Текст книги "Восток, запад"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Элиот легко нашел аргументы, убедив Люси срочно продать дом, пусть даже потеряв в деньгах.

Как ни странно, мы подружились. Я всегда любил жару, а он влагу и тучи. Я носил усы а-ля Сапата[32]32
  Эмилиано Сапата (1879–1919) – лидер крестьянского восстания в Мексике, участник гражданской войны 1911–1917 гг.


[Закрыть] и волосы до плеч. Он ходил в твидовых костюмах и вельветовых куртках. Я любил передвижные театры[33]33
  В 1960-е г. передвижные театры славились пристрастием к пьесам острой политической направленности.


[Закрыть], диспуты о расовых отношениях и антивоенные митинги. Он тратил все выходные на деревенской охоте, лишая жизни птиц и зверей.

– Ничто так не поднимает мужской дух, – говорил он, пытаясь зазвать меня с собой. – Лишаешь жизни пернатого или мохнатого друга и тем самым вносишь скромный вклад в дело кормежки всего человечества. Класс да и только!

В 1970-м на следующий день после избрания Эдварда Хита[34]34
  Эдвард Хит – премьер-министр Великобритании 1970–1974 гг., лидер консерваторов, успешно завершивший программу вступления Великобритании в ЕЭС.


[Закрыть], когда газеты кричали: «Главой Кабинета стал бакалейщик!», Элиот дал в его честь званый обед, где среди гостей только я и ходил с кислой миной.

Кто знает, почему люди становятся друзьями? Одни одинаково машут рукой. Другие одинаково перевирают мелодию.

Но я точно знаю, почему подружились мы с Крейном. Нас сблизила добрая старая черная магия. Не конфеты, не любовь, а именно Темное Искусство. И если я теперь не в силах вычеркнуть из памяти имени Элиота Крейна, то, вероятно, лишь потому, что соблазны, которые свели его с ума, едва не погубили и меня.

Пентакли, иллюминаты, Махариши, Гэндальф… некромантия стала частью Zeitgeist[35]35
  Зд.: смысл существования (нем.).


[Закрыть], частью тайного языка в противотоке культуры. От Элиота я впервые узнал о секретах Великой пирамиды, о загадках Золотого сечения и о лабиринтах Спирали. Это он рассказал мне про месмеровское учение о животном магнетизме («Между небесными, земными и животными телами существует взаимная связь. Осуществляется эта связь посредством разлитой в универсуме, невероятно легкой жидкости. Она подчинена неким законам механики, нам до сих пор не известным»), он же рассказал о японском учении о четырех состояниях сознания: Мусин – состояние детской радости; Сисси, или Консуй-йотай – состояние транса или временной смерти; Саймин-йотай – состояние гипноза и Муген-но-Кё – когда душа способна покинуть живое тело и путешествовать в Скрытом мире. Он же, Элиот, открыл для меня и великих философов, по крайней мере их книги: Георгия Гурджиева, автора «Сказок Бильзебаба», ставшего учителем для Олдоса Хаксли, Кэтрин Мэнсфилд и Дж. Б. Пристли; раджу Раммохана Роя и его «Брахмана Самадхи», книгу, где раджа сделал смелую попытку соединить воедино индийскую и европейскую мысль.

С помощью Элиота я изучил нумерологию и хиромантию, усвоил индейское заклинание, обучающее полету. Узнал, как вызвать шайтана, Сатану, и какую нужно нарисовать фигуру, чтобы Зверь, отмеченный числом 666, не вышел из-под моей власти.

С краской стыда признаю, что у себя дома, в той части света, откуда и пришло слово «гуру», мне никогда не хватало времени заняться поисками, а здесь как-то само собой случилось так, что Элиот вошел в мою жизнь. Стал, как сказал бы англичанин, учителем мистики, или «груу», как спели бы в мантре.

Ах, читатель, я был плохой ученик. Я не освоил Мусин (не говоря уже о Муген-но-Кё), я ни разу не посмел вызвать демона и ни разу не рискнул прыгнуть со скалы, чтобы научиться летать, подобно последователю яки[36]36
  Зд.: под последователем индейцев яки имеется в виду К. Кастанеда.


[Закрыть].

Зато я остался жив.

