Текст книги "Тайна римского саркофага"

Автор книги: Афанасий Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Нежданный друг

В полночь совсем окоченевший Алексей выполз на опушку соснового леса и увидел в долине деревню. Ее окаймляли стайки берез. Стволы их белели, как саваны. Ветер посвистывал меж деревьев, а Алексею чудилось, будто слышатся стоны…

Вблизи протекала река. Над извилистыми ее берегами поднимался туман.

«Скорее к теплу, иначе – смерть».

Не раздумывая, Алексей побежал к деревне. Он постучал в окно крайнего дома. Открылась дверь, и на пороге выросли… два немецких солдата. – Русс партизан? – воскликнули они одновременно, ошеломленные его появлением.

Алексей не ответил. Он растирал окоченевшие ноги.

– Партизан, партизан! – обрадованно закричали они.

Приплясывая, один из них обвел рукой вокруг шеи Алексея.

– Виселица, гут! – гоготал он.

Из-за стола поднялся седой оберфельдфебель, на ломаном русском языке спросил:

– Ти бежаль?

– Нет, – Кубышкин мотнул головой. – Отстал я. Рубили дрова в лесу, я пошел в деревню попросить хлеба. А машина уехала.

– Хлеб? Вот. – Оберфельдфебель подошел к столу, взял кусок хлеба и протянул Кубышкину.

Пока Алексей жадно ел, немцы начали спор между собой: видно, о том, сейчас расстрелять русского или позже, завтра.

Маленький рыжеволосый солдат с холодными мутными глазами все хватался за автомат. Второй – высокий, с резко очерченным лицом – что-то горячо доказывал рыжеволосому и отводил дуло автомата. Наконец, видимо, решили – пока не расстреливать. Связали Алексею руки и ноги и затолкнули его под широкую лавку.

Спал Алексей тревожно, метался, вскрикивал, просыпался. Голова разламывалась, тело горело, будто опаленное огнем. Наутро он еле поднялся. Силы ни в руках, ни в ногах не было.

Уже занялся рассвет, когда, в деревню пришли две автомашины с военнопленными, приехавшими за дровами. Алексея как раз выводили из дома. Старший охранник, выходя из кабины, узнал Алексея. Он о чем-то договаривался с немцами, потом показал Алексею на машину:

– Шнель!

Алексей залез в кузов и приготовился к самому худшему. Но не успел взреветь мотор, как кто-то крикнул:

– Воздух!

– Наши! – закричал Алексей и вслед за всеми выскочил из машины.

И началось то, чего так долго ждали пленные. Советские бомбардировщики делали один заход за другим.

– Так их, так гадов! – шептал Алексей, прижимаясь щекой к холодной земле.

Возвращаясь в лагерь, Кубышкин всю дорогу думал о том, почему так терпимо обошелся с ним старший охранник. Он догадывался тогда, что это не просто случай, удача, здесь нечто большее… Но что?..

В лагерь Алексея привезли совершенно больного. Он с трудом влез на верхние нары и обессиленно повалился на соломенную подстилку.

Дни шли, а Кубышкину становилось все хуже. Заглядывал в барак лекарь.

– Русс! – кричал он. – Вонючая свинья! Встать! – Давал какие-то таблетки, но они не помогали.

Алексей уже не мог подниматься с нар. Подстилка гнила под ним, лицо ссохлось, обросло щетиной, глаза совсем ушли под лоб.

И опять случилось нечто, взволновавшее Алексея и поначалу заставившее его насторожиться.

Однажды, когда пленных угнали на работу, в барак пришел водопроводчик, немецкий солдат. Голубоглазый блондин с коротко подстриженными усиками. Брови тонкие, прямые. На вид – безобидный и веселый, даже подморгнул Алексею и негромко засмеялся. Нары кругом были пусты.

– Где тут труба протекает? – спросил солдат.

– Не знаю, – Алексей с трудом повернул голову, попросил пить.

