Текст книги "1812. Фатальный марш на Москву"

Автор книги: Адам Замойский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Балашов почти не имел возможности вставить слово, глядя на мерившего комнату шагами и озвучивавшего свои мысли и чувства Наполеона. Тот явно давал выход разочарованию и опасениям, уже начавшим точить его. По мере того, как чередовались, следуя внахлест друг за другом, его досада и ярость, звучание монолога менялось от обиженных упреков до порывов гнева. Император винил во всем Александра, сетовал на требование России к французам убраться из Пруссии и на запрос Куракина о получении паспорта, будто бы и послуживших сигналом к войне. Он выражал уважение и любовь к Александру и укорял его за то, что тот окружил себя авантюристами и перевертышами вроде Армфельда, Штейна и цареубийцы-Беннигсена. Наполеон не понимал, почему они ведут войну, а не беседуют, как раньше в Тильзите и в Эрфурте. «Я уже в Вильне, а все еще не знаю, чего ради мы воюем», – говорил он {230}230
  Dubrovin, 25.


[Закрыть].

Сожаления сменились приливом гнева, и Наполеон бросал укоры не желавшим воевать с ним русским генералам, обвиняя их в бездарности и трусости, и грозил бросить против них войска возрожденного польского королевства. Он кричал, топал ногами, а когда маленькое оконце, только что им закрытое, распахнулось вновь, сорвал раму с шарниров и вышвырнул во двор. Подробные описания этой встречи, составленные Балашовым и Коленкуром, представляют собой весьма малоприятное чтение.

Император французов демонстрировал не больше вежливости и достоинства за обедом тем вечером, на который пригласил Балашова, Бертье, Бессьера и Коленкура. Он кипел и разражался угрозами, заявляя, что Александр еще пожалеет об упрямстве и что с Россией как с великой державой будет покончено. Пытаясь, по своему обычаю, выдать желаемое за действительное, Наполеон предупреждал, что шведы и турки не смогут устоять перед соблазном использовать благоприятную возможность отомстить за поражения и обрушатся на Россию, как только он пойдет дальше. Между тем в ответном письме к Александру, врученном Балашову, Наполеон высказывался о желательности продолжения дружбы, о своих мирных намерениях и готовности вести переговоры, но без согласия на условия Александра отвести войска обратно за Неман {231}231
  Dubrovin, 20–5; Caulaincourt, I/354; Napoleon, Correspondance,XXIV/1.


[Закрыть].

Нет никакого сомнения в сохранившемся у Наполеона намерении восстановить альянс с Александром. «Он отважился на эту войну, которая станет погибелью для него, либо по причине плохих советчиков, либо из-за влекущей его судьбы, – заявил император французов после отъезда Балашова. – Но я не сержусь на него за войну. Еще одна война станет для меня лишним триумфом». Много позже, уже находясь в изгнании на острове Святой Елены, Наполеон заявлял, что, почувствуй он тогда искренность в письме Александра, отступил бы за Неман. «Вильну можно было бы сделать нейтральной, мы явились бы туда с двумя или тремя батальонами наших гвардейцев и вели переговоры лично. О сколько предложений выдвинул бы я к Александру!.. У него была бы свобода выбора!.. Мы могли расстаться добрыми друзьями…» В общем – еще один Тильзит {232}232
  Tatistchev, 606; Las Cases, II, Part 1,103.


[Закрыть].

Такой беспрестанный самообман, конечно же, сказывался на качестве ведения кампании императором французов, причем как на военном, так и на политическом уровне. Наполеон наделся нанести поражение русским и достигнуть соглашения с Александром прежде, чем придется рассматривать польский вопрос, поскольку он, вполне вероятно, стал бы частью договоренностей. Но, так или иначе, приходило время принимать какое-то решение.

Многие в Вильне и ее окрестностях за прошедшие полтора десятилетия сумели найти способы ужиться под русским правлением, и ряд польских аристократов снялись с мест и ушли вслед за русской армией. Те же, кто остался и мечтал об объединении Литвы с независимой Польшей, не слишком-то восторгались по поводу того, как Наполеон обходился с великим герцогством Варшавским, и лишь только гадали в отношении его истинных намерений в будущем. Тем не менее, воодушевление – и изрядное – присутствовало.

