Текст книги "Три королевских слова"

Автор книги: Агата Бариста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Не спорю, имя у него немного странное, зато звучное. Возможно, это псевдоним, знаешь, как у Раневской или Вольтера. Иногда люди искусства уже и не помнят, как их называли при рождении. Должно быть, смена имени их бодрит и освежает. А насчет негодяя – это еще неизвестно. Просто я напугала Леху своей манерой общаться.

Снежинка поднялась, села, сложила передние лапки вместе, обвила их хвостом и уставилась на меня ярко-оранжевыми глазами.

– Ведьма Данимира! – строго сказала она. – Он завел девочку-студентку в ресторан, поел-попил за ее счет и смылся, не прощаясь. Кто он, по-твоему, после этого?

– Да ладно, – махнула я рукой. – Ты же знаешь, я не обеднела.

– Да, но он-то этого не знал! Ты уж меня извини, хозяйка, но по тебе не скажешь. Посмотри на себя – рубашонка клетчатая, шортики джинсовые, тапочки эти вечные на резиновом ходу… Ведьма Данимира, пора на шпильки переходить.

– Тапочки удобные, я в них счастлива. Не представляю, как люди передвигаются на шпильках. Некоторые даже бегают – я сама видела. Мне на эти ходули смотреть страшно, не то что самой надеть. И потом, я и так высокая, а на каблуках стану еще выше. А насчет Лехи… Ну не знаю, не знаю…

– А я думаю, что знаешь. Представь, что этот Леха сбежал не от тебя, а от твоей подружки. От Ольги. Или от Маришки.

– Какой негодяй! – вскричала я тут же. – Гад ползучий!

– Ага, – довольно муркнула Снежинка. – Оказывается, мы всё прекрасно и сами понимаем. У тебя проблемы с самооценкой, хозяйка. Такое часто бывает с книжными девочками, но это пройдет со временем – когда тебе надоест попадать впросак. А пока ты можешь представлять на своем месте дорогого тебе человека. Так тебе легче будет разобраться, что такое хорошо и что такое плохо. А то ишь! Девочка ему Бродского почитала, и поэтому Вася Помидоров теперь у нас страдалец.

– Снежка! Во-первых, не Вася Помидоров, а Леха Абрикосов, во-вторых, да не читала я ему Бродского. Ты так говоришь, как будто я на табуретку влезала и оттуда декламировала. Так просто, к слову пришлось, совсем чуть-чуть. Стали говорить, что лето жаркое, даже слишком, все слегка замучились. Ну, вот я и вспомнила: «Я не то что схожу с ума, но устал за лето. За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это – города, человеков, но для начала – зелень». Вот и все. Но и четырех строчек хватило, чтобы от меня сбежали.

– Это твой Бродский написал? – заинтересованно спросила Снежинка, не обращая внимания на мое самобичевание. – Молодец, он, наверное, в прошлой жизни котом был. Иногда так устаешь в этой шубе, а солнце все светит и светит… Жа-арко… И все такое зеленое-презеленое… В жару сразу хочется чего-то черно-белого, начинаешь завидовать обычным котам. Если встретишь Бродского, передай ему, что он хороший поэт.

– Я не встречу его, Снежечка, он уже умер.

– Ну, тогда он сейчас кот, наверное, – рассудила Снежинка. – За хорошие стихи. Может быть, даже чей-то фамильяр. Я бы с радостью с ним познакомилась.

Я подумала и согласилась, что да, я бы тоже с радостью познакомилась. Хотя мне и непонятно, почему это Бродский за свои стихи должен стать именно котом.

Снежинка посмотрела на меня с укоризной.

– Сама подумай, хозяйка. Разве ты встречала хоть одну собаку, которая писала бы стихи?

Женская логика все-таки ничто по сравнению с кошачьей, подумала я.

– Нет, не встречала. Хотя, честно говоря, я и котов таких не встречала.

Снежинка возвела к потолку оранжевые очи, на ее белоснежной мордочке появилось мечтательное выражение.

– Встречала. Левиафан пишет стихи.

– Лева?! Наш Лева?

