Текст книги "Адреса любви. Записки дамы из среднего сословия"

Автор книги: Адольф Бело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Лео – Сесилии
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Калькута, 18 февраля 18… г.

В нашу последнюю встречу Дора на прощание посоветовала мне хорошенько выспаться, поскольку на следующий день меня ожидало нечто необычное. Я послушно улегся спать рано и проснулся, когда еще не было пяти часов. Я умылся, оделся и собралася ждать чего-то или кого-то, но как только вернулся в комнату, то увидел в ней Амаллу, каким-то образом бесшумно проникнувшую внутрь. Она позвала меня за собой. У входа в дом стоял данди-паланкин родом из Бенгалии, куда мы и поместились вдвоем. Полторы мили мы проехали в молчании, на все мои вопросы девочка отвечала лишь смехом. Наша поездка окончилась у воды; прямо перед нами располагалась широкая лестница, ведущая к паровому катеру, явно кого-то ожидавшему. На палубе стояла индуска, замотанная в сари, я двинулся на борт и узнал в этой женщине Дору. По ее словам, костюм был ей привычен, она одевала его для работы в мастерской, а сегодня он помог ей остаться неузнанной.

Катер отплыл и начал быстро удаляться от берега; через полчаса мы уже миновали город и наблюдали, как из-за зарослей тамариска и манговых деревьев взошло солнце. О, это было воистину величественное и захватывающее действо! Мы с Дорой наблюдали за ним, стоя на палубе и схватившись рука за руку. У меня кружилась голова от всей этой красоты – и от девушки, находившейся рядом. Она выражала какое-то новое чувство, отличное от сладострастия и любовного безумия, которые я уже наблюдал; она смотрела на меня с невыразимой нежностью. Амалла спала на палубе, закутавшись в шаль.

Дора первая нарушила молчание, предложив мне перекусить. Яхта в этот момент замедлила ход, войдя в красивейшее озеро Хугли, раскинувшееся между плоских и зеленых пустынных берегов. Мы спустились в салон. Я попытался поцеловать Дору в губы, но она увернулась и начала говорить. Ее слова касались нас всех; но начала она с тирады, обличавшей ее саму в терминах порочности, испорченности, гордыни, своеволия и себялюбия. Она была такой для всего света, но лишь для Флоры оставалась настоящей – нежной, ласковой, любящей, преданной женщиной, готовой принести себя в жертву и готовая к сильным чувствам. И именно такая женщина была влюблена в меня – влюблена, по ее словам, больше всего на свете.

До встречи со мной Дора не предполагала, что может любить настолько сильно и что может любить бескорыстно, не ожидая ответного чувства взамен (она его действительно не ждала, желая тебе, Сесилия, всего самого доброго). Она сказала также, что любит меня таким, какой я есть, и хочет хотя бы на день стать «моей Дорой». Я не помню, что я сказал ей в ответ, поскольку в тот момент расплакался от нежности – я, циничный и легкомысленный инженер-математик! Дора увлекла меня в каюту и во время соития обнимала нежно и страстно, временами шепча: «Я люблю тебя… Еще, еще!.. Сделай мне ребенка!.. Я хочу от тебя…»

Когда мы вдоволь насладились друг другом, я вернулся наверх отдохнуть и оказался на палубе один рядом с накрытым чайным столом под двухслойным белым тентом. Через некоторое время вышла Дора – ослепительно красивая; сменившая костюм индуски на белую фланелевую рубашку, прихваченную на талии желтым пояском; ее волосы были красиво уложены вокруг головы, открытая длинная шея увенчивалась маленькой аристократической головкой. Она была похожа на Венеру, явившуюся Энею, и она была счастлива. Дора сказала, что не предохранялась и что чувствует, что у нее будет ребенок от меня. Она была достаточно свободна в своих поступках, чтоб не считаться ни с чьим мнением, и это давало ей право на любые безумства.

Мы выпили чаю, съели жареное мясо и немного тонких хрустящих крекеров. Я поинтересовался направлением нашего путешествия и узнал, что место зашифровано, но прибудем мы туда через полтора часа и будем там совершенно одни.

