Текст книги "Вилла «Белый конь» (др. перевод)"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 3

– Да нет, мистер Лежен, больше вроде ничего не припомню. Я ведь уже все сказала вашему сержанту. Не знаю я, ни кто она была, миссис Дэвис, ни откуда родом. Она у меня полгода снимала комнату. Платила вовремя и вроде была славная женщина.

Миссис Коппинз перевела дыхание и недовольно посмотрела на Лежена. Он улыбнулся ей кроткой, меланхолической улыбкой, действие которой было проверено не раз.

– Я бы с охотой помогла, если бы что знала, – добавила миссис Коллинз.

– Благодарю вас. Вот это нам и нужно – помощь. Женщины знают больше мужчин – у них какое-то особое чутье.

Ход был верный и оказал свое действие.

– Ах! – воскликнула миссис Коппинз. – Жалко, вас мой муж сейчас не слышит. Он только и повторяет, мол, ты думаешь, ты все знаешь, а на самом-то деле и понятия не имеешь. А ведь девять раз из десяти я права.

– Вот потому-то я и хотел узнать, что вы думаете о миссис Дэвис. Вы не знаете, может, она была несчастлива?

– Как вам сказать? Вроде бы нет. Деловая. Это видно было. Все у нее всегда бывало как надо. Будто заранее все обдумывала. Я так понимаю, работала она, где выясняют, как какие товары идут, чего больше покупают, спрашивают. Про это всем и так давно известно, да вот почему-то нынче прямо помешались – подавай им снова и снова такие сведения. А миссис Дэвис, по правде говоря, для этой работы очень подходила. Славная, нос куда не надо не сует, просто по-деловому расспросит – и все.

– Вы не знаете название фирмы или конторы, где она работала?

– К сожалению, не знаю.

– У нее были родственники?

– Нет. Я знаю, она была вдова и муж ее давно умер. Он вроде долго болел, только она не особенно любила про это рассказывать.

– Она не рассказывала вам, откуда была родом?

– По моему, не из Лондона. Откуда-то, мне думается, с севера.

– Вы не замечали за ней чего-нибудь…

Лежен сомневался, правильно ли он сделал, заговорив об этом. Если у нее заработает воображение… Но миссис Коллинз не воспользовалась удобным случаем.

– Да нет, не замечала. И уж никогда от нее не слышала ничего такого. Только вот удивительный у нее был чемодан. Дорогой, но не новый. И буквы на нем были ее – Дж. Д., Джесси Дэвис, только они были написаны поверх других. Сперва-то они были Дж. Г., по-моему, не то А. Но мне тогда и в голову ничего не пришло. Хороший подержанный чемодан можно купить совсем дешево, и буквы тогда приходится менять. У нее вещей было – один чемодан.

Лежен это знал. У покойной было очень мало вещей. Не нашлось среди них ни писем, ни фотографий. У нее, по-видимому, не было ни страхового полиса, ни счета в банке, ни чековой книжки. Носильные вещи хорошего качества, скромного покроя, почти новые.

– Она казалась всем довольной? – спросил он.

– Да вроде так.

Инспектор услышал нотку сомнения в голосе миссис Коппинз.

– Вроде?

– Да я об этом как-то не задумывалась. Зарабатывала она неплохо, работа чистая, живи да радуйся. Она была не из болтливых. Но когда заболела…

– А что случилось, когда заболела?

– Сперва она расстроилась. Когда от гриппа слегла. Всю мою работу спутает, говорит. Но грипп – это грипп, на него рукой не махнешь. Пришлось ей лечь в постель, выпила она горячего чаю, аспирин приняла. Я говорю, доктора надо позвать, а она говорит – незачем. При гриппе надо отлежаться в тепле – и все. Поболела она, конечно, ведь грипп, а когда температура у нее спала, то она стала расстроенная какая-то, это тоже часто при гриппе бывает. Сидит, помню, у огня и говорит мне: «Плохо, когда столько времени свободного. Мысли одолевают. Не люблю я особенно о жизни задумываться. Расстраиваюсь».

Лежен был весь внимание, и миссис Коллинз разболталась пуще прежнего.

– Ну, дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз она говорит, как сейчас помню: «Лучше о многом не знать, если все не так, как надо, правда?» А я ей: да, милочка, А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: ну ничего, ничего. А она: «Я ничего бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю, конечно, мол, милочка, а сама подумала, может, у нее на работе какие-нибудь делишки обделывают, и она знает, но раз это ее не касается, не вмешивается.

