Текст книги "Одержимые блеском: о драгоценностях и о том, как желание обладать ими меняет мир"
Автор книги: Аджа Рейден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
У Марии Антуанетты не было никакой реальной политической власти. В действительности от нее требовалось быть привлекательной, и не более того. Но что бы она ни делала, ей не удавалось понравиться никому. Ее называли бесплодной, фригидной, но при этом упорно обвиняли в супружеской неверности. Марию Антуанетту подозревали в том, что она шпионит в пользу австрийцев. В некотором смысле так оно и было, вот только шпионкой она оказалась никудышной. Мата Хари из нее не получилась, да и на мужа, не заглядывавшего в ее спальню, ей никоим образом влиять не удавалось. Поэтому и австрийцы были ею не слишком довольны. Мария Антуанетта разочаровала всех, о чем ее мать не уставала напоминать ей.
Поэтому она поступила так, как поступила бы на ее месте любая несчастная пятнадцати– или шестнадцатилетняя девочка, оставшаяся без присмотра и с пустой кредитной карточкой. Мария Антуанетта проигнорировала ненавистников и отправилась на вечеринку вместе с теми, кого историк Саймон Шама называл «неким подобием подружек-старшеклассниц». Потом еще одна вечеринка, и еще одна, и еще одна. В действительности Мария Антуанетта в течение пяти-шести лет практически не возвращалась домой с вечеринок. Она восстала, как нелюбимый, униженный подросток. Шама утверждает, что «она не хотела слушать… тетушек, определявших королевский протокол в Версале»[86]86
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. При поддержке своих новых «лучших подруг», принцессы де Ламбаль и графини де Полиньяк, она лишь смеялась над выговорами или неодобрением королевской семьи, поступая так, как ей нравилось. Биограф Антония Фрейзер утверждает, что Мария Антуанетта таким образом «компенсировала», хотя историк Саймон Шама списывает ее поведение на незрелость. В любом случае она закружилась в водовороте вечеринок и трат, решив перещеголять версальский двор в его собственных опасных играх. И Мария Антуанетта никогда не спрашивала, кто и как будет оплачивать счета.
Многие истории о Марии Антуанетте – ее неоплаченные долги, упоенное участие в пирушках и готовность принять и интерпретировать французскую моду – правда. Но все перечисленное выше представляет собой всего лишь малую часть краткого периода ее жизни, примерно с шестнадцати до двадцати двух лет.
Мария Антуанетта повзрослела и стала преданной матерью, женой, которая тепло и по-дружески (пусть и без страстной любви) относилась к своему мужу. То время, которое она не проводила со своей семьей, королева тратила на искреннюю благотворительность и продолжала поддерживать искусство. Да, Мария Антуанетта не обращала внимания на экономику и политику, Марии Терезии из нее не получилось. Но бóльшую часть своей жизни она была хорошей матерью, милым человеком и бесполезной, но совершенно безобидной королевой.
Но когда она бывала плохой, то становилась ужасной. Ее подростковый бунт оказался весьма дорогостоящим. Она устраивала пиры, которые продолжались несколько дней и запомнились на века. Именно Мария Антуанетта усовершенствовала прическу дня, «французский помпадур» высотой в один фут, и увеличила ее высоту до трех футов, добавив к ней страусовые перья и драгоценные камни, а однажды и модель военного парусника. И хотя все придворные в Версале округляли глаза, они отчаянно пытались подражать ей.
