Текст книги "Три королевских слова"

Автор книги: Агата Бариста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

У дверей квартиры Мартин взял меня за плечи, развернул к себе и обнял. В полумраке его глаза сияли синим нетерпением, руки скользили по моей спине по-хозяйски уверенно.

– Кофе – это слишком долго, Данимира, – пробормотал он и нагнулся, чтобы поцеловать меня.

Я прикрыла глаза и поэтому не уловила, что в точности произошло.

Вспышка была такой яркой, что я увидела её сквозь веки. Раздался какой-то треск, как будто рвали тугую материю, объятия Мартина исчезли, и, когда я открыла глаза, он стоял у противоположной стены, ошеломленный и разъяренный. Поза у него была такая, как будто его в эту стену хорошенько впечатали. Золотые волосы приподнялись как наэлектризованные.

Я застыла столбом. Глупым, ничего не понимающим соляным столбом. Рот у меня приоткрылся, но слов не было.

Мартин искривил губы и выдал длинное многосложное ругательство на древнеегипетском. Может, и не на древнеегипетском, но это был тот самый язык, на котором он отдавал приказы ушебти. И это точно было ругательством.

Потом он отлепился от стены и пошел на меня.

Я продолжала стоять в ступоре.

Мартин приблизился и навис надо мною.

– Ты что творишь? – спрашивал он со спокойным интересом, но почему-то сразу стало ясно, что Мартин в бешенстве. – Ты же была не против?

Я кивнула.

– Я тебе противен?

Я в испуге помотала головой.

– Тогда как прикажешь это все понимать?

– Это не я. – Дар речи наконец вернулся ко мне. – Честное слово.

Мартин внимательно вглядывался в мои расширенные глаза.

– Данимира, ты ведь у нас правдивая девочка?

Никогда не считала себя праведницей, но сейчас было не до диспутов о человеческой природе. Я послушно изобразила плечами жест, который подтверждал: «Да, я правдивая девочка».

– Ты ведь хочешь… быть со мной?

Я кивнула.

– Скажи это вслух, пожалуйста.

– Хочу… хочу быть с тобой… – сказала я с запинкой.

– Тогда… – Мартин слабо улыбнулся. – Попытка номер два… – Он снова потянулся ко мне.

Едва он коснулся моих губ, все повторилось. Неведомая сила вновь отшвырнула Мартина от меня, я вновь услышала древнеегипетский… судя по всему, еще более древний и еще более египетский.

– Что же это такое? – в смятении воскликнула я. – Это не я, честное слово! Я не знаю, что это было!

– Я уже понял. – Мартин оторвался от стены, поморщившись, потрогал правое плечо, потом с такой же болезненной гримасой завел руку за спину. – Черт, приложило-то меня как…

– Прости меня, прости… – залепетала я.

Мартин сказал – с какой-то усталой безнадежностью:

– Да не за что тебя прощать. Просто у тебя слишком здоровые инстинкты… Очень жаль. Очень. Правда.

Фразу про инстинкты я не поняла и с надеждой спросила:

– И что же нам теперь делать?

Честно говоря, я ждала, что Мартин – обычно такой уверенный в себе, полный таинственных сил, – сию же минуту, как фокусник, вынет из шляпы объяснение произошедшему и тотчас найдет решение, и все снова будет прекрасно.

Но Мартин оставался холоден и хмур.

– Думаю, мне надо уйти. Я сейчас понял, что кофе на ночь может быть очень вреден для здоровья. Спокойной ночи, Данимира. Иди спать.

Мартин начал спускаться по ступеням.

Его сухое «иди спать» царапнуло сердце.

«Ступай в монастырь, Офелия».

Я метнулась за ним.

– Мартин, стой!

Он остановился, повернулся и взглянул на меня снизу вверх.

– Все очень плохо, Данимира, – вымолвил он. – Дело дрянь.