– Возможно, – согласился Лежен.

– Одним словом, поправилась она, почти совсем поправилась, вышла снова на работу. Я ей говорила: рано. Посидите дома еще денек-другой, говорю. И зря она меня не послушалась. Приходит домой на второй день, гляжу, а она вся в жару пылает. Еле по лестнице поднялась. Надо, говорю, доктора позвать, да только она не захотела. И ей становилось все хуже и хуже, глаза не видят, лицо горит, дышит с трудом. А вечером на следующий день еле-еле шепчет: «Священника. Позовите священника. Побыстрее – будет поздно». Ей нужно было не нашего пастора, а католического священника. Я-то не догадывалась, что она – католичка, ни распятия у нее, ничего такого. Я вижу, на улице мальчишка Майк; бегает, послала его за отцом Горманом. И уж решила: ничего ей говорить не стану, а сама позвоню в больницу.

– Вы сами провели к ней священника, когда он пришел?

– Да. И оставила их одних.

– Они что-нибудь говорили?

– Не помню что, только когда я дверь закрывала, слышу, она говорит про какое-то злодейство. Да и что-то про коня – может, это она про скачки, там ведь всегда жульничество.

– Злодейство, – повторил Лежен. Его поразило это слово.

– Они должны признаваться в грехах перед смертью – так ведь у католиков заведено? Вот она и признавалась, верно.

Лежен не сомневался, что это была предсмертная исповедь, но в его воображение запало слово «злодейство». Должно быть, страшное это злодейство, если священника, который узнал о нем, выследили и убили…

Трое остальных жильцов миссис Коллинз ничего сообщить не могли. Двое из них, банковский клерк и пожилой человек, продавец из обувного магазина, жили здесь уже несколько лет. Третья была девушка лет двадцати двух, которая недавно стала здесь снимать комнату, работала она в универсальном магазине неподалеку. Все трое едва знали миссис Дэвис в лицо.

Женщина, которая видела отца Германа на улице в тот вечер, тоже ничего сообщить не могла. Она знала отца Гормана, была его прихожанкой. Эта женщина видела, как он свернул на Бетналл-стрит и зашел в кафе приблизительно без десяти восемь.

Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит, располагал более интересными сведениями. Это был невысокого роста пожилой человек в очках, с лысой головой и широким простодушным лицом.

– Добрый вечер, инспектор. Проходите!

Лежен прошел за старомодный прилавок и через нишу, где молодой человек в белом халате с ловкостью фокусника разливал лекарства в пузырьки, в маленькую комнату – там стояли два кресла, стол и конторка. Мистер Осборн сел в одно из кресел, Лежен занял другое. Аптекарь наклонился вперед, глаза его блестели:

– Кажется, я смогу вам помочь. Посетителей в тот вечер было немного – погода отвратительная. Мы закрываем в восемь по четвергам. Тукан все сгущался, на улице почти никого. Я стоял у дверей и глядел на улицу. В прогнозе погоды сказали, что будет туман. Стою я, значит, у дверей и вижу – отец Горман идет по улице. Я его, конечно, хорошо знаю в лицо. Ужасно, убить такого достойного человека! Вот отец Горман, говорю я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит. А чуть позади него – еще кто-то. Мне бы и в голову тогда не пришло обратить на него внимание, но вдруг он останавливается, как раз у моей двери. Я думаю: что это он остановился? – а потом заметил, отец Горман замедлил шаги. Потом он снова пошел быстрее, и тот другой человек – тоже. Я подумал: быть может, он хочет догнать священника, поговорить с ним.

– А на самом деле этот человек, видно, просто следил за ним?

– Теперь-то я уверен, что было именно так, но тогда…

– Вы сможете описать этого человека?

Лежен не рассчитывал на сколько-нибудь вразумительный ответ. Он ожидал обычных расплывчатых описаний. Но мистер Осборн оказался из другой породы, чем хозяин маленького кафе.

– Думаю, что да, – уверенно отвечал он. – Это был человек высокого роста…

– Приблизительно какого?

– Ну, около шести футов, не меньше. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за своей худобы. Покатые плечи, на шее – кадык. Длинные волосы. Большой крючковатый нос. Внешность очень приметная. Конечно, я не мог разглядеть цвет глаз. Понимаете, я его видел в профиль. Возраст – лет пятьдесят. Это видно было по походке, молодые люди движутся совсем иначе.

