Текст книги "Тюлень (СИ)"

Автор книги: Агагельды Алланазаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

На море всегда хорошо думалось. Оно имело свойство заставлять вспоминать забытое, как человек, уехавший на отдых в дальние края, вдруг начинает вспоминать подзабытых знакомых и писать им оттуда ностальгические письма. Именно в такие мину ты в памяти оживают давно забытые события и люди.

Разглядывая море, старик думал о том, что Господь Бог создал его таким таинственным, таким многозначительным для того, чтобы заставить людей, не так просто поддающихся воспитанию, задуматься о смысле жизни, помочь им понять окружающий их мир. Но сколько бы ни размышлял он, не мог поверить в то, что можно исправить потомков тех, кто был изгнан из рая и с самого начала не послушался Бога, пошел на поводу у женщины и стал вкушать недозволенный плод. Но как бы там ни было, на море старику было всегда комфортно и легко, в голову шли только хорошие мысли, они складывались в приятную мелодию и звучали в его душе.

Когда откуда-то сзади донесся знакомый голос тюленя, старик вздрогнул от неожиданности и сразу же забыл обо всем на свете. Он резко обернулся. Вот тебе раз, он увидел мордочки двух прелестных тюленьих детенышей, как две капли воды похожих друг на друга. Высунув головы из воды, они плыли рядом с лодкой. Только теперь старик понял причину недавнего беспокойства тюленя, пытавшегося разорвать свои путы. Тюлениха-мать учуяла близость своих деток, которые догнали лодку и плыли за ней след-в-след, ей хотелось разорвать эти пожелтевшие веревки и присоединиться к своим малышам.

После этого старик снова повернулся к лежавшей перед ним тюленихе-матери:

– Ну что ж ты сразу не сказала, черная подруга, что твоя малышня тебя сопровождает? Вон они догнали нас, уже совсем близко подошли. – Говоря это, старик имел в виду двух тюленят, которых только что видел позади лодки. – Теперь мне все ясно, ты унюхала их, поэтому и волновалась так. Тебя, конечно, можно было бы назвать глупышкой, но я лучше назову несчастной. Это будет точнее. Скажи, разве ты в силах разорвать такие прочные оковы? Что поделаешь, судьба. Тебе не остается ничего другого, как смириться с ней, быть умницей и лежать тихонечко…

Старик разговаривал с лежащим перед ним тюленем сочувственным тоном, словно тот понимал, как он жалеет неразумного зверя, в тело которого впились веревки. Он говорил тоном наставника, делающего внушение нашалившим детям.

Судя по тюленьим отпрыскам, старик сделал вывод: если он еще ненадолго задержится, то здесь начнут собираться тюлени со всей округи, как это бывает с женщинами, которые, прослышав о поступлении дефицитного товара, начинают отовсюду сбегаться к магазину. Он представил, как его со всех сторон окружат усатые чудища, ему стало страшно, и он заторопился как можно скорее уйти от этого места.

Несмотря на осень, день стоял по-летнему теплый и сухой. Как и обычно в такое время, солнце стояло высоко, оттого и горизонт казался отступившим вдаль.

Но старик, все еще не пришедший в себя после недавней выходки тюленя, не обращал внимания на эту красоту. Он по-прежнему был занят мыслями о взбунтовавшемся тюлене.

Подставив поднятой движением лодки шумной струе воздуха грудь и лицо, он пристально вглядывался вдаль. Душа его оттаивала, заботы отступали. Когда, наконец, он пришел в себя и стал думать об окружающей его осени, то был уже далеко от того места, где тюлень устроил ему настоящую бучу, тем не менее у старика совсем не было уверенности в том, что “черная сестра”, как он сам прозвал тюленя, опять не устроит ему что-нибудь подобное, хотя сейчас тюлень выглядел присмиревшим, лежал тихо. “И все равно, пока не доберешься до берега и до самого момента разделки туши ни в коем случае нельзя расслабляться, иначе от этого опасного зверя можно ждать чего угодно”, думал старик.

