355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Адриана Лауренс-Кооп » Главный свидетель – кошка » Текст книги (страница 2)
Главный свидетель – кошка
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 06:15

Текст книги "Главный свидетель – кошка"


Автор книги: Адриана Лауренс-Кооп



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

3

Поезд на Утрехт отходил в 21.38 – как всегда точно по расписанию.

Де Грип, ускоривший шаги, чтобы не упустить последних наставлений жены, отметил это с радостью и облегчением. Те времена, когда он стремился растянуть прощание с женой, когда каждая минута была драгоценна, отделяли от нынешнего дня двадцать пять лет. Де Грип терпеть не мог провожать близких на вокзал – хотя бы потому, что как уезжающий, так и остающийся считали своим долгом болтать о всякой чепухе, ведь молчаливое ожидание отхода поезда было еще мучительней.

Но за последнее время отношения в семье значительно улучшились, потому, наверное, что они с женой научились в какой-то мере улаживать возникавшие между ними недоразумения.

Герда, к примеру, стала воздерживаться от колких замечаний, когда видела, что он, клявшийся «больше не курить», позволял себе украдкой сделать несколько затяжек на чердаке или в уборной, а он со своей стороны подавлял хоть и с трудом, раздражение, если жена заявляла, что необходимо вымыть окна или убрать комнаты, как раз тогда, когда он собирался спокойно отдохнуть дома часок-другой.

Ни один из них не смог бы в точности определить, что именно помогло им наладить отношения. Скорее всего, сознание, что они худо-бедно прожили бок о бок полжизни и что разумнее извлечь из второй половины все хорошее, что только возможно.

Эта самодисциплина привела к изумительным результатам – они вновь открыли друг в друге много прекрасных качеств, которых долгие годы совсем не замечали.

Он не был уверен, поняла ли Йосина, их семнадцатилетняя дочь, что родители теперь живут дружно, но факт остается фактом: она уже не перечила отцу так часто, как прежде.

И все же чудесно побыть несколько дней одному, без жены и дочери. Жена его поехала в Вурден навестить родителей, Йосина переселилась к подруге, и он может распоряжаться своим временем, как ему хочется, тем более что у него выдалось несколько свободных дней.

Только поезд скрылся, Де Грип повернул назад, пробежал по первой платформе и через опустевший зал ожидания направился к выходу.

Он постоял немного на верхней ступеньке вокзальной лестницы. В этот вечерний час на площади было почти безлюдно. Вот проехало такси, за ним два автобуса и несколько велосипедистов.

Слева от вокзала стояли трое скандинавов, длинноволосые, голубоглазые, в экзотических восточных одеяниях. Они раздавали редким прохожим листовки, призывающие улучшить жизненный уровень неимущих.

Выражение лица Де Грипа, видимо, не вдохновило их на то, чтобы подойти к нему с листовкой. Наверное, на лице у него было написано, что обычный ход вещей вполне его устраивает.

Солнце давно уже зашло, и по всему городу сверкали, мерцали и подмигивали неоновые рекламы. По другую сторону площади за развесистыми ясенями белели стены старой гостиницы, к которой слева примыкал новенький кинотеатр; реклама на его фасаде изображала чрезмерно обнаженную девицу, что должно было соблазнять прохожих на покупку билетов в кино.

Рядом с кинотеатром высилось внушительное, дорогое и тоже совсем новое здание налогового управления – точь-в-точь отлитое из бетона и стекла уведомление о необходимости уплаты налогов.

Справа от гостиницы ревнители реконструкции соорудили два многоквартирных дома, безвкусно поставленных торцом к проезжей дороге, так что, выходя из вокзала, пассажиры любовались полутемными лестничными маршами. Еще чуть правее когда-то находился старый городской сад, теперь это был так называемый Бунгало-Парк; в лабиринте извилистых дорожек между коттеджами и лужайками, пожалуй, одни только собаки уверенно находили дорогу.

Старые кастеллумцы помнили вокзальную площадь, окруженную уютными кафе, а за ней живописный городской сад и теперь уже не чувствовали себя здесь как дома, потому что в угоду модернизации от их жизни просто-напросто откромсали целый кусок.

