Текст книги "Пять плюс три"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Аделаида Александровна Котовщикова
Пять плюс три

Каприза

За распахнутым окном лежало море. Оно было золотое, но с каждой минутой тускнело: солнце уже скрылось за горизонтом. Чёрный кипарис стоял прямо, как часовой на посту. Казалось, он вытянулся здесь, высоченный и стройный, чтобы охранять покой живущих в доме детей. Покой!

Любовь Андреевна высунулась в окно, подставила нежному тёплому воздуху разгорячённые щёки. Ей хотелось обеими руками зажать уши. За её спиной пронзительно звенело:

– Хочу-у-у! Я хочу-у-у! Ба… буш… ке позво… ни-ить… хочу-у-у…

Крики прерывались рыданиями.

Воспитательница обернулась. Зарёванный темноглазый мальчишка ничком лежал на полу, давясь слезами.

– А как же мы заснём? – с нарочитым недоумением второклассник Лихов развёл руками. – Не стоит и ложиться.

Мальчики, в трусах и майках, стелили постели. Человек пять уже забрались под одеяло. Двадцать четыре глаза с любопытством поглядывали на воспитательницу.

Всего неделю она у них работает. Прежняя воспитательница уехала. Та была строгая – как прикрикнет! А эта полная пожилая женщина совсем, видно, другая. Лихов сразу определил:

– Наша новая – добрая, тряпка. Живём!

Как «новая» справится с таким неслухом? Упрямиться, капризничать второклассникам случалось, но никто ещё не орал полчаса подряд, валяясь на полу.

Ведь уже тридцать раз Матвейке было сказано: сейчас звонить по телефону бабушке нельзя. Некогда вызывать междугородную. И незачем. Вчера бабушка сама звонила в интернат. Она уже выписалась из больницы, чувствует себя хорошо.

– Ты что же, хочешь, чтобы твоя бабушка опять заболела от волнения? – спросила Любовь Андреевна. – Ведь она испугается внезапного звонка из интерната, да ещё поздно вечером, подумает: вдруг с тобой что-нибудь случилось.

И это она уже говорила. Все мальчики давно поняли, что бабушка испугается. А Матвею хоть бы что! Кричит, ревёт, кулаками по полу колотит.

Как всегда на юге, темнота упала на землю внезапно, кипарис-страж расплылся в густых сумерках. В окне сверкнули первые звёзды.

Любовь Андреевна зажгла электричество. И при ярком свете сразу заметила: один из братьев Окуньковых под одеялом украдкой строгает палочку осколком стекла. Другой Окуньков, посматривая на брата, приноровился скоблить грязную щепку какой-то железкой.

– Прямо на чистую простыню! – Любовь Андреевна отобрала у насупившихся близнецов всё, что было у них в руках, смахнула мусор с постелей. – Вы как пятилетние, честное слово! А ведь после того как вам по пять лет было, ещё три года прошло. Вам уже не пять лет, а пять плюс три – немаленькие!

– Пять плюс три! – засмеялись мальчики.

– У-у-у! – глухо, уткнувшись носом в пол, ревел Матвей. – Хочу-у-у…

– А мне не пять плюс три! – громко заявил Костя Жуков. – Мне уже десять минус два!

И вдруг что-то резко изменилось в комнате. Что такое? A-а, тихо стало…

В неожиданной тишине отчётливо и решительно – трудно было поверить, что этот же голос только что испускал вопли, – прозвучало:

– А мне лет: сто семнадцать плюс двести три, разделить на два. От того, чего получится, отнять сто пятьдесят два. Вот мне сколько лет! Хо-очу-у по-зво-ни-ить! – Матвей завыл с новой силой.

Любовь Андреевна в изнеможении опустилась на стул.

Она отлично понимала: лукавые огоньки в глазах Мити Лихова означают: «Что, не можешь справиться?» Да, очень важно заставить послушаться. Но сейчас ещё важнее успокоить Матвейку. Этот мальчишка на полу вызывал у неё огорчение, досаду, раздражение и – глубокую жалость. В его криках, рыданиях не только «упрямство, каприз, но и тоска, настоящее горе.