Матерый манул Левиафан при виде Снежинки совершенно терял голову и пытался изображать юного котеночка. От его игривых скачков и пробежек в буфете подпрыгивала посуда и звенели хрустальные подвески на качающейся люстре в гостиной. Теперь выяснилось, что он еще и стихи для Снежинки сочиняет.

– А я и не знала.

– Он пишет стихи только для меня, – довольно мурлыкнула Снежинка. – И только мне читает.

– Лева – мужчина видный, но суровый, не каждому душу раскроет. Счастливая ты, Снежка.

– Да, я такая, – не стала скромничать кошечка. – Лева говорит, что я неповторимая, как настоящая снежинка. И еще что я похожа на Мэрилин Монро. Кстати, это правда, что каждая снежинка уникальна? А кто это придумал и зачем это надо?

На тот момент Снежка забыла о своем новом статусе, и ее мысли принялись по-прежнему с легкостью переходить от предмета к предмету.

Мне все-таки хотелось вернуться к волнующему меня вопросу.

– Снежинки и вправду все разные, а почему так, я не знаю. Снежечка, ты мне лучше скажи… – Я смущенно потупилась, но потом продолжила: – А я случайно не зануда? Ну, знаешь, вроде мальчишки не любят таких… Я учусь слишком хорошо и слишком много знаю… таких заучками зовут.

– Тебя в Оленегорске так называли? – удивилась Снежинка. – Никогда не слышала.

– Нет, в нашей школе все нормально было, мне кажется, меня все любили. Но в больших городах все по-другому – я в телевизоре видела, в сериале «Заучка и Хулиган», который по утрам повторяют. Ты же знаешь, я всегда телевизор на кухне включаю, пока завтрак готовлю…

– Завтрак?.. – задумчиво сказала Снежка. – Может, мне съесть чего-нибудь?

– Я имела в виду, что, может быть, я… э-э-э… зануда?

– Всем бы такими занудами быть, – небрежно бросила Снежинка. – Рыбки? Или сметанки ложечку? Или все-таки рыбки?.. Пожалуй, я бы съела корюшки… совсем чуть-чуть, пару штучек…

– Не сезон. Только в консервах, а консервы тебе нельзя. Я тебе лучше сметаны дам, ты вот только на мой вопрос ответь… На самом деле ведь меня волнует не частный случай с Лехой Абрикосовым, арт-фотографом, бог ему судья, а философский вопрос в глобальном масштабе… с высоты птичьего полета, так сказать.

– Я, конечно, не парень, но мне тоже иногда от тебя сбежать хочется, ведьма Данимира. Выражайся проще. А то ты пока к сути дела подойдешь, сметана прокиснет.

– Проще? Пожалуйста. Ждать ли мне принца на белом коне или…

– Жди.

Снежинка снова повалилась на спину и продолжила ловить невидимую муху.

Я подождала некоторое время, наблюдая за ее игрой, потом разочарованно спросила:

– И это все?

– А что ты хотела услышать?

– Что-нибудь еще. Хотелось бы развернутого ответа.

Снежинка перестала помавать лапками в воздухе, аккуратно сложила их на груди и повернула круглую мордочку в мою сторону.

– Ну что ты как маленькая, хозяйка? Ты же ведьма. Ведьминскую сущность в мешке не утаить. Ты все равно не сможешь без своих бумерангов, и звонких цитат, и без Эрмитажа, и всего такого прочего. Зачем тебе связываться с тем, кто не хочет ведьму? Сейчас, подожди, – она зажмурилась, и я поняла, что Снежинка подключилась к планетарной мудрости. Вскоре она приоткрыла глаза: – Вот, подходяще. С любимым нужно говорить на одном языке.

Я хихикнула.

– А если я полюблю китайца?

– Тебе разве не хотелось бы услышать Бродского на китайском?

– Э-э-э… Понятия не имею… А как ты думаешь, Снежечка, я… это… ну, в общем, если я буду такой переборчивой… – я набрала воздуха и произнесла страшное: – А я случайно не останусь старой девой?

Я очень боялась остаться старой девой.

Снежка снова подергала ухом.

– Ты – не останешься.

Снежинка снова замолчала, но мне хотелось, чтобы она окончательно развеяла мои сомнения.

– А вдруг?