Нисколько не слукавив, я сказал своей спутнице, что хотел бы провести вот таким образом с ней всю жизнь. Дора пошутила насчет тебя – и я тут же ответил, что в компании будет веселее – в компании с Дорой, тобой, Флорой, Мод, Терезой и с Линой тоже. Если добавить к этому списку Амаллу – получилось бы целое общество!

Дора достала акварель и рисовальные принадлежности и разрешила мне делать все, что угодно – есть, спать, развлекаться с Амаллой. Я выкурил сигарету и остался сидеть, наблюдая за Дорой и каждым ее движением. Тем временем маленькая индуска всеми силами привлекала внимание к себе; она принесла мне большую подушку, на которую я облокотился и по моему приглашению устроилась у меня между ног, прижавшись щекой к груди. Я подтянул ее к себе и поцеловал в губы. Эта индийская девочка была просто прелестна: еще толком не сформировавшаяся, но уже подающая надежды – с выразительными глазами, шелковистыми волосами, лицом арийского типа, отличавшимся от нашего лишь смуглым цветом кожи. Эта смуглость ничуть ее не портила, но делала похожей на бронзовую статуэтку. Ее груди были маленькими, но крепкими, пушок внизу живота – густым, но шелковистым. Я прикоснулся пальцами к ее бутону, и девочка тотчас же изогнулась под моей рукой, сделав томные глаза. Я удостоверился, что мы на палубе только втроем и никто не может нас видеть; затем продолжил играть пальцами, одновременно целуя девочку в разных местах. Когда она в последний раз изогнулась, я оставил ее и отправился к Доре с комплиментом относительно ее ученицы. В ответ она рассказала историю Амаллы: оказалось, в одиннадцать лет ее лишил девственности ее приятель, затем она попала к Доре, которая научила ее всему, что могло бы понадобиться хозяйке. Но при всем при этом девочка не растеряла хороших душевных качеств и вполне была способна на преданность и любовь. Дора хотела вывезти ее в Европу и дать там образование, поскольку девочка была очень умна. Одно тревожило благодетельницу – будет ли маленькая дикарка более счастливой, если ввести ее в наш европейский мир?

Внезапно наш разговор был прерван сильной вонью – мы проезжали мимо импровизированного крематория, устроенного на берегу местными жителями. Это был огромный костер и сложенная из дерева конструкция с покойником, возвышавшаяся посреди него. Я заметил, что от жара у усопшего согнулись ноги в коленях, и один из участников церемонии лупил по ним палкой, что не вызывала ровно никаких эмоций у наблюдателей. Вокруг костра кружила толпа грифов – любителей полакомиться трупами. К счастью, ветер дул в нашу сторону не постоянно.

Через пятнадцать минут мы пристали к берегу напротив красивого бунгало, окруженного садом. Дора сообщила, что мы находимся в двенадцати милях от Калькутты, возле Серампура. Дом принадлежал подруге Доры, миссис Б, которую она упросила уступить ей на день это жилище, чтобы «спокойно поработать». Таким образом, мы были в бунгало единственными хозяевами.

Рабочие-кули принесли две больших корзины, куда мы перегрузили провизию, припасенную Дорой, и лед, без которого в Индии не обходится ни одна трапеза в любое время года. Амалла накрыла стол, мы же ушли прогуляться в сад, который живо напомнил Доре садик у генерала-губернатора, где мы впервые повстречались. Мы оба помнили момент первой встречи! Я вскружил Доре голову, а она пленила меня своей неземной красотой. Оказалось, что я был первым и единственным, кого Дора допустила до своего тела; она была настолько крута с другими мужчинами, что вполне могла отхлестать веером неосторожного кавалера по танцам; мне же доверилась сразу и безоговорочно. Тогда мы станцевали вальс, а затем ужинали, сидя рядом друг с другом за столом.

По словам Доры, я говорил ей банальные любезности, но звучали они так, будто мы тысячу лет знакомы – и это меня спасло. А потом была беседка, где мы целовались, как Эней и Дидона из «Энеиды». И знакомство с Флорой, переросшее затем в наше общее ликование. Дора отдалась мне первой, причем я изменил ее самоощущение настолько, что в тот вечер она думала только обо мне и ни о чем не сожалела впоследствии.