Императрица Мария Терезия, которой так хотелось, чтобы дочь стала настоящей француженкой, начала настаивать на том, что не стоит вести себя столь фривольно и не обращать внимания на экономические заботы французского народа. Посылая письмо за письмом, она писала дочери о том, что «заставить народ любить нас – это талант, которым ты великолепно овладела. Не потеряй его…»[87]87
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. И Мария Терезия предупреждала дочь о том, что, хотя глупое поведение – развлечения с подругами, игнорирование придворных, трата тех денег, которые она не успела проиграть или оплатить ими наряды, на любого художника, попавшегося на ее пути, – можно простить молоденькой девушке, в конце концов дочери придется за это заплатить. Пророческие слова…
Мария Терезия обладала политическим чутьем и проницательностью, которых так не хватало ее дочери. Она писала, что Мария Антуанетта «идет к пропасти»[88]88
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. И мать никак не могла взять в толк, почему ее упорной, обходящейся в кругленькую сумму дочке, не обладающей никакими явными талантами, кроме красоты и очарования, никак не удается заманить мужа-тинейджера в постель. Неужели это настолько трудно? В конце концов, ведь исключительно ради этого ее и отправили во Францию.
Когда же через семь лет после свадьбы муж все же исполнил свой супружеский долг и Мария Антуанетта родила девочку (она назвала ее Марией Терезией в честь своей матери), она внезапно перестала вести себя словно испорченная, безразличная, прожигающая жизнь и деньги постоянная участница вечеринок.
У нее появилась новая навязчивая идея: простая жизнь.
Пусть они едят пирожныеДавайте прервемся на секунду и посмотрим на не столь уж простую культуру Версаля. Символы и канонические образы вне контекста – это всего лишь абстракции. Мария Антуанетта стала символом – и афера с колье стала символом этого символа – своего правления и его упадка. Чтобы по-настоящему расшифровать этот символ, нам необходимо понять более широкий контекст французской ярости в этот период.
Как я уже говорила, Версаль – это не Вена. У Марии Антуанетты было относительно нормальное детство, насколько оно могло таким быть при матери-императрице. Австрийская королевская семья и двор были относительно сдержанными. Мария Антуанетта выросла в достаточно скромной и в некотором смысле обыденной для принцессы атмосфере. Придворные дела оставались придворными делами, а частная жизнь королевской семьи оставалась частной. Формальный протокол, презираемый практичной Марией Терезией, соблюдался в очень редких случаях. Во дворце было два крыла (очень похоже на Белый дом). В одном вели официальные дела, в другом жила королевская семья. Дворец Хофбург, в котором родилась Мария Антуанетта, сейчас является резиденцией президента Австрии.
Версаль же со своими зеркальными коридорами[89]89
В семнадцатом веке для изготовления зеркала требовались идеальное стекло и драгоценная амальгама. Большое зеркало, а не обои, было предметом роскоши для богатых. Если, конечно, вы не жили в Версале.
[Закрыть], граненым хрусталем и позолотой везде был аналогом Грейсленда[90]90
Поместье Элвиса Пресли. – прим. перев.
[Закрыть] в восемнадцатом веке, только более декадентским и нарочитым. Он был результатом пожеланий и безумств не одного человека, а целой нации[91]91
Пожалуй, стоит упомянуть о том, что последней на данный момент публичной персоной, попытавшейся использовать Версаль иначе, чем туристический объект, стала Ким Кардашьян.
[Закрыть]. Помимо всего прочего, во французской культуре того времени ценили внешние проявления богатства и власти. В итоге проблема оказывалась намного серьезнее, когда они сравнивали внешность с реальным положением дел.
Пусть австрийский двор был менее шикарным, чем французский, но если Габсбургам не хватало гламура, то они компенсировали это авторитетом и влиянием. Если Вену можно было бы назвать округом Колумбия, то Версаль играл роль Голливуда во всем его блеске.
Разумеется, Австрия была монархией восемнадцатого века, а монархии по природе своей жесткие и несправедливые. Но, в отличие от Франции, в Австрии был работающий класс и функциональное правительство. Во Франции, напротив, социальное и экономическое неравенство было неотъемлемой частью французского общества. Эта иерархическая структура не была изобретена Марией Антуанеттой или французской королевской семьей. Ничего подобного. В течение столетий Франция существовала как система трех сословий. Первое сословие – представители церкви, второе сословие – знать, а к третьему сословию, как вы уже догадались, относились все остальные жители Франции.