Лежен мысленно представил себе расстояние от аптеки до противоположного тротуара. У него возникли сильные сомнения. Рассказ аптекаря мог быть плодом живого воображения – такое случается часто, особенно когда допрашиваешь женщин. В этих случаях фигурируют невероятные подробности – навыкате глаза, густые брови, обезьяньи челюсти, свирепое выражение лица.

А мистер Осборн рассказал про человека с обычной внешностью. Подобное от свидетелей не часто услышишь. Лежен задумчиво посмотрел на собеседника.

– Как вы считаете, вы бы узнали этого человека?

– Конечно, – голос мистера Осборна звучал уверенно. – У меня прекрасная память на лица. Это просто мой конек. Если бы чья-нибудь жена пришла ко мне и купила мышьяка – отравить мужа, я бы мог под присягой заявить на суде, что узнаю ее.

– Но вам не приходилось пока выступать на суде в такой роли?

Мистер Осборн признался, что нет.

– И уж теперь вряд ли придется. Я продаю свое дело. Мне предложили за него хорошие деньги, продам и переселюсь в Борнемут. Нужно идти на отдых, пока ты еще в состоянии наслаждаться жизнью. Я так считаю. Разведу сад. Буду путешествовать…

Лежен поднялся.

– Ну что ж, желаю вам всех благ, – сказал он. – И если до отъезда вы вдруг встретите этого человека…

– Я тотчас же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно, Можете рассчитывать на меня. У меня прекрасная память на лица.

Глава 4
Рассказывает Марк Истербрук

Я вышел со своей приятельницей Гермией Редклифф из театра «Олд Вик».

Мы были на «Макбете».

– Поедем поужинаем в «Фэнтази». Когда смотришь Шекспира – всегда проголодаешься.

По дороге мы рассуждали о «Макбете». Гермия Редклифф – красивая молодая женщина двадцати восьми лет. У нее безупречный классический профиль и густая шапка каштановых волос. Моя сестра называет ее «приятельница Марка», причем так и слышишь многозначительные кавычки. Это меня постоянно выводит из себя.

В «Фэнтази» нас встретили приветливо и провели к столику у стены. Когда мы усаживались, кто-то вдруг радостно нас окликнул. За соседним столом сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, прехорошенькую девушку с модной прической – волосы торчали во все стороны, а над макушкой прядки поднимались под невероятным углом.

Как ни странно, прическа ей шла. У девицы были огромные голубые глаза, и рот она все время держала полуоткрытым. Как и все девушки Дэвида, она была непроходимо глупа. Дэвид, человек редкого интеллекта, почему-то находил в этом удовольствие.

– Это моя глубокая привязанность – Пэм! – воскликнул он. – Познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и интеллигентные. Держу пари, вы только что с Шекспира или с Ибсена.

– Смотрели «Макбета».

– Ага, ну, как выглядели ведьмы?

– Ужасные, – сказала Гермия. – Как всегда.

– А знаете, – сказал Дэвид, – какими бы у меня были ведьмы, если бы я ставил спектакль?

– Какими?

– Хитрые, тихие старушонки. Как ведьмы у нас в деревнях.

– Но сейчас нет никаких ведьм, – сказала Пэм.

– Ты так говоришь, потому что ты лондонская жительница. В каждой деревне в Англии есть своя ведьма.

– Ты шутишь, – надула губки Пэм.

– Ничуть. Правда, Марк?

– Все эти суеверия давно умерли, – сказала Гермия.

– В глуши они еще живут – как ты считаешь, Марк?

– Может быть, ты и прав, – ответил я. – Хотя сам я не знаю, никогда в деревне не жил.

– Не представляю себе, как можно в «Макбете» показать ведьм обычными старухами. Нужна атмосфера чего-то сверхъестественного, – заметила Гермия.

– Значит, – обратился я к Дэвиду, – у тебя ведьмы бормотали бы свои заклинания, вызывали духов, а сами оставались тремя обычными деревенскими старухами. Что ж, это могло бы действительно произвести сильное впечатление.

– Если можно убедить актеров так играть, – возразила Гермия.

– Шекспир бы сейчас немало удивлялся, глядя на современные постановки своих пьес.

– Филдинг сегодня очень интересно играл третьего убийцу, – вспомнила Гермия.

– Как было тогда удобно, – размечтался Дэвид, – нанимаешь убийцу, и он убирает кого нужно. Сейчас уж так не бывает!

– Почему не бывает?! – возмутилась Гермия. – А гангстеры?