Я, конечно, втайне ожидала, что Снежка повторит мамины слова про то, какая я красотуля, но вместо рассказов о том, какая я прекрасная, Снежка вдруг сказала:

– А если и останешься, тоже ничего страшного. Зато ведьмы-девственницы самые сильные. Вот я, например, решила сохранить свою Силу полностью. – И добавила довольным голосом: – Лева плакал.

– Но я не хочу Силы такой ценой, – надулась я. – Я хочу, чтоб все было как у мамы: и Сила, и папа.

– Учиться тебе надо срочно, хозяйка, – сказала Снежка недовольно. – По-моему, это от безделья тебе всякая ерунда в голову лезет. Тебя родители учиться направили, все условия создали, квартиру купили, денег надавали… умницей-разумницей тебя считают, доверяют… А ты о чем думаешь? Не отдать ли свою девственность – ведьмино сокровище – Васе Помидорову?

Мне стало стыдно.

Конечно же, тут Снежка была кругом права. Из-за того, что дни в конце лета выдались одинаково ласковыми, безветренными, приторно теплыми, и даже редкие дожди шли только по ночам, а к утру от ночной влаги не оставалось и следа, мне начинало казаться, что я застряла в каком-то сладком безвременье. Бесцельные странствия привели меня в состояние духовной невесомости. Иногда я чувствовала себя пчелой, которая отведала сладкого, но уже забродившего виноградного сока и теперь, потеряв все ориентиры, летит навстречу гибельной неизвестности.

Как тут было избежать глупых мыслей?

Но все проходит; прошли и эти беззаботные дни ожидания.

Наступил сентябрь, в остудившемся воздухе горьковато запахло осенью. Я подставила лицо первым свежим ветрам, и они вымели из головы пустое, возвратив мне цельность и ясность рассудка.

Мне так надоело безделье, что в институт я бежала вприпрыжку, размахивая рюкзачком и широко улыбаясь незнакомым встречным.

Студенческое бытие оказалось прекрасным. Я снова встретилась с Женей Журавлевой, обзавелась и другими приятельницами. Жизнь, безусловно, налаживалась.

Правда, немного разочаровала учеба. Пока все, что нам преподавали, было мне хорошо известно, но мама, которой я пожаловалась по телефону, утешила меня.

– Не все же, как ты, выросли при библиотеке с магическим хранилищем, – сказала она. – Какой-то вводный курс необходим другим. В первое полугодие тебе действительно иногда может быть скучновато. Потерпи, Данечка, когда пойдут спецпредметы и начнутся практические занятия, станет гораздо интереснее, вот увидишь. А уж на втором курсе вообще сказочно. Наша группа на зимнюю практику в Тарту ездила, на целых два месяца. Прекрасные воспоминания. Там, в подвалах университета, такой спецхран – закачаешься! Не знаю, куда пошлют вас, но уверена, скучать не придется.

Мамино воодушевление передалось и мне. Я со смирением повторяла основы и ждала наступления лучших времен.

Но в холодном промозглом ноябре в мою жизнь вошли Мартин и его ковен, и мне уже было не суждено перейти на второй курс.

Никаких поездок.

Никаких волшебных фолиантов.

Ни-че-го.

Больше я не хочу вспоминать. Я хочу, чтобы стало темно и тихо, как этого и желал Мартин. И еще я больше не хочу никогда слышать этого имени – Мартин.

Я чувствую сильный толчок в грудь, чувствую боль, картинки из прошлого стремительно скручиваются в сумасшедший пестрый клубок, и этот клубок взрывается ослепительной вспышкой.

Я часто моргаю, и, когда зрение проясняется, передо мной возникает надпись, белая на зеленом: «Для твердых бытовых отходов», и какие-то цифры – служебный шифр коммунальщиков. Потом я вижу растянутую между стен хрустально-радужную паутину и седую крысиную морду с внимательным взглядом.

– Дело ведь в нем, в Мартине? – спрашивает крыса. – Из-за него ты оказалась здесь?

– Да… – Я киваю и чувствую, как мое тело сотрясает крупная дрожь, которую не остановить.

– Трясись, не трясись, а рассказать придется, – безжалостно заключает крыса. – Рассказывай. И вспоминай хорошенько, это самая важная часть твоей истории.

