Текст книги "Повстанчик"

Автор книги: Агния Сенч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Обоз приближался к участку. Коммунары снова построились в ряды и, взяв знамена, с пением двинулись к участку. На участке тоже алело знамя ячейки РКП, как будто приглашая коммунаров в их новые жилища. Знамя ячейки держал Пахомыч, а вокруг него стояли Конев, Гурьян Веткин, Грохолев, Димитрий Набоков на своем костыле. Вася Набоков и Антон Чебаков. Это была главная сила ячейки и коммуны и выделилась в группе, как бы являясь представителями.

Остановились в нескольких шагах друг от друга. Пахомыч произнес задушевную речь, горячо приветствуя пришедших, и в конце речи пригласил их занять дома, предназначенные им для жилья. Детей он сам, после того, как передал знамя Гурьяну, отвел в приготовленное общежитие, как их руководитель и товарищ, и затем он пошел навстречу своей прибывшей семье.

V

Коммунары переживали лучшее время. Работа кипела дружно, стойко переживали всяческие нужды. Ларька, благодаря своей кипучей натуре, буквально извертелся на все стороны. Он ходил за плугом, возился с конями, пас скот, принимал участие в спектаклях, устраиваемых ребятами в риге под руководством Пахомыча. Вскоре же на участке была организована ячейка РКСМ, и Ларька первым вступил в нее, правдами и неправдами натянул себе один год. В коммуне все шло хорошо. Весело было и на улицу выйти. Кругом рощи, зелень даречка серебряная по твердому песочку плещется. Ребятишки после дневных трудов дружно плескались в ее холодных струйках, катались в лодке, плавали вперегонку. Казалось, ничто не нарушало мирной жизни участка, но на ясном горизонте все же висела туча. Сильно тревожили бандиты. Нераскаявшиеся добровольцы колчаковцы, недовольные советской властью, искатели легкой наживы и другие шарлатаны об'единялись вместе, вооружались и налетали на села, грабя граждан и зверски вырезая ячейки партии. Они сманивали к себе крестьян, говоря: пойдемте добывать себе новую власть крестьян без рабочих и без налогов. Некоторые, полегче умом, верили им и шли в банду.

Бандиты особенно ненавидели коммунаров и все грозились «пожаловать в гости» к ним. Коммунары встали на военное положение, чтоб в любое время дать отпор «гостям». Они спали, не раздеваясь, с оружием в руках. Время настало тяжелое. И работать надо, и от бандитов обороняться. Приходилось по поручению коммунистического отряда, стоявшего в Камышах, часто ездить в разведку.

Поблизости дурил атаман банды Гришка Чайкин, пришедший с гор. Гришка отличался жестокостью и грубостью. Не одного коммуниста положил он на месте. Кругом в районе то и дело терялись крестьянские лошади, отпущенные в ночное, что было очень тяжело в рабочую пору.

На участке молодые ребята и ребятишки обсуждали – каким бы образом покончить с бандой, начав с Гришки Чайкина.

Ларька, слушая эти разговоры, упорно молчал и все думал о чем то.

VI

Ларька сдружился с семьей Пахомыча и даже с Наташей. Понял он потом, по приезде, чем обидел Наташу. А как понял? На второй день по приезде прошел дождь, навозили грязи ребята в своем общежитии, ни встать, ни сесть. Девочки мыть сговариваются. Глядь, Наташа косы свои платком обвязала, юбченку подоткнула и с новыми подружками – марш по-воду на речку. Принялась пол мыть, вехотка свистит. А сама на Ларьку лукаво поглядывает: видал, мол, как наши работают? Девченка здоровая да проворная, ни в какой работе от подруг не отстает.

– Ну, молодец, – думал, глядя на нее, Ларька, – а ведь кто бы подумал?.. Цаца по виду-то. Надо помириться с ней.

А помирились они незаметно. Читать любила Наташа, а Ларька – слушать терпеливо. Прочитает она что-нибудь в праздник и ну рассказывать ребятам, на крылечке сидя. Лето – не зима, манит поле, качели да игры. Разбегутся слушатели, а Ларька до конца выслушает да еще и по-обсуждает вместе с Наташей, а ей и любо. Вот и сдружились. Ларька любит порядок, «чтоб все по-хорошему было», как говорит он всегда, и Наташа тоже. Самыми лучшими дежурными по столовой считались они. Баловства не любили ни за столом, ни за работой.