Месяца два назад умерла мать мальчика. Отец Матвейки, научный работник, уезжал в экспедицию. Бабушка с сердечной болезнью попала в больницу. Матвея спешно поместили в интернат, когда учебный год уже начался. Дома его, очевидно, баловали. Внезапно он оказался оторванным от всего родного…

– Хотите, побьём его, чтобы перестал? – снисходительно предложил Лихов.

Любовь Андреевна устало отмахнулась.

Маленький Воронков прыгал на коленях по кровати. Его голосишко едва прорвался сквозь крики Матвея:

– Надо позвать шестиклассников! Да, да! И пусть они вынесут его в сад. Подальше. Пусть там кричит!

– Не выдумывай! Что тебе, Тамара?

Воспитательница встала и подошла к двери: из коридора заглядывала толстушка – щёки как два румяных яблока, короткие косички торчат в стороны.

– Мы никто спать не можем, так он кричит! Да дайте вы ему скорей задачку порешать!

– Задачку? – Любовь Андреевна в недоумении потёрла пальцами лоб: голова разболелась от этого шума. – Какую задачку?

– Какую-нибудь. Учительница всегда даёт ему задачки, чтобы не злился и не плакал.

Совет показался воспитательнице нелепым. Заставить решать задачи мальчишку, который вообще ничего слушать не хочет! Но девочка смотрела на неё доверчиво и просительно. Чтобы не обидеть советчицу, Любовь Андреевна сказала ласково:

– Но ведь у меня, Томочка, и задачника сейчас нет. Учебники в школьном корпусе…

– А я поищу! Может, у кого в спальне есть, повторяли или что…

Девочка вихрем умчалась по коридору.

Любовь Андреевна прикрыла дверь. Скорчившись на полу, Матвей взахлёб плакал. Мальчики лежали в кроватях. Трое-четверо ровно дышали. Поразительно: они сумели заснуть!

– Ты просто негодный мальчишка! – с горечью сказала Любовь Андреевна. – Никого не жалеешь: ни бабушку свою, ни товарищей.

Ответом был хриплый надрывный крик:

– Хочу-у-у!

Влетела Тамара:

– Вот! Достала!

Она сунула в руки воспитательницы книгу и убежала.

– Мне тут надо одну задачу решить, – неуверенно сказала Любовь Андреевна. – Может быть, ты поможешь? Вот… – Она наугад открыла учебник: – «Для туристского похода, совершаемого сорока шестью школьниками, были приготовлены шестиместные и четырёхместные лодки. Сколько было тех и других лодок, если все туристы разместились в 10 лодках и свободных мест не оставалось?» – она читала вполголоса, быстро, не вдумываясь в смысл, а лишь радуясь тому, что плач почему-то прекратился.

Матвей сел. Худенькое смуглое лицо его покраснело и распухло. Чёрные кудрявые волосы слиплись и рожками торчали во все стороны. До чего жалкий вид!

– Всего сорок шесть школьников? – спросил он хрипло и судорожно всхлипнул. – Лодок всего… – опять всхлип… – десять? В которые по шесть садятся, в которые по четыре?

– Да, да. Всё так.

– Это задача трудная. Мы таких не решали, – сонно пробормотал Костя Жуков и натянул одеяло на голову.

Матвей молчал. Опустив глаза, он неподвижно сидел на полу. Неужели в самом деле утих?

– Ты отдохни немножко, – сказала Любовь Андреевна негромко, ровным голосом, боясь спугнуть долгожданную тишину. – Потом пойди умойся. И быстренько раздевайся. А я посмотрю, как там девочки…

Подумав, она потушила свет и вышла. За дверью прислушалась. Нет, тихо. В спальне девочек Любовь Андреевна стащила Свету Кривинскую с подоконника, где та любовалась восходом луны, пожелала всем спокойной ночи. Потом в коридоре поговорила с ночной няней. Когда она вернулась в спальню мальчиков, её встретила тишина. Просто уши отдыхают.

