Текст книги "Горе невинным"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7

Доктор Макмастер оказался стариком с могучими бровями, проницательными серыми глазками и упрямым подбородком. Он откинулся на спинку потертого кресла и внимательно разглядывал своего посетителя. Своими наблюдениями остался доволен.

Калгари он тоже понравился. Впервые после возвращения в Англию ему посчастливилось встретить человека, способного оценить его взгляды и чувства.

– Вы очень любезны, доктор Макмастер. Спасибо, что согласились принять меня, – поблагодарил Калгари.

– Ради бога, – ответил доктор. – Я смертельно устал с тех пор, как удалился на пенсию. Мои юные коллеги говорят, что я должен сидеть как истукан и прислушиваться к ударам своего изношенного сердца, но мне это не по нутру. Абсолютно. Слушаю радио – блах… блах… блах… Иногда моей экономке удается уговорить меня посмотреть телевизор – флик, флик, флик. Я был тружеником, всю жизнь работал не покладая рук. Не люблю сидеть неподвижно. От чтения устают глаза. Поэтому не извиняйтесь, что отнимаете у меня время.

– Во-первых, необходимо объяснить, почему я столь близко к сердцу принимаю эту историю. Если следовать логике, я поступил так, как и должен был поступить, – рассказал, что из-за контузии и потери памяти не смог засвидетельствовать невиновность этого парня. Или разумнее было плюнуть на все, а? И хлопот никаких?

– Сложный вопрос, – отозвался Макмастер. – Вас что-то гнетет? – спросил он после недолгой паузы.

– Да, – признался Калгари. – Все вышло коряво. Понимаете, мое сообщение было воспринято не так, как я ожидал.

– Прекрасно! – воскликнул Макмастер. – В этом нет ничего странного, обычное дело. Мы заранее проигрываем в уме какую-либо ситуацию, неважно какую – консультацию со специалистом, предложение юной девушке руки и сердца, разговор с сыном перед тем, как пойти в школу, – а когда эта ситуация осуществляется, от нашего сценария остаются жалкие клочья. Подумайте только! Вы что-то намеревались сказать, сформулировали фразы, рассчитывали получить определенные ответы, а слышите в ответ нечто противоположное. Такое ежедневно случается. И это вас огорчает?

– Да.

– Чего же вы ожидали? Оваций?

– Чего я ожидал? – Калгари призадумался. – Быть может, обвинений? Возможно. Возражений? Вероятно. Но рассчитывал и на благодарность.

Макмастер хмыкнул.

– А благодарности не было и возражений особых не последовало?

– Примерно так, – признался Калгари.

– Это произошло потому, что вы, отправившись туда, не учли множества обстоятельств. Зачем пожаловали ко мне? Только кратко и точно.

– Захотелось побольше узнать об этой семье. Пока мне известны лишь голые факты. Замечательная женщина с прекрасным характером, альтруист и патриот, в лепешку разбивается ради своих приемных детей. И тут возникает проблема, называемая «ребенок со стойкими отклонениями, юный бездельник». Вот все, что мне известно, больше я ничего не знаю. Ничего не знаю о самой миссис Эрджайл.

– Вы совершенно правы, – согласился Макмастер, – попали в самую точку. Вы, верно, задумывались над тем, что в случае любого убийства наиболее интересен ответ на вопрос: каков был человек, которого убили? Всех почему-то больше интересует убийца. Должно быть, вы обратили внимание, что миссис Эрджайл относилась к той категории людей, убивать которых не имеет ни малейшего смысла.

– Я об этом тоже подумывал.

– И вы правы с этической точки зрения. Но видите ли… – Доктор почесал кончик носа. – Кажется, китайцы утверждают, будто благотворительность – больший грех, нежели добродетель? И в этом что-то есть. Подумаем, как воспринимают люди благодеяние? Оно связывает их по рукам и ногам. Нам известны свойства человеческой натуры. Вот вы оказали услугу какому-нибудь субъекту и тут же почувствовали к нему расположение, он вам нравится. Но субъект, которому вы сделали добро, будет ли он столь же доброжелателен по отношению к вам? Воспылает ли признательностью? Разумеется, мораль обязывает его к этому, но сам-то он ответит ли на требование морали?