Правда, на воле козлами прыгали, но то – игра.

Георгий тоже втянулся в сельскую работу. Загорел, окреп и ничем не стал отличаться по виду от остальных мальчуганов.

Пахомыч все больше с машинами возился, кузню направлял, да в риге по праздникам спектакли с молодежью ставил. Софья Андреевна за птицей ходила, шила и вязала на всю коммуну, а в праздничные дни с женщинами беседовала. Делегаткой она была в городе. Благодаря ей и Глафира начала подаваться и перестала ворчать на коммуну.

Ларька по пятам ходил за Пахомычем и по целым часам смотрел, как тот разбирает и складывает машины.

Все шло хорошо. Ларька любил своих коммунаров, но были у него в коммуне и враги: не любил он одну из коммунарок – Федосью Лапину и ее двух детей, Зойку 10 лет и Игнатьку 12 лет.

Федосья была сварливая, неспокойная женщина, проклинающая на чем свет стоит всю коммуну, в которую муж ввел ее насильно. Она расстраивала всех женщин, убеждая их выйти из коммуны и вернуться каждой к своей квашенке. Детям своим она тайком от других детей старалась сунуть лучшие и лишние куски и все сокрушалась о них. Ларька, любивший, чтоб все шло «по-хорошему», как выражался он, воевал с ней за то и яро следил, чтобы дети были все равны. За это он и получил ненависть Федосьи. Она шипела на него и называла его «шпиёном».

Зойка с Игнатием жаловались матери на Ларьку, будто он обижает их.

– Да как же, – оправдывался Ларька. – Чтобы ребятишки не пошли работать, Игнатка с Зойкой лягут в холодок и лежат, либо за материной юбкой бегают, куски выглядывают. Какие же мы будем коммунары. Над нами куры засмеются.

Сам же Ларька на работе ворочал, как мужик, благо, был силен.

Да и как было не работать. Себе же бы хуже было. Все на-ново, всего нет.

Пустое дело, попросят ребята подсолнушков в праздник, а мужики им в ответ: – «Садите сами, а денег сейчас лишних нет».

По рубашке по новой попросят—«Вот лен сами выдергаете, околотите, женщины догоят, – тогда на ситец сменяем».

За что ни хвати, выходит, что и ребятишкам досыта работы хватит.

– Работайте, работайте, ребятня, пособляйте нам тяжелую пору переживать! Будем здорово работать, электричества да машин разных добьемся у себя.

– Эх! Штобы да наша коммуна так разбогатела, штоб лучче-разлучче всех на свете коммун была, – мечтали ребята.

– Ну и будет, – важно говорил Ларька.

– А знаете, – сказала однажды Наташа – Зоя Лапина говорила, что придут бандиты и всю нашу коммуну разгонят.

– Дура она, – решал Ларька. – Разе наша коммуна боится бандитов? Не таких она видала.

– У нас повстанчик один не допустит, – смеялись молодые парни, дружески труня над Ларькой. – Он им задаст феферу.

– А што, повстанчик, сходил бы ты к бандитам, али же нет? – сказал молодой коммунар, Кузьмы Грохалева сын.

– Да мне покуда незачем к имя, а ежели коснется дело… – не то шутя, не то серьезно ответил Ларька.

И дело к бандитам вскоре же коснулось Ларьки, этого буйноголового «повстанчика».

VII

Был и остался у Ларьки любимец его Карьчик. Как ни старался Ларька из чувства коммунарского долга обращаться одинаково со всеми лошадьми участка, но давняя привычка к Карьчику, тем более скрепленная в партизанщину, не давала Ларьке быть справедливым. Карьчика он любил и жалел, как боевого товарища. Нужно по правде сказать, что Карьчик был такой лошадью, что всем коммунарам по нраву пришелся. «Героем труда» считался по своей выносливости да лошадиной смекалке.

Все знали, что Ларька неравнодушен к Карьчику и, пользуясь этой его слабостью, подтрунивали над ним:

– Какой же ты коммунар, когда «свою» лошадь имеешь? Холишь ее, треплешь.

– Да я что, разве… Да я, ведь… – не знал, что и сказать Ларька и краснел до слез. Победить же свое тяготение к Карьчику он не мог.

Особенно зло шутил над ним Игнатька.