«Наш въезд в город встречался с триумфом, – писал эскадронный начальник граф Роман Солтык, одним из первых вступивший в Вильну с эскадроном польских улан [57]57
  Р. Солтык был тогда эскадронным начальником 6-го польского уланского полка, входившего в состав 1-й легкой кавалерийской дивизии 1-го корпуса резервной кавалерии; звание «эскадронный начальник» (chef d’escadron), введенное во французской армии в 1793 г. вместо чина подполковника, носили старшие офицеры кавалерии и конной артиллерии, а также многие адъютанты; в армейских кавалерийских полках эскадронный начальник обычно командовал двумя эскадронами (дивизионом), а в гвардейских – одним эскадроном . – Прим. ред.


[Закрыть]. – Улицы и площади были заполнены народом. Из всех окон выглядывали дамы и девицы, выражавшие величайший восторг. Некоторые дома были украшены ценными коврами, всюду горожане махали платками, а постоянно раздающиеся возгласы радости словно эхом разносились всюду». Другим счастливчиком, которого экзальтированная толпа встретила с распростертыми объятиями, оказался Виктор Дюпюи, капитан 7-го гусарского полка, состоявший адъютантом при генерале Жакино [58]58
  в то время бригадный генерал барон Ш.-К. Жакино командовал 3-й легкой кавалерийской бригадой 1-й дивизии легкой кавалерии (его бригаду составляли французские 7-й гусарский и 9-й шволежерский полки) . – Прим. ред.


[Закрыть]. Когда он во главе взвода кавалеристов на рысях вьехал в город, восторженные горожанки осыпали его шквалом конфет и цветов {233}233
  Sołtyk, 36; Dupuy, 166.


[Закрыть].

В тот самый день, когда Наполеон имел свидание с Балашовым, польские патриоты Вильны торжественно распевали Te Deumв соборе после церемониального акта воссоединения Литвы и Польши (конфедерация патриотов ранее уже провозгласила возрождение Польши в Варшаве). Они ожидали от императора французов публичного подтверждения данного события и заявления о реставрации Польского королевства [59]59
  в данном случае автор, очевидно, имеет в виду не собственно Польшу, а ликвидированную в 1795 г. «Речь Посполитую обоих народов» – двуединое государство, составными частями которого являлись Королевство Польское и Великое княжество Литовское . – Прим. ред.


[Закрыть]. В попытке уклониться от щекотливого вопроса, Наполеон 3 июля наскоро создал правительство Литвы, которому предстояло управлять страной и – что важнее всего – собирать предметы снабжения и набирать войска. Однако маневр на уклонение местные восприняли именно как таковой, а потому рвение патриотов начало остывать. «Пусть мы и были поляками, население принимало нас довольно холодно, – записал в дневнике пехотный лейтенант Висленского легиона. – Войскам, побывавшим тут перед нашим приходом, досталось основное воодушевление, а также большинство припасов» {234}234
  Brandt, 240; см. также Gajewski, 214; Bourgeois, 12; Caulaincourt, I/351.


[Закрыть]. Вопрос провианта стоял острейшим образом.

С самого момента перехода Немана солдаты Grande Armée начали страдать от нехватки продовольствия. Первая волна наступающих войск еще, возможно, встречала в селах людей, с готовностью продававших или отдававших съестное, но перед частями, проходившими через эти населенные пункты позднее, открывались покинутые городки и деревни, где оставались лишь кучки евреев, предлагавших на продажу немногое из сохранившейся у них провизии по баснословным ценам. Совершенно неудивительно, что, оставшись без провианта, армия начинала грабить.

В воззвании, объявлявшем о начале «Второй Польской войны», Наполеон создал у солдат впечатление, будто с момента переправы через Неман они вступают на неприятельскую территорию, а потому те считали себя вправе брать все им потребное. И вели они себя порой по-зверски. «Всюду в городе и в сельской местности происходили чрезвычайные эксцессы, – писала молодая дворянка из Вильны. – Церкви подвергались разграблению, священные сосуды – осквернению. Даже и кладбища не находили уважения, а женщин насиловали».

Юзеф Эйсмонт, местный помещик, владевший небольшой усадьбой поблизости от Вильны, вышел навстречу французской кавалерийской части с традиционными хлебом и солью, но не прошло и часа, как кавалеристы опустошили амбары и стойла, скосили урожай на полях, подчистую ограбили дом, перебили окна и все, что не могли унести, оставив хозяина поместья и крестьян из принадлежавшей ему деревни ни с чем {235}235
  Choiseul-Gouffier, 64; Dokumenty i Materialy,CXXVIII, 416; см. также Dziewanowski, 6.


[Закрыть].