Итак, – продолжал доктор после некоторого раздумья. – Вот вы утверждаете, что миссис Эрджайл была замечательной матерью. В этом не приходится сомневаться. Она хотела быть ею и прилагала к этому немалые усилия. Но она зашла слишком далеко со своими благодеяниями.

– Это были не ее родные дети, – заметил Калгари.

– Именно, – согласился Макмастер. – Вот в этом-то, как я представляю, и состоит затруднение. Вы понаблюдайте за всякой нормальной кошкой. Она отчаянно защищает своих котят, расцарапает любого, кто к ним приблизится. Но вот проходит неделя, другая, и кошка начинает подумывать о собственной жизни, выходит немного поразмяться. Ей хочется отдохнуть от своих малышей. И хотя она по-прежнему их защищает, когда чувствует опасность, но теперь уже не докучает им беспрерывно. Она все еще забавляется с ними, но, когда они чересчур расшалятся, задаст им трепку и промяукает, что ей хочется побыть одной. И это вполне естественно. По мере того как котята подрастают, кошка все меньше о них заботится и все чаще вспоминает про соседских котов. Это и есть нормальная семейная жизнь. Я наблюдал многих девушек и женщин с сильными материнскими инстинктами, им до смерти хотелось замуж, но больше всего им хотелось стать – хотя сами они этого не осознавали – не женами, но матерями. Потом появлялись дети. Молодые матери были счастливы и довольны, жизнь принимала для них нужные очертания. Они уделяли внимание мужьям и делам округи, сплетничали и, разумеется, не забывали о детях.

Но все в нормальных пропорциях. Материнский инстинкт в чисто физическом смысле был удовлетворен. Итак, миссис Эрджайл отличалась сильным материнским инстинктом, но не получала физического удовлетворения, возникающего при вынашивании детей. А потому материнские позывы ни на минуту не умолкали. Ей хотелось детей, много детей. А их не было. Мужа она не замечала, воспринимая его как находившуюся вблизи приятную абстракцию, и думала о детях. О том, как их кормит, одевает, играет с ними, заботится о них. Слишком много она для них сделала. Единственное, в чем отказывала и в чем они больше всего нуждались, так это в такой безделице, как возможность выскочить из-под ее крылышка. Они не играли в саду, подобно заурядным детям в округе. Нет, в их распоряжении находились многочисленные приспособления в виде трапеций и разнообразных сооружений, летний дом, укрытый деревьями, и специально завезенный песок, из которого соорудили на реке маленький пляж. Они не пробовали обычную, простую пищу. Еще бы, этим детям подавались отборные овощи, стерилизованное молоко, специально обработанная вода, каждая калория взвешивалась, витамины подсчитывались! Я бы не был профессионалом, если б вам об этом не рассказал. Миссис Эрджайл не была моей пациенткой. Если случалась нужда в докторе, она ездила в Лондон к одному врачу на Харли-стрит. Ездила нечасто. Это была крепкая и здоровая женщина. Я, как местный врач, осматривал ее детей. Впрочем, она полагала, что я недостаточно внимателен, поскольку уговаривал ее разрешить им поесть черной смородины с кустов. Я полагал, что нет ничего страшного, если они промочат ноги или у них невзначай заболит голова. Не беда, когда у ребенка температура тридцать семь градусов. Если она не выше тридцати восьми, то и нервничать не стоит. Дети были избалованы, их кормили с ложечки, над ними тряслись, их холили, но пользы от этого не было.

– Вы хотите сказать, что именно такое воспитание испортило Джако?