– Да, ведь, Ларя, для общей же выгоды холит лошадь, – заступалась Наташа.

* * *

Дело началось с пончиков. Ларьке удалось подсмотреть, как Игнатька торопливо ел какие-то белые пончики, воровски прячась в кустах. Уж не раз он замечал, как Федосья Лапина давала своим детям лишние порции молока, масла, сахару и т. п. и оба, Игнатька и Зойка, пользовались этим со спокойной совестью.

Взорвало на этот раз Ларьку. Зашел он в кусты, залез в карманы к Игнатьке, держа его за руку, и давай исследовать их.

В карманах оказалась всякая всячина по части вкусноедства. Не говоря ни слова, схватил Ларька сладкоешку и потащил прямо в общежитие молодежи. Притащил в общежитие, молча выгрузил из карманов Игнатьки разные пончики-масленчики, сложив все это на стол, молча же указал ребятам на Игнатьку и вышел, как не его дело.

Ребята, поняв в чем дело, сперва хохотали, а потом вынесли на своем собрании следующее постановление: – «Принимая во внимание то, что Игнатий Лапин ведет себя не по-товарищески и дает повод думать о нем, как о себялюбце и собственнике, который в трудную минуту, когда продуктов в коммуне скудно и все делятся крохами, – ест один за углом припрятанные его маменькой алялюшки, – собрание постановило об'явить Игнатию Лапину бойкот на три недели и лишить его один раз удовольствия быть на спектакле, устраиваемом молодежью».

В ту пору слово «собственник» коммунары считали для себя обидным, и, получив такое названье, бойкот, да еще и запрещение быть на спектакле, – Игнатька заревел белугой. Спектакль в степи – это было высшее удовольствие для молодежи и вдруг сидеть дома. И решил Игнатька отомстить Ларьке.

В то время, как шел злополучный для него спектакль, Игнатька побежал и распутал ходившего невдалеке Карьчика, привязав ему путо на шею, и угнал, куда глаза глядели.

На утро все коммунары с ног сбились, ища Карьчика. Ларька все глаза проплакал. Даже еды лишился.

Три дня искали коня напрасно и, наконец, решили, что Карьчика увели бандиты.

Наташа всячески утешала своего друга, но он был безутешен.

– Я сам поищу, – заявил он однажды решительно. – Не я буду, что не найду.

Надев узду, он отправился искать.

– Ларион, ты бы не ходил далеко, – предупреждали коммунары. – Неравно на Гришку Чайкина набредешь. Он, говорят, близехонько трется.

Ларька, ни слова не ответив, натянул картуз и двинулся в кусты.

– Банди-иты, – ворчал он, выйдя на дорогу. – Попадут али нет бандиты-то, а такой золотой конь должен пропадать. В боях Карьчик, небось, всем партизанам был люб, а теперь все попустились. – Все кусты еще раз перебрал Ларька, – нет нигде любимца. Где треснет ветка, – станет он, как вкопанный и ждет с затаенным дыханием, не фыркнет ли где Карьчик.

Постоит-постоит, вздохнет тяжело и снова в путь.

Заночевал он в поле, одевшись шабуром, а на утра снова в путь, идя по кромке леса. Свернув с кромки и углубившись далеко в лес, он вдруг услышал ржанье лошади. У Ларьки дрогнули поджилки… Ускорил шаг, но чем глубже в лес. тем отдаленней слышалось ржанье.

– Неужели я не туда взял? – подумал. Ларька, а сам все дорогу замечает, через каждые пять-шесть сосен ножиком сосны метит, как сказочный мальчик с пальчик.

Прошел еще долгое время, – видит согра. На согре высокие кочки, с которых, как бороды, свесились длинные мхи да травы.

– «Бородатая согра», – мелькнуло в уме Ларьки, и холодок пробежал по его телу. Место диковатое. Сюда с отцом да с матерью раза три по грузди он ездил… Снова ржанье за согрой. Обогнул Ларька сотру, – слышит говор какой-то многоголосый, дымок увидел.

– Ну, к Гришке Чайкину в гости закатил, – подумал Ларька, и сердце его куда-то далеко укатилось. Но это было только момент. Надо-ж было взять себя в руки и не дать вселиться в себя страху.