Мы отрабатывали друг на друге технику гипноза. Однажды Элиот, решивший проверить продолжительность гипнотического эффекта, дал мне установку раздеться сразу, едва он произнесет вслух слово «бананы». В тот же вечер мы вместе с Малой и Люси отправились в клуб «Дингуоллз» потанцевать, где он ехидно и шепнул мне на ухо эту пакость. По телу побежали тяжелые, сонные волны, и, хотя я изо всех сил пытался сопротивляться, руки сами собой принялись снимать одежду. Когда они дошли до молнии на джинсах, нас вышвырнули на улицу.

– Знаете что, мальчики, – неодобрительно сказала Мала, глядя, как я, громко ругаясь и грозя ему страшной местью, одеваюсь на берегу канала, – может быть, вы пока что отправитесь спать вдвоем, а мы немного отдохнем от вас?

Этого ли он хотел? Нет. Возможно. Нет. Не знаю. Нет.

Какова была бы картинка, разоблачительный двойной портрет. Академик оккультных наук Элиот и я – человек, конечно, более прозаический – растворились в оккультной любви.

Этого ли он хотел тогда?

В тот год, когда мы познакомились, я был выбит из колеи и страдал от дисгармоничности в сферах личных. Кроме романа с Лаурой, меня терзали безответные вопросы, вроде того: где мой дом и кто я есть. Элиот, интуитивно подтолкнувший ко мне Малу, помог решить хотя бы один из них, за что я был искренне ему благодарен. Дом, как и ад, для нас создают люди. Мой дом создан Малой.

Не марсианка, но маврикийка, она вышла из семьи, покинувшей Индию во время негритянского исхода, который последовал за освобождением негров, и не знавшей рабства в течение восьми поколений. Родным языком Малы – а родилась она в маленькой деревушке севернее Порт-Луи, где главной достопримечательностью считался маленький храм Вишну, – был некогда бходжпурский диалект хинди, со временем окреолившийся настолько, что понимали его одни только жители Маврикия. Мала никогда не видела Индии, и потому детство мое, проведенное в Индии, мой дом, оставшийся в Индии, и сохраненная с нею связь добавляли мне в ее глазах некоего, немного глуповатого шарма, так что я для нее был только что не пришелец из Ксанаду[37]37
  Герой поэмы С. Т. Колриджа «Кубла Хан».


[Закрыть]. Ибо он на медовой росе взращен и райское пил молоко.

Мала, которая, по собственным ее словам, была «человеком науки», любила литературу и поощрительно относилась к моим попыткам писать. Она гордилась Бернарденом де Сент-Пьером[38]38
  Жак Анри Бернарден де Сент-Пьер (1737–1814) – профессор морали, писатель, уроженец Гавра, автор романа «Поль и Виргиния».


[Закрыть], называла Поля и Виргинию мавританскими Ромео и Джульеттой и заставила и меня тоже прочесть этот роман.

– Вдруг окажет на тебя влияние, – с надеждой сказала она.

Нещепетильная и практичная, как все врачи. Мала обладала обширными познаниями о внутренней природе человека, которым я, как и положено «человеку искусства», откровенно завидовал. Все знания об этом предмете, которые у меня были зыбкими и расплывчатыми, имели у нее твердую опору. А я находил себе опору в ней, хотя в разговоры и объяснения Мала вступала неохотно. А по ночам чувствовал поднимавшееся в ней изнутри тепло темных волн Индийского океана.

Единственное, что ее, кажется, раздражало, это моя дружба с Элиотом. Однажды, когда мы, уже упрочив наши отношения, проводили медовый месяц в Венеции, Мала позволила себе высказать недовольство вслух и даже произнесла целую речь.

– Все блажь и дурь, – заявила моя жена со всем своим научным презрением к Иррациональному. – Господи, что за индюк! Ну что он к тебе все липнет? Послушай, нет и не будет тебе от него ничего хорошего. Да кто он вообще такой? Англичанин пустоголовый, ноль без палочки. Ты понимаешь, о чем я, писатель-сахиб? Спасибо, конечно, за то, что познакомил и все такое прочее, но пора бы уже и оставить нас в покое.

– Валлиец, – изумленно пробормотал я. – Он валлиец.

– Неважно, – огрызнулась доктор (и по совместительству миссис) Хан. – Диагноз остается прежний.

Но я не мог обойтись без Элиота, в чьей голове хранился невероятный запас самых разнообразных «запретных знаний», которыми он великодушно делился и которые были тогда мне необходимы, чтобы наконец навести свой собственный мост между нездешним и здешним, соединить обе сущности и избавиться от неприкаянности. Тогда казалось, что, если собрать все магии, все способы тайной власти, можно найти единое знание, создать некое евро-индейское леванто-восточное учение, и мне отчаянно хотелось в это поверить.