Поддавшись обаянию осени, старик стал думать о том, как она красит и умиротворяет окружающую природу, придавая ей особое очарование. Но так будет длиться недолго, очень скоро осень вступит в свои права и станет похожей на обиженную женщину, начнет гнать по небу черные тучи, волновать море и переворачивать все вокруг, словно желая раз и навсегда разгромить этот мир.

А вообще-то старик больше других сезонов любил осень, может, потому, что видел в ее поведении сходство со своим характером. И потом, осень всегда приносила усталой душе старика успокоение, ему хорошо думалось на фоне желто-коричневой палитры осени.

Через некоторое время старик заметил, как к нему стали возвращаться мысли, разлетевшиеся в разные стороны после недавней выходки плененного тюленя, и сравнил это с вечерним возвращением домой детей из школы, взрослых с работы, когда семья собирается вместе. Он считал себя одним из тех, про кого говорят “у него есть спутник”, и выражалось это в том, что, где бы он ни находился, всегда был занят своими мыслями, про себя постоянно разговаривал с детьми, а иногда, когда мысли совсем распирали его, он начинал говорить сам с собой вслух.

Когда у него было хорошее настроение, он начинал напевать мелодию какой-нибудь песни, а вместо слов произносил имена детей – Эльман мой, Тумар моя, Тувак дочка…, вспоминал их детские выходки. Когда же дети выросли, в его напевах имена детей сменились именами любимых внуков.

И поэтому, прослышав о том, что “бывают люди со спутниками”, он и себя отнес к этой категории.

Увидев огромное нефтяное пятно, разлившееся на поверхности моря и похожее на черную кошму, наброшенную на гребни волн, старик, испугавшись, что нефть может загореться от искр его мотора и заполыхать, тут же выключил двигатель.

Он с грустью смотрел на разбросанные вокруг него, похожие на черные кошмы, нефтяные пятна. “Откуда здесь взялась нефть?”. Сориентировавшись на местности, он понял, в каком месте моря находится, и вспомнил, что здесь проходят идущие из Красноводска огромные нефтеналивные танкеры, из которых иногда сочится и выливается в море маслянистая жидкость. Сколько помнит себя старик, именно в этих местах пролегает трасса, по которой массивные емкости с нефтью перевозят в Россию. Но на сей раз это были не просто капли нефти, вытекшие из танкеров, пятна казались особенно массивными.

Вспомнив о том, что находится в местах, известных всему миру запасами нефти, старик подумал: “А-а, наверно, в каком-то месте на дне моря произошел прорыв, а иначе разве могло из судов вытечь столько нефти? Говорили же, что месяца два-три назад произошло землетрясение силой в два-три балла, может, из-за него все это случилось? Значит, эта нефть с тех пор и сочится со дна моря, неужели этого не видят те, кто занимается нефтедобычей? Они обязаны были найти образовавшуюся брешь и с помощью взрыва закрыть ее. Ведь если нефть и дальше будет подниматься на поверхность моря, наши чистые берега станут похожими на бакинские. Потому что, если бы это были пятна нефти, вытекшей из проходящих мимо танкеров, море давным-давно очистилось бы от них, оно бы впитало их в себя”, – с присущим старикам беспокойством подумал он.

Когда же мысли закружились вихрем и опять откуда-то извлекли воспоминания о Берте, старик быстро забыл, где он находится, о вызванном разлившейся нефтью беспорядке, который только что приводил его в ужас, забыл о лежащем у его ног тюлене, о больной Умман, которая лежит дома и ждет его не дождется, обо всем забыл и, как и прежде, превратился в человека со спутником.