Отмечались случаи восстаний местного дворянства против отступавших перед французами русских войск с захватом у последних оружия и предметов снабжения и последующей передачей их освободителям, однако те все равно без жалости подвергали «освобождаемых» грабежам и насилию. Некоторые крестьяне использовали благоприятную возможность и поднялись против ненавистных помещиков, но большинство, в особенности в северных районах Литвы, вместе с хозяевами приветствовали солдат Grande Armée. Однако видя то, как ведут себя французы, они снимались с мест и угоняли скот в леса, как поступали их предки в незапамятные времена татарских набегов. «Француз пришел снять с нас оковы, – с горькой насмешкой говорили крестьяне, – но он забирает вместе с ними и башмаки» {236}236
  Falkowski, IV/127, 129; Kukiel, Wojna,I/376–88; Załuski, 232.


[Закрыть].

Положение на юге складывалось и того хуже. «Поначалу мы с распростертыми объятиями приветствовали армии Наполеона как освободителей отчизны и как благодетелей, ибо всякий в усадьбах или в селениях считал их идущими в бой за польское дело», – писал Тадеуш Хамски, сын помещика. Люди мешали отступавшим русским сжигать мосты и склады и тепло встречали французов. В Гродно полякам и вестфальцам оказала прием целая процессия с иконами, свечами, фимиамом и песнопениями. В Минске солдаты Даву были встречены с радостью и удостоились молебна T e D e u mв благодарение Богу за освобождение. Генерал Груши, облаченный в яркое и блестящее парадное обмундирование, лично держал поднос на мессе, а тем временем на другом конце города его кирасиры [60]60
  в 3-м кавалерийском корпусе генерала графа Э. Груши не было кирасирских частей, и речь здесь идет о кирасирах из 5-й дивизии тяжелой кавалерии (генерала графа Ж.-Б.-С. Валанса), временно переданной в подчинение Даву из 1-го кавалерийского корпуса . – Прим. ред.


[Закрыть]бесцеремонно вламывались в лавки и склады, обращаясь с жителями так, как только заблагорассудится {237}237
  Brandt, 251; Gardier, 32.


[Закрыть].

Крестьяне утратили интерес к французам, как только поняли, что Наполеон не собирается давать им волю, в то время как сельское дворянство быстро перешло от восхищения к сожалению по поводу прихода французов с их безжалостными поборами и грабежами. «Путь Аттилы в эру варварства не мог быть отмечен столь же ужасными свидетельствами», – такими словами аттестовал происходящее один польский офицер, узнав в нищем, просившем кусок хлеба, своего друга и местного князя {238}238
  Chamski, 67; Brandt, 245; Turno, 104; Kołaczkowski, 98; Sołtyk, 59, 65.


[Закрыть].

Получая рапорты о злодеяниях солдат, Наполеон кипел от раздражения и отправлял отряды жандармов с приказами карать смертью всех застигнутых за грабежом. Но расстрельные команды мало влияли на процессы мародерства. «Они (мародеры) шли к месту казни с поразительным спокойствием, попыхивая трубками во рту, – писала молодая графиня Тизенгаузен. – Чего же им было и беспокоиться, коли раньше или позже их ждала смерть?» Даже самые радикальные способы восстановления дисциплины не имели эффекта в такой обстановке, как отмечал один лейтенант польских шволежеров-улан гвардии: «Наши генералы испытали новый метод наказания: виновного раздевали догола и, связывая руки и ноги, оставляли на улице или площади, после чего двое солдат получали приказ стегать его кнутами до тех пор, пока не слезет кожа и он не станет похож на скелет, – писал он. – После казни мимо проводили весь полк, чтобы солдаты видели весь ужас произошедшего, но даже и это мало помогало» {239}239
  Choiseul-Gouffier, 65; Płaczkowski, 171–2; см. также Faber du Faur, 10.


[Закрыть].

Многие преступники к тому времени уже бежали из армии, а потому ушли от наказания. Не менее 30 000 (а, возможно, и втрое больше) дезертиров сновали туда и сюда по сельской местности, нападая на усадьбы и селения, грабя, насилуя и убивая, иногда вместе с взбунтовавшимися крестьянами. Они разъезжали на украденных телегах и фурах, наполненных награбленным добром, стараясь избегать организованных французских частей. Ввиду численности таких банд, способы эффективно применить к ним силу закона на деле почти отсутствовали, а тех, кого ловили и сгоняли под знамена вновь, при первой же удачной возможности попросту бежали из рядов войска опять. Не щадили злодеи и имперских чиновников: нападениям подвергались даже estafettesс почтой императора, а человека, назначенного Наполеоном губернатором Троков, бандиты ограбили и избили {240}240
  Falkowski, IV/128; Brandt, 241, 243; Fezensac, Journal,13.