Я мечтал обрести наконец с помощью Элиота «запретную самость». Внешний мир, с его цинизмом, его напалмом, где я не видел ни мудрости, ни доброты, был для меня пустыней. Вот я и решил научиться и тому, и другому в тех скрытых от поверхностного взгляда сферах, где суфисты расхаживают рука об руку вместе с великими адептами[39]39
  Зд.: алхимики, добывшие эликсир жизни или нашедшие краеугольный камень.


[Закрыть] и сияют великие истины.

Иными словами, то есть словами Элиота, я решил обрести гармонию.

Мала, как выяснилось, была права. Бедолага Элиот оказался не в состоянии помочь даже себе, не то что другим. Демоны в конце концов одолели его, вместе со всеми его Гурджиевыми, Успенскими, Кроули и Блаватскими, с его Дансейни и Лавкрафтами[40]40
  Философы-мистики XIX–XX вв.


[Закрыть]. Демоны согнали овец с его валлийских холмов и затмили разум.

Гармония? Невозможно себе представить какофонию, какую слушал Элиот. Пение ангелов Сведенборга мешалось с гимнами, мантрами, обертональными тибетскими песнопениями. Чей рассудок выдержит вавилонский галдеж, где мешаются споры теософов с конфуцианцами, богословов с розенкрейцерами. Где звенят восторженные призывы к Майтрее и гремят проклятия колдунов, обпившихся крови. Звучат трубный глас Апокалипсиса и голос Гитлера, поднявшего на знамя древний символ и назвавшего его в злобе своей или в невежестве свастикой.

Даже голос моего собственного, моего любимого раджи Раммохана Роя стал там лишь одним из голосов призраков, преследовавших в «Отдыхе Кроули» больного безумного человека.

Бамм!

Наконец наступила тишина. Requescat in расе[41]41
  Покойся с миром (лат.).


[Закрыть].

За те несколько часов, пока я снова добрался до Уэльса, брат Люси Билл успел не только вызвать полицию вместе с похоронной службой, но героически потрудиться в гостевой спальне, отскребая и отмывая со стен кровь и мозги. Люси, в легком летнем халате, сидела в кухне, потягивая джин, с видом спокойным до содрогания.

– Ты не просмотришь его бумаги и книги? – попросила она меня, и голос у нее при этом был тихий и нежный. – Одной мне не справиться. Он много занимался Глендоуром. Может быть, это кому-нибудь понадобится.

Почти неделю я исполнял печальную обязанность, разбираясь в неопубликованных записях и набросках, оставленных умершим другом. Мне казалось, будто в моей жизни перевернулась страница и открылась другая: Элиот оставил писательство как раз в тот момент, когда я сам решил им заняться. Честно говоря, порывшись в его бумагах, я понял, что он бросил писать примерно за год до своей смерти. Ничего я не нашел о Глендоуре, ничего вообще я там не нашел. Один сплошной бред.

Билл Эванс принес и поставил передо мной три картонные коробки из-под чайных упаковок, куда были сложены бумаги Элиота, исписанные от руки или отпечатанные на машинке. Сотни страниц безумной галиматьи и обрывки мыслей, разрозненных, лишенных единства, обрушились на меня, как оперетка без дирижера, полная непристойностей и протестов против Универсума. Я просмотрел десятки его блокнотов, читая бесконечные рассуждения о том, что люди, чье предназначение высоко и слава огромна, в конце концов обретают возможность менять свое будущее; или, наоборот, о горестной судьбе помраченных гениев, вынужденных гибнуть в страданиях по причине болезней или козней завистников, которые, однако, неизбежно получают признание после смерти, и тогда мир терзается запоздалым раскаянием. Печальное это было чтение.

Еще тяжелее оказалось читать о нас, о его друзьях. Заметки его в дневнике были либо исполнены злобой, либо представляли собой порнографические описания. Много раз он с гневом бранил меня и со страстью рисовал себе постельные сцены, в которых участвовала моя жена Мала, даже проставляя при этом – разумеется, только чтобы подогреть себя – «даты», где некоторые чуть ли не совпадали с днем нашей свадьбы. Ну и конечно, не раз. О Люси он писал с похотливой неприязнью. Напрасно я рылся в коробках, надеясь найти хоть слово любви или дружбы. Невозможно было поверить, что столь открытый, столь страстный человек не сумел оставить после себя ни единого доброго слова о жизни. Тем не менее это оказалось именно так.