Они уже не могли, как бывало, посидеть на скамейках среди розовых кустов, покормить на пруду уток или перехватить пивка в «Золотом ястребе» и «Кружке пива».

Теперь вокзальная площадь утратила для них всякую привлекательность, а потому они бывали там, лишь когда нужно было попасть на поезд, да и тогда с опасностью для жизни торопливо пробегали по «зебре».

Впрочем, Де Грип не очень-то предавался ностальгическим раздумьям – на это он редко тратил время. Он размышлял над тем, как провести остаток вечера и что делать завтра.

Если погода не испортится, он, пожалуй, поедет в Нордвейк. Теперь, когда отпускной сезон кончился, на пляже и приморском бульваре не будет людно. Если выехать рано утром, можно побыть часика два наедине с волнами и с собирателями ракушек. А вечером он немного почитает, выпьет рюмочку и – пораньше на боковую.

В радужном настроении по случаю столь блестящих перспектив он сбежал по ступенькам и направился на автостоянку к своей машине.

Патрульный автомобиль вылетел слева из-за угла прямо на красный свет.

Рядом с Де Грипом он затормозил; дежурный выскочил на мостовую и поспешил к нему.

Эрик Ягер сразу после ужина вернулся к себе в полицейское управление: надо было выполнить кое-какие формальности, связанные с попыткой ограбить оптический магазин на Хоофдстраат. Произошло это два дня назад.

Такое дело, скорее всего, мигом бы проскочило по статье «без особо серьезных последствий» и, уж конечно, не попало бы в разряд «особо тяжких преступлений», если бы живший рядом пекарь, увидев в половине второго ночи на плоской крыше соседского дома какую-то темную фигуру, только позвонил в полицию, а затем сделал то, чего ради покинул свою теплую постель. Этого было бы вполне достаточно.

Однако, взволнованный приключением, ворвавшимся в его полную трудов, но в целом однообразную жизнь, он пренебрег тем, ради чего поднялся с постели, вернее, начисто забыл об этом, и вступил на путь героической доблести.

Через заднюю дверь своей лавки он пробрался в садик, где, как он знал, был укромный уголок, откуда можно беспрепятственно понаблюдать за действиями незнакомца.

Так он рассчитывал.

К несчастью для него, та же мысль пришла в голову и караульщику из преступной шайки, который выбрал именно этот уголок, чтобы держать под наблюдением обширную автостоянку за Хоофдстраат.

Роковой встречи было не избежать. И злоумышленник, ясное дело, реагировал куда быстрее, чем пекарь, который двумя молниеносными ударами был выведен из игры.

Позднее пострадавший все же сумел дать беглое описание наружности своего противника – свет фонарей с автостоянки падал ему прямо в лицо.

– Высокий парень, не толстый, как мне показалось. Волосы темные. Видать по всему, очень прыткий. – (Что верно, то верно.) – Поймите меня правильно, я ведь не успел толком его разглядеть.

– Вы могли бы его опознать? Пекарь задумался.

Если вызвать в памяти картины, которые видел за секунду до того, как у тебя из глаз посыпались искры, то картины эти будут более чем смутными и путаными.

В полиции пекарь перелистал целый альбом с фотографиями, но ни в одной из глядевших на него угрюмых физиономий не смог признать нападавшего.

Взломщик, который уже влез через слуховое окно в оптический магазин, услыхал, что в саду у пекаря поднялась тревога, и с быстротой молнии выбрался наверх. И в эту самую минуту подъехала первая полицейская машина.

Началась перестрелка – пули, словно взбесившиеся осы, метались меж стенами домов. Одна из них вонзилась в плечо ночного сторожа, который только что вернулся из обхода вверенного ему торгового центра.

Два полицейских были серьезно ранены. Бандита схватили в тот момент, когда он бежал к своей машине. Караульщик же, разделавшись с пекарем, смекнул, что надо сматывать удочки, и был таков. О машине он и думать забыл, рванул напрямик через забор. Установить его личность пока не удалось, арестованный отказывался отвечать на вопросы и категорически отрицал, что у него был сообщник.