В лунном свете скорченная фигурка всё так же темнела на полу. Уж не заснул ли сидя, измученный?

Вдруг с полу раздалось:

– Больших лодок три, а маленьких семь!

– Каких лодок? А, это из задачи… Ну, очень хорошо. – За плечи она подняла Матвея с полу. – Пойдём умоемся и живо в кровать!

– Посмотрите ответ! – потребовал мальчик.

Прочитав задачу, Любовь Андреевна машинально заложила страницу веточкой туи, подобранной у чьей-то кровати. Это оказалось очень кстати, а то, пожалуй, и задачу сразу не найти.

В освещённом коридоре она заглянула в конец учебника:

– Как ты сказал?

– Три больших лодки, – сердито ответил Матвей. – Вот где по шесть сидят. И семь маленьких, где по четыре школьника.

– Совершенно верно. Ответ сошёлся. Молодец!

В умывальной Любовь Андреевна, посмотрев, как неловко Матвей трёт руки, взяла мыло и сама вымыла ему и руки, и лицо, и шею. Потом отвела его в спальню, уложила, укрыла одеялом. Всему он подчинялся безмолвно и покорно. И вот он уже крепко спал.

Со вздохом облегчения Любовь Андреевна вышла из спальни. Теперь скорей на автобус – и домой. Как она задержалась! Задачник надо положить на тумбочку возле кровати Тамары Руслановой, чтобы утром вернула.

У кого она взяла задачник? Любовь Андреевна в первый раз внимательно посмотрела на учебник, обёрнутый в зелёную бумагу:

«Учебник по арифметике ученицы пятого класса Ивановой Веры».

Позвольте! Но ведь Матвей учится во втором… Ну конечно, задача про лодки для пятого класса. Как же он мог её решить? И без бумаги и карандаша. В темноте. Сидя зарёванный на полу. А что такое он сказал в промежутке между двумя воплями? «Мне лет сто семнадцать…» Может быть, и то был не просто набор цифр, не пустая болтовня?

Любовь Андреевна с удивлением покачала головой: вот так каприза!

Минус единица

Шестилетний полуголый Матюша, в одних трусах и сандалиях, сидел на корточках под черешней. На земле перед ним были разложены тесными рядами пятьдесят камешков. Он шептал: «Двенадцать!» И быстро откладывал в сторону двенадцать камешков. Немного подумав, говорил: «Тридцать восемь». И сосчитывал оставшиеся камешки, проверял себя. Он вычитал, складывал, умножал и делил камешки, раскладывая их на кучки. Это была его постоянная и любимая игра.

В другом конце садика, в тени густых акаций, бабушка варила варенье. Керосинка стояла на деревянном столе, врытом в землю. На керосинке – огромный эмалированный таз. Сладким абрикосовым духом тянуло оттуда.

Бабушка помешивала в тазу большой деревянной ложкой. Но вдруг она выронила ложку, и та погрузилась в пыхтящий и булькающий водоворот. Бабушка бросилась навстречу внуку:

– Что с тобой? Что?

Матюша бежал к ней, захлёбываясь громким плачем.

– Как хватит за шею! Сразу! Я весь зачислился, зацифрился и не заметил, как она на меня садится! – с негодованием объяснил он сквозь слёзы.

– Ай-яй-яй! – сама чуть не плача от жалости, бабушка разглядывала вздувшийся желвак на тонкой загорелой шейке: Матюшу укусила пчела.

С крыльца сбежала испуганная мама. Теперь двое обнимали, целовали и утешали ревущего мальчугана. Неторопливо спустился по ступенькам отец.

– Ничего, – сказал он, усмехаясь. – Будет цел. Если, конечно, вы не задушите его своими поцелуями.