– Я имел в виду не только Джако. Джако, по моему разумению, с самого начала имел дурные наклонности. К таким обычно приклеивают ярлык «неуравновешенного ребенка». Ценность у него, как и у всякого другого ярлыка. Эрджайлы ни в чем ребенку не отказывали, делали все, что могли. Я на своем веку немало таких Джако повидал. С течением времени, когда мальчишка безнадежно испортится, родители жалуются: «Если бы я с ним обращался построже, когда он был маленьким!», «Я был слишком суров, надо бы подобрее». Правда, лично я не верю, что воспитанием можно многое изменить. Если у ребенка плохой характер, то уж ничего не поделаешь. Одни становятся преступниками потому, что имели трудное детство и видели слишком мало любви, другие – потому, что были слишком избалованы. Многие из них все равно пошли бы по кривой дорожке. Джако, по-моему, относится к последней категории.

– Так вы не удивились, когда его арестовали по обвинению в убийстве?

– Откровенно говоря, удивился. Не потому, что мысль об убийстве не вязалась с обликом Джако. Подобного молодца с полным правом можно назвать бессовестным. Меня поразил сам характер убийства. Да, мне был знаком его неистовый темперамент. Еще ребенком он частенько бросался на какого-нибудь мальчика, бил его тяжелой игрушкой или деревяшкой. Но набрасывался он, как правило, на младшего, и, кроме того, действиями Джако в такие минуты руководила не слепая ярость, а желание чем-либо овладеть. Я бы не удивился, если бы узнал, что Джако замешан в убийстве, когда пару мальчишек-грабителей настигает полиция и наш Джако подстрекает: «Хлопни его по башке, голубчик. Пусть возрадуется. Пристрели-ка его». Подобные типы одержимы желанием убить и нередко выступают в роли подстрекателей, но у них не хватает решимости убить самому. Такие вот дела. Теперь выясняется, что я был прав.

Калгари, потупив взгляд, пристально разглядывал потертый ковер, на котором с большим трудом различался первоначальный рисунок.

– Не представлял себе, – сказал он, – какие трудности меня ожидают. Не понимал, какие последствия вызовет мое сообщение. Что может… что должно…

Доктор дружелюбно кивнул.

– Да, – проговорил он. – Похоже на то, а? Похоже, вы угодили в самое пекло заварушки.

– Поэтому и пришел посоветоваться с вами. Наверное, у каждого из них были очевидные основания разделаться с нею.

– Очевидных не было, – возразил доктор. – Но если немного копнуть… то да, думаю, наберется изрядное количество мотивов для убийства.

– А именно? – спросил Калгари.

– Вы уверены, что взялись за свое дело?

– Уверен, такова моя участь.

– Наверно, на вашем месте и я бы так решил… Не знаю. Что ж, начну с того, что никто из них не чувствовал себя полноправным хозяином. По крайней мере, при жизни матери… буду так называть ее для краткости. Она их всех держала в руках, всех без исключения.

– Каким образом?

– Хотя в финансовом отношении она полностью обеспечила своих детей, образовав для них фонды с доверительным управлением, практически они были лишены самостоятельности, им приходилось во всем руководствоваться пожеланиями своей матери.

Он помолчал немного и снова заговорил:

– Интересно было наблюдать, как все они пытались освободиться от материнской опеки. Мать планировала будущее своих детей, и это были неплохие планы. Она поселила их в прекрасном доме, дала им хорошее воспитание, у них не переводились карманные деньги. Каждый из них получил солидное профессиональное образование в той области деятельности, которую она же для них избрала. Она относилась к ним так, словно это были ее собственные дети. Но ведь на самом деле это были не ее дети! У них были совершенно иные, чем у приемных родителей, инстинкты, чувства, способности, наклонности. Юный Мики ныне торгует автомобилями. Хестер удалось убежать из дома, чтобы лицедействовать на подмостках. Она влюбилась в одного непристойного субъекта, а как актриса оказалась совершенно бездарна. Поэтому ей пришлось возвратиться назад в «Солнечное гнездышко» и признать – а уступать она не любила, – что мать оказалась права. Мэри Дюрант во время войны, вопреки предупреждениям матери, вышла замуж. Ее муж был умным и храбрым человеком, но в деловых вопросах совершенная бестолочь. К тому же заболел полиомиелитом, и в «Солнечное гнездышко» его доставили уже инвалидом. Миссис Эрджайл настаивала, чтобы они жили там постоянно, но Мэри всеми силами этому противилась. Она хотела иметь для себя с мужем собственный дом и, несомненно, не возражала бы, если бы ее мамочка умерла.