Солдат принес воды, подождал, когда Алексей напьется. Затем сказал спокойным, участливым тоном:

– Русский? Я тебя раньше не видел, Где поймали?

– Тут, близко. – Алексей отвечал с трудом.

– Давно болеешь?

Алексей лишь прикрыл глаза ресницами.

– Меня зовут Език Вагнер. Я поляк, запомни, – сказал солдат.

Не по своей воле отправился он воевать в снежные русские степи. И если уж пошло на откровенность, то он любит русских и ненавидит немцев.

– Ленин. Рот фронт, геноссе! – сказал Вагнер и, сняв с головы каску, плюнул на имперского орла.

Алексей слушал и не верил. Провокация? Стараясь лучше понять этого странного человека в ненавистной фашистской форме, он внимательно смотрел ему в глаза. А поляк не отводил их в сторону. Он говорил тихо и проникновенно:

– Слушай, друже, иди ко мне в бригаду. Будем ремонтировать паровое отопление, водопровод, канализацию. У меня тебе станет лучше.

Алексей молчал. На память пришла древняя восточная пословица: «Найди верного спутника, прежде чем отправиться в путь»…

– Я знаю, ты мне не веришь, – вздохнул Език, взгляд его затуманился. – Такое теперь время, люди не верят друг другу.

Неожиданно он поднял руку над головой, плотно сжав пальцы.

Алексей вспомнил давние слова своей пионервожатой: поднятая рука с плотно сжатыми пальцами показывает, что человек одинаково любит трудящихся всех пяти частей света.

«И все-таки, – подумал он, надо к поляку присмотреться». Он знал, что за последние дни гестапо перебросило в лагерь под видом военнопленных группу провокаторов из числа бывших кулаков, белоэмигрантов и уголовников. Поэтому и с Езиком… Кто его знает, кто он…

Вагнер ушел. Каждый день он украдкой приходил в казарму, приносил лекарства, еду. И Алексей поверил: да, это друг.

Скоро Кубышкин вышел на работу. Однако какая уж тут работа! В душе снова зрело жгучее желание бежать из плена. Но не так, как в прошлый раз, очертя голову. Все надо сделать умнее.

Език словно подслушал его мысли.

– Бежать хочешь? – как-то спросил он.

Алексей отвел глаза в сторону.

– Ну, что ж, беги. Но это не так просто. Нужно хорошо подготовиться. Иначе тебя схватят и расстреляют где-нибудь в снегах. А меня – тут.

– А тебя за что? – удивился Алексей.

– А кто тебя вылечил? Кто тебя определил на новую работу? Они знают, что я помогаю тебе. Начальник лагеря уже грозился засадить меня вместе с вами.

«Да, – думал Алексей, – если убегу, тяжесть расправы ляжет на плечи этого парня»…

В июле 1942 года в лагерь приехали власовские офицеры вербовать солдат в свои изрядно потрепанные «войска». К их приезду командование лагеря тщательно готовилось: началось прославление «побед» власовской «освободительной армии», многие офицеры-коммунисты были расстреляны или угнаны в другие лагеря. Показали сфабрикованный немцами же фильм про самого Власова, которого якобы с хлебом и солью встречает население оккупированных немцами областей. Фильм этот снимался в деревне Раткевщина под Смоленском. Все сельчане были насильно согнаны на площадь, всем выданы цветы. Им приказали, как только появится машина Власова, бросать в нее букеты.

Однако немцы, видимо, мало рассчитывали на пропаганду. Они решили воздействовать на военнопленных и другим путем. За неделю до приезда власовцев в лагерь кормить военнопленных совсем перестали. Те, кто был совершенно истощен и обессилен, умирали. И вот приехали вербовщики. Свои машины, груженные продуктами, они поставили на виду у голодных людей. Один из власовцев закатил речь. Какую чушь только не нес… Свою болтовню он закончил словами: «Генерал-лейтенант Власов организует комитет освобождения народов, населяющих Советский Союз. Комитет будет прообразом будущего правительства России, когда Гитлер выиграет войну. И тогда восторжествует «свободный труд». А сейчас видите, сколько у нас продуктов. Кто хочет к нам, тот сейчас же получит новое обмундирование и будет всегда сыт».