Я не стал показывать бумаги Люси, она все поняла по моему лицу.

– Это был уже не он, – машинально утешила она меня. – Это была его болезнь.

Знаю я, что это за болезнь, подумал я про себя и дал себе слово выздороветь. С этой минуты моя связь с миром таинств оборвалась. Хватило одной недели покопаться в грязи и мерзости, скопившейся в чайных коробках, чтобы Месмерова жидкость испарилась из меня навсегда.

Элиота похоронили там, где он хотел. Обстоятельства смерти, конечно, создали некоторые сложности, но в конце концов местное духовенство, не выдержав гнева Люси, решило закрыть глаза на детали и дало согласие предать покойного освященной церковной земле.

На похороны прибыл один из членов Парламента, член Консервативной партии, который когда-то учился с покойным в одном классе.

– Бедный Эл, – громко сказал член Парламента. – В школе все говорили: «А кем, интересно, станет Эл Крейн?» А я говорил: «Может быть, даже кем-нибудь чуть ли не великим, если, конечно, не застрелится раньше».

Сейчас этот джентльмен состоит членом Кабинета и, следовательно, находится под зашитой Особого подразделения. Думаю, он и не догадывается, до какой степени ему нужна была защита в то ясное солнечное утро в Уэльсе.

Так или иначе, других слов над гробом никто все равно не произнес.

На прощание Люси протянула мне руку. Больше мы с ней не виделись. Я слышал, она быстро вышла замуж за какого-то совершенно неинтересного человека и уехала с ним в Америку, на запад.

А в тот день, вернувшись домой, я понял, что мне необходимо выговориться. Мала села рядом и стала слушать меня с участием. Невольно я проговорился и о коробках.

– Ты же знала его. Ты подумай! До какой же степени он был болен, до чего же псих, если так расписывал свои фантазии о ваших якобы постельных играх. Да еще и даты к ним ставил! Например вот, когда мы только-только вернулись из Венеции. Например, когда мы с Люси остались вдвоем на баркасе, а он уехал на лекцию в Кембридж.

Мала поднялась, повернулась ко мне спиной и еще ничего не успела ответить, как вдруг я понял, что она мне сейчас скажет, и почувствовал, как в груди все вот-вот разорвется с треском, похожим на треск падающих деревьев или ломающегося льда. Ну конечно, ведь она сама тогда предупредила меня, чтобы я не доверял чересчур Крейну, предупредила тогда с упреком, горьким и страстным, обращенным к нему, не ко мне, и я, изумленный тогда самим этим фактом, не понял его истинного смысла и не услышал истинного предупреждения. Англичанин пустоголовый. Нет и не будет тебе от него ничего хорошего.

Это был конец гармонии, крушение сфер.

– Он не фантазировал, – сказала Мала.

Чеков и Зулу

1

Четвертого ноября 1984 года, когда Зулу пропал в Бирмингеме, индийский посол направил в Уэмбли для разговора с женой его старого школьного друга Чекова.

– Адабарз[42]42
  Приветствую вас (хинди).


[Закрыть], миссис Зулу. Не позволите ли войти?

– Конечно, конечно, заместитель-сахиб, к чему такие формальности?

– Прошу прощения за беспокойство, миссис Зулу, все-таки воскресенье, но мне очень нужно узнать, не звонил ли вам сегодня Зулу-тау?

– Мне? С какой бы стати из деловой поездки? Зачем звонить домой, когда там ему, наверное, весело.

– Ох, прошу прощения, я опять по больному месту. Всякий раз что-нибудь да ляпну.

– Войдите хоть на минутку, разделите со мной чашку чаю.

– Черт возьми, вы недурно устроились, миссис Зулу, ну и ну. Обои какие! Все со вкусом… Высший класс, должен вам сказать. Хрусталя-то сколько! Этот нахал Зулу что-то слишком хорошо зарабатывает, не то что ваш покорный слуга, вот ведь ушлый, собака.

– Ну как это возможно, на что вы намекаете? Зарплата у вас, господин заместитель посла, должна быть намного больше, чем у начальника безопасности.

– Я ни на что не намекаю, джи. Хочу сказать только, что вы, должно быть, большая мастерица по распродажам.

– Зулу во что-то вляпался, так?

– Прошу прощения?

– Эй, Джайсинх![43]43
  Лев Победы (панджаби).