Мики страдал комплексом неполноценности, ибо его, еще совсем маленького мальчика, бросила родная мать. Он тяжело переживал это в детстве и, даже повзрослев, не сумел подавить своих чувств. Думаю, в душе он ненавидел свою приемную мать.

Была там еще массажистка из Швеции, которая не любила миссис Эрджайл, но обожала детей и боготворила Лео. Она принимала от миссис Эрджайл многочисленные подарки и, возможно, старалась быть благодарной, но ей это не удавалось. И все-таки вряд ли ее антипатия была столь велика, что она ударила кочергой по голове собственную благодетельницу. К тому же ей ничто не мешало в любую минуту уйти из этого дома. Что касается Лео Эрджайла…

– Да, а что о нем скажете?

– Он собрался еще раз жениться, и, по мне, как говорится, с богом. Это милая молодая женщина, душевная, добрая, общительная. Она очень его любит уже в течение длительного времени. Как она относилась к миссис Эрджайл? Об этом можно только догадываться. Естественно, смерть миссис Эрджайл упростила ситуацию. Не такой человек Лео Эрджайл, чтобы при жизни жены заводить шашни с собственной секретаршей у себя в доме. Не сомневаюсь, что он ни разу не изменил своей жене.

Калгари спокойно сказал:

– Я видел их и беседовал с ними. Положительно не могу поверить, что кто-то из них…

– Знаю, – перебил его Макмастер. – А кто этому поверит? И тем не менее… Кто-то в этой семье является убийцей.

– Вы в самом деле так думаете?

– Не понимаю, почему должен думать иначе. Полиция считает, что посторонних в доме не было, и, видимо, полиция не ошибается.

– Но кто же именно?

– Трудный вопрос. – Макмастер пожал плечами.

– Вы их всех знаете, у вас нет никаких предположений?

– Не сказал бы о своих подозрениях, даже если бы они у меня были. Мне кажется, никто из них не способен совершить подобное злодейство. И в тоже время… не могу ни за кого поручиться. Нет, – в раздумье продолжал Макмастер, – я считаю, что мы никогда ничего не узнаем. Полиция проведет следствие, сделает все, что в ее силах, но столько уж времени прошло, никаких свидетельств не сохранилось… – Он с сомнением покачал головой. – Нет, не думаю, что мы когда-нибудь докопаемся до истины. Подобные случаи бывали, о них можно прочитать. Пятьдесят… сто лет назад кто-то из трех, четырех или пяти человек совершал преступление, но не было достаточных доказательств, и дело ограничивалось догадками.

– Думаете, и здесь случится так же?

– Да, – подтвердил доктор Макмастер, – думаю… – Он снова окинул Калгари внимательным взглядом. – Ужасно, не правда ли?

– Ужасно, – согласился Калгари, – поскольку страдают невинные. Так она мне и сказала.

– Кто? Кто и что вам сказал?

– Эта девушка… Хестер. Сказала, а я ее не понял. Вот и вы подтвердили, что мы никогда не узнаем…

– Кто виновен? – договорил за него доктор. – Да, если бы можно было узнать правду! Не для того, чтобы арестовать, предать суду и признать виновным. Просто чтобы узнать. Иначе… – Он замолчал.

– Иначе? – переспросил Калгари.

– Никто не избежит подозрений. Нет… я не буду повторять то, что вы только что подтвердили, – проговорил доктор Макмастер и в раздумье закончил: – Вспоминается дело Браво… Почти сто лет с тех пор миновало, но в книгах все еще продолжают об этом писать. Подозрение пало на его жену, а также на миссис Кокс, доктора Галли… и даже на самого Чарльза Браво, который, как полагали, мог принять яд, чтобы запутать следствие. Много было предположений, но правду так и не выяснили. А поскольку флорентиец Браво, покинутый семьей, умер в одиночестве от какого-то снадобья, то миссис Кокс с тремя маленькими детьми была изгнана из города, большинство знавших ее людей так и считали ее всю жизнь убийцей. А доктор Галли потерял свою репутацию… Кто-то был виновен, но избежал наказания. Остальные были невиновны, но кара их не миновала.