Ночь была кошмарная. Час за часом они сидели в голой комнате для допросов и то по очереди, то все втроем пытались добиться от Геррита Волфскопа признания.

Арестованный сидел, выпрямившись под яркой лампой, упрямо сжимая челюсти. Ему было двадцать шесть лет, узкое лицо с колючими голубыми глазами и выпиравшим вперед крутым подбородком не сулило ничего хорошего.

К тому времени, когда грязно-серый рассвет смешался с электрическим освещением и серовато-голубыми клубами табачного дыма, они – если не считать ругательств – добились только ответа на вопросы: как зовут, год рождения и адрес.

– Почему ты стрелял в ночного сторожа?

– За каким чертом стал бы я в него стрелять? Это шальная пуля кого-нибудь из вашей бражки.

– Посмотрим, что покажет баллистическая экспертиза. Что, впрочем, едва ли упростит дело.

– Кофе хочешь?

– Нет.

– Как зовут парня, который стоял на стрёме? Отвечай, да поживее, тогда мы все пойдем спать, – сказал Де Грип.

Но Волфскопу спать не хотелось. Он отоспался накануне, зная, что ночью предстоит быть на ногах, и чувствовал себя свежим и бодрым, чего нельзя было сказать о тех, кто его допрашивал.

Он протянул руку к лежавшей на столе пачке сигарет. Но Де Грип проворно выдернул сигареты у него из-под пальцев.

Эрик Ягер подавил вздох. Возможно, это и был тот самый момент, когда налетчика можно было заставить говорить. Сигарета иной раз творит чудеса.

Геррит Волфскоп равнодушно откинулся на спинку стула – похоже, дал зарок молчать и от него не отступится.

Де Грип толкнул его.

– Сядь, как положено, и, отвечай, кто твой сообщник?

– Не было у меня никакого сообщника.

– Он избил человека в его же собственном саду.

– Этот вонючий пекарь сам напоролся своей дурацкой башкой на стену.

– Откуда ты знаешь, что он пекарь?

– Вы же сами сказали.

Может быть, и сказали. Они уже толком не помнили, что в эти томительные ночные часы говорили, выкрикивали или с угрозой шептали.

– Нам известно, что вас было двое. Как зовут твоего напарника?

– Да если б он даже был, я бы его все равно не выдал. За кого вы меня принимаете? И никого со мной не было, попробуйте доказать, что не так.

– Да, но ведь пекарь…

Заколдованный круг опять сомкнулся, в который раз. Эрик Ягер выключил магнитофон и велел увести Геррита. Настроение у всех было отвратное. До нового рабочего дня оставалось еще несколько часов, и они разъехались по домам, но спать, пожалуй, уже не имело смысла.

Ночной покой в городе все чаше нарушали происшествия в духе вестернов – вооруженные юнцы охотились за чужой собственностью, чтоб раздобыть денег, а деньги им нужны были для таких целей, как, например, покупка героина, и платили они за дозу в шесть раз дороже прежнего, потому что полиция поприжала крупных торговцев наркотиками в разных городах и те стали искать более прибыльные рынки сбыта за границей. Впрочем, Волфскоп никакого отношения к героину не имел. Глаза у него были ясные, и, вообще, он был в отличной форме. Тем труднее было заставить его расколоться.

Эрик Ягер говорил по телефону, подписывал бумаги и продолжал заниматься текущими делами, которые в последние дни запустил.

В управлении в этот ранний вечерний час было сравнительно спокойно. Слышны были удаляющиеся голоса, гулкие шаги в коридоре, стук дверей, телефонные звонки – мирные звуки, нагоняющие дремоту, если вы уже и без того не клевали носом.

Проработав еще около часа, Ягер отодвинул бумаги, широко зевнул и встал. Бессонные ночи давали о себе знать. Мысленно он уже настроился на отпуск, который они с женой планировали в этом году на начале сентября.

Подойдя к окну, он посмотрел в сторону Бургомистерского парка, где в густеющих сумерках еще можно было различить белые и желтые розы.