По мнению историка Саймона Шамы, «реальная проблема Франции заключается в том, что она на самом деле оседлана антикварным набором правительственных институтов»[92]92
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. Представительство трех групп населения было в высшей степени неравным, да и оно не играло никакой роли. Веками три сословия и их неравное представительство не созывались для обсуждения чего-либо. Решения принимались привилегированной элитой, и никому не позволялось их оспаривать. Огромные богатства и власть концентрировались в руках малого числа людей. Это был общепринятый и глубоко укоренившийся образ жизни во Франции. Что же оставалось третьему сословию? Остатки. В отличие от Австрии, во Франции не было работающего класса. И все же третье сословие каким-то образом умудрялось существовать на протяжении столетий.
Но потом все изменилось. К худшему. Начиная с «короля-солнца» Людовика XIV и заканчивая неудачливым Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, плохо функционирующая культура аристократической Франции совершенно вышла из-под контроля. Все было позолочено и засахарено. Драгоценные камни сияли на прическах аристократок. Известна история (возможно, подлинная, но возможно, и нет) о том, что Мария Антуанетта, потратив ради бала почти целое состояние (даже по меркам Версаля) на пару атласных туфелек, украшенных драгоценными камнями, пришла в негодование, когда на другой день обувь развалилась на части. Она вызвала к себе перепуганного обувщика и пожелала узнать, почему туфельки ценой в дом развалились после того, как она их надела. Обувщик, запинаясь, ответил: «Мадам, вы же в них ходили». Угощения, подаваемые каждый вечер на роскошных банкетах, надкусывались и выбрасывались. Крестьянских детишек держали в комнатах с дырками в полу на верхнем этаже. Эти голодающие дети должны были через эти крошечные дырочки посыпать мукой тонкого помола парики красивых людей, когда те проходили из одной комнаты в другую.
Последние король и королева стали свидетелями нескольких суровых зим и сырых и холодных летних месяцев. Урожаи были плохими, собранное зерно покрывалось плесенью, и его приходилось выбрасывать. Продукты исчезли. Люди голодали. Чума свирепствовала в деревнях. Третье сословие почти ничем не отличалось от нынешнего третьего мира.
В это же время начинала зарождаться новая индустрия. Мы называем ее таблоидами. Совершенно новые компании, работающие в Лондоне и в Голландии, распространяли грубые политические карикатуры, выдававшие секреты и эксплуатировавшие (а иногда и провоцировавшие) скандалы. Ненавистная королева-австриячка, некомпетентный, если не сказать слабоумный, король, огромные суммы денег, отправляемые из Франции в Америку для поддержки – ирония судьбы – американской революционной войны против Англии, которую во Франции презирали. Все эти рисунки сопровождались статьями, шокирующими, щекочущими нервы и пожароопасными.
На протяжении всей предыдущей истории Франции три сословия и их строгая иерархия представляли собой общепринятый порядок. Но в 1780‑х годах, после того как три поколения монархов довели страну до вопиющего экономического неравенства, выставляя напоказ богатство избранных и поощряя неумеренное потребление, зреющее недовольство, подогреваемое преувеличениями и разоблачениями новой прессы, вылилось в открытый бунт.
Простая жизньНа протяжении всей жизни Мария Антуанетта оставалась ярой потребительницей и меценаткой. Она никак не участвовала в управлении страной, с энтузиазмом занималась благотворительностью. Но после рождения первого ребенка гламурная, любящая выпить и устраивать пышные балы с фейерверками, экзотическими животными и фонтанами из шампанского Мария Антуанетта осталась в прошлом.
Людовик XVI отвел жене маленький дворец – Малый Трианон, – который его дед построил для одной из своих любовниц. Он и стал основной резиденцией Марии Антуанетты. Она отремонтировала Трианон (за большие деньги) и превратила его в идиллический вариант деревни. Королева проводила в этом дворце время со своими детьми, подругами и избранными гостями. Они собирали цветы, устраивали пикники, играли с овечками и наслаждались сверхшикарной «простой жизнью» в стиле Руссо.
