Текст книги "Атака тыкв. Ведьма и кот против (СИ)"

Автор книги: Афина Туле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Атака тыкв. Ведьма и кот против

Глава 1

Если администрация Академии Ведьмовства не хочет, чтобы студенты нарушали запреты, ей следовало бы, во-первых, не украшать каждый второй крючок тыквенным фонарём, а во-вторых, не варить на завтрак кашу с тыквой и корицей – потому что после такой эстетики любой уважающий себя первокурсник чувствует благословение судьбы на маленькую проказу и приключение.

Меня, правда, уже нельзя было считать первокурсником: восемнадцать лет, второй курс, зачёт по курсу «Влияние ингредиентов на зелья» на носу. Я, Мирра Рябина, девушка серьёзная: люблю таблицы, чистые банки и тишину. Одним словом, я почти примерная ведьма в полосатых носках. Вот только тишины в общежитии не было никогда, а сегодня добавилась ещё и паника: по корпусам висели объявления с печатью ректора, от которых глаза удивлённо округлялись и лезли на лоб. В ночь Самайна ректор вводил комендантский час, а кладбище и вовсе было под строгим запретом. И как мы, в таком случае, должны торжественно почитать предков?

Причина звучала так: «В связи с инцидентом во время выездной лабораторной первого курса нахождение на кладбище ближайшую неделю небезопасно и под строжайшим запретом». И что мне делать, если зачёт на носу, а тема моего исследования – как раз влияние кладбищенской земли на зелья в соответствии с лунными циклами? Мне что теперь, землю в курятнике собирать?

– Мирра, я верю, что ты умная, – сказал Кир Северин-Холодов, когда я после лекции задержалась у кафедры, чтобы спросить, что мне делать и стоит ли тогда рискнуть и отправиться на своей метле на кладбище в другом городе. – Твоя разумность будет ещё убедительнее, если ты не окажешься сегодня за пределами кампуса.

Он стоял прямо и смотрел так, будто сканировал меня на наличие тайников. Красивая геометрия лица, ледяной голос и репутация человека, на которого не действуют привороты. Это не слухи: три курса уже пробовали по очереди – результат ноль. Мне казалось это прекрасной характеристикой человека, но подруги считали бессердечием.

– Я уже видела объявление, но думала, что это только про наше кладбище, – ответила я с лучшей из своих улыбок. – Но раз так, то я помою сегодня кота в ванне в честь праздника.

Черниль посмотрел при этом на меня так, словно придумывал, какое проклятие ляжет точнее, но благоразумно промолчал.

– Помытый кот – это прекрасная мысль. Уверен, что он оценит, – заметил Северин-Холодов и почти ласково улыбнулся, так что внутри меня запели птички, несмотря на позднюю осень.

Черниль многозначительно молчал до самой комнаты, зато там поставил защиту от прослушки и посмотрел на меня крайне выразительно.

– Скажи, что ты услышала слово «запрет» и решила лечь спать, – предложил он. – У меня как раз планы: свернуться клубком и сэкономить нервы.

– Скажи, что ты тоже учишься и хочешь видеть мою курсовую с «отлично», – возразила я. – И, между прочим, землю с могилы Скрябыча я ещё не добывала. Говорят, она прекрасно смягчает горечь полыни, а ещё на ней хорошо растут твои любимые огурцы.

– А ещё у первокурсников есть склонность путать рецепты зелий, и никто не знает, что именно эти исчадия несчастий могли на кладбище пролить. Я понимаю, что тебя зомби не испугать, но мне дорога моя собственная шкура!

– Не волнуйся, с зомби всегда можно договориться, – я укуталась в шарф и стащила с полки три пустые банки. – Я дипломатичный человек.

– Ты дипломатичный человек только с преподавателем Холодовым, – мрачно уточнил кот, но хвостом уже подал знак «иду».

Мы вышли, когда общежитие выдохнуло и в коридорах остались лишь блики от фонарей. Ограда Академии казалась выше обычного, хотя на деле всегда была средней высоты. Перелезли быстро и почти без драм: я зацепилась только шарфом, но Черниль отгрыз предательскую петельку, после чего долго жаловался на мерзкий вкус пряжи.

Город спал тихо; ветер листал бульвары, и каждый шорох казался слишком выразительным. У входа на кладбище висела свежая табличка: «В связи с алхимическим инцидентом проход закрыт». На гравюре ниже кот лизал лапу и показывал хвостом в сторону Академии. Художник был остроумен.