– Да нет же, – сказал Дэвид. – Я не про гангстеров. Я про обычных людей – просто мешает кто-то: тетя Эмили такая богатая и не собирается умирать; или кому-то опостылел муж. Как удобно, звонишь в контору и говоришь: «Пришлите, пожалуйста, двух надежных убийц».

Мы все рассмеялись.

– А ведь и сейчас можно разделаться с человеком, когда надо, разве вы не знаете? – проговорила Пэм.

Мы обернулись к ней.

– Как это, детка? – спросил Дэвид.

– Ну, в общем можно. Только, кажется, это очень дорого.

Пэм смотрела на нас огромными наивными глазами, рот у нее был слегка открыт.

– Что это ты хочешь сказать? – заинтересовался Дэвид.

Пэм смутилась.

– Ах, наверно, я все перепутала. Я вспомнила про белого коня. И все такое.

– Белого коня? Какого еще белого коня?

Пэм залилась краской и опустила ресницы.

– Да это просто так. Кто-то что-то говорил – наверно, я перепутала, не поняла.

– Попробуй-ка этот чудесный салат, – посоветовал Дэвид.

В жизни иногда случаются престранные вещи – услышишь неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же самое. Со мной такое произошло на следующее же утро. Позвонил телефон. Я ответил.

– Это Марк Истербрук?

– Да. Миссис Оливер?

– Марк, я насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там книжки, если Роуда уж так хочет.

– Очень мило с вашей стороны.

– Обеда, надеюсь, не будет? – спросила миссис Оливер с опаской. – И пусть они меня не тащат в «Розовый Конь» пить пиво.

– Как «Розовый Конь»?

– Ну, «Белый Конь». Мне от пива становится худо.

– А что это такое «Белый Конь»?

– Какой-то бар – разве он не так называется? Или «Розовый Конь»? А может, я напутала. У меня такая путаница в голове.

– Как поживает какаду? – спросил я.

– Какаду? – недоуменно откликнулась миссис Оливер.

– А мяч для крикета?

– Ну, знаете ли, – с достоинством проговорила миссис Оливер. – Вы, наверно, с ума сошли, или у вас похмелье, или еще что. Розовые кони, какаду, крикет.

Она сердито повесила трубку. Я все еще раздумывал о «Белом Коне», о том, как я о нем услышал сегодня снова, когда опять раздался телефонный звонок.

На этот раз звонил мистер Сомс Уайт, известный стряпчий, который напомнил мне, что по завещанию моей крестной я могу выбрать три картины из ее коллекции.

– Ничего особенно ценного, конечно, нет, – сказал мистер Сомс Уайт своим меланхоличным, скорбным тоном. – Но, насколько мне известно, вам нравятся некоторые картины покойной.

– У нее были прелестные акварели, индийские пейзажи.

– Совершенно верно, – отвечал мистер Соме Уайт. – Подготавливается распродажа имущества, и не могли бы вы сейчас подъехать на Эллсмер-сквер…

– Сейчас приеду, – сказал я Работать в это утро все равно не удавалось.

С тремя акварелями под мышкой я выходил из дома на Эллсмер-сквер и столкнулся нос к носу с каким-то человеком, поднимавшимся по ступенькам к двери. Я извинился, он тоже извинился, и я уже окликнул было ехавшее мимо такси, как вдруг меня что-то остановило, я быстро обернулся и спросил:

– Привет, это вы, Корриган?

– Я. Да… а вы… вы – Марк Истербрук.

Джим Корриган и я были приятелями, когда учились в Оксфорде, мы не виделись уже лет пятнадцать.

– Не узнал вас сначала, – сказал Корриган. – Читаю время от времени ваши статьи, нравятся.

– А вы что поделываете? Занимаетесь научной работой?

Корриган вздохнул.

– Не вышло. На это нужно много денег. Или найти миллионера, чтобы субсидировал. А мне никого не удалось заинтересовать своей теорией, к сожалению. Так что я теперь судебный хирург.

– Понятно. Вы в этот дом? Там никого нет, кроме сторожа.

– Я так и думал. Но мне хотелось кое-что поразузнать о покойной леди Хескет-Дюбуа.

– Наверно, я смогу вам рассказать больше, чем сторож. Она была моя крестная.

– Правда? Прекрасно. Пойдемте куда-нибудь поедим. Тут недалеко маленький ресторанчик. Ничего особенного, но кормят хорошо.

Мы выбрали себе столик в ресторане, и, когда подали суп, я спросил:

– Ну, а что вы хотели узнать насчет старушки? И кстати, зачем вам это нужно?