Королева по-прежнему устраивала праздники, но скромные, только для самых близких и дорогих людей. (Удивительно – или неудивительно, – что ее муж бывал там лишь изредка.) Можно возразить, что эта искусственно созданная простая жизнь была столько же дорогой и сибаритствующей, как и жизнь в Версале. Но стоит подчеркнуть, что Мария Антуанетта в Трианоне была совсем не той королевой, какой многие ее себе представляют.
Уединение Марии Антуанетты в Трианоне бесило придворных в Версале куда сильнее, чем ее чрезмерные усилия произвести на них впечатление, в большей степени потому, что их на праздник не приглашали. В конце концов, всем хочется быть в А‑списке, даже если им невыносима личность, возглавляющая его. Единственное, что не изменилось в Марии Антуанетте, так это ее пренебрежение протоколом. Это было заметно по ее нежеланию проводить больше времени при дворе или приглашать «важных» придворных в свою деревню в Трианоне. Точно так же она отказывалась следовать некоторым традициям Версаля (и, следовательно, неофициально уничтожила их), которые показались ей неприличными, когда она только прибыла в Париж. Это относилось к еде на публике, одеванию в присутствии посторонних и частным разговорам с мужем в присутствии любого, кто пожелал послушать.
Всегда первая в моде, Мария Антуанетта решила, что она покончила с той самой изысканностью, которой она прославилась. Королева начала носить большие широкополые шляпы и комфортные свободные муслиновые платья с шелковыми лентами, завязанными вокруг талии. Ее украшения стали (относительно) скромными. Как и прежде, все вокруг округляли глаза и выказывали недовольство, но это не помешало остальным подражать ей. Люди всегда поступают так по отношению к знаменитостям, которых им так нравится ненавидеть.
Не отставать от БурбоновЗачем мы это делаем? Откуда берется это желание копировать и соревноваться?
Зависть является, если можно так сказать, дьявольским близнецом позиционного товара[93]93
Позиционный товар, если вы не забыли, – это экономический термин, обозначающий товар, не имеющий абсолютной ценности. Его стоимость измеряется исключительно в сравнении с похожим имуществом людей одной социальной группы. Иными словами, ваш бриллиант в один карат выглядит отлично, пока вы не увидите у подруги бриллиант в два карата. В этот момент ценность вашего камня летит вниз. Позиционный товар заставляет нас испытывать потребность в том, что есть у равных нам людей или у тех, кто выше нас по статусу.
[Закрыть]. Мы уже выяснили, что позиционный товар – это кольцо с бриллиантом в знак помолвки у вас на пальце. А как насчет вашей машины, одежды, вашего дома, магазинов, в которых вы делаете покупки? Что, если ваше финансовое и социальное существование стало заложником позиционных товаров?
В своей книге «Дарвиновская экономика» (2011) экономист Роберт Г. Фрэнк из Корнелльского университета задается тем же вопросом. Он рассматривает модель, которую называет «каскады расходов». Поскольку «мы не просто пытаемся не отстать от соседей, мы пытаемся превзойти их»[94]94
Dan Ariely and Aline Grüneisen, “The Price of Greed”, Scientific American Mind, November/December 2013, 38–42.
[Закрыть], каскад расходов похож на гонку вооружений. Каждое действие (или покупка) встречается с все бóльшим и бóльшим противодействием, как в пинг-понге, когда шарик отбивается со все большей силой. Мы все боремся за место в бесконечной гонке, пытаясь не отстать. В конце концов, это выживание самого сильного, а не выживание умеренно сильных. Мы все буквально заряжены на борьбу. У женщины есть бриллиантовое колье. Ее сопернице необходимо бриллиантовое колье большей стоимости. В ответ первая женщина покупает бриллиантовые серьги. Второй женщине необходимы более крупные серьги. Наконец, третья женщина, которая вообще не может позволить себе купить бриллианты, чувствует себя вынужденной купить хоть какое-нибудь украшение, чтобы не выбыть из гонки. Поведение – или одержимость – распространяется как лесной пожар, пока все не рухнут в одну и ту же финансовую пропасть. Помните луковицы тюльпанов?