Я снова киваю, но жалобно говорю:

– Я многое не могу объяснить. Я до сих пор не понимаю…

– Рассказывай как помнишь, все остальное – потом. Отпусти память по водам, мне надо узнать твою душу.

– Вы же не дьявол? – спрашиваю я со слабой улыбкой. Вроде как в шутку.

Крыса ухмыляется довольно:

– Ты мне льстишь, деточка. Я всего лишь старая нянька. Смотри на сеть и продолжай.

Старая нянька. Какое странное определение. Но об этом я подумаю завтра. Если оно настанет.

Я не хочу смотреть на сеть и продолжать. Мне даже начинает нравиться, как меня колошматит. Дрожь покоряет меня, темнота зазывает в свою безмятежность, но бесцеремонная старуха снова больно толкает меня жесткими пальцами.

– Ведьма Данимира! Смотри на сеть!

Я открываю глаза.

Паутина вибрирует, вступает в резонанс с дрожью моего тела и постепенно замедляет колебания. Я, подчиняясь ее ритму, успокаиваюсь и снова становлюсь способной мыслить и даже чему-то сопротивляться.

– Я продолжу, но не могла бы ты перестать постоянно тыкать меня в грудь? – протестую я. – У меня уже все болит от этого тыканья!

Горло крысиной ведьмы издает какой-то печальный скрипучий звук.

– Дурочка, это я ведь тебе сердце завожу. Я ж говорю, у тебя мало времени. Сосредоточься и рассказывай, не буду тебя перебивать.

Надо же. Мне заводят сердце. Скверно звучит.

Я соскребаю по дальним закоулкам последние остатки разума и рассказываю.

3

Минута, когда я впервые увидела Мартина, впилась в память отравленным жалом. Наверное, есть у людей чувство (не знаю уж, каким по счету оно является), которое ведает предвидением, и некие судьбоносные моменты, хоть мы об этом еще и не подозреваем, запечатлеваются гораздо ярче остальных.

За окном стоял ноябрь, сырой, мрачный, со сгибающимися от северо-западного ветра оголенными деревьями, с низкими свинцовыми тучами и бесконечными дождями вместо долгожданного снега.

Мы с Женей Журавлевой сидели на скамье в рекреации, в которой сходились несколько длинных коридоров. Я читала Женькин конспект по переплетной магии. Предыдущее занятие я пропустила, потому что несколько дней просидела дома из-за намечающейся простуды, и теперь наверстывала упущенное.

То ли какой-то звук на другом конце коридора, то ли что-то еще заставило меня оторваться от чтения. Я подняла голову, и передо мной предстало зрелище – именно это слово пришло мне тогда на ум. Они шли, как шла бы в небе пятерка боевых истребителей на военном параде, – один самолет на корпус впереди и по два сопровождающих с каждой стороны.

Впереди двигался высокий золотоволосый парень в длинном, темном, каком-то готическом плаще, вокруг него вихрями клубилась энергия движения. Его длинные вьющиеся волосы развевались, полы плаща тоже развевались, и четыре брюнетки, синхронно шагающие позади, казались его черными крыльями. Это было похоже на начало высокобюджетного блокбастера, где на фоне титров в замедленной съемке шествуют главные герои, и с первых кадров становится ясно, кто в конце концов надерет задницу всем злодеям.

Я, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от этой удивительной пятерки, которая так красиво и слаженно вышагивала по коридору.

– Челюсть подбери, Данька, – тихо, почти на ухо сказала мне Журавлева.

Я проглотила слюну и поспешно закрыла рот.

– А кто это? – так же тихо спросила я.

– Ты что, их никогда не видела? Шергина, ты меня поражаешь. Выползай хоть иногда из-под камня! Это же наша звезда, Мартин. И его свита… тоже звезды, институтского масштаба.

Широко известны в узких кругах, вспомнила я распространенную шутку.

Слова «его свита» и «звезды» Женя произнесла с ярко выраженной неприязнью. Брюнетки позади Мартина явно не пользовались симпатией моей подруги. Впрочем, мне показалось, что и сам Мартин Журавлевой не нравится тоже.