– Нужен-то я им, беда. Что им в парнишке? – подумал он уже успокоительно, и вдруг врожденная удаль его взяла верх над всем. Остановился он, засмеялся, – и к делу. Взлохматил волосы, помял картузишка, растрепался весь, лицу придал глупый вид и… снова явился «сопляк-Фомка».

Подходит ближе, – видит, чай варят какие-то вооруженные люди, едят мясо, одеты во что попало. Кто в военном, а кто и в сермяжном.

– Они, они, – думает Ларька и чувствует в теле холодок…

Подходит ближе той знаменитой утиной походкой, которою ходил он у беляков на станции.

– Здоро-о-во живите, – чистым сибирским жаргоном лупит Ларька.

– Здравствуй, нос красный! – встречает он ответ.

– Ты чего тут бродишь? – спрашивает один большущий рыжий.

– Коо ты гооришь? – ротозеевато спрашивает «Фомка» едва шлепая губами.

– Чего, мол, шаришься тут?

– Да я коевадни кобылешку игрениньку потерял, ишшу, бегаю. Все забоки обегал. С пашни убежала, худым ее летным.

– Ты откуда сам-то?

– Я то? Из Коробихи.

Коробиха это было становище бандитов, где жители охотно якшались с ними Люди там были все богатые, гнусевшие на советскую власть. Ларька это знал и выставил Коробиху, как козырь.

– А-а! – обрадовались люди, сидевшие у костра. Ларька не сомневался, что это бандиты.

– А ты, случаем, не врешь, не коммунар ты? – пытает рыжий, которого в уме Ларька назвал Гришкой Чайкиным, судя по его волчьему взгляду исподлобья да нехорошей усмешке.

– Ко-оты говоришь? – тяжело ворочает языком «Фомка».

– Не коммунар ты, говорю? – повторяет рыжий.

– Нет, я руской, из сибиряков, – брякает «Фомка».

Так и покатились по траве от смеху бандиты.

А «Фомка» хлопает себе глазами да одно – швыркает носом.

Рожа же ни на минуту не заставляет сомневаться в искренности выражения.

– Как же ты найдешь лошадь, такой растяпа?

– Не найду, – домой не обрачуся. У меня мать за другим уж… Отчим убьет, как не найду, а мне што хозяйство наблюдать.

– Оставайся у нас коней караулить.

– Я сколь дадите? – расплылся улыбкой «Фомка».

– Семь ден на неделю, – спать на себя.

Загоготали бандиты.

– Дешево этак, – раздумчиво покачал головой «Фомка».

– Дороже не стоишь: рот полый, как скворешник.

Снова взрыв хохота.

«Фомка» сел на землю и, как собачка, жадно следит за каждым куском, отправляемым в рот бандитов.

– Лопать хошь? – спрашивают бандиты и садят «Фомку» чай пить, мясо дают ему.

Чай наливал какой-то щупленький, веснушчатый паренек. На нем была потрепанная английская гимнастерка, вся облитая чем-то жирным. Вероятно, он всегда был у бандитов за кашевара. Все называли его Илюхой.

– Ешь мясо, когда взаправду у нас остаешься, – сказал какой-то остроносый с бородкой кольцами.

Ларька понял, что бандиты так и так не отпустят его от себя. Невыгодно им было его отпускать, нору свою выдавать тогда, как всюду искали их коммунистические отряды.

Понял также Ларька, что «Фомкой» он внушил бандитам доверие, как и тогда на станции, и учел это обстоятельство.

– Отряды-то советские где теперь стоят? – спросил «Фомку» рыжий.

– Хто-о? – снова осовел «Фомка».

– Отряды советские, бестолочь!..

– А я, эдь, дядя, изаболь не знаю никоо. Я, эдь, на заимке всю зимоньку-зимску жил.

– Пенек ты, я гляжу, – отвернулся с досадой рыжий.

– Дак я почем знаю, дядя, – виновато оправдывался «Фомка».

– Вы сами салдаты, да и то не знаете, где эти ваши отряды-то стоят, а я почем знаю. Пошто растерялись-то, ковды так?

Снова дюжий смех у костра. Бандиты буквально катались по земле от хохота, а «Фомка» глядел на них, недоумевающе раскрыв рот.

VIII

Живет Ларька у бандитов день-два.