– Умрем с голоду, но не пойдем! – выкрикнул Кубышкин.

Это было началом.

– Плевали мы на вашего Власова!

– Катитесь к чертовой матери!

Словно прорвалась плотина. В лагере поднялся невообразимый шум. А скоро плац просто опустел: пленные отправились по казармам.

Власовцы уехали, не завербовав ни одного человека.

Через два часа Кубышкина привели в комендатуру. Там его ждал рыжий офицер с медалью за Нарвик. При появлении Кубышкина его лицо приняло то насмешливое выражение, которое должно было доказать, что он спокоен и хладнокровен.

– Это ты кричал? – спросил гестаповец и сильно ударил ладонью по лицу Кубышкина. – Я покажу, как заниматься агитацией! Признавайся, ты коммунист?

– Нет, – ответил Кубышкин и, наливаясь гневом, добавил: – Но хотел бы быть коммунистом!

Сильный удар кулаком свалил его с ног. Офицер стал пинать и избивать Алексея.

Три дня пролежал изувеченный Кубышкин на нарах. Медленно-медленно тянулись недели. Утро 10 сентября 1942 года было холодное, дул пронизывающий ветер, прохватывал до костей. Тяжелое темно-свинцовое небо висело над лагерем, давило…

В полдень военнопленных выгнали во двор, построили, сделали перекличку и скомандовали:

– Взять вещи! Шагом марш на вокзал!

– Куда нас? – шепотом спросил Алексей у соседа.

– Куда-то на запад… Держись, браток, нам до победы дожить надо.

Оглянувшись, Кубышкин увидел Езика Вагнера. «Значит, и он с нами?» Език кивнул ему и ободряюще улыбнулся…

Разношерстная и оборванная толпа шла молча, меся ногами серую густую грязь. На малолюдных улицах Пскова было тоскливо и мрачно. Пронзительно-жалобные свистки восстановленной немцами фабрики нагоняли еще большее уныние.

Лишь вечером был подан эшелон. На сыром, холодном перроне тускло горели ночные фонари. Пленные молча дрожали в своих легких лагерных куртках.

Поразительно маленькие, старые, потемневшие от копоти вагоны, пахнущие лошадиным потом, с иностранными надписями, не имели лежачих мест. Маленькие окна были заделаны железными решетками. Каждый вагон набивали до отказа. Было душно, смрадно… Пленных сопровождали три офицера и восемь солдат. У каждого из них были чемоданы и мешки с награбленным добром.

Перед самым отходом поезда Вагнер подошел к вагону, в котором находился Алексей, и молча пожал ему руку. Алексей тихо спросил: «Куда?» Еще тише ответил Вагнер: «Видимо, в Италию». Взгляд его был спокоен и сосредоточен, как в те минуты, когда он приходил к больному Кубышкину.

Алексей склонился к Вагнеру и сказал:

– Значит, начальник лагеря все-таки выполнил свою угрозу. Ты теперь такой же, как и я, военнопленный?

Вагнер что-то хотел сказать, но лязгнул засов, и в вагоне наступила полутьма.

Сначала каждый сидел молча, думал о чем-то своем. Но как только поезд тронулся, пленные первого вагона, избавившись от надзора солдат, запели:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!..

Подхватил второй вагон… третий… пятый…

Дрогнуло, отчаянно забилось сердце Алексея.

Ревел паровоз, гудели колеса на рельсовых стыках, и, заглушая этот шум, крепла, нарастала, гремела могучая мелодия «Интернационала»… Пел уже весь эшелон.

…Поезд шел медленно, подолгу стоял на станциях. За небольшими окнами мелькали города и села Чехословакии, Австрии, Югославии. Часто эшелон обгоняли санитарные поезда, они шли с востока на запад. Раненые немцы ехали в мягких вагонах, а их «союзники»: итальянцы, румыны, венгры, испанцы – в товарных. Но и те и другие вагоны напоминали Алексею о еще недобитых поработителях, которые продолжали топтать землю его Родины…

Бороться можно везде!