[Закрыть].

Страдания, причиняемые населению, были столь велики, что, по словам одного польского офицера, «жители, прежде захлебывавшиеся от счастья при виде так называемых освободителей, скоро начали сожалеть об уходе русских». Другой польский офицер, ожидавший теплого приема, нечаянно негаданно столкнулся вдруг с плохо скрываемым негодованием. «Московиты были куда как учтивее вас, господа», – объяснила ему ситуацию молодая дворянка {241}241
  Dziewanowski, 8; Jackowski, 297.


[Закрыть].

11 июля в Вильну прибыли восемь депутатов от конфедерации в Варшаве, возглавляемые Юзефом Выбицким, одним из особенно ярых сторонников Наполеона в Польше. Но император продержал их в неизвестности почти трое суток прежде, чем удостоить аудиенции, на которой в нетерпении выслушивал их просьбу объявить о реставрации королевства Польша. «В моем нынешнем положении у меня много других интересов, каковые надо уладить», – ответил он им, но добавил, что, если польский народ восстанет и будет храбро сражаться, Провидение, возможно, наградит его независимостью. Делегаты пали духом. «Они уезжали полные огня, – вспоминал Прадт, находившийся в Варшаве, – вернулись же с оледеневшими душами. Холодок этот распространился по всей Польше, и согреть ее после этого представлялось делом едва ли возможным» {242}242
  Napoleon, Correspondance,XXIV/61; Pradt, 131.


[Закрыть].

Расследование, начатое русскими после войны в целях выявления коллаборационистов и отделения их от тех, кто не симпатизировал неприятелю и сохранил лояльность Петербургу, выявило полное отсутствие случаев изъявления верноподданнических чувств к царю по всей Виленской губернии на протяжении французской оккупации. Многие русские командиры на собственном примере испытали открытое враждебное отношение населения. Данная область была в политическом смысле стопроцентно за Наполеона. Однако он не использовал этого преимущества. Группа студентов Виленского университета добровольно вызвалась создать партизанский отряд, который бы действовал в тылу у русских, поднимал против них селян, но Наполеон ответил, что ему не нужны общественные беспорядки или революция. Тот не желал ничего способного послужить непреодолимым препятствием на пути примирения между ним и Александром. «Он превосходный император!» – заявил Наполеон Яну Снядецкому, ректору университета, когда зашла речь о царе {243}243
  Dokumenty i Materialy,CXXVIII, 397; Falkowski, IV/135–6; Dokumenty i Materialy,CXXVIII, 393.


[Закрыть].

Пусть Наполеон не хотел революции, но он желал привлечения по своим знамена солдат и надеялся, что многие польские солдаты и офицеры на русской службе перебегут у нему, чтобы соединиться с братьями, воевавшими на стороне французов, и хотя такие случаи бывали, все же массового характера они не носили – результаты, откровенно говоря, разочаровывали. Император французов наделся сформировать в Литве пять пехотных и пять конных полков общей численностью в 17 000 чел., а также создать национальную гвардию для поддержания порядка в тылу. Наверное, он смог бы собрать и вдвое больше, если бы выделил какие-то субсидии и дал твердое обещание предоставить стране независимость. На деле в строй встали не более чем от 12 000 до 15 000 чел {244}244
  Kukiel, Wojna,I/389–390; Falkowski, IV/146, 149–150.


[Закрыть].

Наполеон не только пренебрегал доверием местного населения, он также и не сумел вселить в него уверенность. «Этот человек более не стремится достигать великих целей, он страдает от какой-то иссушающей его болезни», – отмечал брат ректора, прославленный натуралист и врач Анджей Снядецкий, после длительного наблюдения за Наполеоном. Ничего хорошего не вышло и из попытки императора французов произвести впечатление на аристократию. «Для Наполеона было также невозможно подражать превосходной обходительности Александра в гостиной, как для Александра бросить вызов талантам и гению Наполеона на поле брани», – метко высказалась графиня Тизенгаузен по поводу данной ситуации {245}245
  Brandys, II/76; Choiseul-Gouffier, 102.


[Закрыть].