Наискосок от полицейского управления в обычно темном подъезде гимназии вдруг зажегся свет. Ягер увидел, как несколько мальчишек вошли в здание, и вспомнил, что его младший сын Марк, который уже перешел в шестой «бета», рассказал за обедом, что в этом году им придется начать раньше готовиться к эстрадному представлению, приуроченному к николину дню.

Через несколько месяцев Марка, надо надеяться, допустят к выпускным экзаменам. И тогда у них с Tea уже не будет детей в средней школе. Чем старше становишься, тем быстрее, бежит время.

Еще совсем недавно все трое детей ходили в гимназию. Он частенько видел, как они в переменку бегали по розарию с кулечком бутербродов в руках или толклись возле киоска напротив гимназии, где дважды в неделю торговали жареным картофелем. Тогда ему казалось, что так будет всегда, вернее, он и представить себе не мог, что этому когда-нибудь придет конец. Как, впрочем, не мог представить себе и того, что со временем придет конец самой жизни.

Теперь Мике и Андре учились в Лейдене, а Марк перешел в последний класс гимназии. Лучше пока не думать, что будет, когда из родительского дома уйдет последний ребенок. Если раньше казалось, что все еще впереди, то теперь мало-помалу приходишь к мысли, что дни твоей жизни бегут совсем как отпуск, когда срок его перевалит за половину. Начинаешь высчитывать, сколько еще осталось.

Он смутно сознавал, что не может избавиться от этих мрачных мыслей оттого, что крайне переутомлен. Сознавал, что лучше опять взяться за работу, хотя вряд ли это рассеет пессимизм.

«Жизнь, как вода, утекает меж пальцев», – однажды сказал ему кто-то, но кто именно? Ему пришлось бы весь вечер ломать над этим голову, но, к счастью, он скоро вспомнил.

Так говорил старик Калис, который вместе со своей скупердяйкой сестрой жил в домике по соседству с мельницей на Нуиве-Меер. Живы ли они еще? А художник Яп де Вилде? А Диана?

Из года в где работа сталкивает тебя с людьми, людьми, людьми… Иной раз неделями копаешься в их жизни, но едва дело закончено и папки отправлены в архив, как они исчезают из поля зрения и твое внимание привлекают новые люди. А о тех забываешь навсегда.

Эрик Ягер отнюдь не был склонен к углубленному самоанализу или к анализу чужой психологии. По натуре он был человеком факта: факты говорили ему больше, чем отвлеченные размышления, что при его профессии было весьма кстати. Но в последнее время он неоднократно ловил себя на мысли, что все чаще задается вопросом, в чем смысл его бесконечной охоты на людей, по тем или иным причинам нарушивших общественные и правовые нормы.

А ведь именно в этом и таится загвоздка, ведь, случается, преступник вызывает большее сострадание, чем его жертва. К примеру, несколько недель назад восемнадцатилетний наркоман пырнул ножом торгаша, который не дал ему порошок, потому что у него не было денег. Покушение на убийство. Да, но на убийство одного из самых мерзких негодяев нашего века! А что толку? Ягер всегда радовался, что он не судья, и знал, что большинство коллег разделяют его мнение.

Дверь открылась, и вошел Херстал с трубкой в одной руке и телексной лентой в другой. Ягер обернулся.

Херстал положил бумажную полоску на стол и испытующе поглядел на своего коллегу.

– Телекс из боннской уголовной полиции. Там задержали мужчину, который как будто похож на фоторобота по делу Тресье Ламмерман. – Он раздраженно выбил трубку в пепельницу. – Опять ничего. У этого типа железное алиби. Тридцать первого июля он сидел в предварилке в Вюртемберге по обвинению в укрывательстве краденого. Семьдесят один годок ему, между прочим. О чем люди только думают! Сообщаешь, что разыскивается человек с кривым носом лет тридцати, а они, изволите видеть, подсовывают столетнюю мумию!

Херстал редко ворчал, разве только если принимал дело уж очень близко к сердцу.