Ест нахапанную баранину, стережет краденых коней. Сдружился с Ильей веснушчатым. Выпытал у него, как он попал в банду. Оказалось, в белых был парень да наговорили ему, что большевики жестоко карают неявившихся во-время колчаковских солдат, и струсил парень. Пошел в банду, послушав чужого глупого совета. Рад бы парень теперь выбраться да боится, хуже будет.

Подсыпался к нему Ларька, и когда они поили вдвоем коней, Илья сам сказал:

– Улепетывал бы ты отсюда, Фомка, no-добру – по-здорову. Все равно нам каюк придет. Глупость наша кончиться должна, а ты невинно пострадать должен.

– Да как я уйду-то? – спросил Ларька, перестав корчить «Фомку».

– Ты по совести мне скажи, зачем ты пришел-то к нам? – шепотом спросил Илья.

– Да кобылешку искал, – смеется Ларька.

– А ты не хомутайся, правду сказывай.

– Как я бандиту правду скажу?

– Нешто я бандит?

– С волками живешь, – не по-собачьи же лаешь.

– А ну их к черту всех! Живодеры они. И впрямь, что волки. Нет, ты вот что мне скажи. Я вижу, что Фомка-то у те накладной. При мне, я замечаю, ты не прикидываешься.

– Да я вижу, брат, что ты не из волчьей породы.

– Я видишь, так скажи ты мне пожалуйста. Я ведь в лесу-то здесь ничего не знаю. Что делают с такими, как вот я, примерно, ежели они сами явятся ко властям и чистосердечно раскаются. Я уж не о бандитстве говорю, потому, как я ни капли здесь чужой крови не пролил, окромя комарьей, а о том, что из колчаковской армий не явился ко властям по дурости своей. Меня наши-то варнаки застращивают, будто расстреливают на месте, хоть и покаешься. Как парень?

– Нет, Илья, не слушай никого. Это нам хорошо известно, что наказать накажут, расстреливать – ни-ни.

– Правда?.. – обрадовался Илья.

– Правда, правда. У нас в селе двух этаких посадили в тюрьму, а потом они по воле на работе ходили. Числятся в тюрьме, а ходят по воле.

– Ну, спасибо тебе, что успокоил меня. Теперь ты скажи мне про свое дело, – зачем ты…

Илья не договорил. Ему представилась интересная картина. Одна из лошадей вдруг бросилась к Ларьке на его тихий, какой-то особенный свист и начала тихо радостно ржать и тереться красивой мордой о щеку Ларьки…

Ларька радостно плакал и, как безумный, целовал морду лошади, крепко сжимая ее руками.

Илья понял и не стал больше ничего спрашивать Ларьку.

– Вот так зазноба у те тута, – умиленно бормотал он.

– Боялся я, что выдаст он меня, шельмец, – смеялся сквозь радостные слезы Ларька, кивая на Карьчика. – Не подходил к нему, лицо отворачивал от него, а заметил его с первого же дня.

– Знамо выдал бы, – это умная скотина, первый друг человека, – сказал Илья и, помолчав, прибавил:

– А ты ночью крой на своем Карьке. Я уж так и быть пособлю тебе. Не погибать же тебе с нами.

– Спасибо Илюша, – ответил Ларька, благодарно взглянув на Илью. Воспользовавшись случаем, он вызнал у Ильи, что рыжий и есть сам Гришка Чайкин, а востроносик – его помощник.

IX

В ту же ночь с помощью Ильи Ларька выбрался за «Бородатую согру», где верстах в двух от него был привязан Карьчик. Еще с вечера, хотя и довольно поздно, Илья отправился с Ларькой на водопой и, пока Ларька купал лошадей, Илья отвел в условленное место Карьчика и привязал там. Ночью он посадил Ларьку на Карьчика и, сунув ему за пазуху краюху хлеба и мяса, направил домой.

Когда Ларька сел на коня и окончательно убедился, что Илья ему действительно друг, он наклонился с седла и тихо сказал:

– Будешь на воле, спроси Камышенскую коммуну «Солнечный восход» и в ней Ларьку Веткина.

– A-а! Так вот ты какой Фомка.

– А ты думал как? – Засмеялся Ларька. – Ну, прощай же, Илья. Спасибо тебе за все!

Ларька крепко сжал руку Ильи и помчался вперед. При лунном свете на соснах блестели его заметки, как новенькие полтинники. Скоро он выбрался на дорогу и помчался стрелой. Карьчик, наскучавшись по дому, летел, как на крыльях. Ларька все время нежно гладил его и тихо просил:

– Карюшка, сладенький мой, арбузненький, – не выдай!