… После ухода Берты для Балкана началась тоскливая, лишенная всякого интереса, бесцветная жизнь. В те дни все ему напоминало Берту – одежда, которая так шла к ее ладной фигуре, посуда, к которой она прикасалась, словом, все, что было в доме, напоминаниями о ней мучало его. И у него, и у его матери Отаги сердце разрывалось, когда маленький Эльман, показывая ручонкой в сторону моря, начинал плакать и проситься к матери: “К маме хочу, я к маме пойду”. В такие мину ты Балкан чаще всего уходил из дома. Плыл на лодке туда, где у тонула Берта, курил, мысленно разговаривал с ней:

– На кого ты нас оставила, Берта?

– Что поделаешь, так случилось, комбат мой родной…

И тогда на душе у него немного легчало. Правда, его совсем не тянуло домой, потому что он знал, что там его встретит плачущий малыш: “Ма-ма!..”Чтобы успокоить сынишку, он брал его из рук матери, прижимал к груди, целовал. И если бы в один из тех дней на горизонте судьбы не показалась Умман, неизвестно, сколько еще времени протянулись бы эти горькие дни.

Однажды Отага вышла из дома с ребенком, чтобы хоть как-то отвлечь его от тоски по матери, а обратно они вернулись уже втроем, с ними была и Умман.

Умман не показывалась в этом доме с тех пор, как у тонула Берта. Она и вообще нигде не появлялась, разве что на работе. По-своему страдала и держала траур по погибшей подруге.

Однажды Эльман, прогуливаясь с бабушкой и проходя мимо сельсовета, вспомнил, что раньше приходил сюда с мамой к тете Умман. Он показал пальчиком на здание сельсовета и стал тянуть бабушку за руку: “Пойдем к тете, пойдем, там тетя”.

При виде гостей Умман вздрогнула от неожиданности, вскочила с места, схватила Эльмана на руки, крепко прижала к себе и заплакала. Вот и в тот день сюда ее привел Эльман, который никак не хотел расставаться с ней. Умман долго играла с малышом, покачала его на качелях, накормила и уложила спать. И только после того, как мальчик уснул, ушла домой.

Увидев осунувшуюся Умман, ее обведенные темными кругами запавшие глаза, Балкан подумал: “Берта и нас ввергла в страшное горе, но и подругу не пощадила, та как тень стала”.

Когда Балкан женился на Умман, Эльман уже крепко привязался к ней и воспринимал ее как свою мать. И когда лежал в ее объятьях, так же прижимался к ее груди, как когда-то к материнской.

Старик вдруг вспомнил, как пару лет назад проездом из Красноводска в Ашхабад его дом навестила сестра его друга Астахова. Старик ее не видел, не судьба, он в то время вместе со своей старухой был в Казанджике, на свадьбе внука гулял. Эта полная русская женщина с мужем и двумя внуками побывала у него дома, попросила дать ей на память семейное фото старика, а увидев в альбоме фотографии детей Эльмана, сказала: “Какие же они все похожие, ну просто русские детишки, смотри, мои внуки тоже немного похожи на них…” А потом добавила: “Ах, как жаль, что мой брат Астахов не видел этого счастья, он так тосковал по своему комбату”, – расстроилась до слез…

Все это ему рассказал муж младшей дочери, оставленный присматривать за хозяйством у всех, кто уехал на свадьбу.

И все же старику довелось услышать голос сестры своего друга. Узнав, что гости собирались заехать по делам и в Небитдаг, а там и его сына Эльмана навестить, после чего проследовать в Ашхабад, он сразу же позвонил сыну. На его счастье, гости были еще у него, не успели уехать. Старик тогда порадовался, что вместо него сестру друга принял сын, со всеми почестями и подобающим вниманием принял. Он поговорил с ней по телефону. Но женщина очень сильно волновалась, поэтому хорошо поговорить не удалось. Она говорила: “Твой друг все время вспоминал тебя, Германию вспоминал, и очень тебя любил, слишком крепко любил… Он и меня вашему языку немного обучил. “Я очень тебя люблю”, – на ломаном туркменском языке произнесла она.

