Текст книги "Я упал под Барнаулом (СИ)"

Автор книги: Агата Бариста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Агата Бариста
Я упал под Барнаулом

1

Ангел явился Марисабель, когда она стирала бельё во дворе своей старой покосившейся дачки. Стиральная машина опять сломалась, и приходилось стирать руками, взбивая пышную пену. Пена искрилась на солнце крошечными алмазиками, на неё было приятно смотреть. По двору с истошными воплями и гиканьем носилась четвёрка сыновей Марисабель, вокруг мальчиков с радостным лаем прыгали собаки Марисабель – чёрная, рыжая и белый щенок с коричневым пятном вокруг левого глаза. На заборе сидели две мрачные кошки Марисабель и осуждали весь этот кавардак. На полосатых мордах кошек читалось сардоническое «Содом и Гоморра!». В могучих сизых лопухах у забора копошилась степная черепаха Изергиль. Изергиль была канонически стара, мудра и хорошо знала, что из лопухов лучше не высовываться.

Незнакомец открыл калитку, ступил во двор, и лица его было сразу не разглядеть: солнце светило со спины, был виден только тёмный силуэт с какими-то странными, нелепо приподнятыми плечами – так показалось вначале. Марисабель выпрямилась, вытерла пену о холщовый передник, накинутый, чтобы не испортить светлое платье, приложила руку к глазам, а когда вошедший приблизился, увидела, что это самый обычный молодой человек, с некрасивым, но добрым и симпатичным лицом, с длинными золотистыми кудрявыми волосами, одетый в летнюю полотняную пару цвета экрю и плетёные кожаные сандалии. В руках молодой человек держал барсетку и пальмовую ветвь.

– Мария Ивановна Сабельникова? – лёгким тенорком спросил он.

– Д-да, – с настороженной запинкой ответила Мария Ивановна. Когда-то давным-давно, один из друзей весёлой юности соединил её имя и фамилию в экзотическое «Марисабель», подразумевая Машину черноглазую и черноволосую латинянскую внешность. Экзотика прижилась, и Марией Ивановной её звали только представители ЖКХ, которому она задолжала квартплату за полгода, представители органов опеки и попечительства, которым Мария Ивановна задолжала хорошее воспитание своих детей, и Марисабель даже не сомневалась, что на свете существует ещё немало представителей чего-либо, которым она кругом должна.

Пришелец несколько растерянно оглядел захламлённый двор, покосившуюся дачку, мимозно-жёлтую «шестёрку», стоявшую на фоне буйных бузинных зарослей, красивую, но изрядно замученную хозяйку, визжащую кучу-малу из чёрных лап, рыжих ушей, загорелых исцарапанных рук, ног с коленками, щедро украшенными зелёнкой и подумал: «Содом и Гоморра!». «А мы что говорили!» – ответили с забора кошки. «Попрошу не вмешиваться – у меня миссия!» – мысленно приказал молодой человек кошкам. «Знаем мы вашу миссию – запудрить мозги бедной девочке!» – усмехнулись кошки и поочерёдно зевнули. Кошки признают только одних ангелов в этом мире – самих себя.

Молодой человек цыкнул на нахалок и приступил к делу. Сперва он вынул из барсетки визитную карточку и вручил её Марисабель. «Гавриил» – элегантной вязью золотом было вытиснено на кусочке плотного, по-модному шершавого картона и ниже, более мелким шрифтом – «ангел».

– Радуйся, благодатная! Господь с тобою, благословенна ты между жёнами! – бодрой скороговоркой произнёс Гавриил и протянул ей пальмовую ветвь.

В отличие от вас, Марисабель сразу поверила, что перед нею настоящий ангел.

Во-первых, в свободное от семейных хлопот время, Мария Ивановна Сабельникова иллюстрировала детские книжки в разнообразных маленьких издательствах, и мысли её всегда бродили где-то в тридевятом королевстве, среди отважных принцев и капризных принцесс. Могущественные колдуны проносились мимо в блестящих чёрных машинах, рядом с ними сидели прекрасные феи, у колодца жила говорящая лягушка, под утро в окно стучался Финист Ясный сокол, мир кишел ведьмами, и иногда, когда от усталости она бросала кисть, всерьёз подумывая о карьере менеджера по продажам, Дик Уиттингтон звал её назад.