На десятые сутки пути военнопленных вывели из вагонов на какой-то большой станции и построили на перроне для проверки.

Мелькали огни, перекликались паровозы, бегали люди, – обычная вокзальная суета. На краю перрона, в темном углу кто-то тихо и грустно играл на мандолине. На самом видном месте висел огромный портрет Муссолини в венке с латинской надписью «Дуче». Он был изображен в известной позе Наполеона, в треуголке, со скрещенными на груди руками.

– Рим… Нас привезли в Рим, – пронеслась по рядам новость.

Было поздно. Великий город спал. По небу плыла луна, и свет ее, холодный и мертвый, тихо лился на дома, площади, улицы, придавая всему унылый вид… Колонна военнопленных по булыжной мостовой брела на окраину Рима.

Видны уже бараки. Открылись большие железные ворота. Колонна медленно втянулась на огромную территорию военных заводов. Русских военнопленных сразу же разбросали по различным баракам: немцы опасались их. Алексей Кубышкин и Език Вагнер по счастливой случайности попали на один небольшой завод.

Весть о том, что на заводах появились пленные из Советской России, быстро разнеслась по рабочей окраине. Жители старались всячески выказывать им свои симпатии.

– Руссо! Руссо! – кричали женщины и дети, встречая русских.

Нередко итальянцы тайно приносили в бараки хлеб, сигареты, белье, обувь.

«Хороший народ, – не раз думал про себя Кубышкин, – и страна у них славная»…

Осень 1942 года в Италии стояла чудесная. По холмам и долинам расстилалась яркая зелень. Зеленели оливы и тутовые деревья, тихо шумели лавровые рощи, шуршали спелыми колосьями золотые нивы. В садах наливались тяжелые, напоенные солнцем виноградные гроздья. Между лозами мелькали пестрые платки, широкополые шляпы, разноцветные платья сборщиков винограда. Но не было слышно ни смеха, ни песен. Бледные, исхудалые старики и дети трудились на виноградниках. Жестокая рука войны и на них наложила свой отпечаток. «Горе одного только рака красит», – повторяли старики.

Вечерами, когда взвивались над крышами пригородных хижин струйки дыма, когда тени от домов и стен начинали остужать раскаленные за день мостовые, женщины и старики отправлялись на вечернюю мессу. Они шли тяжело и медленно, словно обдумывая, что же сказать сегодня богу, что у него попросить. А просить было что… Не хватало хлеба, не было масла в лампаде, не было работы, война уносила все новые и новые жизни…

Солнце касалось высоких холмов, седые кроны олив исчезали в сумерках. Громкоголосые черноокие женщины снимали с веревок высохшее за день белье, ухитряясь переговариваться между собой, если даже их разделяла целая улица.

– Клянусь мадонной, – кричала одна, – немецкий офицер, что жил у моей соседки, обокрал ее сегодня ночью и уехал…

– Ах, эти немцы, – откликнулась другая, – вечером, когда моя сестра молилась перед алтарем святой Агриппины, подошел к ней немецкий солдат и стал нахально целовать при всех. А потом пришел и забрал целый мешок с оливами.

– Господи Иисусе, – рассказывала молодая итальянка своей подруге, – что же это делается на свете? Воруют, насилуют, убивают… Все они негодяи… и немцы, и наши. Им всем – вместо приветствия, хорошего бы пинка пониже спины.

Стайками проносились чумазые задорные ребятишки. Они жарили желуди, собранные в дубовой роще, собирали орехи, рвали фиги, забравшись в гущу кустарника, вырезали завитушки на палках из миндального дерева. Они играли, смеялись, дразнили друг друга, ссорились, плакали, мирились – словом, делали все, что могут делать мальчишки, когда на улицах не рвутся снаряды, а пули не расплющиваются о стены домов.