[Закрыть] Где ты там уснул? Господин исполнительный заместитель посла желает чаю. А бисквиты, а джалеби[44]44
  Сласти (хинди).


[Закрыть], ты что, сам не знаешь? Ну-ка бегом, гость ждет.

– Не беспокойтесь, миссис Зулу. Пожалуйста.

– Какое там беспокойство, джи! С тех пор, как мы здесь, парень вконец обленился. Выходные, собственный телевизор, платим фунтами – всё ему, пожалуйста. И никакой, скажу вам, благодарности за то, что он здесь, ни вот столько.

– A-а, Джайсинх, спасибо. Отличные джалеби, миссис Зулу. Благодарствую.

На телевизоре и на соседних с ним стеллажах красовалась коллекция, которую собирал пропавший сейчас без вести Зулу – фигурки героев и модели космических кораблей из сериала «Звездный путь»: капитан Кирк, несколько Споков, «Крылатый охотник Клинтонов», Римуланское судно, космическая станция, ну и конечно, корабль «Энтерпрайз». На самом почетном месте красовались большие фигурки двух второстепенных персонажей.

– Ох уж эти мне прозвища из Дунской школы[45]45
  Закрытая школа в Индии для привилегированных сословий.


[Закрыть]! – от души воскликнул Чеков. – Как заезженная пластинка. Дампи, Стампи, Грампи, Хампи. Прозвища прилипают и становятся именами. Вот и нас теперь все называют, как этих бесстрашных космонавтов.

– Терпеть не могу. С того дня, как мы здесь приземлились, я – миссис Зулу! Будто какая-то чернокожая.

– Гордитесь, уважаемая. Мы с вашим мужем старые друзья по оружию, со школьной скамьи – неужели он поленился поставить вас в известность? Бесстрашные диплонавты! Наша задача – исследовать новые миры и цивилизации. Взгляните на телевизор, на эти фигурки, они наше alter ego: этот русский, похожий на азиата, этот китаец[46]46
  Второстепенные персонажи в одной из серий телесериала «Звездный путь».


[Закрыть]. Не вожди, как вы понимаете, а безукоризненные, профессиональные слуги народа. «Курс проложен!» «Высокие частоты открыты!» «Фактор искривления три!» Что бы смог делать с кораблем отважный Капитан без нас, без обученного экипажа? Так же, как и со старым добрым кораблем под названием Индостан. Мы такие же, знаете ли, слуги, вроде вашего бездельника Джайсинха. Очень важно, чтобы в трудный момент, как, например, теперь, в дни печального перелома, когда корабль может сесть на мель, что бы ни произошло, чай и джалеби всегда были на столе. Мы не зовем к будущему, мы его делаем сами. Без нас никто ни курса не проложит, ни частот не откроет. И фактор искривления тоже не обнаружит.

– Значит, все-таки у Зулу неприятности? Надо же, именно сейчас, когда у всех беда.

На стене над телевизором в рамке, украшенная цветочной гирляндой, висела фотография Индиры Ганди. Индиры Ганди не стало в среду. С тех пор каждый день по телевизору по несколько часов кряду показывали кадры кремации. Цветы, лепестки, разрывающие душу языки пламени во весь экран.

– Даже не верится. Ах, Индира-джи. Нет слов. Она была нам как мать. Увы, увы. Погибла во цвете лет.

– А по радио, по телевизору такое… Такое в Дели творится! Сколько убитых, заместитель-сахиб. Сколько честных сикхов погибли, будто это они виноваты в том, что сделали один-два негодяя.

– Сикхи всегда считались лояльными по отношению к нации, – отозвался Чеков. – Костяк армии… я уж не говорю о делийском такси. Даже, пожалуй, суперлояльными, преданными национальной идее. Однако приходится признать, теперь подобная оценка стала вызывать сомнения, и уже появились люди, готовые во всеуслышание объявить, будто гребень, браслет, кинжал et cetera[47]47
  И так далее (лат.).


[Закрыть] суть признаки скрытого врага.

– О нас не осмелились бы сказать такое! Какая несправедливость.

– Конечно. Конечно. Но возьмем, к примеру. Зулу. Щекотливость сегодняшней ситуации заключается в том, что, насколько нам известно, ваш муж не находится в официальной поездке. Он исчез, уважаемая. В розыске с момента убийства. Третий день как без вести.

– Господи!

– В Штабе уже начинают подумывать, что он связан с убийством. У кого еще была такая возможность в течение длительного времени поддерживать связи с английской общиной?