Однако франко-польские отношения не являлись совершенно уж никуда не годными. Капитан Фантен дез Одоар из 2-го полка пеших гренадеров гвардии признавался, сколь «очарован» был он на балу, данном в Вильне патриотом графом Пацем, «прекрасными объятиями вальса», когда наблюдал, «как плавно кружатся там и тут фигуры в белом под национальными стягами» {246}246
  Fantin des Odoards, 308.


[Закрыть].

Кастеллан, дежурный офицер, отосланный императором с заданием 1 июля, очутился в крайнем затруднении при поисках Нансути. Дороги находились в отвратительном состоянии, какие-либо указатели отсутствовали, а разузнать путь было не у кого, поскольку и без того скудное население бежало из страха перед мародерами, от которых пришлось отбиваться и ему самому. И случай Кастеллана ни в коем разе не являлся исключительным. Наполеон оперировал огромными армейскими корпусами на расстояниях, которые уже сами по себе создали бы сложности даже в таких районах, которые были с высокой точностью отображены на картах и обладали пристойными дорогами. В сложившихся обстоятельствах проблема обострялась в разы, поскольку курьеры и штабные офицеры с трудом пробирались по песчаным дорогам через топкую пустыню и нескончаемые леса. Задача по нахождению посыльными командиров оказывалась исключительно сложной, поскольку те не сидели на месте, а солдаты, во множестве встречавшиеся нарочным, часто не знали в лицо маршалов и генералов и затруднялись сказать, видели ли они их где-то или нет. К тому же не все говорили по-французски. В результате, Наполеон не мог действовать и реагировать на ситуацию с обычно быстротой, каковой фактор срывал его планы.

Жером явно запаздывал с началом преследования, позволяя Багратиону перейти к упорядоченному отступлению. Войска 2-й Западной армии снялись с занимаемых позиций в тот же день, как Наполеон въехал в Вильну, и двинулись в северном-северо-восточном направлении на соединение с Барклаем. Однако 4 июля Багратион обнаружил, что Даву перерезал маршрут его отхода, а потому отклонился к югу и пошел на Минск. 4 июля в ставку Наполеона прибыл курьер с письмом от Жерома, где не содержалось никакой ценной информации, если не считать жалоб на всё и вся. Наполеон здорово разозлился. «Вы не сообщаете мне ни количества дивизий Багратиона, ни названий, ни мест, где они дислоцированы, ни данных по Гродно, ни ваших планов, – кипел раздражением император. – Вести войну таким манером просто невозможно». На следующий день он велел Бертье отправить дальнейшие распоряжения Жерому. «Вы скажете ему, что просто нельзя маневрировать войсками более бездарно чем он», – присовокупил ко всему сказанному император французов {247}247
  Napoleon, Lettres inédites(1897), II/199; Correspondance,XXIV/19.


[Закрыть].

Даву пришел в Минск раньше Багратиона и остановился там на трое суток для приведения в порядок своих войск. Багратион тоже сделал перерыв – в Несвиже. Он очутился в ловушке, поскольку три армейских корпуса Жерома стояли за ним, а Даву блокировал путь отхода. Если бы Жером развивал натиск с должной энергией, Багратиону пришел бы конец. Но у Жерома возникли проблемы с трудной местностью впереди и он не смог с должной быстротой выдвинуть войска. Когда польские уланы авангарда в итоге сошлись в боях с русскими у местечка Мир, они получили хорошую взбучку от казаков Платова [61]61
  Казаки являли собой определенный тип легкой кавалерии с особенно характерными для них приемами боя, основанными не на прямых столкновениях с противником, а на изматывании его постоянными наскоками. Такие части состояли в основном из «вольного народа», каковым видели себя казаки с Украины, Дона и Кубани.


[Закрыть]. Багратион затем повернул на юг и выскочил из западни.

Наполеон едва сдерживал разочарование. «Если бы у вас имелось хоть какое-то соображение в солдатском ремесле, вы были бы 3-го там, где находились 6-го, и несколько событий, ставшие результатами моих расчетов, подарили бы мне отличную кампанию, – писал он Жерому. – Но вы ничего не знаете. И вы не только не советуетесь ни с кем, но и позволяете себе руководствоваться эгоистическими мотивами». Император выговорил и принцу Евгению за проявленную нерасторопность и неумение оказать должный натиск на русских. Касательно же Понятовского, объяснявшего неспособность преследовать неприятеля нехваткой провианта и фуража, Наполеон велел Бертье передать князю, что «император может лишь испытывать боль от осознания того, сколь плохи поляки как солдаты и сколь мало в них боевого духа, если они отделываются такими пустяковыми отговорками» {248}248
  Napoleon, Lettres inédites(1897), II/200; Beauharnais, VII/382; Napoleon, Correspondance,XXIV/37.