Пока мы разговаривали, пришла Амалла и принесла поднос с бутылочкой абсента во льду. Это Дора позаботилась обо мне, узнав, что я не пью ни виски, ни других апперетивов. Абсент же, по ее словам, прекрасно освежал в малых дозах. Мы разлили спиртное по рюмкам, Дора закурила и я взял слово. Я говорил о том, что все, что нам надо, это просто жить, не спрашивая себя о причинах и механизме происхождения событий и явления. Так стоит поступать и с женщинами; так же я поступал и с ними – любя так сильно, как только может любить женщин женатый мужчина. Моя любовь отличалась от той, что я питаю к тебе, дорогая Сесилия, лишь тем, что ты – подруга всей моей жизни. Дора напомнила, что она очень хотела бы познакомиться с тобой, тем более что ты так пылко отзывалась о ней в своем последнем письме…

Когда я закончил монолог, Дора принялась рассказывать о своих планах. Она собиралась ехать с отцом в Англию, где он намеревается провести отпуск. Затем – в горячо любимую Францию, в Париж. У Доры было достаточно большое состояние – более четырех тысяч фунтов дохода, которым она могла распоряжаться по своему желанию. В Париже она собиралась учиться у мастера-художника и жить на пенсию. Для удовлетворения своих желаний – приглашать юных натурщиц, но никогда не вступать в длительные связи (кроме меня и тебя, если ты того захочешь). А еще она хотела от меня ребенка – сына, и желала растить его самостоятельно.

Что касается Флоры – она должна была на несколько дней приехать в Симлу с тетей, которая служит кастеляншей у коменданта вице-короля и очень бедна. Дальнейшее будущее Флоры было связано с отцом Доры.

Отец Доры, будучи человеком слабохарактерным, мучился от двух всепоглощающих страстей педерастии и алкоголизма. И именно от них Флора должна была его спасти. Но для начала нужно было выгнать из дома содержанца, имеющего над отцом большую власть, а затем вывезти отца в Англию, к сестре и шурину. Если бы он отказался делать это – Дора уехала бы в Европу одна.

Далее – от алкоголизма его могла бы спасти сильная женская рука в лице Флоры. Дора задумала поженить их! Большая разница в возрасте – двадцать с лишним лет – не была редкостью для Англии, ум и обходительность же сэра Дункана вполне могли впечатлить Флору. Тем более что у нее не было приданого, но присутствовали большие амбиции. Кроме того, под нежностью и любвеобильностью девушки скрывался твердый характер и склонность к благородным поступкам. Отец Доры располагал достойным доходом в тысячу фунтов и такого же размера пенсией; кроме того, в случае смерти брата он стал бы пэром Англии. Таким образом, складывалась отличная пара!

После небольшого отдыха в Англии сэр Дункан и вовсе стал бы заманчивой партией, а вдвоем с Флорой они могли бы подарить Доре несколько братьев и сестер. Флора же в таких условиях превратится в респектабельную даму, берегущую доброе имя супруга.

Я одобрил план в целом. Самой трудной его частью было отговорить отца Доры от намерения увезти с собой содержанца, а затем должным образом морально подготовить, так, чтобы уже в Марселе Флора была помолвлена. После того как отец проявил бы должные чувства, Дора вызвала бы Флору посредством телеграммы на свадьбу.

Я поинтересовался, хочет ли она рассказать отцу о наших с Флорой отношениях, но Дора ответила отрицательно. Возможно, девушка сама захочет поделиться воспоминаниями, но это будет уже ее дело.