Дэн Ариели и Алина Грюнайзен написали о модели каскада потребления: «Эта цепь событий может достичь кульминации в любых классах, тратящих больше, чем они [могут] позволить, что приводит к более высокой вероятности банкротства из‑за увеличивающегося долга»[95]95
Dan Ariely and Aline Grüneisen, “The Price of Greed”, Scientific American Mind, November/December 2013, 38–42.
[Закрыть]. Финансовый кризис 2008 года в США был следствием многих факторов, но система обрушилась именно из‑за сочетания потребительского каскада трат и подобной же (пусть и обратной) одержимости организаций, которые их финансировали. Каскады потребления были ведущей социальной и экономической моделью в Версале и до некоторой степени в Париже[96]96
Это не относится к тем людям, у кого не хватало денег даже на еду.
[Закрыть]. И они подталкивали страну к банкротству.
Яростное и отчаянное желание подобраться поближе к вершине аристократической пирамиды не исчезло, когда Мария Антуанетта отказалась от непрекращающихся увеселений при дворе. В каком-то смысле ее социальное отречение от Версаля лишь усилило это желание. До Трианона правила поведения были если не простыми, то хотя бы понятными. Но потом королева изменила правила игры. До этого все знали, что надо делать, чтобы оставаться модными, сильными и уважаемыми (эти три прилагательных были в те времена синонимами). Надо тратить. Выглядеть богатыми. Показываться на балах, сверкая драгоценными камнями с головы до ног. И тут женщина, стоящая на вершине этой социальной пирамиды, вдруг спрыгнула с нее и ушла прочь.
Она сняла свои роскошные наряды, парики и украшения. Надела соломенную шляпу и муслиновое платье, объявила простоту шикарной. Ей просто понравился этот тренд (Руссо был в ярости) или она давно мечтала вернуться к более обыденным условиям своего детства? Кто знает… Возможно, она все еще играла. Или искренне ненавидела двор. Или действительно любила овечек.
Куда важнее то, что представители аристократии, многие из которых никогда не любили Марию Антуанетту, начали испытывать досаду и раздражение. Их бесило то, что им приходится догонять Бурбонов. Тем временем крестьян все сильнее бесила сама абсурдность подобного соревнования.
Грязное французское бельеЛеди Антония Фрейзер, наиболее признанный биограф Марии Антуанетты, выразилась так: «Зачем убивать королеву-супругу?» Фрейзер настаивает на том, что никто за пределами Франции, даже во времена Террора, не ожидал, что французский народ убьет королеву. Изгнать ее, покончить с ней, но убить? Объединить революционеров вокруг ее смерти?
Почему?
Она совершенно ни за что не отвечала. За двадцать лет во Франции она не приняла ни одного политического решения. Ее работой было производить на свет наследников. И когда ее супруг сдался, она сделала то же самое. Нет смысла винить ее за экономический кризис во Франции только потому, что в юные годы она веселилась и тратила деньги. Эта буря зрела в течение пяти десятилетий. Но пока налоги росли (в немалой степени из‑за того, что Людовик XVI поддерживал американскую революцию[97]97
Людовик XVI поставлял оружие и порох американским революционерам. Ироничная пауза. Даже когда условия в его собственной стране ухудшились, он отказался прекратить поставки. Его главной целью было ослабление Англии. Другой целью было избавиться от репутации слабого правителя.
[Закрыть]), народ терял землю, временные изменения климата привели к неурожаям, и королеву обвиняли практически все. Понятно, что народ возненавидел правительство. Но почему королева стала козлом отпущения?