[Закрыть].

Между тем провал замысла с блокированием, окружением и уничтожением армии Багратиона являлась целиком виной самого Наполеона. Именно он выносил и осуществил политически мотивированный замысел поставить брата, некогда прежде не воевавшего, на командование тремя армейскими корпусами, при том, что один из них находился под началом тоже не вполне опытного Евгения. Возникали сложности между Жеромом и генералом Вандаммом, который как начальник штаба и должен был фактически руководить войсками вместо Жерома, но которого тот попросту отстранил от командования. Нельзя забывать также о трениях между Понятовским и Жеромом.

Сверх всего того, Наполеон дал распоряжение Даву контролировать совместные действия различных формирований, выступавших против Багратиона, но забыл проинформировать о том Жерома, в результате чего тот поначалу отказался подчиняться приказам Даву, а затем в пику всем решил уехать домой, прихватив с собой своих конных лейб-гвардейцев. 16 июля король Вестфалии отправился обратно в Кассель. «Вы стали причиной потери мною плодов лучших моих расчетов и самой благоприятной возможности, которая только представлялась мне в этой войне», – писал ему Наполеон. В отсутствие брата в армии император почувствовал себя куда лучше. Но для ровного счета он пожурил и Даву за то, как тот распорядился делами в сложившейся обстановке {249}249
  Askenazy, 232; Fain, Manuscrit,I/208; Napoleon, Correspondance,XXIV/80–1.


[Закрыть]. В данных обстоятельствах император французов мог бы немного утешиться, знай он, что происходило в ставке у русских.

Вскоре после Вильны Александр отписал Барклаю, говоря, что более приказывать не будет и передает всю полноту командования ему. Но… несмотря ни на какие заявления, царь самым обескураживающим образом продолжал рассылать инструкции. Того же Барклая он осыпал письмами с дотошными вычислениями, указывая среди прочего, сколько фуража должно перевозиться на одной телеге. Остальным командирам под началом Барклая он также направлял приказы и требовал докладов, даже не позаботившись поставить в известность об этом командующего {250}250
  Josselson, 99; Dubrovin, 36; Voronov.


[Закрыть].

Сонм советников и ничем особо не занятые офицеры в свите царя чувствовали необходимость оправдать собственное бытие при государе. «Проект следовал за проектом, планы и диспозиции, одни противоречившие другим, вызывавшие всякий в свою очередь зависть и поношения, лишали главнокомандующего спокойствия духа», – отмечал А. Н. Муравьев, офицер из штаба Барклая. «В окружении царя каждый старался изловчиться, чтобы непременно быть замеченным и показать свою важность, – соглашался с Муравьевым Фридрих фон Шуберт, молодой штабной офицер. – Советы и планы кампании текли со всех сторон, и, чтобы не потерять терпения при отклонении всех свежих проектов и суметь противостоять интригам против себя, Барклаю требовалась вся его стойкость сполна». Сам Барклай в письме к жене характеризовал ставку как «настоящее осиное гнездо интриганов». Цесаревич Константин превратил штаб-квартиру гвардейского корпуса в свой личный двор, по чем зря понося Барклая и поддерживая любого, кто выступал против него. Беннигсен и еще дюжина злопыхателей постоянно источали яд в уши царя и ставили в вину Барклаю любые мыслимые просчеты и ошибки. Александр же потом выговаривал все главнокомандующему {251}251
  Muravev, 174; Josselson, 93.


[Закрыть].

Барклай пошел до известной степени на риск, назначив новым начальником штаба генерал-майора Алексея Петровича Ермолова, высокого, яркого человека с очень глубокими серыми глазами и римским профилем, крайне популярного у военнослужащих рангом пониже, называемого некоторыми «героем субалтернов». Барклай знал Ермолова как старого приятеля Багратиона, тоже ненавидевшего засилье «немцев» в армии. Но Ермолова отличали ум и высочайшая компетентность, а потому, несмотря на разногласия, от него можно было ожидать продуктивного сотрудничества. Барклай также сделал генерал-квартирмейстером своей армии тридцатипятилетнего полковника Карла Фридриха фон Толя, которого Ермолов ценил, хотя и считал его слишком самоуверенным и, пожалуй, чересчур самодовольным. Более чем вероятно, путем назначения Ермолова начальником штаба 1-й Западной армии ее командующий стремился заручиться доброй волей Багратиона {252}252
  Grabbe, 827; Ermolov, 11.