Я остановила его, чтобы сказать о том, что не надо отчаиваться, что это недоразумение разъяснится и что мы будем вместе, несмотря ни на что, но, когда я услышала это, слова застряли у меня в горле.

В оцепенении я слушала звук его удаляющихся шагов и, только когда он был уже на полпути вниз, перегнулась через перила.

– Это сглаз… или еще какая гадость… подожди немного… – умоляюще лепетала я в черный пролет. – Я разберусь… Я все исправлю! Нам просто надо больше времени…

И тогда снизу, из темноты, до меня донеслись слова:

– А времени у нас нет, Данимира… совсем нет времени…

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина.

Я опустилась на ступеньки и просидела, вцепившись в холодное железо ограждения, долгое время – без малейшей мысли. Потом внизу снова хлопнула входная дверь. Сердце в надежде вздрогнуло, но я услышала собачье повизгивание, энергичный цокот когтей по камню и поняла, что это Ирина Ивановна, соседка с третьего этажа, вернулась с прогулки со своей дворнягой Жулей.

Жизнерадостная Жуля могла меня учуять и рвануть со всех сил здороваться. И тогда мне бы пришлось вести светские беседы с общительной Ириной Ивановной, а сил не было никаких.

С усилием я встала и поплелась в квартиру.

В прихожей я рухнула на банкетку.

Снежинка вышла встречать меня с хвостом, поднятым трубой. Она соскучилась и была рада меня видеть.

– Снежа, ты нужна мне как фамильяр, – прошелестела я ей.

Мордочка Снежинки обрела деловитое выражение. Кошечка вспрыгнула на тумбочку, села, обвив хвостом лапки, и всем своим видом выразила полную готовность к несению службы.

– Посмотри на меня внимательно, Снежа. Нет ли на мне проклятия? Порчи, сглаза или чего-нибудь подобного? Может, венец безбрачия? Отворот какой-нибудь дурацкий? Или что там еще бывает… я в этом не разбираюсь. В общем, ищи чужое колдовство.

Снежинка нахмурилась.

– В прихожей диагностику не производят, – строго сказала она. – Это серьезная процедура. Нужно побольше пространства. Ступай в комнату, ведьма Данимира. Возьми стул, поставь его на середину комнаты, садись, а я погляжу.

Я села на стул.

– Что надо делать?

– Ничего. Сиди молча и думай о хорошем.

Горькая усмешка появилась на моих губах, но развивать тему дальше я не стала.

Снежинка принялась ходить вокруг меня, тереться об ноги, запрыгивать на колени, один раз обняла лапами за шею и застыла так на несколько минут. Потом спрыгнула и принялась вновь водить свои таинственные хороводы.

По окончании диагностики Снежинка сообщила, что сглаза на мне нет. Также нет никакой порчи и прочих колдовских пакостей.

– И венца этого ужасного нет?

– И венца безбрачия тоже нет. Да я бы и раньше заметила – и венец, и сглаз, и порчу… Ничего чужого на тебе нет.

– Но ведь что-то должно быть… Слушай, а что-нибудь такое… более серьезное… заговоренная кровь, например? Порча ауры? Или родовое проклятие? Что-то более тяжелое, чем порча? Ты на такое проверяла?

Тут Снежинка замялась.

– Есть проклятия, которые так просто не распознать. А я еще только учусь. И потом, если проклятие родовое, то оно чужой магией не выглядит – оно же свое, родное. Я могу проконсультироваться по Катнету, но мне кажется, тебе надо поговорить с родителями. Я один раз случайно услышала, что Андрей Сергеевич и Илария Александровна хотели рассказать что-то важное, но только после твоего восемнадцатилетия. Подробностей я не запомнила – маленькая тогда еще была. Может быть, то, что они хотят сообщить, имеет отношение к твоему вопросу… А что случилось? На тебе чужой запах, кстати, очень странный…

Мне снова стало больно.

– Не спрашивай меня ни о чем, Снежа. Я сейчас не могу об этом рассказывать.