– Последний шанс развернуться, – сказал Черниль.

– Последний шанс получить эталонную землю, – ответила я и, оглянувшись, проскользнула через боковую калитку, которая, по странному совпадению, всегда чуть приоткрыта.

Запах здесь был особенный: мокрые листья, камень и ещё – остывшие свечи. На дорожках местами темнели пятна – неровные, как лужи после дождя, но сухие. Я решила не задаваться вопросом, что это такое. Меньше знаешь – крепче спишь и быстрее уходишь с кладбища.

– Мирра, – прошипел Черниль, – если ты сейчас начнёшь вспоминать чужие жизни, я тебя за хвост утащу обратно.

– У меня нет хвоста, – автоматически ответила я, но он был прав: мне стоило быть осторожнее.

Мы дошли до старых безымянных могил, и я автоматически поздоровалась с хозяином и хозяйкой кладбища, оставив заранее приготовленные дары. Всем известно, что без этого на кладбище работать нельзя. Но я никогда не филонила и всегда соблюдала ритуальную часть. Что поделать – отличница.

После этого я медленно двинулась вперёд в поисках и вскоре нашла нужную табличку: мастер Скрябыч. На мгновение мне показалось, что кто-то глубоко вздохнул – будто земля откликнулась. Я сняла верхний слой дерна, поддела влажную, тёмную, чуть золотистую крошку и пересыпала в банку. Блеснула радость исследователя: пункт один выполнен.

– Идём, – потребовал кот. – Мне неприятно, и моя шерсть буквально кричит, что сейчас нас поймают за хвост, и настанут неприятности.

Я оглянулась – и увидела, как ближайший тыквенный фонарь моргнул. Не огарком внутри – глазом. Потом второй. Третий. Их стало много, и все они синхронно повернулись в нашу сторону.

– Мирра, – сказал Черниль таким тоном, каким он обычно говорит «на стол кошке нельзя», – кажется, твою курсовую сейчас зачтут без защиты. Бегом.

Первый фонарь подпрыгнул, как мячик, и мягко шлёпнулся на дорожку. Потом ещё и ещё. По кладбищу прокатился звонкий треск – это семечки внутри смещались, как костяшки счётов. А мне стало жутко. Что же тут пролили дурацкие первокурсники?

– Мы уважительно относимся к памяти, – сказала я громче, чем собиралась. – Мы… эм… исследователи.

– Исс-следователи, – отозвался ближайший фонарь, в его ухмылке вспыхнуло что-то осмысленное. – Исс-правьте. Пролитое – верните. Ритуал – по правилам. Тогда праздник – по сердцу.

Они разошлись полукругом, и на миг мне даже показалось, что мы договоримся. А потом самый большой – с толстой, криво срезанной крышкой – обернулся в сторону города и рыкнул низко и грузно:

– Шествие.

И тыквы покатились. Кладбищенские дорожки зашептали, фонари за стенами ответили, и огненный поток двинулся к Академии.

– Черниль, – выдохнула я, прижимая к груди банку, – у меня ощущение, что Холодов никогда мне это не простит.

– Всё будет хорошо, – сказал кот. – Если мы добежим первыми. А если нет – всё равно будет хорошо, потому что нам уже будет всё равно.

Глава 2

– Рябина, Черниль, а ну стоять! – голос Северин-Холодова возник так близко, что я вздрогнула, а кот прижал уши, пытаясь притвориться посторонним предметом и отползти подальше. Мелкий, блохастый предатель, только о своей шкуре и печётся!

Из тени вышел сам Кир Северин-Холодов, и его выражение лица не предвещало мне ничего хорошего. Одни сплошные неприятности.

Мерзавец Черниль пригнулся к земле и попытался использовать свой окрас в эгоистических целях, одним словом – испариться. Но я не собиралась позволять такого: если уж получать по полной, то честно и вместе.

На ладони Северин-Холодова зажёгся свет. Он был настолько ярким, что я невольно поморщилась. Кто же позволяет себе такое, да ещё в ночь Самайна на кладбище? Но Кир Северин-Холодов был не тем, кого можно было напугать гневом хозяина и хозяйки, он внимательно осматривал меня с головы до ног.

Он посмотрел на мою банку, на следы от лопаты, на дорожку, где тыквенные головы уже перемигивались, и я понимала, что плакал мой зачёт – и, более того, не только зачёт. Мне надо будет радоваться, если меня вообще не выставят из Академии с волчьим билетом.