– Такое здесь не повторится, – сказал Калгари. – Не должно повториться.

Глава 8

Хестер Эрджайл поглядела на себя в зеркало. Взгляд ее выдавал легкую печаль, в нем проскользнула озабоченность, потом смирение. Такой взгляд присущ обычно не уверенным в себе людям. Хестер откинула со лба волосы, зачесала их набок, нахмурилась. В зеркале отразилось вдруг чье-то лицо, выглядывавшее из-за плеча Хестер. Она вздрогнула, отпрянула в сторону, испуганно обернулась.

– А, испугались! – воскликнула Кирстен Линдстрем.

– Чего мне пугаться, Кирсти?

– Меня. Вы подумали, что я тихонько подкралась сзади, чтобы нанести удар со спины.

– Не мели чепухи, Кирсти. И в мыслях ничего подобного не было.

– Нет, подумали. И правильно сделали. Неизвестность заставляет вглядываться во тьму, вздрагивать от каждого шороха. В этом доме есть чего опасаться. Теперь мы знаем.

– Во всяком случае, дорогая Кирсти, тебя-то мне можно не бояться.

– Как знать? – проговорила Кирстен. – Разве не читали мы недавно в газете про одну женщину, которая много лет прожила со своей подругой и нежданно-негаданно вдруг убила ее? Задушила, пыталась выцарапать глаза. Зачем? В полиции она обстоятельно рассказала о том, что видела, как в подругу вселился дьявол и выглядывал из ее глаз. Вот она и посчитала себя достаточно сильной и отважной, чтобы поразить дьявола!

– О да, что-то припоминаю. Но ведь женщина оказалась ненормальной.

– Она этого не знала и на окружающих не производила впечатления психопатки. Никто не подозревал, что творится в ее бедном, измученном рассудке. Вот и я вам скажу: не знаете вы, что в душе у меня происходит. Может, я сумасшедшая. Может, взглянула как-то на вашу матушку, подумала, что она Антихрист, и убила ее.

– Что за чепуха, Кирсти! Невероятная чепуха.

– Да, – согласилась мисс Линдстрем, – это чепуха. Я очень любила вашу матушку, она всегда была такая добрая. Но вот что я стараюсь доказать вам, Хестер: поймите, что не следует часто повторять слово «чепуха».

Хестер обернулась и посмотрела на стоявшую перед ней женщину.

– Кажется, ты не шутишь, – пролепетала она.

– Не шучу, – ответила Кирстен. – Мы должны быть серьезными и смотреть правде в глаза. Не стоит притворяться, будто ничего не случилось. Этот человек, который приходил сюда… Лучше бы он не появлялся, но он пришел и дал нам ясно понять, что Джако не убийца. Очень хорошо, значит, убийца кто-то другой, и этот кто-то находится среди нас.

– Нет, Кирсти, нет! Это мог быть кто-то… ну, скажем, какой-нибудь вор или человек, захотевший свести с ней счеты.

– Полагаете, ваша матушка сама впустила его?

– Могла впустить, ты же ее знаешь. Кто-нибудь мог прийти со своими заботами, рассказать про несчастного ребенка, с которым дурно обращаются. Неужели ты думаешь, что мама не впустила бы этого человека, не провела бы его в комнату, не выслушала бы его?

– Весьма сомнительно, – возразила Кирстен. – По крайней мере, сомневаюсь, что ваша матушка сидела бы за столом, позволила бы этому человеку вооружиться кочергой и ударить ее по голове. Нет, она была достаточно осмотрительной и благоразумной женщиной.

– Хоть бы ты ошиблась, Кирсти! – воскликнула Хестер. – Как бы я хотела, чтобы ты ошиблась! От твоих разговоров все в душе переворачивается.

– Потому что опасность рядом, совсем близко. Нет, не скажу больше ни слова, но я вас предупреждаю: никому не доверяйте, хоть вы и думаете, будто хорошо знаете живущих с вами людей. Не доверяйте мне, не доверяйте Мэри, не доверяйте вашему отцу, не доверяйте Гвенде Воугхан.