Во-вторых, Гавриил действительно был похож на ангела. Марисабель нарисовала бы ангела именно таким – с овальным фарфоровым лицом, длинным носом, маленьким ртом и кроткими серо-голубыми глазами под сонными веками. Она вообще легко и охотно верила в чудеса, чем, кстати, и объяснялось наличие у неё четверых детей от разных отцов.

– Но-но-но! – Марисабель решительно отклонила протянутую ей ветвь. – Вы что, с ума сошли? На что это вы намекаете?

Гавриил вздохнул. Он с самого начала предвидел сложности. Всё-таки двадцать первый век, это вам не «до нашей эры». Народ уже не тот. Особенно женщины.

– Дух святой найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя! – подчёркнуто радостно продолжил Гавриил.

– Спасибо, меня уже осеняло четыре раза. – Марисабель скрестила руки на груди и кивнула на кучу-малу, энергично разламывающую старый облезлый венский стул. – Вам не кажется, что уже хватит?

Стул тем временем был растерзан на части, и никто не ушёл обиженный. Всем участникам досталось по кусочку. Самый лакомый – спинка стула – достался старшему, восьмилетнему белобрысому Матвею. По крайней мере, так он считал, пока не выяснил, что просунуть голову между рейками спинки легко, а вот освободить её можно, оторвав напрочь саму голову.

Голова показалась Матвею ценной частью тела, поэтому он завопил басом «я застря-а-ал», выразительно поглядывая в сторону матери и её гостя.

– Матюша! Иди уже сюда, горе ты моё! – топнула ногой Марисабель. Матвей подошёл и посмотрел на ангела. Ангел ему понравился, и для того, чтобы привлечь его внимание, Матвей затянул «застря-а-а-ал» ещё громче.

Гавриил вздохнул и легонько коснулся спинки стула длинными перстами. Спинка немедленно разъялась на части и осыпалась на землю, освободив страдальца.

– Ух, ты! – восхитился Матвей. Гость нравился ему всё больше. Матвей шмыгнул носом, уставился на ангела блестящими от любопытства глазами и приготовился к полноценному участию в беседе взрослых.

– А у нас есть черепаха Изя. – сообщил он. – Только она убежала.

– И ничего не убежала. Просто гуляет, и я знаю где. Матюша! Нечего уши греть! Иди-ка ты отсюда! – снова топнула ногой Марисабель. Матвей немедленно развернулся, помчался к крылечку, схватил растрёпанную книгу, лежавшую на ступеньках, и вернулся к братьям.

– Что-то он сегодня слишком послушный. Не заболел ли? – озабоченно глядя вслед сыну пробормотала Марисабель.

– Это временное явление, – успокоил её ангел.

– И зачем он взял эту книгу? Это же «Наш человек в Гаване», Грэм Грин. Я её сейчас читаю, – продолжала недоумевать Марисабель. – Книжка, конечно, хорошая, но, по-моему, ему ещё рано.

– Сегодня это не Грэм Грин. – Ангел улыбнулся. – Не беспокойтесь.

Матвей тем временем усадил братьев на скамейку, раскрыл книгу и, немного спотыкаясь, но, в целом, довольно бойко стал читать вслух. «В то самое утро, когда папа Муми-тролля закончил мост через речку, малютка Снифф сделал необычайное открытие…» – донеслось до Марисабель.

– Ой, – обрадовалась Марисабель. – Спасибо, это моя любимая про муми-троллей!

– И моя тоже. А я ещё 'Волшебную зиму' люблю, – признался Гавриил. – И «Опасное лето». Я вообще всё про муми-троллей люблю… – он помолчал, кашлянул и продолжил. – Но вернёмся же к нашему разговору. Э-э-э… неужели вам не хочется быть благословенной во всех народах на земле?

– Ничуточки, – посуровела Марисабель. – Вообще, что, собственно, происходит?

– Видите ли, мы решились на вторую попытку, – начал Гавриил. – В прошлый раз всё пошло не так и…

– «Не так» – это ещё мягко сказано! – перебила его Марисабель. – Вы уж меня извините, но в прошлый раз у вас чёрте что получилось!