– Господи.

– Я, естественно, изо всех сил пытаюсь противостоять складывающемуся мнению. Но, черт побери, где он? Мы не боимся халистанских фанатиков. Тем не менее они опасны. И если Зулу, с его знаниями, с его подготовкой… Насколько вам известно, они грозят новым террором. Насколько вам, должно быть, известно. Кое-кто может даже решить, будто вам известно слишком многое.

– О господи.

– Вполне возможно, – сказал Чеков, жуя джалеби, – Зулу и впрямь, лишившись всякого стыда, отправился туда, куда до сих пор не хаживала нога индийского диплонавта.

Жена всхлипнула:

– Даже это дурацкое имя вы все время говорите неправильно. «С». Сулу. Сколько я серий пересмотрела, я всех помню, а вы как думали? Кирк, Спок, Мак-Кой, Скотт, Ухура, Чеков, Сулу.

– «Зулу» больше подходит для человека, которого невозможно приручить, – произнес Чеков, доедая джалеби. – Для дикаря, который сегодня под подозрением. Для предполагаемого предателя. Спасибо за превосходный чай.

2

В августе того года Зулу, великан с застенчивой улыбкой, приехал в аэропорт встретить Чекова, который тогда только что прилетел из Дели. Тридцатитрехлетний Чеков, маленький, хрупкий, щеголеватый, был одет в серые фланелевые брюки, рубашку с жестким воротничком и темно-синий двубортный пиджак с золотыми пуговицами. Широкие густые брови и воинственно выдвинутая вперед нижняя челюсть производили поначалу на собеседников пугающее впечатление, и потому неожиданно вежливая, изысканная речь и особенно мягкий голос сразу всех обезоруживали. Чеков, видимо, родился на свет для высокого полета и потому уже успел оставить один неплохой пост в посольстве в небольшом государстве. Временная должность исполнительного заместителя посла по особым поручениям, иными словами человека Номер Два, в Лондоне стала следующей его ступенькой.

– Привет, Зул! Сколько лет, йар![48]48
  Друг (хинди).


[Закрыть] Сколько лет! – сказал Чеков, похлопав ладонью по широкой груди старого приятеля. – Ишь, – добавил он, – я гляжу, ты оброс.

Когда-то, лет в восемнадцать, Зулу, придерживавшийся тогда новых веяний, ходил хоть и с усами, но бороду брил и, не желая носить под тюрбаном длинные волосы, стриг их у парикмахера. Теперь же вид его соответствовал вполне традиционным представлениям о сикхах.

– Здравствуйте, джи, – осторожно приветствовал Чекова Зулу. – Значит, переходим на старые обращения?

– Конечно. А как же, – сказал Чеков, вручая Зулу свои сумки и багажные карточки. – Дух «Энтерпрайза» – это прекрасно!

Человек на людях в высшей степени светский, Чеков среди своих позволял себе проявлять бурный нрав так, что пар валил от рубашки. Вскоре после приезда, заступив на новую должность, он как-то в обеденный перерыв сидел вместе с Зулу на скамейке в садике неподалеку от Темпла и вдруг мотнул головой в сторону прохожих.

– Воры, – произнес он sotto voce[49]49
  Вполголоса (итал.).


[Закрыть].

– Где? – заорал гигант Зулу и вскочил на ноги. – Догнать?

К ним обратились недоуменные взгляды прохожих. Чеков схватил Зулу за край пиджака и потянул на скамью.

– Ну ты, герой, – ласковым голосом попенял он. – Я имел в виду их всех, всех до последнего. Господи, до чего я люблю Лондон! Театр, балет, опера, рестораны! Показательный матч перед Павильоном! Королевские утки в королевском пруду в королевском парке Сент-Джеймс! Отличные портные, отличные рестораны, когда захочешь, отличные журналы, когда захочешь! Остатки былого величия – и не могу не признать, оно впечатляет. Атенеум, Букингем, львы на Трафальгарской площади. Впечатляет, тщертовски впечатляет. Я приехал на встречу с помощником министра и вдруг понял, что мы сидим в бывшем Министерстве по делам Индии. Черный тик, на старинных книжных шкафах бегущие слоны. Знаешь, я там испытал просто легкое нервное потрясение. Сначала я им даже поаплодировал: молодцы, мол! А потом вспомнил дом – ведь это всё оттуда, из нашего дома, всё ворованное. Я, кажется, еще до сих пор не пришел в себя.