– Как же можно жить, подозревая каждого?

– Хотелось бы дать вам хороший совет: уезжайте из этого дома.

– Но это сейчас невозможно.

– Почему? Из-за молодого доктора?

– Не знаю, что ты имеешь в виду, Кирсти. – На щеках Хестер вспыхнул румянец.

– Я имею в виду доктора Крейга. Очень милый молодой человек. Прекрасный врач, добрый, серьезный. И все же, думаю, будет лучше, если вы отсюда уедете.

– Все это чепуха! – сердито воскликнула Хестер. – Чепуха, чепуха, чепуха! О, как мне хотелось бы, чтобы доктор Калгари никогда здесь не появлялся!

– И я того же хотела бы, – молвила Кирстен, – всей душой хотела бы.

Лео Эрджайл подписал последнее из писем, поданных ему Гвендой Воугхан.

– Это последнее? – поинтересовался он.

– Да.

– Мы славно сегодня потрудились.

В течение нескольких минут Гвенда наклеивала марки и сортировала письма, потом спросила:

– Не пришла ли пора поехать за границу?

– За границу? – рассеянно переспросил Лео Эрджайл.

– Да. Ты же собирался в Рим и Сиенну.

– О да, да, собирался.

– Ты хотел посмотреть документы из архивов, о которых писал кардинал Массилини.

– Да, помню.

– Хочешь, я закажу билеты на самолет или предпочитаешь поехать поездом?

На лице Лео появилась вымученная улыбка, словно у человека, возвратившегося домой после долгого утомительного пути.

– Кажется, тебе не терпится избавиться от меня, Гвенда, – сказал он.

– О нет, дорогой, нет.

Она порывисто подбежала и встала перед ним на колени.

– Я хочу, чтобы ты никогда не оставлял меня, никогда. Но я думаю… Я думаю, было бы лучше, если бы ты уехал после… после…

– После визита доктора Калгари на прошлой неделе? – спросил Лео.

– Лучше бы он не приходил к нам, – сказала Гвенда. – Пусть бы все оставалось по-старому.

– И Джако по-прежнему оставался бы преступником в нашей памяти?

– Ему ничего не стоило совершить преступление. От него можно было ожидать этого в любую минуту, и, думаю, лишь по чистой случайности он не сделался преступником.

– Странно, – задумчиво произнес Лео. – Я никогда этому не верил. Разумеется, с фактами не поспоришь, но сомнения меня не покидали.

– Почему? Характер ему достался ужасный, разве не так?

– Да. О да. Он нападал на других ребят, как правило, на тех, что послабее его. Но мне и в голову не приходило, что он осмелится поднять руку на Рэчел.

– Почему же?

– Потому что он боялся ее, – пояснил Лео. – Считал ее великим авторитетом, как и все остальные.

– Не думаешь ли ты, – спросила Гвенда, – что это было всего-навсего… – Она не договорила.

Невысказанный вопрос отразился во взгляде Лео, и это заставило ее покраснеть. Она отвернулась, подошла к камину, опустилась на корточки и протянула руки к огню. «Да, – подумала она. – Авторитет Рэчел имела непререкаемый. Самоуверенная и независимая, она держала себя как королева, желания которой мы обязаны были выполнять. Значит ли это, что никто не осмелился бы поднять на нее руку, ударить, заставить ее навсегда умолкнуть? Но ради чего? Рэчел всегда была права, всегда все знала. Рэчел шла по выбранному ею пути».

Гвенда внезапно поднялась.

– Лео, – сказала она. – Не могли бы мы пожениться в ближайшее время, не дожидаясь марта?

– Нет, Гвенда, нет. Не думаю, что это правильно.

– Почему же?

– Полагаю, – заявил Лео, – что спешка к добру не приводит.

– Что ты хочешь сказать? – Она подошла к нему и снова опустилась перед ним на колени. – Что ты хочешь сказать, Лео? Объясни мне.

– Дорогая моя, я просто считаю, что торопиться не следует.