Гавриил болезненно поморщился:

– Прошу вас, не упоминайте всуе… э-э-э… другое ведомство.

– Ну, хорошо, безобразие у вас вышло в прошлый раз. Суть от этого не меняется. Какая-то совершенно дикая история! – продолжала возмущаться Марисабель. – Какие-то терновые венцы, кресты, бичевания… Это же сплошные ужасы!

– Вот поэтому мы решили всё исправить. В этот раз будет по-другому. Мир изменился к лучшему. Мы тщательно подготовились. Учтены все ошибки.

– И вы выбрали меня? Что за странная фантазия? А ничего, что для девы у меня слишком много недостатков, например, четверо детей?

– В конце концов, общественные нормы морали заметно смягчились, было решено считать этот вопрос второстепенным.

– Спасибо, конечно, но всё-таки – почему я?

– Мы и сами того не ведаем! – с волнением воскликнул Гавриил. – Но все приметы, все тайные знаки указали на вас – звезда воссияет над Вашим домом! Мы перепроверяли, мы консультировались! – Ангел развёл руками, демонстрируя полнейшее недоумение. Понизив голос, он признался: – Мы даже гуглили!

– Пхе-е-е! – раздалось с верхушки забора. Уши Гавриила порозовели.

– Они гуглили… – задумчиво сказала Марисабель самой себе. – О темпора, о морес… Знаете что, Гаврюша, мне скоро детей кормить, пойдёмте в дом, там и поговорим. – Она заглянула в таз и вздохнула. Красивая мыльная пена исчезла, бриллиантики полопались, осталась только мутная сизая водица. – Ну вот, бельё недостирано, и вода уже остыла.

– Это ничего, это я сейчас, – торопливо сказал Гавриил. Он окунул конец пальмовой ветви, которую всё ещё держал в руке, в таз и подержал его там с полминуты. – Всё, готово!

Вода в тазу стала кристально голубой, простыни – белоснежными.

– Ничего себе! – тонкие брови Марисабель высоко взлетели. – Вы всемогущи?

Гавриил порозовел ещё больше.

– У меня многое не получается. Я, видите ли, недавно в ангелах. Никакого опыта. Честно говоря, я даже не понимаю, почему для этой почётной миссии не выбрали кого-то более сведущего. Разве что имена совпадают.

– А я думала, вы тот самый… ну, который тогда…

– Нет, я не тогда. То есть тогда – не я… – Гавриил запутался и замолчал.

Марисабель решила сменить тему.

– Давайте об этом позже, после обеда, а пока развесим бельё, чего ему в тазу прохлаждаться?

Вдвоём, в четыре руки, они быстро украсили верёвки между сараем и домом отлично выстиранным бельём. Простыни тут же надулись от гордости и стали похожи на паруса, наполненные ветром странствий и перемен. Марисабель поднесла край полотна к лицу, закрыла глаза – пахло кедром и ладаном.

Закончив, Марисабель и ангел пошли в дом. На крыльце они, не сговариваясь, оглянулись.

В бузине, где-то среди пышных желтовато-белых соцветий, неутомимо щебетал певчий воробушек – славка.

– «А знаешь», – с выражением читал Матвей, – «если подняться в воздух на много-много сот километров, небо там уже не голубое. Там, вверху, оно совсем черное, даже днем».

– Это правда, – сказал вдруг Гавриил. Марисабель посмотрела ему в лицо – оно было печальным. Фарфор потемнел, золото потускнело.

Собаки тихо сидели у ног детей и, склонив головы набок, тоже слушали Матвея.

2

В доме было светло, прохладно и, несмотря на некоторый беспорядок, неожиданно уютно. Дощатые стены и потолок были белёными, распахнутые окна прикрывали подвязанные лентами ситцевые занавески в клетку, на громоздком исцарапанном ореховом комоде стояло жестяное ведёрко с полевыми цветами. Архаичный буфет был выкрашен в зеленовато-бирюзовый, филёнки молочного цвета были искусно расписаны букетиками лаванды и веточками люцерны. Над большим обеденным столом висела круглая кованая люстра сказочной красоты – плети чёрных роз обвивали тележное колесо. Гавриил засмотрелся на неё.