Иногда по улице проходили в обнимку парень и девушка, гордые своей любовью и молодостью, и тогда, словно по команде, распахивались окна, отдергивались занавески, и глаза – доброжелательные, завистливые, любопытные, осуждающие – провожали парочку до тех пор, пока она не скрывалась за углом.

Вначале Алексею, наблюдавшему эти мирные картины, даже не верилось, что где-то идет война и умирают люди, что Италия тоже воюет. Но потом и он почувствовал, заметил, увидел своими глазами десятки примет войны. Она разъедала страну, как ржавчина, а в народе зрели гроздья гнева и недовольства фашистским режимом Муссолини…

Всех привезенных из России в первый же день заставили ремонтировать и грузить на платформы оборудование одного из металлообрабатывающих заводов. Гитлер был верен себе: он грабил не только тех, с кем вел войну, но не стеснялся «общипывать» и своих союзников. За 1941 – 1942 годы Муссолини отправил в Германию более миллиона рабочих, которые стали рабами на германских фабриках и заводах.

От угнанных в Германию приходили письма с одинаковым штемпелем – орел со свастикой – символом «величия» рейха. Матери и жены, получая их, плакали горькими слезами.

– И куда это все везут? – спрашивал маленький, печальный серб Чосич, провожая взглядом очередной состав, груженный станками и деталями машин.

– Разве не ясно куда? – с недоброй усмешкой отвечал Език Вагнер.

В Германию вывозились не только машины и станки, но и оборудование поликлиник, санаториев, а однажды Алексею Кубышкину пришлось грузить на платформу даже оборудование из двух психиатрических больниц.

– Специально для Гитлера и его шайки, – сказал Език Вагнер.

Опустошались и музеи Италии. В Германию были вывезены тысячи античных статуй и картин. По приказу Гитлера в Италии создали так называемый «корпус по охране памятников искусства». Его задачей было собирать наиболее ценные картины, статуи, рукописи, древние книги и переправлять в Германию.

В этом организованном ограблении страны чувствовалось начало конца фашизма. По всему было видно, что Гитлеру уже приходится туго. Дело дошло до того, что у итальянцев реквизировались деревянные предметы и отправлялись в Германию в качестве топлива. Каждый день уходили на север железнодорожные составы с зерном и другим продовольствием. Хлебный рацион итальянцев сократился до 150 граммов в день.

Алексей заметил, что во время обеденного перерыва рабочие-итальянцы располагались с трапезой каждый у своего станка. Когда он поинтересовался, почему на таком большом заводе нет столовой, один из рабочих, пожилой, морщинистый человек, ответил, осторожно оглядываясь:

– Нацисты не любят, когда мы собираемся вместе. Даже если мы в столовой и болтаем о вещах, далеких от политики. Хотят, чтобы каждый из нас спрятался в собственную скорлупу. – Тут он, должно быть, забыл об осторожности. – До войны мы жили плохо, а сейчас и того хуже. Светит наше итальянское солнце, да не всем. Поживешь – увидишь. Толчемся, как мошкара в летний вечер, на одном месте и не можем найти выход…

С каждым днем Алексей все больше убеждался в правоте старого рабочего.

Вот недавно по всей стране ввели трудовую повинность для лиц от 18 до 55 лет. Зачем это, если производство Италии свертывается, а безработица растет? А все для Гитлера: итальянцев отправляли в Германию.

Каждый день Алексей Кубышкин слушал, как местные рабочие обсуждали какой-нибудь новый закон «дуче».

– Опять наш Цезарь отмочил! – восклицал какой-нибудь весельчак. – Не слыхали? Если вы уедете из города, то приготовьтесь иметь дело с военно-полевым судом. Теперь вы не просто слесари и токари, вы заводские солдаты.

– А погоны нам дадут? – подхватывал другой балагур. – Мне бы погоны пошли. Тогда, может, и моя Тереза не тосковала бы о своем знакомом сержанте.

– Нашли над чем зубоскалить, – упрекнул их третий. – Вот поставят к стенке, тогда по-другому запоете.