– А почему Мартин? – неопределенно спросила я, но подружка меня поняла.

– Потому что из Прибалтики, из Риги, что ли… На практику к нам приехал, по обмену. Диплом пишет. Что-то там про влияние магически заряженных шрифтов на популяцию говорящих летучих мышей. Или на популяцию говорящих пингвинов… или еще на какую-то говорящую популяцию. В общем, он в нашем спецхране сидит, зачарованные шрифты изучает.

Старшая сестра Женьки, Лена, училась на последнем курсе нашего факультета, и в связи с этим обстоятельством подруга являлась просто неоценимым кладезем информации. Она уверенно держала руку на пульсе студенческой жизни.

– А… эти? – Я опять спросила невнятно, но Женька снова меня поняла.

– А эти наши, тоже библиотечные, с пятого курса… – Она скривила губы. – Ходят за ним хвостом…

Великолепная пятерка приблизилась, и мы замолчали. На повороте, который они выполнили так же слаженно и четко, одна из девушек, шедшая по правую руку от Мартина, повернула точеный смуглый профиль, приподняла бархатные ресницы и искоса взглянула на нас. Мне даже показалось, что она посмотрела именно на меня – с каким-то странным интересом. Но этот взгляд длился долю секунды; затем красавица отвернула равнодушное лицо и прошествовала дальше, оставив после себя легкий сухой аромат дорогих духов.

Когда пятерка скрылась за поворотом и можно было считать, что они уже вне зоны слышимости, Женя прокомментировала:

– Вот эта, что по правую руку шла и по сторонам зыркала, – Ксения Михайловская, из Москвы. У нее отец – какая-то крутая шишка в министерстве.

– Странно… – сказала я. – Обычно москвичи у себя учатся. Если вообще не в лондонах или нью-йорках.

Питерский Смольный институт был почтенным старинным заведением, с традициями и прекрасной учебной базой, но готовил он, положа руку на сердце, мелкую сошку – учителей, библиотекарей, архивариусов, регистраторов и тому подобных специалистов. Сюда приезжали поступать юные ведьмы со всей провинциальной России, но чиновные москвичи в наш институт не рвались, после него карьера не светила и в тайны мадридского двора не посвящали.

– А это ее папаша сюда сослал, так говорят. В наказание за что-то.

– А за что? – с любопытством спросила я.

Журавлева пожала плечами.

– Понятия не имею. Никто не знает.

Да уж, подумала я, если сестры Журавлевы не знают, то и правда никто не знает.

– Такая красивая… – сказала я искренне. Перед глазами все еще стояло дивное шествие. Я добавила: – Они все такие красивые…

Женька скептически фыркнула.

– Ага. Красивые. Как кобры.

Я засмеялась, вспомнив скользящий шаг и покачивающиеся в такт головы.

– Ну да, есть что-то…

– Что-то! – Подруга снова фыркнула. – Кобры как есть. Слава богу, что они на последнем курсе и скоро исчезнут из нашего института как страшный сон.

– А что так мрачно?

Женя замялась. Потом заговорила, снова почти шепотом.

– Ты знаешь мою сестру, Ленку. Она с ними учится. Так вот она говорит, что если Ксюша и компания на тебя косо посмотрят, то лучше сразу взять академический отпуск или перевестись в саратовский филиал. Здоровее будешь. Одна девочка с первого курса отказалась им стол в столовой уступить, так на следующий день ногу сломала. Сложный перелом с каким-то жутким смещением. На всю жизнь хромой останется.

– Если всем ноги ломать, кто тебе не угодил, так ног не напасешься, – возразила я. – Представь себе: вот идут они одни здоровые, а вокруг все загипсованные, на скамеечках сидят. Картина маслом, да?

Женька поневоле заулыбалась.

– Вот. А ты говоришь. С той девочкой из столовой, наверное, совпало просто.

– Ага, – сказала Женя. – Совпало. – Она оглянулась по сторонам и тихо сказала: – Есть некоторые люди, которые считают, что у них… ковен.

Нервная оглядка Жени меня удивила. Она была крепкой уральской девчонкой, очень спокойной, трезвомыслящей и далеко не пугливой.