– Нам кра-а-а-нты! – прошипел из темноты Черниль. – Я тебя предупреждал!

Мне очень хотелось ответить ему что-то колкое, но я понимала, что это не самая лучшая идея.

– Вы объясните мне своё присутствие здесь позже, – произнёс Северин-Холодов ровно. – Сейчас у нас другая задача.

– Шествие оживших тыкв в Академию, – подсказал ближайший фонарь и нагло, зловеще рассмеялся, а после подпрыгнул к самым воротам, будто хотел ткнуть Северин-Холодова под колено. Остальные закачались, готовясь сорваться в один поток.

Кир Северин-Холодов чертил в воздухе тонкую печать, похожую на снежинку с острыми лучами, и ставил её прямо над калиткой. Фонарь ткнулся в невидимую преграду, хмыкнул, как над хорошей шуткой, и, перекатившись на бок, попытался обойти сбоку. Раздался лёгкий гул, как от удара, – у него не получилось. Вот только я не сомневалась: активные тыквы так просто не сдадутся и обязательно найдут способ обойти препятствие. За его спиной уже строилась целая оранжевая армия.

– Они пройдут, – сказала я, сама не зная, откуда уверенность. – Это не обычные шалости. Их тянет туда, где люди. Им нужно, чтобы их увидели и услышали, и чтобы их ритуал был… по правилам.

– И ты, конечно, в курсе правил, нарушая правила, – спокойно отозвался Северин-Холодов. – Черниль, держите хозяйку ближе ко мне и подальше от глупостей.

– Моя хозяйка сама кого хочешь удержит, – проворчал кот, но подошёл. Видимо, понял, зараза, что прятаться и пытаться увильнуть от наказания совершенно бесполезно.

Печать выдержала два, три толчка, потом на поверхности вспыхнули тонкие трещинки, как на карамели. Северин-Холодов не ругался, просто наложил вторую – наискосок – и третью – чуть выше, будто играл в мельницу с назойливыми огнями. Тыквы, посовещавшись шёпотом семечек, сделали шаг назад всей массой, будто взяли разгон, и тут я поняла, что если они ударят одновременно, никакие снежинки их не удержат.

– Подпорки, – сказала я внезапно хриплым голосом. – Им нужна опора, а не баррикада. Можно их перенаправить. Не остановить, а… согнуть траекторию.

– Предлагайте, – Северин-Холодов даже не посмотрел на меня – руки были заняты печатями, – но имейте в виду: времени у нас ровно до того момента, когда они поймут, что коллективный вес сильнее.

Я задумалась, что бы такое предложить, чтобы не ухудшить ситуацию, а ещё не выставить себя полной дурой, потому что крути не крути, а мне ещё ему зачёт и работу сдавать. Ну или, по крайней мере, я на это очень надеялась. Не могут же меня в самом деле за это выгнать из Академии?

Северин-Холодов тем временем не стал тратить времени даром. Он шагнул вперёд, и воздух перед калиткой натянулся тонкой световой сеткой, как свежая паутина. Я подала голосом команду – ровно как на практиках по ритуальному строю: стой, удаление на три шага, ближе не подходить. Фонари моргнули, будто слышат, но не исполняют, и тут же из-под них выкатились ещё две головы, как будто кто-то подбирал запас с тыльной стороны ночи.

Северин-Холодов сменил рисунок: вместо сетки – зеркальные лопасти, что разворачивают ход ветра. Я подкинула в воздух щепоть соли и разом шепнула три запрета подряд, а также усилила ветер. Расчёт был прост: ветер будет раздувать лопасти, и тыквы не смогут продвигаться вперёд. На миг получилось: передний ряд попятился, столкнулся с задними – вышла настоящая оранжевая куча-мала. Но прошло пару минут, и прямо у ограды, где только что было пусто, вспух новый куст оранжевых голов – семечки щёлкнули в унисон, и поток снова пошёл плотнее.

Мы перехватили левый фланг голосом и жестом: проход закрыт, направление – вдоль стены, скорость – минимальная. Северин-Холодов поднял ладонь, и свет сошёлся в узкую линию, как струна, – тыквы натолкнулись, подпрыгнули, заурчали недовольно. Секунда другая – и из-за плеч первого ряда, как грибы после дождя, полезли «детки»: крошечные круглые головы с горячими глазницами. Они проскочили под самой струной, ухватили общий ритм и потащили за собой взрослых.