У него был уравновешенный характер и приветливое неброское лицо, которое многих, на их беду, вводило в заблуждение.

Жизнь его текла в обществе двух больших собак, отзывавшихся на мифологические клички – Плутон и Юнона, – а еще у него было несколько кошек, аквариум с тропическими рыбками, вольер с разными мелкими птичками и попугай. Зверинец этот возник, по сути, в ходе расследования уголовных преступлений, которыми на протяжении ряда лет занимался их отдел. Порой из-за драматических событий в жизни людей домашние животные оставались без надзора.

«Взять мне, что ли, эту кошку, этого попугая или этих рыбок?» – зачастую говорил Херстал напоследок, перед тем как уйти с места преступления.

Из-за животных ему так и не хватило времени обзавестись семьей, уверял он. Но Де Грип считал, что дело не в животных и что Херстал в свои сорок пять лет был холостяком потому, что у него невыразительное лицо.

– Стоит женщине расстаться с тобой на четверть часа, как она уже тебя не вспомнит. Впрочем, будь за это благодарен судьбе.

На самом же деле причина была в другом.

Херстал слишком ценил свою независимость, чтобы прочно к кому-то привязаться. Многие браки, по его мнению, распадаются из-за отсутствия у мужа и жены личной свободы и из-за того непреложного факта, что человек легче переносит серьезные расхождения во взглядах, чем непрестанные повседневные стычки по мелочам.

Склонность к уединению, однако, не мешала ему быть хорошим товарищем и вообще проявлять чуткость к ближним, также и к тем, с кем ему приходилось иметь дело по роду своей деятельности.

Эрик Ягер прекрасно ладил с Херсталом, а с год назад, когда торговец наркотиками всадил Ягеру пулю в легкое, они стали почти друзьями. Именно Херстал частенько навещал Ягера, пока тот выздоравливал, и с тех пор, когда оба они вечером были свободны, Ягер охотно заглядывал к Херсталу, подолгу засиживался в его просторной захламленной кухне, где всегда пахло кошками и собаками, и они сидели там за кружкой пива, не нарушая свой зарок никогда не разговаривать дома о служебных делах. Им и так было о чем поговорить. Херстал очень любил природу и умел увлекательно о ней рассказывать.

Но сейчас разговор шел совсем о другом.

Херстал уселся в одно из кресел для посетителей и стал набивать трубку. Вряд ли он ждал комментариев к своему сообщению.

Эрик Ягер, даже не взглянув на лежавшую на столе бумажку, встал и подошел к стене, на которой висела доска с приколотой к ней картой. Сколько раз за этот месяц он стоял здесь, у карты!

На карте в глубине сельской общины выделялся Элзенбрукский лес, тянувшийся вдоль дороги к озерам Ниувкоопс. Однообразные серо-зеленые краски карты оживлялись разноцветными флажками, предназначенными для того, чтобы вдалбливать определенные факты в память сотрудников отдела, хотя в этом, пожалуй, не было никакой необходимости.

Дело Тресье Ламмерман – грустное, загадочное и жуткое.

Тридцать первого июля супруги Ламмерман – ему тридцать восемь, ей тридцать четыре – в восемь часов вечера уехали в Лейден в гости к друзьям.

Так как им не удалось найти кого-нибудь, кто остался бы с детьми, они отважились оставить их дома одних. Тресье, старшая из детей – ей было уже восемь, – была разумной девочкой и всегда заботилась о своих братишках. Мальчикам было четыре и пять лет.

Родители уже дважды оставляли детей одних, и все сходило благополучно – они ездили даже в Харлем, а уж Лейден был, что называется, под боком. Сойдет и на этот раз.

Небольшая нарядная вилла Ламмерманов стояла на отшибе – на границе Элзенбрукского леса. Родители внушили детям, совсем как в сказке «Волк и семеро козлят», чтобы они никому-никому не открывали. Мало того, ребят уложили в родительской спальне, которая запиралась на ключ. Там же стоял телефон, так что в случае чего Тресье могла сразу же вызвать полицию.