Недовольство и ненависть к немцам росли не по дням, а по часам. Вот почему не только Муссолини, но и Гитлер старался подсластить горькие пилюли, подносимые итальянскому народу. Он принялся раздавать германские ордена итальянским генералам. Одновременно газеты трубили о «блестящих подвигах» итальянских войск.

Но разложение фашистского государства уже началось, и ничто не могло остановить этот процесс. А слабость итальянской армии, отражавшая шаткость фашистского режима, привела к тому, что Муссолини попадал во все большую зависимость от Гитлера, утратив под конец всякую самостоятельность.

Даже среди чернорубашечников появились недовольные. Они отказывались носить фашистские значки, критиковали Муссолини за лакейскую политику и высказывались за выход Италии из войны. Тогда по указанию Гитлера Муссолини начал «чистку» своей партии и административного аппарата. За короткое время из партии было исключено более 70 тысяч человек.

А народ Италии от пассивного сопротивления переходил к активным действиям. Чтобы избежать отправки в Германию, многие итальянцы бросали дома и уходили в горы – там создавались партизанские отряды.

Все шире охватывал страну саботаж.

На военных заводах во время воздушных налетов союзников возникали самые различные «непредусмотренные» задержки: то не хватало песка, то воды, а иногда того и другого. Рабочие не хотели тушить пожары. «Пусть горит, – говорили они, – меньше Гитлеру достанется»… Инструмент быстро «изнашивался», в чертежах все чаще встречались «опечатки», катастрофически увеличивался брак. Алексей Кубышкин быстро смекнул, как следует бороться в этих условиях.

– Эх, браток, – укоризненно сказал он своему другу Езику Вагнеру, увидев однажды, что тот пытается погнуть какой-то громадный болт. – Ломать технику тоже нужно умеючи. Этот болт ничего не стоит заменить. Нужно находить самую «хитрую» деталь.

Език оказался толковым учеником. Скоро и он научился незаметно вывести из строя обмотку новенького электромотора, воздухораспределитель в железнодорожном вагоне, сломать иглу домкрата.

Алексей старался портить оборудование как можно незаметнее. Он уже успел присмотреться к итальянцам, работавшим вместе с ним, однако не доверял первым впечатлениям.

Но однажды, когда Кубышкин усердно «трудился» над мотором, кто-то тронул его за плечо. Алексей вздрогнул от неожиданности.

– А у тебя неплохо получается, – добродушно и чуть насмешливо произнес стоявший рядом невысокий сухощавый итальянец.

Его черные волосы были гладко зачесаны назад, на верхней губе топорщилась щеточка усов. Он широко улыбнулся и протянул руку.

Видя, что Алексей остерегается его, итальянец, как пароль, шепотом произнес: «Ленин», а потом, оглянувшись, полез за пазуху и передал Алексею небольшой конвертик.

– О, амико! – сказал итальянец. (Амико – значит, приятель, друг).

Возвратившись в барак, Алексей рассказал об итальянце Вагнеру. Тут же друзья распечатали конверт. В него был вложен маленький портрет Ленина. Под портретом было написано: «Мы верим вам и свою веру передаем через Ленина». Алексея и Езика охватила радость. Портрет Ильича и эти слова звали к борьбе.

В следующие дни Алексей и Вагнер часто встречались с маленьким итальянцем и через него установили связи с членами Комитета национального освобождения, который в это время только что начал создаваться на заводе группой коммунистов.

Бертино Багера – так звали итальянца – был отличным конспиратором. Даже главный инженер завода, ярый фашист, считал, что у Бертино на уме только вино да женщины. На самом же деле никто лучше Бертино не мог выполнять самые сложные задания подпольной группы.

Однажды ночью Алексея разбудил какой-то старик в грязном синем комбинезоне.

– Эй, Алессио, поднимайся. Тебя ждет Бертино.

Алексей быстро встал, оделся и пошел за стариком. Миновав посты охраны, они пришли в конторку мастера. Кроме Бертино, там было еще четыре незнакомых итальянца.