– Ковен? Они что, зарегистрировались? – Это был глупый, но закономерный вопрос, поскольку по законам Тихой Империи любой ковен, даже тот, что создавался для успешного проведения апрельского субботника, обязан был сначала получить одобрение имперских властей и подлежал регистрации в органах магического учета.

– Естественно, нет. Эти некоторые люди считают, что у них черный ковен.

– Черный ковен?!

Я округлила глаза.

Такое объединение магически одаренных находилось под запретом, поскольку использование крови христианских младенцев, не санкционированное свыше оживление упокоенных мертвецов и тому подобные аморальные акты колдовства еще со Сноудонской встречи считались в нашей Империи неприемлемыми.

– Ну да, – подтвердила Женя. – Некоторые люди случайно слышали, как Гелька Ливанова с Анькой Гориченковой…

– Это кто? – Подруга постоянно забывала, что в отличие от нее я не знаю весь институт по именам и фамилиям.

Женька досадливо пояснила:

– Они только что мимо нас проходили, с Мартином вместе. Ливанова по левую руку шла, а Гориченкова за ней. Шергина, ты как из тайги только что вышла. Весь институт их знает, одна ты не знаешь.

– И как я раньше жила без этой ценной информации, известной каждому культурному человеку? – съязвила я.

– Теперь ты, слава богу, в курсе, – ничуть не смутилась Женька и продолжила: – Так вот, Гелька с Анькой обсуждали кое-что. Будто бы они этим летом на Волковском кладбище Тургенева поднимали.

Я снова вытаращила глаза.

– На Литераторских мостках? Ивана Сергеевича? Того самого?

– Угу. Ивана Сергеевича, того самого. Мартин им рассказал, как это сделать, они недолго думая и подняли. За «Муму» Тургенева ругали – типа, слишком добрый рассказ получился. Было бы гораздо лучше, если Герасим утопил бы Муму, потом взял топор, порубил в капусту помещицу и всю челядь заодно, а потом пошел и утопился в том же месте, где он упокоил свою собачку. Они сказали Тургеневу, что Чак Паланик лучше бы «Муму» написал. И еще спрашивали, было у него «это самое» с Полиной Виардо или не было.

– Безобразие какое! – возмутилась я. – Нельзя так делать, у мертвых есть право на покой! Тем более такой писатель, такой человек… мало, что ли, он в жизни с этой Виардо настрадался? – Потом я не выдержала и все-таки спросила: – И чего Тургенев сказал? Было или не было у него с Виардо?

Женька хохотнула.

– Чего, чего… А ты как думаешь? Послал их по матушке куда подальше. Говорят, ругался как настоящий гений словесности – используя все богатство великого и могучего русского языка. Они и половины таких слов отродясь не слышали, но общий смысл уловили прекрасно.

– Смешно, конечно… Но все же жуть какая, – я поежилась. – А почему их не наказали? За некромантию по головке не гладят.

– Дань, ну что ты как маленькая. Их же за руку никто не поймал, Тургенев с жалобой не обращался. Тот, кто слышал, тоже помалкивать будет. Поди докажи, что они это делали. А как известно: не пойман – не вор.

– Ну, тогда это все еще может быть и неправда, – с непонятным для самой себя облегчением произнесла я. – Может, они просто фантазировали. Вообще, это на анекдот какой-то похоже. Может, это просто домыслы твоих «некоторых людей» – ну, про черный ковен.

Женя вздохнула.

– Поверь, девочка моя, это очень верные домыслы. Мы будем держаться от них подальше, и будет нам счастье. Я и тебе-то сказала, только чтобы предупредить. Потому что ты, Даня, вроде умная-умная, а иногда такой наив выдаешь, как пятилетняя просто. У тебя же небо всегда синее, а солнце желтое. И кстати, обрати внимание, какой у них состав. Четыре девушки и один парень.

На «наив» я не обиделась – водилось за мной такое, – а вместо этого задумалась. Действительно, идеальный состав для черного ковена: четыре ведьмы на четыре угла звездной пентаграммы и ведьмак на вершину звезды. Но мне почему-то очень не хотелось верить, что такое возможно. Это же реальная жизнь, а не фильм ужасов.