– Но мы же поженимся в марте, как планировали?

– Надеюсь… Надеюсь на это.

– В твоем голосе не слышно уверенности… Лео, ты меня больше не любишь?

– Дорогая моя! – Лео положил руки ей на плечи. – Разумеется, я тебя очень люблю. Ты для меня все на этом свете!

– Значит?.. – нетерпеливо воскликнула Гвенда.

– Нет. – Он поднялся. – Нет, не сейчас, надо подождать. Мы должны быть уверены.

– В чем уверены?

Он не ответил.

– Ты же не думаешь?..

– Я… я вообще ни о чем не думаю, – сказал Лео.

Отворилась дверь, и в комнату вошла Кирстен Линдстрем. Она поставила на стол поднос.

– Ваш чай, мистер Эрджайл. Принести вам чашечку, Гвенда, или вы почаевничаете с нами внизу?

– Я спущусь в столовую. Только возьму эти письма, их надо немедленно отправить.

Когда Гвенда собирала подписанные Лео письма, у нее едва заметно дрожали руки. Сложив письма, она вышла из комнаты. Кирстен посмотрела ей вслед.

– Что вы сказали ей? – спросила она, обернувшись к Лео. – Что ее так расстроило?

– Ничего, – буркнул Лео уставшим голосом. – Ровным счетом ничего.

Кирстен Линдстрем пожала плечами и, не сказав ни слова, покинула комнату. Невысказанное, не выраженное каким-либо жестом порицание тем не менее ощущалось весьма явственно. Лео вздохнул и откинулся в кресле, он невероятно устал. Налил себе чаю, но не выпил его. И сидел неподвижно, устремив в пространство невидящий взгляд, вспоминая прожитую жизнь.

Клуб, который он посещал, находился в Лондоне, на Ист-Энде. Там он впервые встретил Рэчел Констам. Она отчетливо предстала сейчас перед его мысленным взором. Девушка среднего роста, плотно сбитая, дорого, но строго одетая, с круглым и серьезным лицом. Ее сердечная теплота и наивность тотчас же покорили его. С громадным энтузиазмом она включилась в благотворительную деятельность. Так много предстоит сделать в этой области, стоит ради этого потрудиться! Речь ее отличалась торопливостью и бессвязностью, и душа его потянулась к ней. В свою очередь, он тоже почувствовал, как много предстоит сделать, как много надо для этого трудиться; впрочем, свойственное ему природное чувство юмора заставляло его сомневаться, всякая ли исполненная работа обречена на успех. Но Рэчел отметала прочь любые сомнения. Если сделать это, если сделать то, вложить средства в такие-то и такие-то фонды, результаты появятся сами собой.

Теперь он совершенно отчетливо осознал, что она не признавала человеческой индивидуальности. Люди для нее были не более чем абстрактными «случаями» и «проблемами», подлежащими разрешению. Она не замечала существующих между людьми различий, тонкостей поведения и особенностей, свойственных каждой отдельной личности. Он вспомнил, как когда-то советовал ей не строить грандиозных планов, но она не вняла его предостережениям. Рэчел всегда ожидала очень многого и в большинстве случаев испытывала разочарование. Он влюбился в нее скоропостижно и был приятно удивлен, узнав, что она дочь богатых родителей.

Жизнь они намеревались начать на основе высоких принципов, не оставлявших места мелочным житейским расчетам. Ему было совершенно ясно, что именно привлекло его к ней в первую очередь. Ее душевная теплота. Только теплота эта – и в том состояла трагедия – предназначалась не ему. Конечно, она любила его, но желала от него только детей – единственную усладу своей жизни. А детей не было.

Она консультировалась у множества докторов, в том числе у крупных специалистов, и даже посещала знахарок. Однако приговор был вынесен единогласно: ей надлежит смириться со своим положением, у нее никогда не будет собственных детей. Он утешал ее, как мог, и охотно принял предложение усыновить ребенка. Они вступили в контакт с опекунским советом, но случилось так, что во время визита в Нью-Йорк их машина в бедном квартале города сбила выскочившего на дорогу ребенка.