– Это Матюшин отец делал, – пояснила Марисабель. – Он был очень хорошим кузнецом. На рождение сына выковал мне целый букет. Но однажды ему за шиворот попал горящий уголёк, он пытался его вытряхнуть, выбежал из кузни и больше его никто не видел…

Гавриил сочувственно помолчал и сказал:

– У вас очень мило. Немного напоминает Прованс.

– Вы заметили? – обрадовалась Марисабель. – Так и было задумано. Для обшарпанного, но с традициями дома нет ничего лучше, чем провансальский стиль, – засмеялась она. – А бабушкин буфет я сама расписывала.

– Очень хорошо получилось, – похвалил Гавриил. – Картину, наверное, тоже Вы рисовали? – он указал на висевший над диваном необрамлённый холст.

На картине нервными густыми мазками была изображёна южная марина – почти всё пространство холста занимала лазурная скатерть моря, пёстрая от разноцветных солнечных бликов, усеянная рыбацкими судёнышками, и только в левом нижнем углу стояло кривоватое блюдо золотого песка, на котором раскромсанной халвой лежали охристые скалы.

– Нет, ну что Вы, я так не могу. Это отец Марка писал, моего второго сына, он был очень талантливым художником. Больше всего любил рисовать море. Однажды поехал на этюды с друзьями; внезапно, при полном штиле поднялась гигантская волна и унесла с собой Маркушиного папу. Больше я от него известий не получала.

Гавриил снова предпочёл сочувственно промолчать.

Марисабель усадила ангела на диван, покрытый лоскутным одеялом, поставила перед ним стакан, бутылку минеральной воды, а сама принялась накрывать на стол.

– Я не пью, – поспешно сказал Гавриил.

– Это нынче у мужчин такая редкость, – заметила она.

– Вы не поняли. Я вообще не пью.

– Да всё я поняла, просто пошутила, – засмеялась Марисабель.

Ангел подумал и тоже рассмеялся.

Они принялись оживлённо обсуждать всяческие сторонние темы, житейские пустяки, погоду, дороговизну первой черешни и первую клубнику, и проскочили буквально в миллиметре от видов на урожай озимых, но благополучно избежали этого и внезапно перешли на книжную иллюстрацию: с Марисабель это случалось часто, она была из тех лесорубов, что продолжают валить деревья даже во сне. Она принесла и показала Гавриилу альбом с иллюстрациями Чарльза Робинсона к «Виндзорским проказницам», и ангелу всё очень понравилось. «Лёгкая рука» – отозвался он.

Быть может, потому им так легко разговаривалось, что никому не хотелось возвращаться к главной причине явления Гавриила, хотя оба понимали, что это неизбежно.

Марисабель казалось, что она внутри мыльного пузыря – хрупкое равновесие опустилось на маленький дом и укрыло его радужной сферой, но одно неловкое касание, и защита разлетится прочь брызгами-невидимками. А сейчас так хорошо – на дворе начало лета, на календаре – выходной день, и завтра будет выходной, дети на свежем воздухе читают умную добрую книжку, за столом сидит ангел и ведёт себя как интеллигентный человек.

– Мне так нравятся ваши звуки, – признался ангел. – Просто наслаждение.

– А что с нашими звуками? – удивилась Марисабель, расставляя на столе посуду.

– Там, откуда я прибыл, всегда тихо. Слишком тихо. Другие не замечают, а меня это мучает. Мне стыдно, но мне нравится гроза, когда гром грохочет. Я сейчас сижу и слушаю музыку: вот вы положили ложку на тарелку – она звучит тонко и звонко, а крышка кастрюли лязгает более низким звуком. Целлофановая обёртка, из которой достают салфетки, издаёт царапающий шелест, нож, когда вы резали зелень для салата, так бойко звучал… и пение этой птички…

– Славки, – подсказала Марисабель. – Я хорошо разбираюсь в птицах. Отец Лукаса, моего третьего сына был орнитологом. Но однажды осенью огромная птичья стая, улетавшая на юг, подхватила его и унесла в жаркие страны.

– И больше вы его не видели. – догадался Гавриил.