До дня рождения оставалось около двух недель. Из-за последнего экзамена я должна была задержаться в Петербурге, но через пару дней уже могла бы уехать в Оленегорск. Оттуда я планировала отправиться в Екатеринбург и уже заказала билеты – и на поезд, и на самолет.

– Давай я сначала с родителями поговорю, тогда наверняка все прояснится. А пока я лучше про экзамены подумаю.

Смирение, думала я, стиснув зубы. Из всех искусств наиважнейшим для нас сейчас является искусство быть смирным.

День своего рождения я собиралась по-тихому провести дома. Если честно, то желания отмечать не было вообще, но накануне Снежинка рассказала, что Лева передал ей по Катнету стихи, написанные в честь моего восемнадцатилетия.

Я прониклась и затрепетала.

Было решено устроить скромную пирушку, во время которой Снежинка зачитает Левино творение, а я за это угощу ее запретными плодами – рыбными консервами и каплей валериановой настойки в блюдечке с водой.

Да, вредно.

Да, нельзя.

Но, как известно, если нельзя, но очень хочется, то можно. Бедная Снежка, должно быть, сильно устала от нерадостной весны, от невеселой хозяйки, от одиночества, на которое я ее обрекла, заблудившись в собственных переживаниях. Настало время исправлять ситуацию. Моего фамильяра надо было срочно приголубить и побаловать. Я пообещала Снежке, что этим вечером мы позволим себе больше, чем обычно.

– Мняум, шпроты! – облизываясь в предвкушении, простонала Снежинка, и адское пламя полыхнуло в ее оранжевых глазах.

– М-м-м, розовое шампанское! – облизнулась в свою очередь я, и, возможно, в моих глазах тоже что-то полыхнуло.

– Только чуть-чуть, в честь праздника, – смущенно пообещали мы друг другу.

Обрадованная кошечка снова начала гонять по углам тряпичную мышь, а я пошла искать в интернете инструкцию по открыванию бутылок с шипучкой. Я как-то слышала страшную историю про бешеную пробку, которая одним выстрелом разбила люстру и поставила невесте огроменный фингал под глазом – не помню уж, в каком порядке.

За вином и шпротами я решила съездить на Невский, в знаменитый «Елисеевский».

Пусть не будет гостей, не будет комплиментов и горы подарков, но можно же просто сделать этот день красивым.

Где-то в шкафу была припрятана новая, ни разу не стеленная льняная скатерть, украшенная роскошной широкой каймой с ирисами из «ришелье», в буфете скучал набор тарелок и бокалов из цветного стекла. У пригородных бабусь, торговавших у метро, можно было купить букет махровых пионов или изящных космей, а в магазине подарков на соседней с домом улочке продавались яркие ароматические свечи и прочие необходимые излишества.

Да, день рождения решительно начинал мне нравиться.

В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за ее бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. «Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню ее совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер». «Одна девица честных правил…»

Хорошо, что никто не видел моего лица – от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.

Разумный совершеннолетний человек, каковым я начала считать себя с сегодняшнего утра, испарился, едва я переступила порог «Елисеевского». Сначала я долго фланировала вдоль прилавков, глазея на витрины, декорированные таким образом, что провизия становилась произведением искусства, потом посидела под гигантским ананасом в центре зала, где взяла себе молочный коктейль с ананасовым же мороженым. Когда коктейль подошел к концу, я с удовольствием похрюкала через трубочку, возя ею по дну высокого стакана. Затем я снова побродила по кондитерскому отделу и в результате не удержалась – набрала всего понемножку. И вовсе не потому, что так уж любила сладости, – они выглядели так мило, что сами по себе могли служить украшением стола.

Когда я вышла из дверей «Елисеевского», кто-то вдруг дернул меня за рукав.

– Барашек! – услышала я голос Ксении и, обернувшись, увидела всю компанию: Ксению, Люду, Аню и Ангелину. И Мартина, понятное дело, тоже.