Рэчел выпрыгнула из машины и опустилась возле ребеночка на колени. Девочка нисколько не пострадала, если не считать нескольких синяков. Это была красивая девочка, голубоглазая, с золотистыми волосами. По настоянию Рэчел ее отвезли в больницу, где убедились в отсутствии травм. Рэчел переговорила с родственниками ребенка, которыми оказались вдрызг пьяные чумазая тетка и ее муж. Было ясно, что особых чувств к девочке они не питали, а жила она у них после смерти своих родителей. Рэчел предложила забрать ребенка с собой на несколько дней, и тетка не заставила себя долго упрашивать.

«Все как-то не хватает времени приглядеть за ней», – сказала она.

Вот так Мэри оказалась в люксе комфортабельной гостиницы. Ребенок пришел в восторг от мягкой кровати и роскошной ванны. Рэчел купила ей новую одежду. И вскоре наступила минута, когда ребенок сказал: «Не хочу домой. Хочу остаться здесь».

Рэчел поглядела на супруга взглядом страстным и радостным. Наедине с ним она предложила: «Давай оставим ее у нас, дело легко уладится. Мы ее удочерим, и она станет нашим ребенком. Та женщина только обрадуется, когда от нее избавится».

Он охотно согласился. Девочка оказалась спокойной, уравновешенной, послушной. Она не была привязана к тетке и дяде, с которыми жила до этого. Если ребенок осчастливит Рэчел, все будет прекрасно. Они проконсультировались с юристами, подписали документы, после чего Мэри О’Шофнесси превратилась в Мэри Эрджайл и поплыла на пароходе в Европу. Он думал, наконец-то бедная Рэчел возрадуется. И она действительно была счастлива, радовалась неистово, почти лихорадочно, осыпала девочку дорогими игрушками. Мэри принимала подарки со снисходительной, но довольной улыбкой. И еще, припомнил Лео, было одно обстоятельство, которое тогда его немного смущало. Этот ребенок ко всему относился с покорным безразличием. Девочка не выражала ни малейшей привязанности ни к дому, ни к своему окружению. Настоящая любовь, надеялся Лео, появится позже. Но и теперь не было видно никаких ее признаков. Подарки принимались с радостью и удовольствием. Но с любовью ли к приемной матери? Вот этой самой любви он что-то не замечал.

Время, полагал Лео, все расставит на свои места, рано или поздно и ему самому отыщется местечко в жизни Рэчел Эрджайл. Но природа создала эту женщину для выполнения материнских, а не супружеских обязанностей. Появление Мэри не столько утолило, сколько распалило ее материнскую страсть. Одного ребенка ей явно не хватало.

Вся ее деятельность отныне была связана только с детьми-калеками, сиротами, умственно отсталыми – словом, с обделенными жизнью детьми. Она основывала благотворительные фонды для самых разных приютов и детских домов. Это было трогательно. Он умилялся ее деятельности, которая теперь заполняла всю ее жизнь. Мало-помалу он тоже начал заниматься своими делами и погрузился в изучение истории экономических теорий, которая давно его интересовала. Все больше и больше времени он проводил в библиотеке, излагая результаты своих исследований в научных статьях. Жена, деловая, серьезная и счастливая, управляла домом, развивая бурную деятельность. Он был учтив и снисходителен, одобрял ее действия. «Великолепный проект, дорогая». «Да, да, я, безусловно, займусь этим вопросом». Иногда вставлял осторожное словечко: «Полагаю, ты собираешься все тщательно обдумать, прежде чем примешь решение. Торопиться не следует».

Рэчел иногда советовалась с ним, но все чаще и чаще полагалась только на себя. Она всегда права, она всегда все знает лучше других. Лео не возражал, но стал меньше советовать и меньше критиковать.

Ей, думал он, не требуется от него ни помощи, ни любви. Она занята, счастлива, у нее неиссякаемые запасы энергии.

Щемящее чувство досады не оставляло его, но к нему примешивалось другое, довольно странное ощущение. Лео было жалко ее. Ему казалось, будто на пути, по которому она так настойчиво движется, ее поджидает какая-то страшная опасность.