискакала на разгоряченном коне, как из сказки, и… рассказала обо всем, что с ней приключилось. Да, да, она была той самой горянкой, что так смело вступила в противоборство с турецким юзбаши Ибрахим-беем, а потом умчалась на коне Саида Хелли-Пенжи.

Али-Баганд не мог скрыть своего восхищения перед отвагой жены. Но комиссара заинтересовал не столько рассказ Шахризат, сколько конь, на котором она прискакала.

– Откуда у тебя эта лошадь? – спросил он.

– Не знаю, чья она, на мое счастье оказалась под рукой.

– А хозяин ее кто, Шахризат? Это очень важно, постарайся вспомнить.

– Стоял там один, в черном башлыке, со шрамом на лбу, он все что-то к туркам подбирался, – кажется, это его…

– Со шрамом на лбу, говоришь? Значит, я не ошибся, это конь Саида Хелли-Пенжи.

– Да пусть хоть самого шайтана. О нем ли сейчас надо говорить? Ты, похоже, не рад, что я вырвалась из этого ада? Может, уж пусть бы звери в фесках обесчестили и убили меня?

– Ну что ты говоришь! Конечно, я рад, что ты спаслась и теперь со мной! Просто, понимаешь, случилось то, чего я очень боялся…

– Что именно?

– Это конь того человека, который поехал с Хасаном из Амузги. Я послал их с важным заданием.

– Думаешь, он предал Хасана?

– Боюсь худшего.

– Но этого быть не может, чтоб не стало Хасана. Нет, нет!..

– И все же… Надо спешно что-то предпринять. А что?.. Позови-ка ко мне Умара из Адага! – приказал комиссар Али-Баганд своему младшему брату Муртузу-Али, который постоянно находился рядом с ним.

Муртуз-Али очень скоро вернулся с Умаром из Ада-га. Это – человек особой закваски. Сын знатного отца и бедной горянки – «чанка» называют таких, – он с раннего детства изведал много горя и несправедливости. А в юности с ним и вовсе случилось такое (расправился с сельским старшиной – обидчиком матери), что заставило его долгое время скрываться в лесу… Затем обстоятельства свели Умара из Адага с комиссаром Али-Багандом, и он навсегда связал свою жизнь с человеком, устремления и цели которого были во всем близки ему…

Прежде чем уединиться с Умаром, Али-Баганд попросил жену распорядиться всем, что связано с продовольствием: люди везли в Чишили хлеб, мясо и все, что могли собрать в аулах. Надо было организовать хранение продуктов.

Али-Баганд с братом и с Умаром из Адага обсуждали, что же произошло с Хасаном из Амузги и как им быть.

– Допустим, он не убит. Если так, то его либо арестовали, либо… Не знаю, что и подумать! – сказал Али-Баганд. – В общем, надо ехать, Умар. Муртуз-Али поедет с тобой.

– А как же с паролем?

– Пароль один. Вот газырь. Езжайте к Али-Шейху в Агач-аул. У него все разузнайте. Если же Хасан там не появлялся, отдайте Али-Шейху этот газырь, в нем есть записка, пусть он прочитает. Итак, на коней! Время не ждет. Турки близко, если они узнают, что мы собираем здесь силу и что большинство наших людей не вооружены, тотчас нагрянут и раздавят нас, как лягушек. Без оружия мы бессильны! Скачите. В добрый час!

Они обнялись. Муртуз-Али и Умар из Адага сели на коней и пустились в дорогу. А комиссар ушел на полигон, где он обучал новобранцев ведению боя.

– Саблей-то мы владеем, комиссар. Дай нам огнестрельное оружие, – просили люди. – Недаром ведь говорится: появилась винтовка – погиб Кёр-оглы.

– В руках у джигита и сабля оружие. В атаке конному лучше оружия не сыскать! – И Али-Баганд с ловкостью демонстрировал свое искусство: на скаку срубал и слева и справа воткнутые в землю жерди с надетыми на них папахами. – Э-эй, джигиты! – подзадоривал он. – Я же староват, а вы молодые, глаз у вас острый и рука быстрая. Померяемся силой. А ну ты, на гнедом, попробуй-ка поднять прямо с коня из двенадцати папах, что слетели с жердей, хотя бы четыре.

Тот помчался и на удивление всем, свесившись с седла на одну сторону, подобрал на скаку все папахи. Считай, сын оружейника из Харбука – уже джигит. А сколько еще таких…

Гости талгинского хутора

Хасан сын Ибадага из Амузги ехал в стан Исмаила, и не ведал он о том, что еще днем туда прибыл турецкий офицер Ибрахим-бей со своим отрядом аскеров. Не знал и того, что от роду коварный, неприветливый и очень грубый Исмаил, будто наизнанку вывернутый, встретил турка с необыкновенным радушием. Устроил в честь столь достопочтимого кунака пир, каких в округе давно не бывало. Ибрахим-бей для спокойствия выставил дозорных, повелев им каждые два часа сменяться и объезжать посты. К тому же был отдан приказ: из аула никого не выпускать и в него никого не впускать. А кто нарушит приказ – задержать и бросить в хлев крайней сакли, утром, мол, разберемся.