– Алессио, – обратился Бертино, – помоги нам исправить ротатор, у нас что-то не получается.

Среди своих друзей Бертино был таким же веселым и жизнерадостным, как и на заводе, но тут он не тратил времени на легкомысленные разговорчики по поводу вчерашней выпивки или встречи с какой-нибудь Кларитой. Здесь все отлично знали, что Бертино очень любит свою жену и дочку и совсем редко позволяет себе завернуть в кабачок.

Итальянцы внимательно и сосредоточенно смотрели, как русский, засучив рукава, принялся осматривать ротатор.

У Алексея были золотые руки. Недаром мать говаривала: «Он у нас и столяр, и слесарь, и печник, и сапожник, и механик – хоть кто». Еще подростком он смастерил однажды «зажигательное» ружье и через день принес домой к обеду зайца. Эти руки учились мастерству не только в домашних делах и ребячьих забавах. Они закалялись, когда он совсем молодым парнем работал в команде рыбачьего катера на Азовском море, когда трудился машинистом на заводе в родном Мценске, когда проходил курсантскую службу в военном училище…

Очень многое могли делать руки русского умельца.

Не прошло и тридцати минут, как Алексей с помощью Бертино уже печатал прокламацию. В ней описывалось ухудшающееся положение Гитлера и Муссолини на Восточном фронте и в тылу. Прокламация призывала население крепить единство и оказывать решительное сопротивление немцам.

«Мы хотим есть!» – говорилось в конце листовки. – Долой насильственную отправку в Германию! Прекратить аресты и массовые убийства! Ни одного человека, ни одной машины для Германии! Да здравствует мир!».

За два часа Алексей и Бертино напечатали более двух тысяч прокламаций.

Через несколько дней Алексея снова попросили поработать ночью.

– Ничего, выспимся после войны, – отшучивался Алексей, когда кто-нибудь из итальянских товарищей говорил, что русскому будет трудно на работе. Алексея поддерживала мысль, что он борется с врагами.

На этот раз нужно было срочно напечатать обращение к солдатам тех частей и соединений итальянской армии, которые были дислоцированы в Италии. Эту прокламацию составили члены Римского Комитета национального фронта. В ней говорилось:

«Солдаты Италии! Германия толкает наш народ в бездонную пропасть. Вам незачем погибать за интересы Гитлера. Многие итальянцы уже осознали это и активно борются за освобождение нашей прекрасной родины от фашизма.

Италия превращена в колонию Германии. Наши дети голодают, в то время как продовольствие вывозится в Германию. Немецкие чиновники делаются богачами за счет пота и крови итальянских рабочих и крестьян.

Тот, кому дороги интересы родины, никогда не будет слепым орудием фашистских палачей.

Солдаты! Решительно протестуйте против отправки вас на Восточный фронт. Час пробил! Повернем оружие против тех, кто ведет нашу страну к гибели. Фашизм должен быть уничтожен раз и навсегда. Да здравствует свободная Италия!»

Старенький ротатор часто ломался. Алексей терпеливо устранял поломки и снова вертел рукоятку до тех пор, пока не начинало рябить в глазах… Прокламации тайно доставляли почти во все итальянские полки и дивизии. Во многих местах они сделали свое дело.

– Ты должен знать, что твой труд не пропал даром, – сказал однажды Бертино после работы.

– Да много ли там моего труда! – буркнул Алексей, прикуривая сигарету.

– Не скромничай, – возразил Бертино. – Листовки – это очень здорово! Знаешь ли ты, что в одной из казарм Милана солдаты отказались поддерживать провозглашенную командиром полка здравицу в честь Муссолини? В городе Комо солдаты взбунтовались и стали петь «Бандьера Росса». Как тебе это нравится? А на одной дороге повесили на скрипучем дереве чучело гитлеровца и на шею прикрепили фанерку с надписью: «Тодеско, убирайтесь быстрее из Италии! Сегодня вешаем ваши чучела, завтра будем вешать вас самих!»