– Папа! – обиженно закричал Матвей. – Я только хотел отнять от тридцати, как эта противная пчела в меня вцепилась! Может, она за то, что я ошибся? Я нечаянно хотел от тридцати отнять тридцать пять. Но ведь нельзя же! От тридцати тридцать пять – ничего не получится.

– Нет, получится, – спокойно сказал отец. – Минус пять получится.

– Степан! – обнимая Матюшу за плечи, мама с укором посмотрела на папу. – Ему рано отрицательные величины.

Матвей вырвался из маминых рук. Он и про укус забыл.

– Ми-инус пять? – протянул он с удивлением. – Как так – минус пять?

– А вот так. После нуля как бы черта, за ней тоже числа, начиная с единицы, но уже отрицательные, с минусом.

– Ну куда это годится? – рассердилась бабушка. – У нас Матюша, того гляди, спятит. Сам говорит, что весь зацифрился!

– Ничего, – сказал отец. – У вас, дорогая Прасковья Егоровна, кажется, варенье подгорает.

– Вам всё «ничего». О господи, и ложка куда-то делась! – бабушка засуетилась возле стола.

– Значит, если от девяти отнять десять, то будет минус единица? – спросил Матвей.

Отец кивнул.

– А от девяти отнять двадцать, будет минус одиннадцать?

– Конечно, – сказал отец.

– Ура! Ура! Ура! – воскликнул Матвей. В восторге он высоко подпрыгнул, потом быстро нагнулся, подхватил с земли щепку, изо всех сил запустил ею в стенку сарая.

Мама покачала головой:

– Сколько радости! Из-за чего? Умоляю, ты только интегральное исчисление ему не объясняй!

– Ничего, ничего, – сказал отец.

Он всегда говорил «ничего». Он всегда всех успокаивал, неторопливый, спокойный. Бабушка и мама смертельно боялись, что Матвей простудится, свалится с дерева или с забора, занозится, наколет ногу, утонет в море, что его укусит бешеная собака, малярийный комар, скорпион, сколопендра. А папа говорил «ничего».

Своё «ничего» он не сказал, когда вернулся из больницы, где маме сделали операцию. В это время Матвейке уже исполнилось восемь лет.

Бледный, с неживым лицом, отец стоял у стола. Он ударил по нему кулаком, сминая скатерть, и сказал: «Чёрт!» Бабушка рыдала и упрекала себя и папу за то, что они маму «пропустили», не убедили её сделать операцию раньше.

Матвей вышел на крыльцо и сел на ступеньки.

Тень от черешни лежала на земле, вытянутая, очень широкая. Вечерняя прохлада после дневного зноя была приятна. Матвей не хотел, чтобы что-нибудь было ему приятно, но невольно вдыхал лёгкий ветерок с удовольствием.

На невысокий каменный забор влез со стороны улицы соседский Петька. Весь чёрный от загара, а может быть, и от грязи, он взгромоздился на забор вместе с железным ободом от бочки.

– У меня обруч, – сказал Петька. – Выходи на улицу, погоняем.

– У меня мама умирает, – сказал Матвей. – Ей поздно сделали операцию. Надо было год назад. Как минимум.

Петька похлопал глазами, лицо у него стало уважительное.

– Говорят, у твоей матери оказался рак?

– Да, – ответил Матвей, – слегка прищурив глаза и глядя вдаль, чтобы Петька его больше уважал. – У неё оказался страшный рак.

Петька помолчал, потом сказал полувопросительно, полуутвердительно:

– Значит, гонять обруч ты не пойдёшь…

Матвей пожал плечами: мол, что за вопрос!

Лязгнуло железо. Это Петька сбросил на тротуар свой обруч. Через минуту и сам он исчез.

Высоко над головой Матвея реяли ласточки. Лёгкими стрелками проносились они со звонким щебетом. Из-под крыльца вылез Минус единица, лениво поднялся по ступенькам, виляя пушистым хвостиком, и привалился Матвею на ноги.