Таблоиды только подливали масла в огонь.
Существовала «огромная индустрия полулегальной или нелегальной литературы памфлетов, поставляемых из Голландии, поставляемых из Лондона, поставляемых из Швейцарии», как считает Саймон Шама[98]98
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. Новые компании образовывались с одной целью: как можно быстрее начать создавать скандальные листки и распространять их ради прибыли. Они чаще всего придумывали информацию, наносящую вред известным людям, в первую очередь Бурбонам в Версале. Слухи и домыслы выдавали за официальные факты. По большей части авторы брали мнение людей и возвращали его этим же людям, но в искаженном и преувеличенном виде, словно отражение в кривом зеркале. Они не только пропагандировали образ монархии как неэффективной, сибаритствующей и неумеренной в расходах власти, но и сделали критику монархии допустимой, превратив ее в тему разговоров публики.
Памфлеты, и это вежливое название тех скандальных листков, циркулировали по всему Парижу, по всей Франции и даже в остальной Европе. Эти так называемые памфлеты состояли в основном из рисунков – некоторые с подписями, другие без них, – представлявших собой жестокие, непристойные и оскорбительные карикатуры на монархию. Они были злонамеренными и клеветническими, но королевский цензор ничего не мог с ними поделать, даже после требования короля: «Любыми средствами остановите эти злобные листки»[99]99
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. Но проблема оказалась глубоко укорененной, а поток подобной литературы слишком большим и интернациональным для королевского цензора старой школы. Количество казалось бесконечным благодаря печатным прессам, а желание населения прочитать их было огромным.
Короля изображали тучным тугодумом, который съедает все продукты во Франции. Его называли импотентом и рогоносцем, а его детей – незаконнорожденными. Но главной целью оставалась королева. Последние десять-двадцать лет своей жизни она не исчезала со страниц таблоидов. Памфлеты придумывали для нее гротескные сценарии с невероятными подробностями, и королева совершала в них все мыслимые и немыслимые преступления, включая государственную измену, богохульство, кровосмешение и извращения. Королева представала перед читателями безбожным, развратным и жадным до денег чудовищем, нашептывающим советы на ухо неумехе-королю и разрушающим Францию изнутри. Известную и безразличную фразу о том, что крестьянам следует «есть пирожные», ей приписали напрасно. Эти слова принадлежат Марии Терезии, жене Людовика XIV. Согласно Антонии Фрейзер, «это было бессердечное и невежественное заявление, а Мария Антуанетта не была ни бессердечной, ни невежественной».
Поскольку, с финансовой точки зрения, добавить напалм в костер – это удачная идея, таблоиды принялись высмеивать новую фальшиво-пасторальную жизнь королевы, понимая, что фермеры от этого придут в ярость.
С этого времени отношение к монархии начало меняться. Она потеряла свое почти божественное происхождение. Вываляв принцев в грязи, новые средства массовой информации сделали их не просто уязвимыми, а в высшей степени ненужными. Это свойственно всем символам: они легко появляются и с такой же легкостью становятся бесполезными. Высмеивая монархов и их изъяны, средства массовой информации уничтожали их значение, размывали контекст непоколебимой и неоспоримой власти, на котором до этого времени базировалась монархия.
По мнению историка Шанталь Тома, «Мария Антуанетта стала козлом отпущения. Все шло не так, и в этом была виновата она, за все была в ответе… Новая мощная сила, общественное мнение, заявила о себе и создавала новый мир»[100]100
Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.
[Закрыть]. Разумеется, человечество издавна использовало рисунки, чтобы рассказать историю и объяснить мир. Но неистовые репортажи и вуайеристский, почти похотливый интерес к жизни правящего класса были беспрецедентными и совпали по времени с развитием печатного дела и ростом международного сообщества. Они породили взрывоопасное сочетание гнева и презрения.