Бертино разгорячился, взволнованно жестикулировал, глаза его блестели.

Все это было приятно. Но самой радостной для Алексея Кубышкина была весть об окружении немецких войск на Волге. Бертино знал, с какой радостью воспринимает Алексей новости из России, и поэтому каждый раз старался побольше разузнать о делах на Восточном фронте…

А на заводе, где работал Кубышкин, все шло по-прежнему. Рабочие готовились к новой забастовке. Они требовали улучшения условий труда, повышения заработной платы и выхода Италии из войны. Такие забастовки прошли во многих городах страны.

– Вот оно, эхо русских побед! – говорил Бертино, и его черные глаза загорались.

После забастовки подпольная группа коммунистов на заводе еще более усилила диверсионную работу. Теперь Алексей с Вагнером действовали не в одиночку, плечом к плечу с ними работали итальянцы, русские, чехи, французы, норвежцы… По-прежнему портили станки, которые отправлялись в Германию, потом, вместо деталей станков, в ящики стали заколачивать железный лом. Часто в ящики вкладывались письма, адресованные рабочим Германии и иностранным рабочим, работавшим на немецкой каторге. Несколько писем было написано и рукой Алексея. Он обращался к русским рабочим, насильно угнанным в Германию, с призывом выводить из строя заводское оборудование, замедлять темпы работы, крепить классовую солидарность с рабочими других стран, изготовлять больше бракованных деталей, делать все, что может приблизить победу над фашизмом.

6 ноября Бертино отозвал Алексея в сторону и прошептал:

– Завтра рано утром, когда пойдете умываться, обрати внимание всех военнопленных на памятник Гарибальди.

– А что там будет?

– Потерпи, увидишь, – Бертино подмигнул и с беспечным видом пошел дальше…

Утром 7 ноября 1942 года солнце, взойдя над Апеннинами, осветило прекрасную панораму «вечного города». Легкой дымкой окутались оливковые рощи и виноградники. Слабый ветерок перегонял стадо кудрявых облаков через Яникульский холм, на вершине которого возвышается величественная и мужественная фигура человека, сидящего на коне, – памятник Гарибальди.

– Товарищи! – крикнул Алексей. – Посмотрите на Гарибальди! – и показал рукой на Яникульский холм.

Все повернулись и увидели: в руках Гарибальди развевалось огромное красное знамя.

В ночь на 7 ноября красные знамена были вывешены на самых высоких трубах заводов, на куполах некоторых соборов, на крышах фабрик, на телефонных столбах. Люди восторженно кричали:

– Браво, брависсимо!

Фашистские молодчики бесновались. Они долго лазили по пожарным лестницам и срывали красные полотнища.

Таким и запомнился Алексею великий праздник Октября, впервые проведенный на чужой земле…

А в конце ноября Кубышкина и Вагнера ждало новое испытание. Бертино сообщил им, что по приказу центра большинство коммунистов завода уходит на особое задание.

– А как же мы? – вырвалось у Алексея. – Возьмите и нас с собой.

Бертино грустно улыбнулся.

– На нашей работе нужно быть итальянцем. Или по крайней мере безупречно знать итальянский язык. – Он сам был расстроен прощанием с русским. – Но мы о вас не забудем. Ждите вестей.

Бертино улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и быстро исчез.

С тех пор ни Алексей, ни Език не видели этого веселого итальянского коммуниста. Говорили, что он был пойман и казнен. С пением Интернационала пошел Бертино на виселицу. На эшафоте рассмеялся в лицо священнику, предложившему «покаяться», и крикнул: «Наши идеи живут, на моей могиле вырастут цветы!»…

Бертино тайно вел дневник, записывая в него все мерзости фашистов. Дневник попал в руки эсэсовцев при аресте. Перед тем, как повесить Бертино, они разорвали его записи на мелкие клочья и бросили ему в лицо. Так, может быть, человечество лишилось одного из первых «Репортажей с петлей на шее», автором которого был коммунист, «итальянский Фучик».