– Может, совпадение? Мы в Оленегорске однажды в поход так ходили – Илюша Одинцов и нас, девчонок, четверо. Случайно получилось, другие не смогли, а мы все-таки решили пойти. Ничего так, весело было. В смысле, нам, девчонкам, было весело. Одинцова-то мы, конечно, зверски замучили, как фашисты партизана. И, заметь, никакого ковена.

Женька мрачно хмыкнула.

– Ага. Снова совпадение. Дань, я тебя предупредила. Увидишь Мартина и компанию – перейди на другую сторону улицы. И вообще выбрось их из головы.

– Да никто, собственно, и не собирался бежать за ними с предложениями нежной дружбы или драться за столик в столовой. – Я пожала плечами. – Просто они такие… яркие. Колоритные. Картинки из аниме. Как же не перемыть им кости-то, Жень? И вообще у нас институт девчачий, мальчишек – раз-два, и обчелся. А тут этот Мартин, звезда прибалтийская…

Я вспомнила развевающиеся золотистые волосы, голубые глаза, устремленные вдаль, и нежные губы – улыбавшиеся, будто в предвкушении невероятной встречи. Чего греха таить, «явление Мартина народу» произвело на меня большое впечатление.

– Давай закругляться с разговорами, нам на занятия пора. – Журавлева встала. – И кстати, чтоб ты не слишком увлекалась аниме: некоторые люди считают, что он спит со всеми четырьмя.

Криво усмехнувшись, она добавила:

– Одновременно.

– Высокие отношения… – только и смогла промямлить я.

– Ну чего ты хотела? Так и положено в черном ковене, для укрепления магической связи. У них же там половина ритуалов на сексе держится. Кончай хлопать глазами, вставай, пошли.

До аудитории, где через пару минут должны были начаться занятия, мы шли молча и больше к этому разговору не возвращались.

Однако взбудораженное подсознание подкинуло мне подарочек – в наступившей ночи мне привиделся Мартин. Он лежал, раскинувшись на смятом темном атласе пурпурно-винного цвета, неподвижный, совершенно обнаженный, золотистые волосы рассыпаны в странном порядке, образуя солнечный ореол вокруг головы. Его ковен был с ним. Четыре черноволосые девушки, тоже обнаженные, напротив, непрерывно передвигались – то свивая смуглые тела, то развивая их, то почти полностью скрывая Мартина, то открывая его. Все это походило на клубок змей, празднующих свою змеиную свадьбу, а самым страшным было то, что ледяные глаза Мартина смотрели прямо на меня, и я могла поклясться, что он видит меня в реальности. На его губах по-прежнему гуляла предвкушающая улыбка. Мартин медленно поднял руку и беззвучно поманил меня пальцем. Я почувствовала, что против воли начинаю приближаться к темному ложу, и застонала от ужаса.

Спасла меня Снежинка.

Она услышала стон и разбудила меня.

– Ты мычала, – сообщила она, сидя на моем животе. – Плохой сон?

– Фу, ужас какой, – сказала я, слушая, как бешено колотится сердце в груди. – Ужас, какой дурацкий сон! Спасибо тебе, Снежечка, что разбудила меня. Ты просто спасла меня.

– Что тебе снилось?

Я подумала и сказала:

– Змеи. Мне снились змеи.

Снежка замолчала ненадолго – подключилась к своему Катнету. Потом заявила авторитетно:

– Это к измене или предательству. Или к назначению индийским посланником. Ты должна быть настороже, ведьма Данимира. Навряд ли тебя пошлют в Индию. Хотя все в этой жизни бывает…

Я пробормотала:

– Потом догонят и еще раз пошлют… Буду, буду настороже. А пока пойду-ка я лучше водички попью. И валерьянки приму капель двести.

– Мне тоже, мне тоже, – обрадовалась Снежинка и, вскочив с места, принялась топтаться по мне, выпуская когти.

– А тебе нельзя, – строго сказала я.

Снежка возмутилась.

– Но я же спасла тебя от змей!

– Снежа! Огромное тебе спасибо, Родина тебя не забудет. Но ты ведь, если валериану хотя бы понюхаешь, до утра по ковру валяться будешь и песни свои кошачьи петь. А мне на занятия рано вставать.