[Закрыть].

Перед выступлением из Вильны Барклай написал Багратиону с просьбой отходить максимально быстро, чтобы поскорее соединить обе армии. Оскорбленный приказом к отступлению, пылкий Багратион выражал раздражение перед любым готовым слушать его человеком. «Нас собрали на границе, разбросали по ней точно пешек, потом, посидев там открывши рты по всей длине рубежа, они снялись и побежали, – жаловался он в письме Ермолову. – Сие столь же вызывает во мне отвращение, сколь и сводит меня с ума». Аракчееву он писал, что им следовало не отступать, а атаковать и озвучивал подозрение, которое не ленился пропагандировать. «В армии и в России никого не убедить, что нас не предали», – уверял Багратион {253}253
  Shchukin, VIII/165.


[Закрыть].

Хотя царь и сетовал, что Багратион двигается слишком медленно или идет не в том направлении, он в то же время не приказывал ему следовать распоряжениям Барклая, в результате чего Багратион наслаждался полной свободой в плане выполнения или невыполнения указаний Барклая. На деле, вероятно, это и спасло 2-ю Западную армию, поскольку Багратион, игнорируя наказ Барклая любой ценой поскорее объединить обе армии, нашел собственный способ выбраться из устроенной ему Даву западни. Однако вряд ли следовало ожидать от главнокомандующего понимания и высокой оценки подобных действий.

Сам он отступал аккуратно и осмотрительно. Единственное, что мог с уверенностью контролировать Барклай – 1-ю Западную армию, и он совершенно благоразумно считал важным сделать все возможное для сохранения ее целостности и боеспособности. Поспешное отступление, когда колонны чуть ли не бегут опрометью, неизбежно обрекает отставших от частей солдат и материальные ценности на попадание в руки противника.

Французов поразила четкость отхода 1-й армии, они удивлялись, сколь редко встречались им брошенные повозки. Отбившихся от своих попадалось куда меньше, чем следовало бы ожидать, и, пожалуй, самой большой потерей стали 10 000 или около того солдат, набранных в литовских губерниях, которые либо разбежались по домам, либо присоединились к польским формированиям наступающей армии Наполеона {254}254
  Chambray, I/210; Kallash, 17–18; Багратион у Щукина (Shchukin, VIII/169) приводит данные в 15 000 всех потерь; заявление Наполеона о 20 000 дезертирах в Corr. inédite(1925), V/492 не следует брать в расчет по соображениям пропагандистской направленности.


[Закрыть].

Сам Александр словно бы и не ощущал потребности поторапливаться с отходом 1-й армии, и поразительное благодушие царя отражалось на настроениях его окружения. «В основном все идет хорошо, – писал Нессельроде жене вскоре после оставления Вильны. – Не надо бояться нашего отступления, on n'a reculé que pour mieux sauter» [62]62
  «назад отбегают лишь для того, чтобы лучше прыгнуть». – Прим. пер.


[Закрыть]. Царя крайне обрадовал приезд Лео фон Лютцова, прусского гвардейского офицера, уволенного на родине из армии в 1806 г. Желая продолжать воевать с французами, он в 1809 г. поступил на австрийскую службу, а после поражения Австрии уехал в Испанию. В 1811 г. Лютцов попал в плен к французам в Валенсии, но сумел сбежать из тюрьмы на юге Франции и пешком прошел через Швейцарию, Германию и Польшу в Россию, где предложил свой клинок царю. Его появление выглядело красноречивым свидетельством того, какое место занимал Александр в умах многих европейцев. «Ну вот и началась война, – писал царь Бернадотту 4 июля, – и я твердо решил сделать так, чтобы она продолжалась годами, даже если мне придется сражаться на Волге». Пока же он, однако, надеялся дать бой противнику в Дриссе {255}255
  Nesselrode, I/58; Clausewitz, 43; Alexander, Corr. avec Bernadotte,19.


[Закрыть].

В Дриссу с заданием осмотреть лагерь и доложить о состоянии его готовности отправили майора Клаузевица, но поскольку тот не говорил по-русски, а единственным документом ему служила записка за подписью Фуля на французском языке, очутившись на месте, майор угодил под арест как шпион [63]63
  Проблемы с языком вызывали и куда более серьезные последствия: в ходе стычки у Несвижа несколькими днями позднее на полковника Муханова набросились казаки и убили его, поскольку он в горячке боя прокричал одному из своих офицеров приказ по-французски.