Северин-Холодов не отступал: печати менялись одна за другой – цепи, кольца, клинья. Я перекрикивала шум, забрасывая их командами, которые должны были остановить и задержать. Черниль включился басовым мурчанием, и на пару ударов сердца общий гул стал вязнуть, как в мёде. Но злость у тыкв копилась быстрее, чем мы успевали их замедлять: они начали разбрасывать побеги, рассыпаться на несколько более мелких тыковок, потом собираться снова в одну большую и таким образом перемещаться – и, что ещё хуже, подпрыгивать и подбрасывать маленькие тыковки.

Становилось всё понятнее, что эту схватку нам не выиграть: силы слишком неравны. Но какая ведьма сдастся? Да ещё в ночь Самайна?

Мы взяли их в «коридор»: справа – стена света, слева – столбики тени, чтобы срезать амплитуду прыжков. Поток на секунду послушался, стал плотным, управляемым – и тут же где-то в глубине раздалось радостное хлоп-хлоп, словно аплодисменты, и новый десяток голов выкатился через плечи первыми рядами, как шальные мячи, ломая узор. Свет у калитки пискнул, треснул тонкими прожилками.

– Держите, – выдохнула я, хотя держать было нечем, кроме голоса. Я выкрикнула формулу остановки на счёт, Северин-Холодов наложил поверх струны тяжёлую «скобу», и поток на миг застыл, как волна перед обвалом. В следующую же секунду тыквы синхронно подались вперёд, и «скоба» хрустнула, как ледяной пруд в оттепель.

Защита рухнула почти красиво: свет посыпался искрами, отступил к ладони Северин-Холодова и там снова собрался в тугой ком, но было поздно. Весёлый рыжий поток, радостно урча, сорвался с места, подхватил крошек, подтолкнул увесистых и стремительно покатился к огням Академии – по аллее, через площадь, прямо к людям, оставляя за собой тёплый запах воска и сухой шорох семечек.

Мы рванули следом, пытаясь хотя бы оттянуть край волны к камню, к пустым участкам, к тамбуру без окон. Я кричала, пытаясь предупредить людей на улице, Черниль орал как резаный. Северин-Холодов кидал перед головами короткие световые «ступени» – на них тыквы на миг задерживались, меняли траекторию, но уже через пару шагов из глубины вырастал новый рыжий ряд и гнал вперёд общий ход, как барабанная дробь.

И когда первые головы выкатились на праздничную площадь, флейты ещё играли, костры ещё плясали, хор тянул «Песнь Памяти Предков», и половина народа искренне решила, что это великолепная часть представления.

– И нам это на руку, – так же тихо ответил Северин-Холодов. – Паника сейчас хуже шествия.

Глава 3

Первые ' рыжики' покатпыились по ступеням академии, словно кто-то щедрой рукой высыпал на лестницу оранжевые шары. В тот же миг парадная дверь Академии распахнулась, как будто сама решила не испытывать на прочность петли, а вместо этого поприветствовать незванных гостей… В вестибюле пахнуло теплом, воском и праздником; гирлянды из сушёных яблок и палочек корицы качнулись и обрели новую, совершенно ненадёжную музыку – тыквы били в такт о каменные плиты пола, подпрыгивали, повизгивали семечками и, кажется, были счастливее нас всех.

– Кажется мы серьезно влипли, – только и смогла выдавить я из себя, не зная, что делать дальше. Одного взгляда на расползающиеся ручейки хватило для того, чтобы понять, что выгонят меня из академии быстро и без сожалений.

– Ну что, я пойду паковать наши чемоданы, заодно прослежу за тем, чтобы твоя коллекция полосатых носков осталась нетронутой, – сообщил кот и тут же взвыл, потому что один особенно темпераментная тыква нисколько не гнушаясь, толкнула его так сильно, что он отлетел в стену.

Черниль зашептал тыкве вслед проклятия, но хорошо хоть додумался не применять свою магию фамильяра.

– Мне срочно необходимо известить ректора о вторжении тыкв на территорию академии, чтобы мы смогли задействовать всех учителей и избвиться от проказы как можно быстрее, – коротко бросил Северин-Холодов и поспешил удалиться. Я же только смотрела ему вслед, как смотрят на несбывшиеся надежды, которые медленно и окончательно уходят за горизонт.