Попив водички и вернувшись в постель, я попыталась было заснуть, но быстро выяснилось, что спать при свете у меня не получается, а заставить себя выключить лампу я тоже не могла – покой не приходил.

В итоге я снова вскочила, вернулась на кухню и заварила себе чай с мелиссой. Потом в сердцах вскрыла плитку шоколада и взяла в постель «Грозовой перевал», чтобы чужие страсти и переживания отвлекли меня от своих собственных.

Несколько листочков, отщипнутых от сушеной веточки мелиссы, я закатала в шарик из шоколадной фольги и выдала в качестве игрушки Снежинке. Подарок моему фамильяру понравился, и она полночи неутомимо гоняла его по углам.

Читала я в результате до утра, слопала весь шоколад и приползла на занятия невыспавшаяся и злая. Злилась я прежде всего на себя и на свою девичью впечатлительность. Женьке, которая заметила, что я сегодня не в форме, я не рассказала ничего, отговорившись банальной бессонницей.

Да и что я ей могла сказать? Что вчера я увидела привлекательного внешне студента, и этой же ночью он приснился мне в эротическом сне? Наверное, смешливая Журавлева тут же вспомнила бы дедушку Фрейда и старый анекдот на тему «жениться Вам надобно, барин».

Нет уж, такие подробности я не собиралась предавать гласности.

Через некоторое время я успокоилась и вспоминала этот сон уже в юмористических тонах – удивлялась, почему в постели с Мартином не было еще и Ивана Сергеевича Тургенева с Чаком Палаником и Полиной Виардо.

Старшая Журавлева уже третий год по вечерам подрабатывала баристой в кофейне, которую держал хозяин-маг. Семья Журавлевых была небогата, и дополнительный доход стал не лишним.

Вскоре выпал случай, и Лена предложила освободившееся место официантки младшей сестренке. Я в деньгах не нуждалась, но тоже пошла поработать за компанию. Чтобы оставалось время на учебу, мы разделили с Женькой одну вакансию на двоих.

На три-четыре вечера в неделю я превращалась в официантку, и эта игра в Золушку увлекала меня чрезвычайно. Мне нравилось все: и само расположение «Кофейного Рая» – неподалеку от Невского проспекта, и то, что в стильном и уютном помещении было два этажа, и что наверх ведет красивая деревянная лестница с фигурно выточенными балясинами и широкими перилами; нравилось туго повязывать вокруг талии длинный, до щиколоток, коричневый холщовый фартук, нравилось встречать улыбкой новых посетителей и приветствовать завсегдатаев каким-нибудь приятным презентом – круассаном с еще горячей клубничной начинкой или рассыпчатым песочным сердечком в ореховой посыпке.

Это была настоящая взрослая жизнь – вечерняя, сияющая в холодной осенней мгле электрическими огнями, пахнущая свежесмолотой арабикой и теплой выпечкой, наполненная человеческим гомоном и звуками джаза, лившимися из динамиков. Взрослая жизнь – с поправкой на то, что я могла в любую минуту вернуться в детство.

При устройстве на работу, правда, произошел непонятный эпизод.

В назначенный вечер мы с Женькой подъехали в кафе, где нам предстояло трудиться. Лена встретила нас и повела на второй этаж, в кабинет хозяина, чтобы представить своих протеже. Роберт Ашотович, конечно, никогда не стал бы связываться с несовершеннолетними, но ему в качестве сотрудниц были нужны именно ведьмы. Основная масса посетителей кафе происходила из магического сообщества, и всегда находился кто-то, желающий прикурить от собственного пальца или раствориться в воздухе при виде внушительного счета.

Роберт Ашотович замаялся реставрировать картину мироустройства в головах обычных граждан и с некоторых пор подбирал персонал только среди магически одаренных.

Разумеется, любая ведьма могла найти более серьезную работу, да еще и Роберт Ашотович был, прямо скажем, скуповат. Но приличные чаевые скрашивали неказистый оклад, и студентки-магички на такую работу соглашались.

Хозяин кофейни был грузным мужчиной с яркими серебряными нитями в густых черных волосах. Он встретил нас, сидя за рабочим столом, и поначалу мне показалось, что Роберт Ашотович дремлет.