Встреча была нежданной. Я уже настроилась на штиль со Снежинкой, а ведьмы Мартина обычно общались в стиле «буря и натиск». К тому же я совершенно не понимала, что про меня думает Мартин. Действительно ли он поверил, что я не отталкивала его?

Честно говоря, я и не хотела видеть его до разговора с родителями. Странности внезапно стали казаться мне опасными. А что, если я причиню ему реальный вред?

Я растерянно поздоровалась с ведьмами и, мысленно съежившись, бросила на Мартина виноватый взгляд.

Он изменился. Выглядел Мартин как человек, недавно перенесший тяжелейший грипп: впалые щеки, голубые полукружья под глазами, которые на осунувшемся лице стали казаться еще больше. Какой-то он стал… прозрачный… Болел? Не мог же он до такой степени переживать нашу размолвку… или мог? И как теперь себя вести?

Но тут Мартин улыбнулся – едва заметно, краешками губ… глаза его были грустны и серьезны, но ведь он мне улыбнулся!

У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всем своем уме и шарме она слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.

Может быть, робко подумала я, все еще можно исправить? То, что произошло две недели назад, – нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств… Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро все разрешится.

От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.

– О! Барашек затарился шампанским! – весело воскликнула она. – А закусывать будет шпротами? Мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?

Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.

– Вау! – завопили все, даже обычно молчаливая Люда.

– И сколько нам стукнуло?

– Восемнадцать.

Все снова закричали «вау!», и я, смущаясь, поспешила добавить:

– Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского – вечером, дома.

Теперь раздалось дружное «фу-у-у!».

– Ты сошла с ума, – прокомментировала мой лепет Ксения. – Встречать восемнадцать лет в одиночестве – как это глупо и бессмысленно!

Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.

– Эх, где мои восемнадцать… – мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: – Нет, вы только посмотрите на нее! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.

– А в каком таком виде?.. – пробормотала я. – Нормальный такой вид… Майка, джинсы – все почти новое… И чистое.

– И снова эти тапочки! – скривившись, сказала Ксения. – Барашек! Я ненавижу твои тапочки!

Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что Снежинка говорила мне то же самое.

Люда вдруг сказала:

– Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!

Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его долгим взглядом я почувствовала себя как на раскаленной сковородке.

– Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, – негромко произнес Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она обычно делала перед тем, как произвести какой-нибудь особо замысловатый колдовской пасс.

Я испугалась. В воображении немедленно нарисовалась живая картина, как на меня накидывают магическую вуаль, такую же яркую, как у Гели, и превращают в раскрашенную куклу.

– Я не хочу вуаль, – поспешила сообщить я. – Не надо, мне и так нормально!

Ангелина взглянула на меня с холодком, будто прочла мои мысли, а остальные ведьмы засмеялись.

Ксения, усмехаясь, обронила:

– Не дрожи, Барашек, обойдемся без вуали. Пойдешь с нами – и сегодняшним вечером будешь самая красивая.

Как захотел повелитель, мысленно продолжила я. Иногда рабское подчинение Ксении вызывало во мне ощутимое раздражение. Как будто она предложила Мартину свою идеальную внешность, свой яркий ум и, обнаружив, что ничего этого ему не надо, пыталась теперь привязать его к себе другими узами – жалкими, но липкими, которыми послушный раб привязывает к себе тщеславного господина.

Я пыталась убедить себя в том, что мне просто обидно за Ксению, умницу и красавицу, но в глубине души я знала, что это раздражение – не что иное, как ревность. И Мартин, и Ксения неоднократно и как бы невзначай пытались донести до меня мысль, что между ними нет ничего плотского, но мне постоянно мерещилось, что их связывает нечто большее, чем дружба.

Мартин молча отобрал у меня пакеты, чтобы уложить все в свой рюкзак. Когда он коснулся меня рукой, я напряглась, подсознательно ожидая электрического разряда, но ничего не произошло. Прикосновение как прикосновение. Теплое, сухое и, надо сказать, снова приятное. От этого чувствования мысли в голове пошли карусельным кругом. Ксюша и компания могли затащить меня хоть в ад – я думала о другом.