– Я так обрадовалась, увидев, как счастлив ты, друг моего родного брата, у тебя хороший сын, хорошие дочери внуки. Увы, твоему другу капитану Астахову не довелось видеть твое счастье… Он бы порадовался за тебя, ведь он очень любил тебя. Всегда называл тебя “мой дорогой комбат”.

Старик просил сестру Астахова и его зятя приехать в Красноводск, обещал принять их по высшему разряду, но они сослались на то, что через два часа отправляются в Ашхабад, а оттуда завтра утром улетают в Москву. “Даст Бог, мы еще приедем”, – сказали они, вернуться же в Красноводск не согласились. Старик тогда даже обиделся на сестру Астахова: “Ну, конечно, если бы мой друг оказался в наших краях, он бы ни за что не уехал, не повидавшись со мной”, но все же перед прощанием пригласил их к себе на будущий год: “Следующим летом приезжайте ко мне всей семьей, мой дом стоит прямо на берегу моря, самое место для отдыха!”

Но сестра Астахова, хоть и пообещала приехать на следующий год, ни в следующем, ни в последующие годы так и не объявилась.

Старик снова погрузился в раздумья, обрывки мыслей, словно клочки весенних туч, готовых вот-вот пролиться дождем, метались в его голове. То он представлял, как их танки несутся по полям боев в сторону Берлина, то мысленно он снова оказывался в маленьком немецком городке, в котором судьба свела его с Бертой. Астахов и другие воины собирались возле него на перекур…

Вдруг старик вздрогнул, словно что-то резко вспомнил, было ясно, что мысль, возникшая в его мозгу, никогда раньше и в голову ему не приходила.

– О, Боже, это ведь была моя Берта! Она только представилась сестрой Астахова! – он резко хлопнул ладонями по коленкам. – Хе-хе-хей, как мог Астахов, ни слова не знавший по-туркменски, научить этому языку сестру? “Я люблю тебя, мое счастье”, “Я люблю тебя, мой комбат”. Разве не эти слова повторяла Берта, лежа в моих объятьях и обдавая меня свои горячим дыханием?!

Слезы отчаяния навернулись на глаза старика, все вокруг снова погрузилось в дымку тумана.

Через некоторое время придя в себя, старик одной рукой пошарил в мешке и отыскал бутыль с водой, отпил глоток, и этот глоток воды протолкнул внутрь стоявший в горле комок слез.

Когда волнующие старика мысли немного поутихли, он наконец заметил двух тюленей, высунув головы из воды плывших неподалеку от лодки. Оба животных старались быть на виду, словно молодки, привыкшие вдоволь есть и красиво одеваться. По их поведению старик догадался, что это те самые тюлени, от которых он оторвался, управляя лодкой на большой скорости. Кивнул им, словно старым знакомым, и повел с ними беседу:

– А-а, черные братья, значит, так и преследуете меня толпами… изначально мне всего-то один тюлень был нужен, ну а если вы тоже намерены последовать за мной, что ж, пошли. Во всяком случае, если мы придем втроем, нас никто не прогонит, не упрекнет, что вместо одного я привел целых три тюленя…

Детеныши тюленихи метались вокруг лодки, в которой везли их связанную мать, они выныривали то с одной ее стороны, то с другой, временами начинали кричать, о чем-то переговариваясь на своем языке. Причем, они не были похожи на тюленей, которые обычно при виде человека спасались бегством, ныряли поглубже в воду, прятались от него, да и никуда они не собирались уходить. Только чувствовалось, что эти прелестные малыши опасались разлуки с матерью, но в то же время надеялись: “А вдруг нам удастся как-нибудь вызволить нашу мать из плена, и тогда мы опять все вместе будем счастливы…”

Видя, как страдают тюленьи дети, как сочувствуют они своей матери, старик подумал: “… Они теперь не отстанут от нас, пока лодка не доберется до места и не ткнется носом в берег”.