– Это длинная история, – отвечал Корриган. – Скажите мне сперва, что она из себя представляла?

Я стал вспоминать.

– Человек старого поколения. Викторианский тип. Вдова бывшего губернатора какого-то неведомого островка. Была богата и любила жить с удобствами. Часто путешествовала. Детей у нее не было, но она держала двух очень воспитанных пуделей и просто обожала их. Самоуверенная, заядлая консерваторша. Добрая, но властная. Что еще вы хотите про нее знать?

– Да как бы вам сказать, – ответил Корриган, – мог ее кто-нибудь шантажировать, как вы думаете?

– Шантажировать? – произнес я с изумлением. – Вот уже чего не могу себе представить. Почему вам это пришло в голову?

И тут я впервые услышал об обстоятельствах убийства отца Гормана.

Я положил ложку и спросил:

– А эти фамилии? Они у вас с собой?

– Я их переписал. Вот они.

Я взял у него листок, который он достал из кармана, и стал его изучать.

– Паркинсон. Знаю двух Паркинсонов. Артур – служит во флоте. Еще Генри Паркинсон – тот чиновник в одном министерстве. Ормерод – есть один майор Ормерод. Сэндфорд – в детстве у нас был пастор Сэндфорд. Хармондсворт – нет, такого не знаю. Такертон… – Я остановился. – Случайно, не Томазина Такертон?

Корриган взглянул на меня с любопытством.

– Может быть, не знаю. А кто она такая?

– Сейчас уже никто. Умерла около недели назад.

– Здесь, значит, ничего не узнаешь.

Я стал читать дальше.

– Шоу, знаю зубного врача по фамилии Шоу, затем Джером Шоу, судья…

Делафонтейн – где-то я недавно слыхал это имя, а где – не припомню, Корриган. Это, случайно, не вы?

– От всего сердца надеюсь, что не я. У меня такое чувство, будто попасть в этот список ничего хорошего не сулит.

– Все может быть. А что навело вас на мысль о шантаже?

– Это инспектор Лежен высказал такое соображение. Казалось самым вероятным объяснением. Но есть и много других. Может, это список торговцев наркотиками, или наркоманов, или тайных агентов – словом, кого угодно. Одно только несомненно – эта записка представляет для кого-то огромную важность.

– Вас всегда так занимает полицейская сторона работы?

Он отрицательно покачал головой.

– А почему же вы так заинтересовались на этот раз?

– Сам не знаю, – медленно проговорил Корриган. – Наверно, из-за того, что увидел здесь свое имя. Вперед, Корриганы! Один за всех.

– За всех? Значит, вы убеждены, что это жертвы, не преступники? Но ведь может оказаться и наоборот.

– Вы правы. И, конечно, странно, что я так уверен. Может, это я просто себе внушил. А может, из-за отца Германа, он был чудесный человек, все его любили и уважали. И я все время думаю: если этот список был для него так важен, может, дело идет о жизни и смерти.

– Полиция не нашла никаких следов?

– Ну, это длинная история. Здесь проверь, там проверь. Проверяют, кто была женщина, которую он исповедовал.

– Кто же?

– В ней-то как раз ничего загадочного. Вдова. Мы было подумали, что ее муж имел какое-то отношение к скачкам, оказалось – нет. Она работала в небольшой фирме, фирма эта собирает данные о спросе на разные продукты и изделия и пользуется весьма недурной репутацией. На службе о миссис Дэвис почти ничего не знает. Она приехала с севера Англии – из Ланкашира. Единственно странно, что у нее было так мало вещей.

Я пожал плечами.

– Это нередко случается.

– Да, вы правы.

– Одним словом, вы решили принять участие в расследовании.

– Пытаюсь что-нибудь разузнать. Хескет-Дюбуа – имя необычное. Я думал, здесь что-то выплывет…

– Не наркоманка и не торговка наркотиками, – заверил я его. – И уж, конечно, не тайный агент. Была слишком добропорядочная, чтобы дать повод для шантажа. Не представляю себе, в какой список она вообще могла попасть.

Драгоценности она держала в банке, так что объект для грабежа она была неподходящий.

– А кого еще из этой семьи вы знаете?

– У нее есть племянник и племянница, но фамилия у них другая. Муж крестной был единственный сын у своих родителей.