К тому же отец догадывался о том, что происходило между подругами, и неоднократно намекал Доре на это. Он интересовался, не хочет ли она выбрать себе мужа среди толп кавалеров, ведь подруги не будут рядом с ней вечно. Да и Флора ему очень нравилась по красоте и по характеру, но, кажется, немного смущала разница в возрасте…

Таковы были тайные планы Доры. Она закончила свою долгую речь и уселась мне на колени, обняв за шею. В этот момент вошла Амалла и засмеялась, увидев, как Дора ласкает мне грудь под рубашкой. Дора в ответ сказала ей, что она любит меня и хочет, чтобы и Амалла любила и уважала меня как своего господина. Ведь и я проявлял к ней нежные чувства.

Девочка опустилась передо мной на колени и приложила две ладони, сложенные лодочкой, ко лбу, что у индусов является знаком обожания. Потом нагнулась, взяла мою ступню и поставила себе на голову, после чего нежно и покорно взглянула на свою госпожу. Дора осталась довольна. Она протянула Амалле руку, которую та прижала к сердцу, и пообещала любить ее как сестру и научить ее всему, чтобы та стала настоящей дамой. Амалла попыталась возразить, намекая на то, что она черная, но я уверил ее в том, что в Европе полно женщин с таким же цветом кожи – не черным, но смуглым, а она еще и очень красивая.

Восторженная индуска бросилась на шею Доре и поцеловала ее долгим поцелуем, в котором не было ни целомудрия, ни уважения. Я тоже захотел получить поцелуй, и Амалла повернулась ко мне. Дора в этот момент растегнула пуговицы на моих брюках и достала на белый свет моего прекрасного мэтра Жака, большого и важного. «Смотри, как он красив!» – сказала Дора девочке и добавила несколько слов по-бенгальски. Индуска опустилась на колени и принялась сосать Жака с потрясающей виртуозностью.

Дора дополняла ее ласки своим умелым язычком. Но как только мое дыхание стало прерывистым, она согнала Амаллу и мы отправились обедать. За столом мы говорили о тысяче разных вещей – и в каждой из поднятых тем Дора проявляла осведомленность и остроумие. Выпив в конце трапезы по чашечке кофе по-французски, мы отправились в комнату, где стояла широкая кровать с москитной сеткой. Дора сама сняла пеньюар и туфли и вновь сказала, что необычайно счастлива сегодня, и напомнила о ребенке. Ей казалось, что в ее жизни чего-то не хватает; она хотела иметь живое напоминание о мужчине, который первым познакомил ее с миром любви и наслаждения.

Она усадила меня в кресло и принялась стягивать брюки; передо мной был ее прекрасный живот. Я сжимал обеими руками ее ягодицы – крепкие, как мрамор, с нежной, как атлас, кожей и вглядывался в лицо, полное любви и нежности. Затем я встал, обнял ее за талию и уложил на кровать. Она сжимала мой член, уже готовившийся пронзить ее, а я держал ладонь на пушке. Дора предложила растянуть удовольствие и позвать Амаллу, чтобы та увидела, как любят друг друга настоящие любовники. Мне было достаточно ее общества, но я был готов выполнить любое ее желание, поэтому согласился. Амалла тут же прибежала и разделась, но когда я позвал ее к себе – убежала прочь. Дора пояснила, что научила ее гигиене, и это была правда – когда индуска вернулась, ее пизденка была не только чисто вымыта, но и надушена ирисовым молочком, что стояло на раковине в ванной. Девочка поместилась между нами и нежно целовала груди своей госпоже; я ласкал ее ягодицы, пробираясь к бутончику, и целовал ее в нежный розовый ротик. Но Дора раздвинула ноги и жестом указала Амалле ее обязанность. Та принялась прилежно сосать. Дора же терла рукой мой член, желавший большего, и через некоторое время попросила девочку вставить его ей в нужное место. Амалла повиновалась и старательно наблюдала потом за нашими движениями, а рукой трогала мои полушария, но мы не замечали ее. Дора закинула ноги мне на спину, царапала плечи и что-то бормотала в полубреду; я кончил и упал на нее, бездыханный.