В холле стояли столы с угощением, и тыквы первыми делом отправились разбираться именно с ними, под вопли ужаса Черниля о том, чтобы они не смели трогать ванильный пудинг. Но тыквы не собирались трогать ванильный пудинг, они просто смели все со столов превратив щедрое застолье и красивое убранство в жалкую шутку.

– Это не голод, – сказала я вслух, хотя это было очевидно. Тыквы не ели, они намеренно наводили беспорядок и портили все на своем пути.

– Такими темпами мы тут оголодаем, – философски заметил Черниль.Он видимо либо забыл о своем намерении собирать вещи либо передумал.

– Главное, чтобы они не добрались до библиотеки, иначе мы просто с тобой никогда не расплатимся, шепотом проговорила я, – очень надеясь, что тыквы не услышат и не примут это как совет к действию.

Но видимо меня услышали, или же эти рыжие монстры обладали даром телепатия. Я не знала точно, но оранжевая волна разделилась: половина поползла на левое крыло, к лабораториям, другая щедро разлилась направо, к библиотеке. Ещё десяток хохотушек остался в холле, чтобы дразнить хор, который, не умея сдаваться, упорно продолжал тянуть «Песнь Памяти Предков», превращая очевидный разгром в торжественный марш.

– Надо закрыть лаборатории и спасать библиотеку, – тихо сказала я, молясь о том, чтобы учителя пришли на помощь как можно быстрее. Все же у них есть опыт побольше моего и компетенция. Потому что от учеников, как я заметила толку было категорически мало. Первокурсники впадали в истерику, а старшекурсники завязывли схватку, которую почти сразу же позорно проигрывали. В проходах было тесно: тыквы умели становиться шире, чем были, если им требовалось занять пространство, и уже через пару метров нас окружила вязкая жаркая толчея. Я едва не споткнулась о то, что на первый взгляд показалось лужей, а на второй – оказалось аккуратно растёкшимся по полу свечным воском с рисунком, напоминающим… карту академии?

– Нам кранты! – многозначительно суммировал Черниль. – Самое время рвать когти!

В лабораторном корпусе начался настоящий бедлам. Фонари бактериями расселились по столам, «надули» спиртовки так, что у них выросли смешные огненные хохолки, и стали нюхать склянки, сталкивая их крышечками: этот настой им явно не нравился (они шмыгали светом и отталкивали его боком), а вот к той бурой бутылке с подписью «смесь для омовений» прижались теснее, как коты к тёплой печке. Староста-ассистент влетел в кабинет и, не разобравшись, дёрнул за красный шнур тревоги – раздался резкий звон, тыквы замерли на секунду, а потом дружно ответили громким треском семечек, и звон позорно сдался, потеряв тон.

Я же буквлаьно похолодела от одной мысли, что будет, если эти мерзкие тыквы достанут хотя бы одно из заготовленных зелий для боевого факультета. Мы же этого просто не переживем!

Староста ассистент видимо подумал о том же, а потому активировал защищающуюся сеть на шкафу и вовремя, потому что тыквы ринулись именно туда.

– Держите оборону! Скоро прибудет подмога! – я тщетно попыталась приободрить ассистента покидая лаборатории. И вовсе не потому что я была жестокой и не хотела помогать, просто я понимала, что начнется едва эти безобразные тыквы попадут в библиотеку. Это же будет просто конец свет как минимум!

Слева раздался вой библиотечного колокольчика. Мы с котом срезали угол через запасной коридор и выскочили к дубовой двери с резьбой. Библиотекарша стояла на табурете и пыталась зашторить витраж, а под ней три тыквенные головы, словно сговорившись, катались туда-сюда и выбирали момент, чтобы вежливо стукнуть по ножке табурета, сдвигая его на полдюйма. Ещё парочка увлечённо выдувала горячим дыханием пыль из толстой книги «Свод поминальных формул», и каждая новая вылетевшая пылинка заставляла их урчать и чесать коронкой страницу, как будто они хотели… ее съесть. Выглядело это откровенно жутко.

– Стой! – крикнула библиотекарша, и тыквы вежливо остановились. А потом, не менее вежливо, продолжили.

– Они просто издеваются! – суммировал кот и я была готова с ним согласиться, вот только мне это нисколько не помогало и не облегчало.

Вой библиотечного колокольчика стих, и почти сразу из девичьего корпуса взвился такой визг, что у меня уши свернулись в трубочку. Только не общежитие. Я сорвалась с места, Черниль – чёрная молния – рядом.