[Закрыть] {256}256
  Clausewitz, 26–8, 31–4; Grech, 261.


[Закрыть]. Когда же он, в конце концов, выбрался из передряги и вернулся с докладом к Александру, то, хотя и посыпал словами направо и налево, чтобы не бросить тень на друга, Фуля, все же ясно дал понять Александру, что в военном смысле лагерь непригоден. Его оценку разделяли и другие присутствующие, однако никаких изменений планов не последовало.

Александр прибыл в Дриссу 8 июля, и Фуль повел его на экскурсию по укреплениям, сосредотачивая внимание на более выигрышных пунктах. Окружение царя хранило ледяное молчание и отводило глаза всякий раз, когда тот поворачивался к генералам и офицерам свиты, ожидая услышать их одобрение слов Фуля. Наконец, полковник Александр Мишо, способный офицер, ранее находившийся на сардинской службе, набрался храбрости и громко заявил о непригодности лагеря с военной точки зрения. Один русский генерал уверял, будто видел, как Александр заплакал от безнадежности, но быстро овладел собой {257}257
  Butenev, 69.


[Закрыть].

1-я Западная армия притащилась в Дриссу 11 июля. Александр выпустил пышное воззвание к войскам с обещанием перейти к действиям и добиться успеха, равного по значимости победе в Полтавской битве. Все возрадовались, хотя солдаты никак не могли взять в толк, почему, прежде чем предоставить шанс сразиться с врагом, их заставляли две недели отступать. Однако на следующий день Александр склонился перед соображениями разума, решил оставить Дрисский лагерь, отступить к Витебску и дать-таки французам битву на более выгодной позиции.

Александр, несомненно, сделал правильный выбор, ибо Дрисский лагерь оказался бы западней для русской армии, где противник окружил и уничтожил бы ее. Тем не менее, сам царь теперь очутился в очень неудобном положении. Постыдное бегство из Вильны и поспешный отвод войск вызывали неизбежный вопрос: зачем же они сосредотачивались на границе, если не для ее защиты, и что сам Александр делал в армии, если обратился в бегство при первых же известиях о наступлении французов.

Услышав об отступлении, люди в Москве и Санкт-Петербурге испытали состояние ошеломленности. Ведь единственным оправданием действий Александра являлся будто бы выполняемый войсками заранее разработанный план по заманиванию французов к оборонительным сооружениям Дриссы. Однако теперь, когда от затеи отказались, политика царя лишалась фигового листочка.

Все его достижения за две недели кампании выразились в оставлении на милость противника огромных территорий империи, включая и самый крупный после Москвы и Санкт-Петербурга город, при этом Александр измотал армию, потерявшую около одной шестой численности, а к тому же и огромное количество припасов на складах.

Явно приходило время прислушаться к совету сестры и уехать из армии, но царь боялся, как бы его не обвинили в оставлении войск в самый критический момент. К тому же, пусть память об Аустерлице оживала перед его внутренним взором кошмарными сценами, он хотел походить на знаменитого тезку, Александра Невского, изгнавшего иностранных захватчиков из Святой Руси во главе своих воинов.

К счастью для Святой Руси, Шишков, пришедший к выводу, что армии грозит разложение и распад, взял дела в собственные руки. Он решил всенепременно убедить Александра покинуть ставку и обсудил сей тонкий момент с Балашовым, который согласился с доводами статс-секретаря, и уже вдвоем они уговорили Аракчеева поддержать их. Шишков написал докладную с настоянием, что место царя в столице, а не в действующей армии, ибо в сложившемся положении задача государя – сплотить вокруг себя народ и набрать побольше солдат. Затем все трое поставили подписи под документом, который затем и лег на стол Александра среди других бумаг.

Собираясь оставить Дриссу утром 16 июля, царь не обратил внимания на докладную, но по прибытии в Полоцк вечером того же дня сказал Аракчееву: «Я прочитал вашу бумагу». По прошествии двух часов он сел на коня и поскакал повидаться с Барклаем, какового застал за скудным ужином в конюшне. Они провели вместе час, а когда вышли, Александр обнял Барклая со словами: «Прощайте, генерал, вновь прощайте, au revoir. Я вверяю армию вашему попечению. Не забывайте же – она у меня одна». Царь вскочил в седло и отправился обратно в Полоцк, где распорядился относительно собственного отъез да в Москву на следующий день {258}258
  Shilder, Zapiska;Shishkov, 137–8; W. H. Löwenstern, I/209; Palmer, Alexander,232–3.


[Закрыть].