Детеныши тюленя, словно прочитав мысли старика, который уже начал жалеть их, подошли к лодке совсем близко, они высовывали из воды похожие на два кулачка мордочки, выставляя напоказ свои торчащие в разные стороны и не очень им идущие жесткие усы. Старик увидел, что в их глазах блеснула влага, напомнившая слезы. Мысленно произнес: “Люди говорят: по-настоящему плачет только мать, остальные притворяются, но если с матерью что-то случается, то и дети не меньше нее страдают. Сказано ведь у Махтумкули:

 
Встретив сильного врага, свинья
Не станет разве прятать поросят?
 

Ну да, конечно, разлуку одинаково больно переносят и люди, и звери…”

Эта сценка, устроенная жизнью далеко от берега, в море, все, что происходило вокруг его лодки, невольно напомнили старику давние драматические события, связанные с Бертой.

Перед его мысленным взором явственно ожил тот трагический день, который не уходил из его сознания с того момента, как он услышал эту невероятную историю… Он увидел умоляющее лицо несчастной Берты, которая только что ударом весла в грудь была сбита с ног и, не удержав равновесия, вылетела из лодки и с плеском упала в воду. Не в силах понять, почему Умман с ней так поступила, она очень сильно испугалась, изо всех сил пыталась удержаться на воде, цеплялась за борта лодки, все еще не веря, что ее жизни угрожает опасность, она заливалась слезами, с мольбой о пощаде взывая к жалости Умман. А на лодке стояла обезумевшая Умман, глаза ее были налиты кровью, она не ведала, что творила, в руках она держала “пику” с длинной ручкой, и вид у нее был такой, что она вот-вот вонзит ее в грудь Берты…

Перебирая ногами, Берта подплыла к лодке, которая ушла немного в сторону, и обняла руками один ее бок. Дыхание у нее было прерывистым, как у у топающего.

– Что все это значит, Умман?..

– Зачем ты вообще приехала в нашу страну, фашистка! Замуж сильно захотелось?.. А что, среди своих тебе не нашлось мужа? Или наши всех фашистов перебили, ни одного не оставили?

Именно так представил все случившееся Балкан, когда впервые услышал эту историю от Ширвана. В тот момент он уже не помнил, что со времени происшествия прошла целая человеческая жизнь, ему захотелось немедленно сесть в лодку и мчаться спасать Берту, ему очень хотелось успеть, взять Берту за руку и вытянуть из воды. В душе отругал себя: “Смотри, кому я доверил тебя!” Не в силах пережить беду, он только восклицал “ох-хо-хо” и, не сдерживая слез, молча плакал.

Он снова увидел детенышей тюленя с заплаканными глазами и поверил, что это не животные, а его любимая Берта, которая, плача вокруг лодки Умман, просит пощады. Горячая волна захлестнула душу старика.

Старик вновь полез в свой мешок и стал искать там перочинный нож, похоже, он что-то задумал. Сейчас ему нужен был острый нож, чтобы резал сразу же. Нет у него возможности в этой тесноте орудовать тупым лезвием. Старик знал, что имеющийся при нем нож не так уж и остер, но и другого, более острого, у него ничего не было, поэтому придется обходиться тем, что есть.

Найдя перочинный нож, он занялся приведением в порядок его лезвия, взял пиалу, в которую недавно выцедил остатки чая из термоса и выпил, перевернул ее на колено, он знал, что если затачивать лезвие ножа о дно пиалы, нож становиться острее. В душе отругал себя за то, что, будучи на берегу, не прихватил с собой и не бросил в лодку небольшой камень, один из тех, что выброшены морем на берег, как бы он сейчас пригодился!

Старик засучил рукава, словно собирался разделывать тушу, взял в руки наточенный нож и встал во весь рост. В этот момент лодку тряхнуло, словно какое-то животное выплыло из воды и толкнуло ее.

Солнце близилось к закату, его косые лучи падали на воду, отчего нефтяные пятна на ней были затенены и напоминали приготовленный из черной глины жидкий раствор для обмазки.