– Совсем ты плохо растёшь, – упрекнул его Матвей. Минус единице исполнилось два года, а он всё был как щенок.

Пёсик посмотрел в лицо мальчику преданными глазами и виновато постучал хвостом по ступеньке.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал ему Матвей.

В тот момент он не знал, что и сам понимает немногим больше, чем Минус единица. Бездумно повторил он Петьке то, что услышал в бессвязных рыданиях бабушки, в разговоре её с отцом. На самом деле Матвей совсем не верил, что мама умирает. Мало ли чего болтают люди, да и бабушка всегда преувеличивает…

По-настоящему он не верил, что мама умерла, и тогда, когда её похоронили.

Хоронили маму из больницы. Отец не взял Матвея на кладбище. Матвей объелся слив, у него заболел живот, немножко поднялась температура. С ним пришла посидеть соседка. Соседка в столовой вязала кружево, а Матюша лежал в спальне и читал книгу. С кладбища папа привёз бабушку на такси. Когда вошли в дом, бабушке стало плохо. Вызвали неотложку. Матвей не спрашивал про маму и в эти минуты не думал о ней. Вытянув шею, он смотрел, как врач в белом халате делает бабушке укол.

Понял Матвей, что мамы больше нет, совсем-совсем нет, только оказавшись в интернате.

Один в толпе

Всё ему здесь не нравилось. На прогулку идут толпой, в столовую – толпой, в спальню вечером – тоже. В классе все пишут, и он пишет, это понятно. Но вот все взялись за ложки, и он должен браться за ложку. А если ему совсем не хочется есть? Если ему, наоборот, хочется в эту минуту поваляться на кровати? И чтобы никто не торчал у него перед глазами.

Идут в лес, и он должен туда тащиться. Воспитательница говорит: «Не разбегайтесь, ребята! Идите дружно». А ему не хочется ни идти, ни разбегаться. Ему хочется сидеть в саду с книжкой.

Вокруг него куча народу. Бегают, говорят, смеются, ссорятся, кричат друг на друга, о чём-то спорят, чему-то радуются. А ему чудится, что он один. Совсем один. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, как в этой толпе ребят.

Он как-то не знает, куда себя деть. Даже не знает, куда, например, сесть. Кругом много скамеек, можно сесть и прямо на траву. Но никуда садиться ему не хочется.

Даже ноги при ходьбе двигаются не так, как прежде. Куда другие идут – в класс, в спальню, в столовую, в сад – туда и он плетётся. Но идти ему никуда не хочется.

О маме он старается не думать, потому что ведь мамы больше нет. Нигде нет: ни здесь, ни дома, ни на папином корабле, ни даже в Ленинграде, у её двоюродной сестры, тёти Маруси, ну, просто совсем нигде. Если начинаешь думать о маме, то всё как-то сдавливается внутри, становится трудно дышать и вообще перестаёшь соображать. Так что уж лучше о маме не думать.

Без папы скучно и тоскливо. Папа на свете есть, но очень далеко. Плывёт где-то по океану. Сперва он уехал на автобусе в Севастополь, потом на поезде в Ленинград, потом на корабле куда-то…

За несколько дней до отправки Матвея в интернат папа притянул его к себе, поставил между колен. Лицо у папы было задумчивое и грустное.

– Послушай, Матвей, в конце концов, я мог бы и отказаться от экспедиции. Но я специально готовился к ней очень долго. Это очень нужная экспедиция. Сейчас не поехать было бы с моей стороны подлостью по отношению к людям: так сразу найти другого сотрудника на моё место в экспедиции было бы очень трудно. Ехать необходимо. Но в крайнем случае я мог бы сказать: «Товарищи, я не могу ехать, потому что у меня маленький сын…»

– Я не маленький, – сказал Матвей.