Корриган недовольно заметил, что от меня мало проку. Он посмотрел на часы, сказал, что ему пора идти резать, и мы расстались. Я вернулся домой в задумчивости, работать опять не смог и вдруг, подчиняясь внезапному порыву, позвонил Дэвиду Ардингли.

– Дэвид? Это Марк. Помнишь, я тебя встретил с девушкой, Пэм. Как ее фамилия?

– Хочешь отбить у меня подружку, а?

Дэвид очень развеселился.

– У тебя их столько, можешь одну и мне уступить.

– Так у тебя же своя есть, старик, я думал, у вас дела идут на лад.

«Идут на лад». Слова-то какие противные. Ни с того ни с сего у меня вдруг стало челюсти сводить от скуки… Передо мной встало наше будущее.

Ходим с Гермией по театрам на интересные вещи. Рассуждаем об искусстве, о музыке. Без сомнения, Гермия – прекрасная подруга жизни. «Да, но не больно-то с ней весело», – зашептал мне в ухо какой-то злорадный бесенок. Мне стало стыдно.

– Ты что, заснул? – спросил Дэвид.

– Вовсе нет. По правде говоря, твоя Пэм очень забавна.

– Верно подмечено. Но только в небольших дозах. Ее зовут Пэмела Стерлинг, и она служит продавщицей в одном из этих шикарных цветочных магазинов на Мейфэр. Три сухих прутика, тюльпан с вывернутыми лепестками и лавровый листок, цена – три гинеи, ты эти букеты видел.

Он назвал адрес магазина.

– Пригласи ее куда-нибудь, и желаю вам повеселиться. Отдохнешь. Эта девица не знает абсолютно ничего – голова совершенно пустая. Что ты скажешь, она всему будет верить. Кстати, она девушка приличная, так что напрасные надежды оставь.

И он повесил трубку.

Я с трепетом вошел в Институт цветов. Несколько продавщиц, одетые в узкие бледно-зеленые платьица и с виду совершенно такие же, как Пэм, сбили меня с толку. Наконец я определил, которая из них Пэм. Она старалась правильно написать адрес на карточке, но у нее это выходило с трудом. Еще больших трудов ей стоило сосчитать сдачу, но, наконец, я смог к ней обратиться.

– Мы с вами недавно познакомились – вы были с Дэвидом Ардингли, напомнил я ей.

– Как же, как же, – любезно отозвалась Пэм, глядя куда-то поверх моей головы.

– Я хотел у вас кое-что спросить.

Вдруг я почувствовал угрызения совести.

– Но, может быть, сначала вы поможете мне выбрать цветы?

Голосом автомата, у которого нажали нужную кнопку, Пэм проговорила:

– Мы получили дивные розы. Всего лишь пять шиллингов штука.

Я судорожно глотнул и сказал, что возьму шесть роз.

– И вот этих дивных-дивных листочков к ним?

Я с сомнением посмотрел на дивные листочки, которые выглядели основательно сгнившими. Вместо них я попросил несколько пушистых веток аспарагуса, что сразу же уронило меня в глазах Пэм.

– Я хотел у вас кое-что спросить, – начал я опять, пока Пэм довольно неуклюже составляла букет. – Вы в тот раз упомянули какое-то заведение под названием «Белый Конь».

Пэм вздрогнула и уронила цветы на пол.

– Вы не могли бы рассказать мне о нем поподробнее?

Пэм подняла цветы и выпрямилась.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Я хотел спросить насчет «Белого Коня».

– Белого коня? О чем это вы?

– Вы в тот раз о нем упоминали.

– Этого не может быть. Я ни о чем подобном не слыхала.

– Кто-то вам о нем рассказывал. Кто?

Пэм тяжело перевела дыхание и торопливо проговорила:

– Я не понимаю, о чем вы, и вообще мы не имеем права пускаться в разговоры с покупателями.

Она обмотала мои цветы бумагой.

– Тридцать пять шиллингов, пожалуйста.

Я дал ей две фунтовые бумажки. Она сунула мне в руку шесть шиллингов и быстро отошла к другому покупателю. Я заметил, что у нее сильно дрожат руки.

Я медленно направился к выходу. Уже выйдя из магазина, я сообразил, что она мне неверно посчитала за цветы (аспарагус стоил шесть шиллингов семь пенсов) и дала слишком много сдачи. До этого ее ошибки в арифметике, видимо, били по другой стороне.

Передо мной снова встало очаровательное пустое личико и огромные синие глаза. Что-то в них промелькнуло, в этих глазах…

– Напугана, – сказал я себе. – До смерти. Но почему?