– Да, это очень неприятно, – сказал Зулу, сдвинув брови. – Но виновных, конечно, никак не привлечь?

– Зулу, ах ты мой благородный воин Зулу, «воровство» здесь теперь лишь фигура речи. Ведь я о музеях, полных индийских сокровищ. Ведь все эти города, всё их благополучие – всё построено на награбленном. И так далее, и тому подобное. Мы, конечно, простили, забыли – таков наш национальный характер. Но забывать-то как раз необязательно.

Зулу ткнул пальцем в бродягу, который, в драном пальто и шляпе, спал на соседней скамье.

– Он что, тоже нас обокрал? – спросил он.

– Ты забыл, – помахал перед его носом пальцем Чеков, – что британский рабочий класс старался влиять на колониальную политику в собственных интересах. Например, рабочие текстильных фабрик в Манчестере поддержали уничтожение нашей хлопчатобумажной промышленности. Как дипломаты мы вынуждены закрывать на это глаза, но факт остается фактом.

– Этот нищий – не рабочий класс, – резонно возразил Зулу. – Что ж, по крайней мере хоть он нам не угнетатель.

– Зулу, – устало сказал Чеков. – Иногда с тобой тщертовски трудно.

Как-то, когда они катались на лодке на Серпентине, Чеков вновь оседлал любимого конька.

– Нас обокрали, – сказал он, откинувшись на полосатые подушки с бокалом шампанского в руках и подставив лицо легкому ветерку, пока могучий Зулу налегал на весла. – И мы теперь не мытьем, так катаньем, а пытаемся возвратить свое. Как греки парфенонский мрамор.

– Нехорошо быть неблагодарным, – сказал Зулу, опустив весла и сделав глоток кока-колы. – Умерь свой голод, умерь свой гнев. Посмотри, сколько у тебя всего. Тебе что, мало? Сиди спокойно и радуйся жизни. У меня, например, столько нет, а мне хватает. И погода сегодня хорошая. Колониальный период ушел в прошлое навсегда.

– Если ты не будешь вон тот бутерброд, дай-ка мне, – сказал Чеков. – С моим радикализмом нужно было идти не в дипломаты. Нужно было идти в террористы.

– Но тогда мы стали бы врагами и оказались по разные стороны, – запротестовал Зулу, и на глаза у него вдруг навернулись слезы. – Ты что, совсем ни во что не ставишь нашу дружбу? И все, за что я несу ответственность?

Чеков смутился.

– Зулу, старик, ты прав. Тщертовски прав. Ты даже представить себе не можешь, до чего я обрадовался, когда узнал, что в Лондоне мы будем снова вместе. Друг детства, это великолепно, а? Что может быть лучше друга детства! Послушай, ты, простая душа, хватит сидеть с кислым лицом. Терпеть не могу. Здоровенный дядька, а того гляди, тут раплачешься. Хочешь, будем как кровные братья, а, старик, что скажешь? Один за всех и все за одного.

– Хочу, – сказал Зулу и застенчиво улыбнулся.

– Тогда вперед, – кивнул Чеков, снова усаживаясь на подушки. – С новыми силами.

В тот день, когда телохранители-сикхи убили Индиру Ганди, Зулу и Чеков играли в сквош на частной площадке в Сент-Джон-Вуд. После душа Чеков, у которого в волосах уже поблескивала ранняя седина, обмотался полотенцем, чтобы прикрыть съежившийся от усталости побагровевший член, и все никак не мог отдышаться, а Зулу, оставшись во всей гордой наготе своего могучего тела, спокойно стоял, наклонив красивую голову, и заботливо, будто женщина, отжимал, расчесывал и приглаживал длинные черные волосы, наконец ловко скрутив их узлом.

– Йар, Зулу, слишком здорово. Бамс, бах! Какие удары! Тщертовски сильные, не по мне.

– Кабинетный ты стал диплонавт, джи. Теряешь форму. Когда-то все было по тебе.

– Н-да, стареем, стареем. А ведь ты всего на год моложе, а?

– У меня жизнь проще, джи, дело не слово.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что твое имя будет запятнано? – тихо произнес Чеков.

Зулу перед большим зеркалом медленно повернулся и застыл в позе а-ля Чарльз Атлас[50]50
  Автор первой в мире «динамической гимнастики», ставшей основой для всех методик коррекции фигуры; слабый, тщедушный в юности, он изменил тело настолько, что не раз становился моделью для скульпторов, в частности для знаменитой скульптуры «Лучника», которая находится в Бруклинском музее, и заслужил титул «Самого совершенного человека Америки».