Первые головы выкатились на лестницу и дружно стукнули коронками о нижнюю ступень. Ковролин вздулся волной, превратился в трамплин – и понеслось: одна тыква – в потолок, вторая – в стену, третья – прямо в стопку свежевыстиранных простыней. В воздухе запахло лавандой, косметикой и катастрофой.

– Стоять! По одному, без прыжков! – рявкнула я как староста.

Они послушались ровно на вдох. Потом захихикали семечками и поплыли дальше, распихивая тапочки и заглядывая в приоткрытые двери.

– План? – выдохнул Черниль.

– Перекрываем проход, – решила я. – Стена!

Учебная защитная плёнка вспыхнула и тут же зашипела: третья же голова продавила её боком, как тесто сито. Плёнка сдулась, а оранжевый мячик демонстративно прокатился мне между сапог.

– План «Соль», – подсказал кот.

В буфетной я рассыпала по порогу две белые полосы. Передний ряд замялся… и свистнул мелких. Три крошки-тыквенки, в кулак каждая, дружно сгребли соль в сторону, как кот наполнитель, и махнули взрослым: проезд открыт. Взрослые не заставили себя ждать.

На втором этаже сквозняк превратил коридор в верёвочный парк: занавески – в флаги, ленточки – в дорожные ленты. Пара тыкв взобралась на карниз и, как акробаты, прокатилась до конца, срывая расписания пар. От расписаний осталась красивая бумажная метель.

Третий коридор – узкий, обвешанный сушилками. И, конечно, туда ломанулась самая игривая свора. Мои полосатые носки дрогнули на верхней перекладине; коротышка-тыква боднула стойку – и пошёл снег из носков. Я успела вцепиться в любимую пару зубами.

– Мирра, вот это мотивация, – уважительно протянул Черниль.

– Инстинкт! – процедила я сквозь зубы. – Держи дверь!

Мы ставили баррикады из сушилок и табуреток. Бесполезно: тыквы перетекали под, над и сбоку. Две мелкие закрутили бельевую верёвку до звона, отпустили – и катапультировали сразу пяток голов в комнату старосты.

Староста стояла над своими ведомостями как над алтарём. Через три секунды на алтаре уже катались тыквы: одна крутила стул, другая тыкала носом чернильницу, третья пером выводила идеальные круги. Черниль взвыл:

– Это же ужас какой-то!

Мы выволокли его, пока журнал не превратился в абстракционизм. На четвёртом, у младших, начался карнавал: первокурсницы пытались завязать ленточки на коронках покладистых тыквенных голов. Те терпели, но совсем не долго, после вежливо отпихивали жаром и жуткими завываниями. Я сорвалась:

– По комнатам! Двери закрыть! Коврики поднять! Не кормить!

– А чем их кормят? – искренне спросили из-под косы.

– Ничем! – хором мы с котом.

Двери хлопнули, но оранжевая армия перешла в низкий старт: сплющилась до пола и поползла под щелями. Полоски света протянулись под дверями, девочки пискнули, двери зашевелились, как живые. Я вцепилась в ручку – она вырывалась, как обиженный гусь.

– Их слишком много, – неожиданно спокойно сказал Черниль. – И они слишком радостны. Радостных не сдвинешь. Надо тянуть время.

– Это наш домт и от него ничего не останется, – упрямо выдохнула я.

И тут шарахнуло паром из прачечной. Пара мелких голов, забравшихся в барабан стиральной машинки, вылетели наружу в простынях – чистые призраки Самайна – и, хохоча, повисли на сушилках. Простыни обвились вокруг дверных ручек и табуреток; никто не упал, но вид был такой, будто мы репетируем фильм ужасов.

– Я иду на переговоры, – мрачно сообщил кот.

– С кем?

– С их совестью.

– У них ее нет! Они же тыквы!

Он вышел вперёд и дал такое басовое «м-р-р-р», что стены дрогнули. Оранжевые головы приподнялись. Две аккуратно сняли простыни и повесили на гвоздик. Одна подкатила ко мне уцелевшие носки – мол, держи. Я почти сказала спасибо, но следующая волна уже шуршала по лестнице. Всё началось заново: визги, смех, шорох семечек, тёплый воск на перилах.

Внизу грохнула парадная дверь. Я замерла, молясь, чтобы это был Северин-Холодов с ректором и учителями, а не очередной десант рыжих.