Поэтому детеныши тюленей, плававшие в этой “глиняной” жиже, казались гораздо чернее обычных тюленей, а их кожа, словно натертая маслом, блестела сильнее обычного.

Теперь старик относился к плененному им тюленю не как к обычному охотничьему трофею, в его судьбе он увидел сходство с несчастной судьбой его Берты, а потому понял, что не сможет дальше удерживать его и везти с собой. Понятно было и то, что данный груз уже давно доставлен по месту назначения.

Он решил начать освобождать тюленя с хвостовой части, которая была поближе к нему, для этого старику надо было перерезать веревки, которыми тот был обмотан и связан. Но он тут же отказался от этой мысли, потому что понял, что тюлень, почувствовав свободу, начнет биться высвобожденным хвостом и не даст ему снять путы с других частей туловища. Тогда он изменил свое прежнее намерение. Решив начать с головы, он осторожно, чтобы не беспокоить только что бившегося в истерике и наконец-то успокоившегося зверя, проследовал сбоку от него в носовую часть лодки. Прежде чем приступить к делу, остановился, посмотрел по сторонам, словно желая еще с кем-то обсудить проблему. “Наверно, так будет правильнее”, – подумал он.

Огненно-красный диск солнца уже давно висел над самой водой.

В этом месте петля из веревки, в которую была просунута голова тюленя, была сделана так, что, если он начнет дергаться, она будет только сильнее затягиваться на его шее. Старик с легкостью перерезал один ряд веревки. Теперь предстояло разобраться с узлом размером с кулак на плечах тюленя, от которого во все четыре стороны расходились туго натянутые веревки. Надо было резко обрезать этот узел, пока тюлень не почувствовал, что полностью освобожден и не начал дергаться. После этого старик широким шагом прошел к среднему узлу.

Ощутив в своем теле некоторую легкость, тюлень, словно желая проверить это, лежа, тихонько пошевелился, от его движения качнулась и лодка.

После этого старику удалось с легкостью перерезать одну из четырех толстых веревок, идущих к узлу. Самым неожиданным было то, что тюлень, похоже, понял намерение старика дать ему свободу, поэтому лежал тихо, давая возможность поскорее совершить доброе дело. На самом же деле вполне возможно, что раны от врезавшихся в тело до крови пожелтевших веревок так сильно мучали его, что он даже не почувствовал того легкого послабления, которое было ему дано. А старику именно это и нужно было.

Надо было быстренько, пока тюлень не почувствовал, что его освобождают от веревок, которыми он обмотан, перерезать остальные три. Сейчас даже если удастся перерезать хотя бы два толстых каната, уже можно считать, что с основным узлом покончено.

Старик подвинулся поближе к узлу и, чтобы устойчиво стоять на ногах, схватился за канат слева от него, после этого ему удалось с легкостью перерубить еще одну ведущую к узлу веревку. Теперь надо хотя бы еще одну веревку обрезать, тогда можно будет считать основную задачу выполненной. После этого останется пройти к хвост у тюленя и высвободить его, это не представлялось старику таким уж и трудным делом.

Однако стало ясно, что матерый тюлень, почувствовав наконец близкую свободу, не даст перерезать третью веревку. Он вдруг ожил и начал извиваться, как будто хотел переместить к шее основную часть своего туловища, затем взревел и изо всех сил подскочил вверх, казалось, он улетит, оставив в лодке похожий на метлу свой не освобожденный хвост.