[Закрыть].

– Все должно выглядеть так, будто ты действуешь на свой страх и риск. Если что-то пойдет не так, посольство вынуждено будет остаться в стороне. Никому ни слова, даже жене.

Зулу раскинул руки и ноги, будто гигантская буква «X», и с наслаждением потянулся. Потом повернулся к Чекову.

– Что скажешь, Зул? – Голос у того немного упал.

– Транспортный луч готов?

– Йар, не верти задницей, не увиливай.

– Прошу прощения, мистер Чеков, это моя задница. Ну так как, транспортный луч готов или нет?

– Транспортный луч готов.

– Тогда включаем двигатели.

Доклад Чекова ДТК (Джеймсу Т. Кирку), гриф «Совершенно секретно, только для внутреннего пользования»:

Настаиваю на прекращении операции «Звездный путь». Направить сотрудника Федерации, клингона, без оружия в логово врага является чересчур жесткой проверкой его лояльности. Означенный сотрудник идеологически выдержан и заслуживает самого высокого доверия даже в нынешней обстановке террора, истерии и страха. С большой долей уверенности можно считать, что в случае неудачной попытки убедить клингонов в своем bona fide [51]51
  Добросовестности (лат.).


[Закрыть] он рискует жизнью. Клингоны не признают заложников.

Стратегия операции избрана неверно. Центральной проблемой являются вовсе не члены общины клингонов. Даже в случае формального успеха данные разведки о наиболее важных преступниках едва ли окажутся точными и едва ли смогут представлять какую бы то ни было ценность.

Предлагаю рекомендовать Главному штабу немедленно занять позицию поддержки и одобрения клингонов. На стабильность можно будет рассчитывать, только если будет найден ясный и надежный способ разрешения ситуации в целом.

Ответ ДТК:

Ввиду вашей близкой дружбы с означенным сотрудником будем считать извинительной горячность, с какой вы защищаете интересы клингонов. Оценка национальной стратегии, а также определение истинных целей разработанных операций выходят за рамки ваших полномочий. Ваша задача заключается в непосредственном и своевременном обеспечении проведения и завершения операции. В память о долгой дружбе с вашим выдающимся отцом, а также в качестве личного одолжения я уничтожил ваш последний доклад и предлагаю вам сделать то же самое с копией. Также уничтожьте и это.

Чеков попросил Зулу отвезти его в Стратфорд, где давали «Кориолана».

– Сколько у тебя уже карапузов? Трое?

– Четверо, – сказал Зулу. – Мальчики.

– Господи боже. Должно быть, твоя жена славная женщина.

– Она мое счастье, – неожиданно с чувством сказал Зулу. – Полный дом, полная чаша, полное согласие, полная любовь.

– Надо же, – сказал Чеков. – Впрочем, ты у нас всегда был теплокровный. А я наоборот. Я вроде рептилии… или динозавра. Кстати, сейчас мне как раз очень нужна жена – может, у тебя есть подходящая кандидатура? В какой-то момент холостяцкая жизнь начинает мешать карьере.

Зулу вел машину странно. Увидев съезд с автострады, он свернул на полосу торможения и вдруг выжал там миль под сто. А потом перебрался на полосу разгона и сбросил скорость. Чеков заметил, что он то и дело меняет ряды и едет то быстро, то медленно.

– В твоем драндулете что, нет контрольных приборов? – спросил он. – Знаешь, спортсмен, за этой частью представления никто не наблюдает с мостика флагманского корабля Объединенной Федерации планет.

– Это защита от наблюдения, – сказал Зулу. – Химчистка.

Чеков встревоженно взглянул в заднее окно.

– Хочешь сказать, за нами следят?

– Нет, – ухмыльнулся Зулу. – Просто подстраховался на всякий случай. Терпеть не могу истории с плохим концом.

Чеков снова уселся поудобней.

– Все тебе шуточки да игрушечки, – сказал он.

В школе Зулу был первым по стрельбе, борьбе и по фехтованию.

– Каждый раз на последнем собрании, – сказал Зулу, – когда ты выходил получать призы: за латынь, за историю, за английский, за поведение, я сидел и хлопал тебе в ладоши. Хлопал, хлопал, хлопал, каждый семестр, каждый год. Но на спортивных площадках призы брал я. Так что здесь я решаю, что делать.