Тем временем Ксения и Анна подхватили меня под руки и повлекли за собой.

Мы пролетели пол-Невского (по дороге ведьмы выспрашивали меня о каких-то пустяках, я так же пустячно отвечала), свернули на другую улицу и потом свернули еще пару раз. В конце концов наш ход замедлился у некоего угрюмого с виду палаццо. Его первый этаж был облицован серыми, грубо обтесанными камнями, а гранитные ступени вели к высоким дверям. Двери эти выглядели чудно: глубоко утопленные в тело здания, они были совершенно неприметны со стороны, но при внимательном обозревании оказались воплощением респектабельной классики – тяжелые, дубовые, цвета старого янтаря, потемневшие от времени и петербургской непогоды. Витражная расстекловка была строга и в то же время изящна, массивные бронзовые ручки изображали бойких саламандр, навсегда застывших в стремлении вскарабкаться по вертикали. За стеклом маячила фигура – некто в фуражке и форме, похожей на адмиральскую.

На гладком фризе над дверьми блеснули тусклым золотом буквы: «Торговая галерея „Элизиум“».

Честно говоря, я была немного разочарована.

Магазин?..

Таинственное путешествие заканчивается в магазине?

Я только что была в одном из самых красивых магазинов города, меня трудно будет чем-либо удивить, да и вообще я не испытывала особой приязни к подобному времяпровождению. Дома, в Оленегорске, я заказывала одежду через интернет, а раз в год мама брала меня с собой в Милан. Там, в центре города, в небольшом живописном переулке, в кривом домишке с облупившимися стенами уже лет триста располагалась «Модная лавка Боттичелли», владельцем которой был мамин знакомый гном. В лавке нас провожали в затемненную демонстрационную комнату, усаживали в мягкие кресла, приносили нам чай или кока-колу со льдом и пирожные для меня. Затем длиннобородый сеньор Боттичелли щелкал пальцами, в центре комнаты возникала подсвеченная область, в которой и появлялись всевозможные наряды, вернее, их проекции. Искусство хозяина лавки славилось в магическом мире: проекции отличались реализмом, любую вещь можно было взять в руки и даже померить. Мама выбирала понравившуюся ей одежду – как правило, скромно выглядящую, но безукоризненного покроя, – а через пару недель в Оленегорск приходила посылка с покупками, теперь уже в материальном воплощении.

Однажды и я соблазнилась хорошенькими туфельками – бледно-розовыми, расшитыми бисерными звездочками, с маленькими жемчужными кисточками и с маленькими хрустальными каблучками. Под конец просмотра, когда мама уже все выбрала, они внезапно возникли в столбе света и медленно закружились, показывая себя со всех сторон. Вид у них был совсем сказочный и совсем непрактичный.

– Мама, это же бальные туфельки принцессы! – сказала я, задрожав от восторга. – Я знаю, что в Оленегорске их носить негде, но можно мы их купим просто так? Я буду иногда доставать их из шкафа и ходить по дому. На Новый год или Восьмое марта.

Сеньор Боттичелли поспешно выступил вперед и объяснил, прижав руку к груди, что это не продается, это подарок для дочери его постоянной клиентки, и на туфельки наложено заклинание «всегда впору».

Мама подарок приняла, но почему-то с сердитым видом. Она отозвала хозяина в сторону и что-то ему выговаривала несколько минут. Сеньор Боттичелли пожимал плечами с независимым видом, и было видно, что он с мамой не согласен.

Тем не менее подарок был принят, и чудесные туфельки отправились в Оленегорск. И почему я не взяла их в Петербург? Надо будет привезти и продемонстрировать всем, кто недоволен моими тапочками. Вот надену первого сентября в институт, пусть все умрут от зависти… И вообще, скептически продолжала думать я, раз уж речь пойдет всего-навсего об одежде… Неподалеку от того места, где мы встретились, располагался старый добрый Гостиный двор. Мы с мамой не были любительницами шопинга, но однажды зашли туда, как пони пробежали несколько раз по кругу и, как мне помнится, нашли то, что искали. Нам вовсе незачем было отправляться в поход – все равно везде продается одно и то же.