– Ни разу. Так что Вы там говорили про славку?

– Да-да, пение этой птички представляется мне в виде золотой сетки, которая всё плывёт и плывёт по воздуху, то выше, то ниже, и никак не может опуститься.

– Вам, Гаврюша, стихи надо писать. Вы не пробовали?

Гавриил смутился.

– Признаться, я иногда думаю, что когда-то я был поэтом… или музыкантом… или художником. Не знаю, достаточная ли это причина для подобного утверждения, но мне всегда настолько не хватает звуков, красок, осязаний, ощущений, что невольно на ум приходит мысль создать что-то новое самому. Вы извините, я как-то сумбурно и непонятно высказываюсь, но всё это оттого, что вслух я этого никогда не говорил.

– Ну почему же, – возразила Марисабель, двумя вилками перемешивая салат, заправленный маслом, лимонным соком и перцем. – Напротив, всё очень даже понятно. По-моему, это и есть основная причина для творчества. К примеру, отец Ивана, моего младшего, был музыкантом. Тоже всегда и везде ловил звуки, и всегда ему их было мало. А однажды он увидел, как крыса идёт по улице, играя на золотой дудочке. Так и ушёл из нашего города вслед за крысой.

– И больше вы с ним…

– Отчего ж. Виделась пару месяцев назад – ездила в Москву по делам. Так и живёт с той крысой. А вот Вы сказали, что когда-то кем-то были. Вас разве не Он создал? – и Марисабель кивнула вверх.

– Он создал всё, – твёрдо сказал Гавриил. – Но материал для всего и вся – это эманации человеческих душ, из этого Он сотворил и продолжает творить всё вокруг, как духовное, так и материальное.

– Вот как? – задумалась Марисабель. – Теперь я понимаю, почему этот мир иногда такой странный.

Гавриил пожал плечами.

– А больше не из чего. Знаете, как в одной старой песне поётся: «… я тебя слепила, из того, что было». К сожалению, мало кто прослеживает связь и понимает меру ответственности перед Вселенной. Люди сами поставляют негодный материал для возведения собственного же мироздания – и оно начинает разрушаться, то время как путь к спасению совсем рядом.

Ангел повертел в руках стакан, потом продолжил:

– Закон любви действует, как действует закон гравитации, независимо от того, принимаем мы это или нет… это не я сказал, это Махатма Ганди. Вот потому нам нужен человек, с помощью которого понятие вселенской любви будет вложено человечеству прямо в сердце.

– Э – э-э… По-моему, про ответственность куча народа уже пыталась сообщить. Убил бабочку – получил плохого президента, и всё такое… – нахмурилась Марисабель, уловив, что ангел пытается свернуть на проторенную дорожку.

– Истина, на самом деле, проста. Многие её чувствуют инстинктивно и пытаются, как могут, выразить. Но дела идут настолько скверно, что простой человек тут уже не поможет. Нам нужен Царь царей, Князь мира, Отец вечности, мессия, наделённый неодолимой харизмой, пылкой страстью, способный обнять силой своей души весь свет! Для этой личности Он собрал всё лучшее, что только смог найти – это будет воистину божественное творение!

Марисабель поняла, что пришла горькая пора расставить все точки над «и». Она отложила в сторону половник, которым размешивала суп в кастрюле, машинально сняла с себя передник и встала перед ангелом, сверкая чёрными глазами и вибрируя от внутреннего волнения, как маленькая хрупкая стрекозка, зависшая над озёрной водой.

– Я категорически против вашей авантюры! Мессианство – опасная стезя. Какая нормальная мать пожелает своему сыну такой судьбы? Вы что, совсем людей не знаете? Вы мне тут Ганди цитировали. А чем всё для него закончилось? Он вкладывал любовь в чужие сердца, а в своё получил пулю. Все истории с мессиями заканчиваются одинаково. Вы сказали, мир изменился к лучшему. Что-то не похоже. Разве что Уголовный кодекс появился – единственная на мой взгляд причина, почему у нас в ходу больше терновые венцы, чем бичевания с распятиями. Нет уж, найдите кого-нибудь действительно сильного, мудрого, способного воспитать того, кто сумеет переломить скверную тенденцию, а я подчас бываю удивительно глупа и неловка, у меня куча недостатков. Так и передайте – я отказываюсь!