И все же он был уверен, что ему не грозит опасность быть пойманным бандитами. Ночью его не хватятся. В ночь на таком самолете он будет далеко, а утром в эту сторону не кинутся, так как он выдал себя за коробихенского, из противоположной от Камышей стороны. Кроме того, бандиты днем не поедут в сторону коммуны. По всему их разговору Ларька понял, что они боятся комотрядов, стоявших в Камышах.

На рассвете он был уже далеко от «Бородатой согры».

В полдень он рискнул отдохнуть с часик и покормить коня, а затем поехал дальше. От волнения он даже забыл про хлеб, данный ему Ильей. Бояться ему нечего. Дороги он умел распознавать с величайшей способностью, но все же он волновался, быть может, представляя себе тревогу коммунаров.

Часам к трем-четырем он уже под'езжал к своему участку «Солнечный восход».

Сердце его радостью билось. Еще издали он услышал непрерывные звуки, похожие на набат. Знакомые звуки. Так били палкой или железиной в подвешенный к столбу сошник, когда созывали на еду или собрание членов коммуны. Но почему звонят, как в набат, долго и непрерывно.

Затем он увидел со стороны участка длинные шесты с пучками сгоревшей на них соломы.

– Это они думают, что я заблудился и потому бьют в сошник, а ночью жгут на шестах солому, чтоб вышел на звук и на свет, – подумал Ларька, зная это по опыту. В коммуне у них был такой случай.

Под‘ехав совсем близко, Ларька увидел, что все коммунары дома и одеты по праздничному.

– Значит сегодня воскресенье, – подумал Ларька.

Увидев Ларьку, под'езжающего верхом на Карьчике, коммунары загудели, как пчелы. Набат сразу оборвался…

Все кинулись навстречу прибывшему.

Ларька понял, что он наделал здесь немало тревоги и ему стало жаль близких ему людей. Однако же, радуясь удаче, он в'езжал в коммуну, как герой.

Ребятишки с визгом стащили его с седла, наперерыв и тормошили его.

Наташа с Георгием буквально тискали своего вернувшегося приятеля.

Мать с плачем припала к Ларьке и не выпускала его из своих об'ятий.

– Ну, ладно, мама, – солидно сказал, наконец, Ларька, стараясь высвободиться из ее об'ятий. – Я, ведь, жив и здоров, Карьчика нашел, так чего плакать-то?

– Ишь дерево какое нечувственное, – прошипела Федосья Лапина. – Мать страдать заставил да еще и отпихивает от себя. Не плачь, говорит. Да как же не плакать с вами. Поди-ка родили да ростили вас.

– Ну, чего ты на него? – вз'елись на Федосью молодые парни, души не чаявшие в смелом, горячем Ларьке.

– Он правду говорит: че, мать-то в подоле будет его до двадцати лет носить, по твоему рассуждению? Тринадцати годов, ведь. Он у нас красноармеец хороший растет. Не то, что Игнатька твой нюня, маменькин сметанник.

Ларька заметил, что Игнатьки где-то не видать. Это его почему-то заинтересовало.

Мать продолжала его обнимать. Лицо Ларьки вдруг нахмурилось и приняло озабоченный вид.

– Где отец с Леоном Корнеевичем? – спросил он у коммунаров, высвобождаясь из об'ятий Глафиры.

– Искали тебя, а теперь дома. Вон они идут, – ответил кто-то.

Из общей столовой шли Гурьян с Пахомычем. Лица у обоих были радостные. Им уже успели сообщить о прибытии Ларьки. Ларька вел за повод Карьчика.

– Сынок… – мог только произнести Гурьян, прижав к себе голову сына.

– Ну, вот, другой опять, – усмехнулся Ларька, лукаво взглянув на парней. Те захохотали.

– Да ты дай нам Карьчика-то, поди не убежит, – предложили парни.

– Ладом его надо выстоять, – предупредил Ларька, передавая парням своего любимца.

Затем, обернувшись к отцу с Пахомычем, тихо сказал – Пойдемте в ригу: сказать мне что-то вам надо.

– Знаешь, подлец, что отец не будет ругать, – засмеялся Пахомыч.

Придя в ригу, убранную, как комната, на случай спектаклей, – Ларька деловито сказал:

– Карьчика я нашел у волков в горле.