Тем временем кто-то подтолкнул меня в спину.

«Не робей, Барашек!» – шепнули мне на ухо. Я фыркнула про себя – никто и не робел! – ухватилась за бронзовое тельце саламандры – металл оказался теплым – и вошла внутрь.

6

Угрюмый дом оказался выдолбленным изнутри, как праздничная тыква.

Я остановилась и запрокинула голову.

Старые перекрытия были снесены напрочь, и продольный полупрозрачный купол крыши парил на немыслимой высоте. Хрустальные люстры из длиннейших, радужно сверкающих нитей спиральными каскадами ниспадали, появляясь словно бы из ниоткуда. Прозрачные витые колонны, полые изнутри, оказались лифтовыми шахтами – в них плавно скользили кабины, и человеческие фигурки в кабинах были совсем как игрушечные. Несколько разноуровневых площадок с пальмами, агавами и прочими экзотическими растениями парили в светлом пространстве летучими островами – поддерживающие их конструкции совсем не были заметны. Наверное, так выглядели висячие сады Семирамиды.

Белоснежные ленты эскалаторов неспешно ползли вверх мимо легких многоярусных колоннад, доставляя души покупателей в Валгаллу или Тлалокан.

Наверное, больше всего меня впечатлила внешняя невесомость многотонных конструкций, благодаря которой эфир внутри серого дома приобретал черты фэнтезийной нереальности.

Пахло в «Элизиуме» восхитительно. Призраки лабданума, османтуса, ветивера, жасмина, сандала и прочих драгоценных субстанций витали вокруг, перевиваясь в единый аромат, неопознаваемый, но смутно знакомый и от этого необыкновенно волнующий.

То же было и со звуками. Обрывки разнообразных мелодий, доносившихся со всех сторон, накладывались на морской шум людской речи, образуя музыку, каждая нота которой была безымянна и более неповторима.

Я стояла, невольно улыбаясь, очарованная открывшимся передо мной видом.

– Ну что, нравится? – насмешливо спросила Ксения.

– Очень! Но почему я никогда не бывала здесь раньше? Если бы я проходила мимо, мне бы даже в голову не пришло… Этот дом такой… такой солидный снаружи… я бы подумала, что здесь банк или контора серьезная.

– Господи! А где ты вообще была, кроме своей деревни? – с неожиданным возмущением сказала Геля. – В Русском музее и Кунсткамере? Для тебя институтские катакомбы – дом родной. А жизнь, – она обвела рукой перед собой, – настоящая жизнь, реальная, – она совсем другая.

Я смущенно поежилась. Где-то Геля была права: я искренне считала, что институтские катакомбы – лучшее, что случилось со мной в жизни, – но что поделать, если я уродилась такой?

– Каждому свое, – заметила примирительно Ксения, приобняв меня за плечи. – Зато Барашек у нас такой умненький-разумненький! Барашек будет хорошо учиться, а когда вырастет, то станет старшим библиотекарем и купит папе Карло новую куртку. А ты, ленивая Гелька, может, и вообще диплома не получишь, если Мартин тебе не поможет.

– Поэтому тебе придется выйти замуж за миллионера, – подхватила Аня, – и вести скучную примитивную жизнь миллионерской вдовы.

Геля польщенно хихикнула.

– Ваши слова да богу в уши!

Ведьмы захохотали, а я подумала, что мне заранее жаль того, кто по незнанию польстится на опасную обманку. Шутка про вдову звучала не совсем шуткой. Хорошо бы случилось так, чтоб Геле попался тот, чьи миллионы нажиты неправедно, бандит какой-нибудь или наркоторговец, – тогда хотя бы выйдет по справедливости.