Обеспечив таким образом безопасность детей, супруги Ламмерман спокойно отправились на вечеринку. Вечеринка затянулась до половины второго ночи.

А во время их отсутствия в доме возле Элзенбрукского леса произошло таинственное, жуткое событие, над разгадкой которого полиция билась вот уже целый месяц.

Обратная дорога из Лейдена была довольно долгой и мрачной, и Дину Ламмерман вдруг охватил страх: не следовало оставлять детей без присмотра так надолго в поздние часы.

– Зря мы так задержались. Вечно ты засиживаешься в гостях, – сердито упрекнула она Яна, когда они мчались по Хазерсвауде.

Внезапный ливень хлестнул по ветровому стеклу, обрушил каскады воды на проезжую дорогу, которая мгновенно превратилась в бурный поток.

– Можно подумать, что ты ни при чем, – огрызнулся Ян, после обильных возлияний он чувствовал себя разбитым.

Машину вела Дина. Она совсем не пила. И, видимо, поэтому оценивала сложившуюся обстановку гораздо трезвее, чем муж.

– А ты думал, я еду с тобой, чтобы наблюдать со стороны? – съязвила она. – Дай-ка мне сигарету.

– Лучше следи, чтоб машину не занесло. Дорога вся мокрая.

– Обойдусь и без твоих советов.

Ян вздохнул, закурил сигарету и подал жене, глядя на ее резкий, суровый профиль. Гладкие белокурые волосы обрамляли узкое личико, которое лет пятнадцать назад так властно его заворожило. Но после стольких лет семейной жизни чувства слегка поостыли.

Завязавшееся после оживленной многообещающей переписки знакомство оказалось во многом менее удачным, чем можно было ожидать. Живой человек зачастую совсем не такой, каким он выглядит на фотографии или за кого выдает себя в письмах. Так случилось и в этот вечер.

Эсмеральда Гёзеватер была миловидная, но чересчур худая, костлявая и какая-то вовсе не женственная. Его Дина куда интереснее.

У Пита стройная, спортивная фигура, хорошо подвешенный язык, ну и все остальное, вероятно, тоже в порядке, мрачно думал Ян.

Что касается Дины, то она забыла о вечеринке. Мысли ее были дома, с детьми. Никогда не знаешь, что может произойти. Вдруг заболеют или испугаются чего-нибудь. Грабителей! Пожара! О господи!

– Уж очень ты лихо несешься! – крикнул Ян. – Следи за встречной машиной. Она виляет.

– Сам ты виляешь, – отрезала Дина. – Будешь говорить под руку, посажу машину на обочину. Он замолчал.

Она искоса посмотрела на него: лицо одутловатое, раскрасневшееся. У Яна появилось брюшко, это был уже не тот молодой человек с ладной фигурой, за которого она пятнадцать лет назад вышла замуж. Разумеется, она все еще любила его. Но в последнее время ей все чаще хотелось ему нагрубить. Особенно когда он целый вечер у нее на глазах ворковал с какой-нибудь другой женщиной.

Но, как ни смешно, большинство этих людей ей нравились. Даже женщины. Она с удовольствием болтала с ними, помогая на кухне приготовить закуску. Мужчины, по-видимому, тоже прекрасно ладили друг с другом. У каждого была своя собственная жизнь, но было и много общего. Дети, работа, бытовые проблемы. Тысяча вещей, о которых можно было спокойно разговаривать весь вечер. Точка. Не надо об этом думать. Все это в прошлом.

Когда они проехали Ферленгде-Хоофдстраат и свернули к Ниувкоопу, дождь прекратился. Дорога, правда, была еще мокрая, но меж тучами сверкали звезды. Слава богу, зловещего красного зарева в небе не видно. У Дины вырвался вздох облегчения.

– Что с тобой? – подозрительно спросил Ян.

– Вот что я тебе скажу, – ответила она со злостью. – Больше я так не могу. Мы уже три раза бросали детей одних ради развлечений, пропади они пропадом. Если тебе нравится, можешь продолжать, только без меня.

– Что ж, я и один сведу знакомство с какой-нибудь парой, – «нашелся» он, – раз ты не против.