– Как так?.. – воскликнули оба в раз коммунары, и лица у них побледнели. Они догадались, где был Ларька.

– Да так, – спокойно продолжал Ларька.

– Вам доведется сей же минут бежать на вершной в комотряд, Гришка Чайкин с гнездом около «Бородатой согры» околачивается, где еще у нас позалетось, тятя, буланка падал, как мы за груздями ездили. Изловить очень просто.

– Не врешь, сынок? – воскликнул Гурьян.

– Я только белякам да бандитам вру, потому, как они правды не стоят, – отрезал Ларька. Некогда было ни бранить, ни ласкать Ларьку. В одно мгновенье ока очутились в седлах старые испытанные партизаны числом около двадцати, остальные остались работать.

X

Поев и отдохнув, Ларька вышел на улицу, где его снова обступила толпа. Все пытали, где он был, как нашел он Карьчика, но Ларька – ни звука в ответ.

– Давайте лучше в лапту играть, – предложил он молодежи. Началась оживленная игра в лапту.

Поиграв, Ларька незаметно дернул Георгия, и оба вместе скрылись в ригу. Георгий рассказал ему, как все ребята и ребятишки, сменяя друг друга, день и ночь звонили в сошник и жгли солому, думая, что Ларька заблудился. Оказалось, что и Наташа била в сошник, ничуть не отставая от других. Она сильно плакала и даже отказывалась от еды.

– А знаешь, Ларь, кто больше всех в сошник бил да держал огонь на шесте? Игнатька Лапин, – сообщил вдруг Георгий.

– Это по какому случаю?.. – удивился Ларька.

– А по такому, что переменился он тут без тебя.

– Пошто это?

– Сознался он мне, что по его милости ты ушел-то. Он, ведь, по злобе на тебя Карьку-то спустил. Каялся он и плакал сколько раз.

Ларька сидел, разинув рот, и не знал, что говорить на такую оказию. Как тут поступить.

– Вот и приехал-то ты, так его не было. Заметил ты?

– Ну, ну! – оживился Ларька – Пойдем-ка, в сам-деле, поищем, где он. Я это сразу заметил, как приехал.

Приятели почему-то сразу направились к старым омётам соломы за ригами.

Подойдя к омётам, друзья действительно нашли там Игнатьку, зарывшегося в солому..

– Игнаш! – вдруг весело крикнул Ларька. – Ты чего тут старые-то омёты караулишь? – сказал Ларька, вскарабкавшись на солому, и, как ни в чем сроду не бывало, дружески хлопнул по плечу своего недавнего недруга. Густо покраснев от неожиданной ласки, Игнатька не знал, как и понять это.

– Здорово! Давай-ка, слазь да пойдемте все вместе купаться, я весь в пыли, как черт.

Игнатька слез с «гнезда» и, стыдливо опустив голову, пошел вслед за Ларькой и Георгием.

– Ты, Ларь, стало быть, не сердишься за то-то… Знашь? – пролепетал дорогой Игнатька, не смея взглянуть на Ларьку.

– Иди, иди, знай. Чего там еще он будет, – ворчал Ларька своим грубовато-ласковым тоном. – Ежели бросил старое, – закадыкой будешь, вот и все.

Георгий же обнял Ларьку по-приятельски, радуясь, что у него такой друг и ласково заглянул к нему в глаза. Навстречу к ним бежала Наташа, все еще ненарадовавшаяся возвращению героя.

XI

Через двое суток вернулись из камышей коммунары и радостно сообщили всей коммуне, что они вместе с комотрядом разбили банду Чайкина, а самого Гришку и его сообщника захватили в плен. Как сказал Ларька, что банда у «Бородатой согры», так и вышло.

Торжеству коммунаров по поводу разгрома «Чайкиного гнезда», как говорили они, не было конца.

Все старались высказать похвалу в глаза Ларьке, на что он только ворчал, как медвежонок:

– А што, коню этакому было попускаться? Я не к бандитам шел, коня искал, а попал к ним, так не погибать же мне было. И опять таки, раз нашел гнездо, – не молчать же было об их, об гадах. Будет, попили нашей крови. И, помолчав, добавил: – Эх! и заживет же теперь наша коммуна! Знай работай, никакая гада тебе не помешает. И машины, и электричество – все у нас будет.