Марисабель перевела дух и приготовилась выдержать длительную осаду, но Гавриил посидел в молчании, потом решительно налил в стакан воды, выпил до дна и, опустив золотистую голову, пошёл к выходу. Дверь сама открылась перед ним.

– Мне очень жаль, – сказала ему вслед Марисабель. – Вы залетайте как-нибудь. Было очень приятно, но, честное слово, вы не того человека выбрали.

– Я сделаю всё, что в моих силах, – непонятно ответил Гавриил и, не оборачиваясь, вышел. Дверь закрылась.

Марисабель постояла ещё какое-то время, озадаченно глядя на дверь. Откуда взялось это странное ощущение, что в комнате только что кто-то был? Может, из-за незнакомого запаха, повеявшего неизвестно откуда? Пахло приятно, но странно, так пахнут церковные свечки из настоящего воска.

И чувство утраты – откуда оно взялось?

Она в недоумении взяла со стола стакан, осмотрела его, повертела в руках и отнесла в мойку. Бутылку с минеральной водой убрала в холодильник. Снова оглядела пустую комнату, потом тряхнула головой и принялась нарезать хлеб.

На крыльце сидели две распушённые от негодования кошки, преграждая Гавриилу проход.

– Ты не сказа-а-а-ал ей! – обвиняюще начала одна из них.

– Она не зна-а-а-ает, что это было не предложение! – подхватила другая. – Ты не сказал ей, что пришёл с простым извещением о свершившемся факте, как было две тысячи лет назад!

– Я не смог… – глухо пробормотал Гавриил и опустил голову ещё ниже. – У меня язык не повернулся. Мне стало её жалко. Поэтому я сделал так, чтобы Маша забыла о нашей встрече. Пусть пришлют кого-нибудь другого, а у меня не получилось!

– Он не смог! – фыркнула первая кошка.

– У него язык не повернулся! – потрясла лапой вторая. – А если больше никого не пришлют, она так и останется в неведении и быстренько придумает историю про то, как налетел ураган и унёс папашу её последнего ребёнка в страну Оз…

– И больше она его никогда не видела… – продолжили из лопухов скрипучим старческим голосом.

– Или того хуже, – язвительно сказала первая кошка. – Чтобы поддержать традицию, они выдадут её за соседа, заслуженного пенсионера Иосифа Яковлевича!

– Я с самого начала знал, что миссия невыполнима! Я не умею убеждать в том, в чём я сам не уверен! – в отчаянии заплёл пальцы Гавриил. – Но что я мог сделать?

– Конечно-конечно, – холодно ответили кошки. – Мы понимаем. Как же можно было упустить такую возможность – хоть на несколько часов вернуться на землю. Мы всё слышали – ах, какие птички, ах, какие картинки!

– Наверное, во мне какой-то дефект, – грустно ответил Гавриил. – Мне и правда больше на земле нравится. Задумано такое великое дело, и оно начинается с какой-то страшной ошибки. Не тот человек, не тот ангел. Я попробую поговорить там, наверху. Не знаю что, но я что-нибудь сделаю. Прощайте.

– А мы уже знаем, что сделаем, – мурлыкнули кошки и, благодушно улыбаясь, проводили взглядами Гавриила, взмывшего к облакам прямо с крыльца.

– И что же теперь будет? – проскрипели лопухи.

– Мы, кошки, спокойно прогуливаемся по обоим, как они их называют, «ведомствам», не боимся ни бога, ни чёрта и тоже кое-что можем. Нам плевать на человечество в целом, но мы привязаны к этой дурочке, поэтому мы внесём свои коррективы в эту рождественскую историю. Может быть, на этот раз всё будет лучше.

В тот же вечер кошки пришли к Марисабель и всю ночь лежали рядом с ней, положив лапы ей на живот. Всю ночь исправно тарахтели маленькие моторчики, пелась колдовская песенка, светились фосфорным светом прищуренные глаза, а утром кошки спрыгнули на пол, устало и сладко потянулись и сказали: «Ну-с, теперь посмотрим. Может быть это что-то изменит».