– Может, пойдем уже? – нетерпеливо сказала Люда. Она обычно бывала неулыбчива, погружена в себя и сохраняла отрешенный вид и теперь. У меня даже возникло ощущение, что наш внезапный поход ей неприятен, поскольку оторвал от каких-то более важных дел. Так это было или нет, я не знала, но в любом случае я чувствовала с Людой какую-то общность, потому что предполагала: Люда не променяла бы свою погодную магию ни на какие миллионы.

– Действительно, что мы застряли здесь? У нас уйма дел, – подмигнула мне Ксения. – Будем из Барашка делать человека.

Дальнейшие несколько часов перевернули все мои представления о том, что должна носить хорошо одетая девушка.

– Я не ношу мужские кальсоны! – с возмущением сказала я, расправив и разглядев светло-серую тряпочку из шелковистого трикотажа, которую выдала мне Ксения. Потом я взглянула на ценник и пробормотала: – Не-ет, это не мужские кальсоны, они не могут столько стоить…

– А это что? – Два предмета, которые Аня протягивала мне, отдаленно напоминали обувь. Предположительно, они должны были быть босоножками. Толстая платформа, высокие острые каблуки, лаковые ремни – все это каких-то неземных, космических очертаний и неоново-розового цвета.

– Это «Джимми Чу», Барашек. Почти. Настоящего «Джимми Чу» здесь нет, но почти «Джимми Чу» найти можно.

Проговорив эту совершеннейшую абракадабру про неведомого «Джимми Чу», Ксения выдала мне короткую белую блузу, которая, казалось, состояла из одной гигантской, хитрым образом перекрученной оборки. Я в сомнении приняла блузу. Ее ткань оказалась нежной, кисейно-тонкой и при этом полупрозрачной.

– Просвечивать будет. Я не то чтобы сильно стесняюсь, но бессмысленная какая-то вещь. И даже живот не прикроет. Вообще ничего не прикроет, – сообщила я обществу свои выводы.

Общество дружно вздохнуло.

– Да кому нужен твой живот! – снисходительно поморщилась Ангелина.

Железная логика, подумала я. Мой живот никому не нужен, так давайте скорее его всем покажем.

Единственной вещью, которая не вызвала у меня отторжения, была элегантная шляпа-федора из пестрого – в «куриную лапку» – розово-белого твида, с тремя мягкими вмятинами, с лентой у основания тульи.

– Шляпу надену, а кальсоны – нет. И «Джимми Чу» не надену, упаду я с вашего «Джимми».

– Барашек! – понизила голос Ксения и сверкнула карими очами. – Шопингом занимаются для веселья и счастья. Поэтому ты немедленно, вот прямо сразу, не отходя от кассы, прекращаешь блеять и брыкаться и начинаешь вести себя как нормальная девушка. То есть радуешься, хлопаешь в ладоши и с удовольствием примеряешь все, что посоветуют тебе старшие товарищи по шопингу. Иди переодевайся, потом нам покажешься.

– Иди-иди, – сказала Аня. – И не сомневайся, Ксю у нас эксперт по шмоткам. Ты еще ей спасибо скажешь.

Посижу в примерочной, а потом скажу, что не подошло по размеру, быстренько созрел у меня хитроумный план. Но тут Мартин, который, едва мы зашли в стеклянный аквариум магазина, упал в кресло для посетителей, подал голос:

– Данимира, сделай, как Ксения говорит. Тебе понравится, гарантирую. А если нет – клянусь! – я съем эту шляпу.

Тон его речи был шутлив, и Мартин вроде улыбался, но что-то в выражении его лица заставляло думать, что у него болят зубы. Определенно, он был нездоров. Не наша ли последняя встреча являлась причиной этого нездоровья? Конечно, при таком направлении мыслей Мартину я отказать не смогла, наши отношения и так были подвешены на тонкой нити.

Испустив тяжелый вздох, я отправилась в примерочную.

– И косу распусти, – сказала мне вдогонку Ксения. – Школа закончилась, Барашек.