– Мне на все наплевать, но я не намерена оставлять детей ночью одних! – крикнула Дина. – А насчет этих твоих знакомств мы еще поговорим. Пока что я выхожу из игры.

Ян не без удовольствия отметил, что еще не все потеряно.

Через полминуты они были дома. Автомобиль пронесся по дорожке к гаражу, дверцы захлопнулись с такой силой, словно их припечатали печатью, – вечеринка явно не удалась.

С этой минуты и начался кошмар.

Дина первая подбежала к входной двери. Ее высокие каблуки уверенно и гулко стучали по каменным плиткам. Ян, шедший за ней по пятам, видел по ее осанке – плечи назад, голова гордо вскинута, – что стрелка барометра все еще стоит на «буре». Главное нынче – помалкивать и побыстрее лечь спать в комнате для гостей.

Он на всю жизнь запомнил, что было холодно. Гораздо холоднее, чем обычно в это время года.

Оба они одновременно увидели, что входная дверь открыта.

– Что же это, господи боже мой! Ведь мы ее заперли! – От страха у Дины перехватило горло. Она чувствовала, что и Ян поражен, хотя он не произнес ни слова.

– И свет в коридоре горит! – воскликнула она.

Они друг за другом взбежали по лестнице в большую спальню. Эта дверь тоже была не заперта.

– Тресье, наверное, в уборной, – успокаивающе прошептал Ян.

– Или в ванной, – предположила Дина, растерянно шаря по стене в поисках выключателя, который как назло никак не могла найти.

На одной из кроватей спали Янтье и Геерт, румяные, повернувшись друг к другу спинками. Вторая постель была пуста.

Дина рванула дверь ванной. Включила свет. Навстречу сверкнул кафель и никелированные краны. Тресье не было и здесь.

Ян обежал весь дом. Нигде. Никого.

– Она вышла во двор! Неужели ты не соображаешь?! Кто еще мог открыть входную дверь! – завопила Дина. От ужаса она готова была растерзать мужа за его внешнее спокойствие.

– Но зачем? Что ей понадобилось в ночной темноте?

Вопрос этот, видимо, навсегда останется без ответа.

Ян повсюду включил свет. В кухне, у входной двери, в гараже. Дом сверкал огнями, как в большой праздник. Родители метались взад и вперед, кричали. Их зов слышало высокое звездное небо, но детский голос не отозвался: «Я здесь!»

Пока Ян бегал к соседям, Дина в отчаянии позвонила дежурному по городу, и спустя четыре бесконечных минуты подъехала патрульная машина. За рулем сидел Никкесен.

Родители Тресье бросились к нему, словно он в одну секунду мог рассеять их опасения.

Наутро начался кошмар и для Эрика Ягера и его помощников.

Тресье так и не нашли. Не нашли и каких-нибудь следов. Только на влажной земле под кустом у самой калитки легкий отпечаток ее туфельки.

Де Фрис, сотрудник технической лаборатории, сделал слепок. Другие следы, даже если они и были, смыл проливной дождь.

«Что могло понадобиться ребенку на улице в ночной темноте?» – спрашивали себя все, кто имел отношение к этому делу или просто о нем слышал.

Предположений было сколько угодно. Кто-то вызвал девочку? Забыв родительский наказ, она спустилась вниз и отперла дверь преступнику, который ее выманил? Но почему же под кустом оказался след ее туфельки, а не мужского башмака?

Утром, прочесывая окрестности, нашли только бездомного котенка, который, жалобно мяукая, бегал за полицейскими. Один из сотрудников технической лаборатории сжалился над ним и унес к себе домой.

– А что, если она услышала мяуканье и вышла взять котенка? – предположил кто-то.

Такое объяснение казалось вполне логичным. Тресье была без ума от животных и мечтала завести кошку или собаку.

Но что же произошло потом? Опять этот мучительный вопрос, который обсуждался и в печати.

Нет ничего ужаснее исчезновения ребенка.

Эрику Ягеру пришлось провести тягостную пресс-конференцию, на которой он сообщил все те скудные сведения, какими располагала полиция. Теперь он надеялся только на помощь широкой общественности.