Амалла тут же бросилась к Приаппу и высосала из него те капли, что еще оставались, а затем бросилась к Дориной раковине. Но Дора прогнала девочку, поскольку ощущения были слишком сильные для нее. Амалла не сильно расстроилась и переползла ко мне, где принялась тереться киской о мое оружие. Я понял, что она еще ни разу не кончила за все это время, и решил сделать ей подарок. Дора позволила мне это, прошептав несколько слов на ухо девочки и та разместилась на мне в позе шестьдесят девять, после чего наши языки начали упоительную игру. Едва только мы закончили, как Дора сама бросилась на Амаллу. Я оставил их вдвоем и вышел освежиться, а когда вернулся, индуска лежала на кровати с приоткрытым ртом и закрытыми глазами. Она только что, крича, призналась в любви своей госпоже, и та встала с постели с довольным видом. Ей было так же хорошо с Амаллой, как и с Флорой; она получила удовольствие, наблюдая за нами, а затем самостоятельно делая минет девчонке. Но, по ее словам, все это было сладострастие, чувственность и распутство, а настоящая любовь – совсем другая. Она нежно поцеловала меня в глаза, губы, а затем мы легли спать, обнявшись.

Милая моя Сесилия, мое письмо затянулось. Я мог бы продолжить его, но, думаю, с тебя хватит знания о том, что эта поездка стала одним из лучших воспоминаний в моей жизни. Дора просила передавать самые нежные приветы тебе и Терезе. Что будет, когда вы встретитесь? Понравитесь ли друг другу? Надеюсь на это.

С любовью,

Лео.

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ

Калькутта, 25 февраля 18… г.

Дорогая Сесилия, вчера я в последний раз виделся с моими милыми подругами перед отъездом в Дарджилинг. Я ужинал у сэра Дункана Симпсона, который уверил меня в своем искреннем расположении. Наверное, он не сильно удивился бы, если б узнал, что я являюсь любовником его дочери – настолько она была самостоятельна. Но сам бы я никогда не рассказал ему о шалостях Доры.

Мы договорились, что девушки приедут ко мне в семь часов, чтобы проводить в дом Симпсонов, но на самом деле неразлучное трио приехало ко мне в половину шестого. Наше свидание было приправлено грустью: Флора открыто рыдала, Дора была бледна и печальна, а Мод вертелась, не зная, чем себя занять. Флора первая решилась поднять тяжелую для всех тему, и именно ее я успокаивал, гладя по волосам. Я хотел приехать в Симлу еще раз – встретиться с ними; к тому же Флора навестила бы меня в Париже через три месяца и познакомилась там с Сесилией, Терезой и с Линой. С Мод было немного сложнее – она не должна была ехать во Францию, но тоже была весьма опечалена расставанием. Вместе с тем она горела желанием познакомить меня с тетей Кейт.

Флора с Дорой сидели у меня на коленях, а Мод устроилась между ног, играя в любимую игрушку. Она теребила клиторы у подруг и одновременно сосала моего конька. Мы наслаждались все вчетвером…

А после был званый вечер, на котором мы все сидели усталые и разбитые. Девушки объяснили свое состояние сложным маршрутом.

На следующий день я проспал до одиннадцати дня, а потом занимался последними приготовлениями к отъезду. Я уже предчувствую момент нашей встречи! Какие партии мы сможем закатить вчетвером! До скорого свидания, любимая моя.

Навеки твой,

Лео.

Тереза – господину Лео Фонтенею
ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ

Паси-сюр-Изер, 27 февраля 18… г.

Сударь!

Я бы никогда не решилась написать Вам, если бы не разрешение и не обещание, данное мадам Фонтеней сделать это. Моя дерзость целиком и полностью происходит из этого обещания и, если она вам оскорбительна, не ругайте бедную девушку за поступок, на который сама бы она никогда не решилась.

Конечно же, по рассказам Сесили, и мне хорошо известна ваша доброта и природная снисходительность, поэтому я должна попросить прощения за предыдущие строки. Сесилия зачитывала вслух из Ваших писем все, что касалось меня и даже немного больше. Она свободно доверяет мне ваши секреты, благодаря чему я чувствую себя соучастницей. Конечно же, я никогда их не выдам!

Моя дорогая госпожа рассказывала мне о недоверии, которое вы проявили в отношении меня поначалу, – и мне приятно это недоверие, ведь оно говорит о внимании к жене, находящейся столь далеко. Я надеялась, вскоре это недоверие исчезнет окончательно – и Вы действительно одобрили нашу связь и приняли в дар мое любящее вас обоих сердце. Позвольте же мне поделиться с вами своими чувствами!

Дорогой Лео, я с нетерпением ожидаю Вашего возвращения – для того, чтобы узнать Вас вживую и для того, чтобы одарить ласками и доказать свою любовь. Более всего я боюсь оказаться недостойной Вас, не оправдать Ваши мечты и ожидания относительно своей персоны.

Как я могу соперничать в шарме, нежности и страсти с теми восхитительными англичанками, с которыми Вы познакомились в Индии! Хотя я и знаю, что красива и превосходно сложена; во мне также много страсти, как и в Доре; я умею проявлять нежность, как Флора; шаловливость, как Мод, но боюсь, что мой собственный ум, характер и манеры могут Вам не понравиться. Я чувствую себя способной измениться в угоду Вашему вкусу – лишь бы провести всю жизнь подле Вас и Сесилии и состариться рядом с вами… Но лучше будет, если я останусь сама собой, и Вы полюбите меня такой, какая я есть.

И хотя часть своей жизни я была в рабстве – я никогда не была рабой, поэтому чувствую в себе силы быть настоящей госпожой и подругой. Я никогда не предавалась распутству, и ни один из моих любовников не сможет меня в нем обвинить. Что касается Сесилии… Вы ведь хорошо знаете ее? Не мимолетное увлечение соединило нас, и не простой каприз, исполнив который я рисковала быть выгнанной на улицу. Я люблю ее так, что готова посвятить ей всю свою жизнь, и уважаю так, как старшая сестра любит младшую, нуждающуюся в защите и наставлении.

Мне кажется, Вы проявили неосторожность, позволив ей в свое отсутствие совершать любые поступки. Вы знаете, что ее родители уже не являются для нее примером и авторитетом, так что Сесилия с ее любовью к наслаждениям, живым умом и добрым сердцем осталась одна среди мира, полного искушений, и могла скомпрометировать Вас по неосторожности! В наивности своей она могла и не понять, что кто-либо из тех, с кем она безумствовала, окажется достаточно гнусен, что станет хвалиться этим направо и налево.

Сесилия никогда еще до этого не расставалась с Вами. Еще до замужества Вы подготовили ее и сделали из нее совершенный любовный инструмент, а она думала, что каждый мужчина умеет делать то, что делали с ней Вы. Ей не хватало опыта, который мог быть приобретен только в свободной жизни; без него она наивно верит, что каждый мужчина в этом мире похож на Вас по благородству характера.

Я старалась оградить ее ото всех опасностей и предупредить советами, которым она следовала почти всегда. Ослушанием было приключение с Адрианом, которое она подробно описала Вам в письме. Их связь закончилась успешно, но мне бы не хотелось, чтобы подобные сцены повторились впредь, хотя месье Адриан был, бесспорно, достоин такой женщины, как Сесилия. Она пообещала мне больше никогда с ним не видеться, но это касается лишь господина де Сернея…

Я надеюсь, дорогой сударь, что Вы не будете отказывать Сесилии и впредь в небольших развлечениях и даже способствовать им, но контролировать и предохранять ее от опрометчивых связей. Такая свобода способна подарить ей наслаждение юностью и радость жизни. Я же полностью разделяю ее любовь к приключениям и радостно присоединяюсь к ним, когда она мне это позволяет.

Вы видите, что я действительно испытываю к Сесилии любовь, которую никогда доселе ни к кому не испытывала – ни к своему первому любовнику, ни к одной любовнице, с которыми вступала в связь. Ваша жена стала смыслом моей жизни, и, если нам придется расстаться, мне кажется, я умру. Мне кажется, мы родились вместе, и я все в ней люблю: и красоту, и ум, и характер, и милые особенности. Когда я держу ее в своих объятиях, я без ума от нее так же, как и в те моменты, когда мы расстаемся.

Вы ведь никогда не разрушите наше счастье? Если б Вы знали, как я люблю Вас, благодаря восторженным рассказам Сесилии! Если б вы знали, как я вас желаю! Несмотря на склонность к женщинам, я стану для вас лучшей любовницей.

Я никогда не смогу разделить Вас и Сесилию в своем сердце, Вы – ее вторая половника, о которой она говорит постоянно, целыми днями. Она рассматривает Ваши портреты, читает Ваши письма, и я вижу все это – и проникаюсь такими же чувствами к Вам. Сесилия поощряет мою влюбленность и обещает, что Вы полюбите меня так же, как и я Вас, и что мы станем триедины, словно Господь. Возможно, у меня будут дети от Вас – и эти узы свяжут нас надолго.

Простите, Лео, что написала Вам все это. Мне было сложно держать мысли в себе, да и деревенская обстановка располагала к размышлениям о семейном счастье.

Сесилия писала Вам, как она разочаровалась в Жераре. Тот американец, что прожил с нами неделю и разделил постель, не был тем Жераром, которого она когда-то любила почти так же, как мужа, и думала, что знает так же хорошо. К сожалению для нее, Морис Жерар всегда был тем, кем он предстал перед нами в эту неделю; но Вы-то любили его с самого детства именно таким и делили с ним горести и радости, привыкли относиться к нему как к брату, не замечая глубоких различий, существовавших между вами.

Сесилия же видела в вас обоих нежных мужей, в которых она влюбилась пылко и взаимно, в течение трех месяцев она была женой обоим, и Вы не испытывали ревности друг к другу. Но впоследствии Вас она узнавала все больше, а Жерар так и остался в памяти некоей статичной фигурой, в то время как в жизни он развивался в соответствии со своей натурой – амбициозной, азартной и чуждой возвышенным устремлениям. Увидев эти его стороны, Сесилия была разочарована и распрощалась с ним навсегда безо всякого сожаления. Однако, хочу заметить, что он все же обладает прекрасными качествами, хотя и не теми, что мы от него ожидали. В нем не было ни склонности к долгим, чувственным ласкам, ни отрешенности в любви, столь ценной в женских глазах, ни даже страстности! Он просто следовал сексуальному инстинкту; а целью всей его жизни в любой момент существования оставались заводы, порты, железные дороги – словом, бизнес. И даже если он станет миллионером, ему никогда не познать счастья любви и ощущения того, что его любят.

Вы же с Сесилии благодаря любви останетесь юными надолго; ваша страсть и верность – да-да, верность, несмотря на все эти забавы, о которых Вы так трогательно пишете в письмах друг другу, – сохранят чувства столь же свежими, как и в начале совместного пути. Смогу ли я стать третьей в Вашей счастливой жизни? Захотите ли Вы, Леонар, иметь двух женщин, одинаково нежных, преданных и влюбленных в вас? Надеюсь…

Через несколько дней я прибуду в Ниццу для знакомства с родителями Вашей жены. Мне предстоит понравиться им, чтобы они согласились сделать меня компаньонкой Сесилии после того, как я была ее горничной. Насчет отца Сесилии я не волнуюсь; мне кажется, он еще «бодряк», несмотря на то, что разменял шестой десяток. Но, конечно же, я буду вести себя разумно. А вот госпожа Бативе вызывает у меня волнение – богатство и гордость делают ее несговорчивой, но я очень надеюсь на свое воспитание и чувство такта, которые помогут мне добиться своего. Я талантлива в игре на пианино, в пении, я умею шить и кроить одежду, а также готовить сладости. Я постараюсь быть как можно более уважительной и внимательной с Вашей тещей, чтобы она проявила милость и смогла впоследствии считать меня лучшей подругой Вашей дочери, а позже – и членом семьи. Ведь и Валентине, которая выходит из пансиона после Пасхи, понадобится компаньонка…

Простите меня, месье Фонтеней, что я так много болтаю; но я надеюсь, что мне удалось раскрыть свои чувства, а также на то, что вы поделитесь своими в следующем письме – если не лично мне, то Сесилии.

За сим откланиваюсь,

горячо преданная вам

Тереза.