Продолжая страдальчески вздыхать, я облачилась в шутовской наряд, предложенный мне Ксенией. С блузой пришлось немного повозиться: Мебиус умер бы от зависти при виде этого швейного изделия, но, включив весь интеллект, отпущенный природой, мне удалось сообразить, какая часть должна находиться на фасаде, а какая – с тыла.

Затем с опаской путника, расстающегося с земной твердью и вступающего на шаткий веревочный мостик, я сняла тапочки и просунула ступни в неоновые ремни космической обуви. Со стороны каблуки выглядели пыточным приспособлением, но, как ни странно, ногам было удобно. Этого никак не могло быть, но было действительно удобно.

Я озадаченно потаращилась на волшебные босоножки, потом выпрямилась, с любопытством взглянула в зеркало и замерла.

Никогда не представляла, насколько одежда может изменить человека.

Это было похоже на колдовство.

То, что принималось мною за кальсоны, оказалось узкими и очень женственными брюками с легкими складками у пояса. Ноги, обтянутые серым шелком и вознесенные ввысь искусством таинственного Джимми Чу, казались бесконечно длинными. Белоснежная блуза Мебиуса прикрывала все, что должна была прикрывать, но, распахиваясь особенным образом, обнажала ключицы, отчего шея тоже казалась бесконечно длинной. Пришлось признать, что полоска голого загорелого живота смотрится в контексте образа логично и довольно-таки мило. Никогда бы не подумала, что подобный наряд может кого-либо украсить, но факт был налицо – девушка напротив словно сошла со страниц модного журнала. Недостатки, которые я с досадой наблюдала, когда раньше смотрелась в зеркало, – неловкая детская долговязость и чрезмерная длина рук и ног – внезапно чудесно преобразились на моих глазах. И, пожалуй, ни на ком другом эти странные вещи не смотрелись бы так хорошо, как на мне…

Задумчивым движением я распустила волосы, и снова Ксения оказалась права – стало еще лучше.

В качестве завершающего штриха я опустила на макушку федору, слегка надвинув ее на лицо.

Я буду счастлива, вдруг поняла я, разглядывая незнакомую красавицу в зеркальном стекле. Очень счастлива – такое пронзительное, такое ясное предчувствие не может не сбыться…

Теперь всегда буду носить шляпу… спать буду в шляпе и в «Джимми Чу». Ксения оказалась настоящей волшебницей. Как она вообще догадалась, что эти странные вещи можно носить и, главное, носить одновременно?

Мне вспомнился Леха Абрикосов. Вообще-то я считала Леху веселым шалопаем и искренне полагала его заманчивые речи пудрой для девичьих мозгов. Теперь стало понятно, что он имел в виду. Возможно, он и не шутил. Интересно, что там у него вышло на снимках? Надо будет поискать в интернете «Леху Абрикосова, свадьбы и ню» и выкупить фотографии того чудесного праздного, ничем не омраченного августа. Будем надеяться, что Леха их не удалил. Наверняка он не откажется от возможности подзаработать на нашей случайной фотосессии.

Я еще немного покрутилась перед зеркалом, а потом вышла на подиум… то есть я просто отодвинула шторку и покинула примерочную, но ощущения были такие, будто там, впереди, освещенные подмостки и сотни глаз в полутьме.

– Ну вот… как-то так… – сказала я, смущенно улыбаясь и разводя руками.

Раздались аплодисменты. Ведьмы хлопали мне, хотя, по большому счету, аплодировать надо было Ксении. Я сделала в ответ несколько шутливых книксенов.

Мартин не хлопал. Мартин меня изучал. Его серьезный и далеко не шутливый взгляд путешествовал по мне, как если бы Мартин осматривал невиданный доселе и богато изукрашенный собор. При других обстоятельствах меня бы это смутило. Но не теперь, когда я могла потерять его. Смотри, ответила я, не отводя глаз, игра стоит свеч? Видишь, какой я могу быть?