– Да, ты не маленький, – согласился папа. – Но ещё всё-таки не большой. И вот этого не маленького, но и не большого сына приходится помещать в интернат, а ему туда не хочется. Кроме того, мог бы я сказать, у нас заболела бабушка. И хотя я знаю, что ехать очень нужно, необходимо, всё-таки постарайтесь заменить меня другим человеком. Я говорю с тобой прямо, как мужчина с мужчиной. Ну, что – ехать мне или нет? Скажи сам!

– Поезжай! – сказал Матвей. – Поезжай и скорей возвращайся!

И он даже не заплакал, расставаясь с папой в кабинете директора интерната. Нет, он не обижался на папу. Один мужчина не должен обижаться на другого мужчину, если тому надо плыть куда-то по морям и океанам в очень нужную экспедицию. Он просто скучал без папы, но не обижался на него.

А вот на бабушку Матвей сильно обижался: надо же было ей заболеть так не вовремя! Не заболела бы – его бы в интернат не отправили. Хоть и без папы, жили бы они дома и он ходил бы в свою школу. Целую неделю он уже проучился во втором классе своей школы. А Петька учился в третьем классе. Они вместе возвращались домой и по дороге сбивали палкой каштаны. Ребята в том втором классе были все знакомые ещё с прошлого года. Только две девочки были новенькие, да один Петраков уехал.

Здесь же, в интернатском втором классе, все ребята были незнакомые. Они заговаривали с Матвеем. Он отвечал односложно, сквозь зубы, а то и вовсе отмалчивался. Ребята отходили обиженные. Матвей держался отдельно, в сторонке. Из-за ствола дерева, из кустов, откуда-нибудь из угла он угрюмо наблюдал за ребятами.

Больше всего шуму от Митьки Лихова. Целый день он что-то выкрикивает, поёт, вертится, кривляется. Влезает на дерево, на подоконник, на крышку парты и с гиком, с шумом отовсюду спрыгивает. Всё он делает с криком. И как у него горло не заболит столько орать?

Воронков – маленький, как дошкольник, Лихову по плечо, тихий, послушный. Что ему велят, скорей-скорей сделает. А считать нисколечко не умеет. Даже противно.

Костя Жуков понравился бы папе: он весёлый, сильный, смелый. Учится лучше всех. Но, может быть, он задавака? Ни разу не подошёл к Матвею, не заговорил с ним. А Матвей сам навязываться не станет.

Девчонки… Что с них проку? Томка Русланова, похожая на колобок, без конца ко всем пристаёт: «Ой, ты, кажется, ногу ушиб? Больно? Давай перевяжу!», «Осторожно! Марусю с обрыва не столкните!», «Не плачь, Аллочка! Двойку исправишь. Хочешь я тебе за обедом свой виноград отдам?»

Томка и к Матвею привязывалась: «У тебя голова не болит? Какой-то ты бледный. Давай отведу к сестричке, она тебе градусник поставит». И уже схватила Матвея за локоть. Он отпрянул: «Отстань!»

Соня Кривинская очень хитренькая, настоящая Лиса Патрикеевна. Говорит ласковым тоненьким голоском, а сама рада-радёхонька что-нибудь устроить исподтишка. Как-то прицепила Марусе Петровой репейников на подол. У той всё платье слепилось, скомкалось. «И как это я в репейник села?» – удивилась Маруся. Томка помогала ей отцеплять колючки. Соня тоже удивлялась и сочувственно хихикала. А Матвей-то видел, как она подкралась к Марусе сзади и в один миг прилепила к её платью целую горсть колючих комочков. Вздуть бы Соню хорошенько за такое ехидство. Но Матвей ничего не сказал. Потому что ему вообще не хотелось разговаривать.

– Подружился бы ты с кем-нибудь, – советовала Любовь Андреевна.

С кем же тут подружиться? Не с Окуньковыми же, которых прозвали «Окуньками»! Откуда взялись такие? Может быть, они ненормальные?

Несмотря на всё своё безразличие, на Окуньков Матвей смотрел с большим любопытством. Он даже не подозревал, что бывают на свете такие мальчишки…