Старик не устоял на ногах в резко качнувшейся лодке, шатаясь, он ударился о мотор лодки и сильно ушибся. Разозлившись, выругался на тюленя:

– Ах ты, негодяй, сволочь такая, ты вообще не заслужил, чтобы тебя жалели. Я его освободить хочу, а он мешает мне. Потерпел бы еще немного… и совсем был бы свободен…

Но старик, который все еще сравнивал положение плененного тюленя с положением, в котором оказалась его Берта, быстро простил его. Взяв себя в руки, стал искать перочинный ножик, который выронил из рук во время удара, и нашел его на дне лодки, рядом с хвостом тюленя, после чего продолжил свое прежнее занятие. Веревка, которой как подпругой был обмотан живот тюленя, после того, как были перерезаны две другие веревки, заметно ослабла, теперь тюлень при желании мог бы вытянуть свое туловище из-под этой петли. Вот только хвост был привязан слишком крепко, надо было перерезать веревки на хвосте, тогда среднюю можно будет и не обрезать, в этом уже не будет необходимости.

Когда тюлень подпрыгнул во второй раз, ему удалось сконцентрироваться и перебросить большую часть туловища через левый борт лодки. Под тяжестью его тела лодка сильно накренилась на один бок и чуть было не перевернулась. Старик, резко бросившись в противоположную сторону, едва удержался от выпадения за борт. После этого тюленю уже было нетрудно высвободить среднюю часть туловища и кровоточащий хвост из ослабших пут. Он выпрыгнул за борт, игриво махнул хвостом, как бы говоря: “Ну, мы пошли, и вы тоже бывайте!” – и был таков.

Некоторое время в том месте, куда нырнул тюлень, на поверхности воды плавали сгустки крови, складываясь в причудливые пятна, но потом и они растворились в морской воде, исчезли. А еще через какое-то время старик увидел, как вдали с радостными криками вместе со своей матерью плывут маленькие тюленята, подставив солнцу свои блестящие лакированные спины.

Провожая взглядом удаляющихся от него тюленей, старик снова с сожалением вспомнил об израненном хвосте матери. Но сейчас главным было то, что тюлень получил вожделенную свободу, а все его раны, как говорят русские, заживут до свадьбы, тем более, что лекарем для него станет соленая морская вода, излечивающая тысячи болячек.

… Берта была где-то поблизости. Старик верил, что она рядом и внимательно наблюдает за всеми его действиями. Он также видел, как полы ее широкого свадебного платья белой пеной лежат на макушках волн…

Если некоторое время назад Берта говорила старику встревоженным взглядом: “…Неужели ты подвергнешь это несчастное животное таким же испытаниям, через которые прошла я? Неужели разлучишь его с любимыми просторами, родными детишками?” – то теперь, при виде того, как весело и радостно уплывают тюлени, взгляд ее стал одобрительным: “Пусть уходят… Хорошо, когда каждый находится на своем месте”, она смотрела на старика с любовью и благодарностью. Теперь, когда в ситуацию вмешалась Берта, иначе и быть не могло.

Заново заведя двигатель моторной лодки, старик заторопился домой. И снова лицо его обдувал приятный морской бриз.

Все его мысли сейчас были о Берте.

С той мину ты, как стало известно, что Берта не у тонула, а осталась жива и теперь, возможно, где-то обитает, старик будто прозрел и на все, что связано с ним и Бертой, стал смотреть совершенно другими глазами. В доме его сына Эльмана висит фотография, на которой они снялись все вместе, когда у них гостила сестра Астахова. Он слышал, что точно такую же фотографию гостья забрала с собой. На фото женщина стоит в обнимку с детьми Эльмана и счастливо улыбается.

Нет, конечно, эта женщина никак не может быть сестрой Астахова, ведь так себя могла вести только мать и жена, оставившая здесь сына Эльмана и любимого мужа. И уж если на то пошло, он не помнит, чтобы его друг Астахов когда-нибудь упоминал о своей сестре…

Подставив ветру грудь, старик спешил поскорее добраться до фотографии в доме сына и заново внимательно всмотреться в черты лица полноватой женщины в очках, стоящей в окружении всей своей родни. Но и без того старик уже не сомневался, что та женщина с фотографии, любовно обнимающая внуков и похожая на большую птицу, распростершую крылья над своими детенышами, не кто иной, как его любимая Берта.

Ашхабад,

1999–2000 годы.