В первые три дня не было вовсе ни малейшей зацепки. Потом объявилась супружеская пара – солидные люди лет под пятьдесят, – они сообщили, что за два дня до исчезновения видели девочку в обществе какого-то мужчины. Светловолосый, лет тридцати, ростом приблизительно метр семьдесят пять, с кривым носом. Серые брюки, черная куртка. Возле магазина на Баккерстраат. Когда? Без четверти четыре, когда кончились занятия в школе. Вполне правдоподобно: ведь Тресье учится в школе на Баккерстраат (это переулок, выходящий на Ферленгде-Хоофдстраат) и занятия там кончаются в половине четвертого. В тот день она, видимо, задержалась в классе минут на десять, чтобы дорешать задачку. Остальные ребята уже разошлись по домам.

О том, что девочка разговаривала с каким-то мужчиной, никто больше не сообщал. Возможно, тот человек просто спросил у Тресье дорогу. Сам же незнакомец не дал о себе знать. Но едва был обнародован его словесный портрет, как хлынул целый поток сообщений, который в течение двух дней буквально заливал полицейское управление. Человека этого видели повсюду, вплоть до Брюсселя.

К супружеской паре приводили для опознания множество людей, но ни одна попытка не дала положительных результатов.

В последующие дни и недели многие горожане немало натерпелись из-за того, что были родственниками или знакомыми семьи Ламмерман. Допрашивали всех, кто знал ребенка или его родителей. Гора свидетельских показаний росла, а дело по-прежнему не сдвинулось с мертвой точки, хотя допросили уже, кажется, добрую половину Кастеллума. Что касается алиби, то и здесь было мало утешительного. У кого могло быть алиби на столь поздний вечер и ночные часы, когда все уже спят?!

И потом, родители. В ту роковую ночь страх и горе за несколько часов довели их до полного отчаяния. Они терзались нестерпимыми муками совести, которые будут преследовать их всю жизнь.

Херсталу не составило большого труда докопаться до причины, по какой они в тот вечер оставили ребятишек дома одних. Истина выплыла наружу. И откровенно эгоистический повод, заставивший родителей покинуть детей, только усугубил трагизм случившегося.

Вначале еще теплилась надежда, что ребенка похитили, чтобы получить выкуп, хотя Ламмерманы не слыли богачами. Разумеется, нашлись прохвосты, которые попытались сыграть на этом. Но их быстро вывели на чистую воду.

Поступали сообщения и от людей, которые якобы где-то встречали Тресье, – со всех концов страны, даже из-за границы. Ее будто бы видели даже в одном из парижских двориков. Вся эта информация тщательно проверялась, после чего каждый раз следовал горький вывод: сведения ложны.

Телекс из боннской уголовной полиции, принесенный Херсталом, уничтожил последние остатки надежды. Дело было мертвое, как мертва сама Тресье, а в том, что она умерла, не было почти никакого сомнения.

– Если этот негодяй еще раз совершит что-либо подобное, мы его непременно схватим, – сказал Херстал, сознавая, что его слова вряд ли можно воспринять как утешение, и беспомощно добавил: – По крайней мере если он негодяй.

Эрик Ягер рассеянно кивнул головой, зевнул я потянулся.

– Пойду домой и лягу спать. Надеюсь, твое дежурство пройдет спокойно.

Проезжая тихими улицами по дороге на Вонделлаан, он в который раз думал о Тресье Ламмерман. И о ее родителях тоже. Однако радости и горести взрослых не задевают до глубины души, и его мысли очень скоро опять вернулись к девочке. Что же она собиралась делать, когда, надев туфельки, спустилась вниз и выбежала на улицу? – снова и снова спрашивал он себя.

Неужели они так и не найдут ни одной зацепки?

Мысленно он еще раз выстроил факты в логическом порядке: вопреки категорическому запрету родителей Тресье отперла дверь спальни и сбежала вниз. Потом открыла входную дверь и вышла на улицу. А ведь девочка всегда была послушной и благоразумной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю