Текст книги "Соль"

Автор книги: Адам Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Внутри на полу без всякого порядка валялись люди, многие с ожогами и другими ранами. Особо тяжелых – как мне после рассказали – поместили в машины и самолеты.

У одного из двух стандартных автоматов-фабрикаторов, которые удалось вытащить из разбомбленных зданий, сгрудился народ. Кто-то сваливал в заднее отверстие машины сырую жидкую кашицу, остальные толпились у переднего отверстия, неловко переминаясь с ноги на ногу, ожидая свой завтрак.

Возле второго автомата не было ни одного человека. Я показал на него:

– А что с этим фабрикатором?

Васин пожал плечами:

– Сломан. Возможно, кто-нибудь вскоре займется починкой, но сейчас все слишком вымотаны и голодны, чтобы работать.

– Навряд ли нам удастся накормить всех алсиан с помощью одного-единственного автомата, – покачал головой я.

Васин опять пожал плечами.

– Сегодня алсиан гораздо меньше, чем вчера. К тому же, – добавил он, – есть еще автоматы в четырех машинах и двух самолетах. Но их используют, чтобы кормить тяжелораненых. Иногда медсестры выносят и раздают оставшуюся еду остальным.

– В этом нет никакого смысла, – сказал я.

Васин в изумлении воззрился на меня.

– Мы должны сейчас же ударить по Сенару, – продолжил я свою мысль. – Вот единственный выход из положения.

Васин долго переваривал информацию, нервно кусая губы. Потом переспросил:

– Контратака, да?

Я плюнул и ушел, обидевшись на его язвительный голос, потом провел около часа, осматривая оснащение пещеры.

Мы изготовили семь самолетов – в основном из привезенных с собой материалов или же из адаптированных деталей «Алса». Из них четыре уничтожили сенарцы во время атаки, а один находился на северном берегу Арадиса. Мы не могли контактировать с шахтами на севере, потому что переговорное оборудование враги уничтожили вместе со спутниками, так что о сообщении с гористой местностью не могло быть и речи. Но к счастью, оставшиеся три самолета пребывали во вполне работоспособном состоянии.

На войне самолеты обладают большой значимостью, но наш флот из трех машин вряд ли сможет соперничать с сенарскими воздушными силами. Если мы поднимем в воздух все алсианские самолеты разом, их тут же уничтожат.

Данное обстоятельство не добавило мне веселья. Сенарская армия включала почти две сотни солдат: в историческом масштабе – сущая ерунда, но, учитывая ситуацию на Соли, примерно равное объединенным силам нескольких наций. Эти мужчины (их армия обходится без женщин – еще одна странность иерархической системы) выполняют обязанности солдат днем и ночью. Они тренированные бойцы, настоящие эксперты в военном деле. Все необходимое оборудование и вооружение у них имеется.

Выступить против такого войска кажется прямым самоубийством тем больше, чем дольше размышляешь над ситуацией. И все-таки мозг не уставал обдумывать этот вариант. Я помню так же ясно, как вкус соли на языке, это непреодолимое желание начать действовать. Такими вещами никто не гордится, но так я чувствовал. Мне хотелось превратить Сенар в кладбище, заполненное трупами.

Я подумал о своей машине, все еще остававшейся где-то среди руин Алса. Автомобилей, конечно, было очень много, мы наделали огромное количество техники для строительства города и перевозки материалов из северных горных шахт. Но машины вряд ли можно с успехом использовать в войне: их легко заметить сверху, легко заметить и расстрелять, выведя из строя. Оснастить автомобили вооружением можно, но это непрактично: в Себастийских горах добывают металл, в особенности серебро, однако лишний вес только сделает машины громоздкими, и к тому же они не будут иметь шансов в перестрелке с вражескими самолетами, оснащенными высокоточным оружием.

Лучше бы было, размышлял я, под покровом жары, которая бы уменьшила инфракрасное излучение, спрятать технику в соли. А потом мне пришло на ум поместить их в глубокой пустыне, как базу для небольших групп людей: маленькие пещеры с пищевыми фабриками, снабжающими народ едой и питьем, и каюты, где можно до поры до времени укрыться.

Здесь я начал обдумывать, как небольшими отрядами атаковать основные объекты Сенара, как нанести ощутимый урон, используя минимальные ресурсы.

Я встретил Зорис, бродя среди лежавших на полу людей. Мы разговорились. Она потеряла большую часть волос в огне, половину лица покрывали бинты.

– Я уже восстановила бы кожу или хотя б начала это делать, только вот сенарцы разрушили больницу, – пожаловалась она.

Я предложил девушке немного водки, она выпила.

– В тот момент я была в женском общежитии, – рассказала Зорис. – Мылась в душе морской водой после работы. На моем теле, наверное, до сих пор остались соленые разводы, – горькая усмешка, – потому что они атаковали прежде, чем я смогла обдаться чистой водой. Скорее всего жидкость на теле и спасла меня, потому что когда из трубы перестала подаваться вода и я пошла к выходу из душа – огонь полыхал уже повсюду. Если бы я только намочила голову, у меня все еще оставались бы волосы. Такое странное ощущение – бродить среди огня, как бесплотный дух. Я даже не пыталась вдохнуть, иначе сразу же лишилась бы легких, и не задержалась там долго, иначе, несмотря на влажную кожу, обгорела бы до костей. Я шарахнулась назад, голова горела наподобие огромного факела, потом я упала навзничь, по счастью соскользнув как раз под поток огня. Он был прямо надо мной, как огненный потолок. Я запаниковала, наверное, потому, что начала метаться из стороны в сторону, и лужи в кабинке погасили мои волосы…

Я наклонился и поцеловал ее туда, где кожа оставалась чистой и нетронутой. Она ухмыльнулась.

– Ты займешься со мной сексом? – спросила девушка.

– Ты слишком обгорела, – ответил я.

Она кивнула:

– Слишком обгоревшая, слишком нежная кожа. Слишком противная.

– Да, – согласился я. – Может, потом, когда ты вылечишься.

Потом я пошел дальше, здороваясь с теми, кого знал хорошо, и разговаривая с теми, кого раньше видел только мельком. Затем взял иглопистолет и вышел наружу.

Уже стемнело, вечерний Дьявольский Шепот утих. Я отправился к своей машине под светом звезд и все еще тлеющих угольков, оставшихся от Алса. Ни один сенарский патруль мой автомобиль, по счастью, не тронул.

Я залез в кабину, завел машину и поездил немного по окрестностям, потом оказался на берегу моря и в конце концов припарковался у пещеры с выжившими алсианами.

БАРЛЕЙ

С Конвенто возникло больше осложнений, чем я ожидал.

Трудно сказать, в чем крылась причина: или они просто были слишком осторожными, или пороки алсиан каким-то образом уже успели заразить и эту нацию. В любом случае конвентийцы очень резко выступили против нашего нападения на Алс. Естественно, они испытывали страх.

Дипломат Конвенто, который проживал в одном из сенарских общежитий – его правительство вполне могло бы обеспечить ему достойное жилье, но предпочло особо не тратиться на своего представителя, – стал настоящей занозой для меня в первые дни войны.

К примеру, прилетела конвентийская делегация и начала добиваться личной встречи со мной. Когда я отказал им (а почему бы и нет – в конце концов, мне надо заниматься более важными делами руководства военными действиями), они создали целую серию клеветнических телепрограмм, транслировавшихся по всей Соли, где обвиняли сенарскую нацию в агрессии, попытках создать империю и даже – вы не поверите! – в геноциде.

Конечно, по последнему обвинению меня полностью оправдала история. Аалсиане слишком быстро для пострадавшей нации начали драться с дьявольской настойчивостью. Историкам следует спросить вдов и детей сенарцев, сражавшихся на войне и погибших от рук алсиан, действительно ли я подвергал геноциду эту порочную нацию. Следует спросить родственников невинных граждан, принесенных в жертву террористами.

Признаюсь, что вспылил тогда, что воспоминание о той ситуации до сих пор заставляет меня дрожать от гнева. Но никто не в силах заткнуть рот людям, заставить молчать злые языки.

Еще хуже обстояли дела с обсуждением проблемы действий в воздушном пространстве. Вполне естественно, что, лишив алсиан возможности вести террористическую войну, я должен был теперь держать самолеты над Алсом. Контролируя воздух, нужно следить за перемещениями врага на земле. К тому же командование разбило в южной части города, у берегов Персидского моря, лагерь, который также нуждался в прикрытии.

Но конвентийцы подвергли сомнению наши стратегические установки и заявили, будто сенарцы вторгаются в их воздушное пространство. Это полный абсурд! Мы находились почти в двухстах километрах от Конвенто… но они настаивали, что существовал некий «Северный альянс» (конечно, подобной официальной организации не было и в помине) и любое «вторжение» с Юга, которое затрагивало какую-либо часть территорий у моря, автоматически становилось «незаконным».

Конвенто бросил вызов нашему присутствию в Алсе, намеренно вмешиваясь в действия сенарского генералитета. Целых три беспокойных дня мы на военной базе в Сенаре не могли быть уверены, смогут ли наши пилоты удержаться от того, чтобы не открыть огонь по дерзким конвентийским самолетам. Последние становились все наглее и наглее, они повторяли фигуры пилотажа за нашими самолетами, имитировали атаку, сбивали воздушной струей. Все наши уговоры и жалобы пропадали даром, их просто игнорировали.

Они, естественно, просто провоцировали нас, пытаясь купить войну с Сенаром ценой жизни своих пилотов. В свете последних событий, конечно, алсианская атака застала всех врасплох и выбила почву из-под моих ног.

ПЕТЯ

Эскалация военных действий? Да, мы сделали именно это. Всего за несколько дней. Мы создали войну. Во время войны мало что создается, но многое разрушается. Глупая фраза, никак не связанная с действительностью.

Многие дни ушли на разговоры с людьми, достаточно здоровыми для того, чтобы воевать. Все пали духом, а я нуждался прежде всего в энергии. Но под депрессией всегда скрывается гнев, ведь что такое депрессия, как не подавленная злость? И народ обнаружил во мне, когда я говорил с ними, настоящий образец воина. Они вдруг поняли, что прислушиваются к моим планам, несмотря на угнетенное настроение.

А мои планы заставляли бодрствовать.

Конечно, не все следовали моим советам. Несмотря на то, что война отдала под мое командование определенную группу людей, наше общество не стало иерархическим. Нашлись и такие, кто упрямо настаивал на том, чтобы воевать с сенарцами в воздухе. Глупцы. Я выступил против этого. Как сейчас помню, некоторые даже устраивали драки у вечерних костров, отстаивая свое мнение. Но победила все же точка зрения более умных.

Мы решили увеличить наш флот. Но даже при наличии машиностроительных фабрик и необходимых запчастей конструирование самолетов – долгий и утомительный процесс. Вдвойне сложно создать прочную модель, с бронированной обшивкой, с достаточно мощным бортовым оружием и остальными вещами, которые отличают военный самолет от его мирного собрата. А у нас имелись только несколько спасенных фабрик и ненадежное оборудование. Мы сделали один опытный экземпляр, но буквально через неделю он просто рассыпался в воздухе, а его детали остались валяться в пустыне. Только сумасшедший продолжает идти вперед, когда каждый шаг ранит ноги. Умный найдет обходной путь к заветной цели.

Итак, мы разработали план действий. Перевезли несколько фабрик из нашей пещеры – это произошло до атаки, поскольку стало очевидно, что сенарцы прочешут бывший Алс гораздо тщательнее тогда, как начнется настоящая война, – установили их в шахтах в северных неприступных горах. Там стали вести работы по производству оружия, которые не должны прерываться ни на минуту. Большинством машин управляли инвалиды, однако некоторые вполне дееспособные работники также ушли туда, отказавшись принимать участие в боевых действиях, другие же алсиане вообще не присоединились к нашей группе. Но таких было немного, ненависть к агрессорам оказалась достаточно сильна, чтобы удерживать людей на месте.

Я говорил им:

– Забудьте, что вы жили в каком-то определенном месте, потому что больше вы там не живете: теперь ваш дом – пустыня, вы едите то, что найдете, пьете из того источника, который попадется под руку. Забудьте, что вы живы, потому что вы мертвы, и мертвы уже давно. Забудьте, что сенарцы – люди, потому что мы должны убивать их, пока не истребим всех до единого.

Мы взяли иглопистолеты и ружья, которые уже успели произвести, и провели три дня в тщательной подготовке к акции возмездия. Иглоружья усовершенствовали, добавив лазерный прицел. Потом целый вечер тренировались попадать в цель в пещере, затем вне пещеры, на ровной местности и среди холмов.

Я немного беспокоился из-за последних приготовлений к войне: судя по всему, сенарские спутники вполне могли заметить нас, и противник должен был насторожиться. Но мои опасения не сбылись, слава богу. Позднее я понял, в чем дело: Конвенто отвлек внимание сенарцев своими действиями.

Фабрики выпускали ружья с учебными зарядами вместо настоящего металла в качестве наполнителя. Эти самые заряды, попадая в человека, наносили болезненные, но совершенно неопасные для здоровья ранения. Мы усложнили тренировки, разделившись на две противоборствующие группы.

Кроме того, мы приготовили камуфляжные плащи. Они покрывались слоем кристалликов соли, под которым находилась полимерная отражающая ткань, обладавшая похожим на натриевое излучением. В пустыне их можно развернуть и улечься на соляной песок, укрыться или набросать сверху соль, если есть на это время. Ни спутник, ни самолет, ни даже человек, который находится не слишком близко, не могли различить нас. Сейчас, оглядываясь назад, такая технология кажется крайне примитивной, но она послужила нам лучше, чем машины из десяти тысяч винтиков; ведь вскоре все самолеты были уничтожены.

Мы также благодаря своей изобретательности сделали огромные шары из изящного, но очень прочного материала, состоявшего из больших кристаллов, которые сцепили друг с другом, чтобы получить надежные сумки-мешки, которые, однако, почти ничего не весили. Сумки закрепляли на животе и бедрах, а когда человеку надо было взлететь, микронасос выкачивал воздух, и шары поднимали бойца в воздух.

Рюкзаки тоже обладали подобной способностью. В них располагался двигатель, работавший на переменном давлении. Но на рюкзаки нельзя было полностью положиться – надежность их работы зависела от веса человека и его снаряжения: при массе даже всего в пятьдесят килограммов полет становился неустойчивым. Мы прыгали как кузнечики – так быстро, что уши ныли от боли, – обычно по простой эллиптической траектории с радиусом в две тысячи метров, а потом приземлялись в километре от места старта. Чип в двигателе контролировал полет, так что мы никогда не приземлялись на живот или вниз головой. Но подобный способ передвижения был не из приятных. Меня тошнило несколько раз в таких полетах, одежда могла загореться. Однако рюкзак не раз спасал мне жизнь.

У нас не появилось иерархической системы, но у войны своя динамика. Казалось, я всегда обладал талантом военачальника, поэтому большинство соглашалось с моими предложениями. Некоторые противились, но всех нас сближало наличие общего врага.

Короче, я собрал армию из шестидесяти человек. Еще сотня захотела остаться в самолетах, летать на них и сражаться с сенарцами в воздухе. Остальные, и раненые в том числе, отправились на север – к шахтам и безопасности. Ясно было, что, как только мы атакуем сенарскую базу в Алсе, пещеру придется срочно покинуть, потому что враги вернутся со значительным воинским контингентом и постараются сделать нас всех покойниками. В данной ситуации лучше было бы рассредоточиться, как я и предлагал, но пилоты не согласились с таким планом, оплевали меня и стали готовиться отобрать у Сенара контроль над воздушным пространством.

Потом мы подготовили запасы провизии и распрощались. Многие поехали на север, я и еще три машины вместе со мной взяли курс на юг. Мои автомобили были настолько загружены продовольствием, что большинство солдат не поместились внутрь и шли рядом.

Мы двинулись за час до вечернего Шепота. Я приказал спрятать все оружие под одеждой, в противном случае придется избавиться от него. Задачу облегчала компактность иглоружья и его маленький вес. Любой спутник, заметив нас, идентифицирует группу людей как беженцев: ненужная предосторожность, потому что – как позже мы узнали – спутники вышли из строя. Из-за шаров мы выглядели толстыми и неповоротливыми, похожими на старичков на вечерней прогулке.

Мы привели машины на восток и остановили их у подножия дюны, накинув поверх соляную материю. Потом в сумерках двинулись к берегу моря. Все действия рассчитали по минутам. Атака должна произойти точно во время Шепота, когда никто ее не ожидает.

Получалось, что шестьдесят человек таились на подветренной стороне холма в пурпурном свете целых десять минут, ожидая начала ветра. Я улегся ближе всех к вершине и высунул подзорную трубу так далеко, что кончик ее блестел на другой стороне холма, но вершина дюны всегда сверкает белым, серебряным, красным и пурпурным на закате, поэтому никакой часовой не заметил бы меня. А впереди был лагерь. Два закрепленных на земле самолета, часовые, спрятавшиеся от ветра. Я также увидел три контейнера, которые, вероятно, содержали продовольствие, и портативную опреснительную установку.

В поле зрения находились трое часовых, но было ясно, что с началом порывов ветра они спрячутся подальше. Остальные солдаты уже находились в помещении, готовясь к вечерней молитве. Еще один самолет – мы знали, что их три, – пока что парил где-то в воздухе, но он скорее всего в ближайший момент приземлится или же поднимется выше ветра, иначе его просто расшибет о землю.

В любом случае наше время почти пришло.

Так что я сложил трубу и подал сигнал, покачав большим пальцем вправо-влево. Мы атакуем, когда я встану, и заканчиваем атаку, активизируя рюкзаки, когда я подаю сигнал желтой ракетой. Потом перегруппировываем силы и занимаем оборонительную позицию, хотя, честно говоря, я надеялся, что мы нанесем достаточный урон противнику, чтобы не опасаться контратаки.

Почти пора. За нашими спинами начал завывать ветер. Я натянул маску, так же поступили и все остальные. Маска закрывала всю кожу и волосы на голове, но даже с такой защитой я чувствовал уколы выстреливавших соляных кристаллов как маленькие укусы.

Итак, что же я ощущал в те последние моменты перед атакой? Конечно, присутствовала нервозность. Было и внезапное ударившее в голову осознание того, что я могу умереть, что через несколько минут я уже превращусь в труп. Но все это не сопровождалось дрожью скорой встречи с Богом. Это скорее напоминало смерть без понимания смерти.

Я ощущал себя до боли живым. Чувствовал каждый палец на руке, каждый волосок на голове. Чувствовал давление сердца на мембрану в груди, когда оно втягивалось и раздувалось. Когда ветер за нашими спинами начал набирать силу, крупинки соли бились по спинам и головам, по почкам сквозь одежду, то же самое чувство родилось и в животе. Как будто ускоренная в сотни раз беременность. Во мне рождалось ликование.

Внезапно стало очень темно, мой слух поглотил вой ветра. Вселенная покачнулась, и я встал. Я едва заметил, как цепочка людей поднимается справа и слева от меня, едва уловил, как они последовали за мной, когда мы покинули защищавшую нас дюну.

Бегом.

Вначале вниз по склону, и звук становится глуше, стихает сверкающая бомбардировка Шепота, но только стихает, не исчезает совсем – снижение тона в музыкальной композиции. Каблуки ввинчиваются в рассыпчатый грунт; вперед, наполовину скользя, наполовину прыгая с нелепым, комично преувеличенным размахом, слишком высоко поднимая и слишком далеко выставляя ноги.

Потом новый прыжок – на более твердую, утрамбованную соль арадийского побережья. Внезапно мы на самом деле побежали, ветер засвистел между ростками соляной травы, земля под ногами скрипела, как пустая кожа выглаженной ветром соли. Шепот теперь стал непереносимым, поток мелких частиц усилился до неприличия. Ветер швырял в нас соль, пытаясь повалить на землю (некоторые действительно упали, но я этого тогда не заметил). Уколы маленьких кристалликов начали причинять нестерпимую боль, как если бы в каждый член моего тела натыкали тысячи иголок. Но в тот момент никто не осознавал этой боли: только что-то наподобие легкого недомогания. Я, должно быть, кричал на бегу. Не помню, как это было на самом деле. Какая разница, впрочем. Ни один человеческий голос не может перекрыть звук, который издает Шепот.

Первое столкновение с врагом я помню в точности. То есть в памяти всплывают отдельные четкие эпизоды, как будто освещенные изнутри, но не вся атака в целом. Отдельные части сложились уже потом, когда мы обменялись впечатлениями от нападения. Итак, я знаю, что мы пробежали расстояние от дюны до лагеря, что часовые, спеша укрыться от смертоносного ветра, даже не заметили нас, что автоматические сенсоры предупреждали их и что люди, очевидно, даже не обратили внимания на показания приборов. Наверное, последние часто выдавали ложные данные во время Дьявольского Шепота.

Так что я обогнул первый пост, и никто не задержал меня. Мне пришлось остановиться, что показалось после восторга бега возмутительным вмешательством в нормальный ход событий. Но надо толкнуть дверь в постовой домик, чтобы прорваться внутрь…

Когда скрипнули петли, часовой даже не потрудился встать, только удивленно поднял глаза. Я застрелил его: игла прошла сквозь череп, руки взмыли вверх. Когда сенарец упал на живот, я пустил еще несколько игл в его затылок. Два других часовых выскочили из будок, в защитных очках и с оружием наготове, но их застрелили, прежде чем они успели открыть огонь.

Я махнул отстающим: бег замедляло тяжелое вооружение, которые им поручили нести. Мы расставили свои импровизированные минометы, используя будки часовых как прикрытие, и навели их на самолеты и вспомогательные механизмы. Нам придется потерять эти самые минометы, потому что унести их с собой в прыжке невозможно из-за тяжести, но дело стоило того.

Минометы были произведены на фабрике из обрезков труб – наглухо заваренные с одного конца, со старомодными детонаторами и взрывчатым веществом внутри. Всего их у нас было четыре.

Я махнул бойцам, командуя наступление. Нас все еще не обнаружили, но установка минометов отняла слишком много времени. Шепот стал стихать. Мы двинулись к лагерю. Некоторые завернули за бараки, к воде; я остался по другую сторону от построек и повернул к самолетам. Под одеждой уже текла кровь из тысяч мелких царапин. Боль меня не слишком беспокоила, но странно, я помню, как раздражало ощущение чего-то липкого и мокрого под рубашкой.

Самолеты, однако, во все времена управлялись людьми, и как только Шепот начал стихать, а воздух постепенно проясняться, кто-то должен был заметить нас. Короче говоря, внезапно из одного барака начали выбегать вооруженные солдаты противника.

Завязалась перестрелка, дальнейшее помнится с трудом.

Бой казался нереальным, будто все происходило во сне, из-за рева ветра выстрелов не было слышно. Я не упал на землю, как сделали некоторые наши солдаты, только немного пригнулся чуть-чуть и начал посылать иглы во врага. Я помню, как стрелял, потому что выстрелы в чем-то роднились со звуками музыки: мой палец на курке, бесшумный полет полоски металла, видимой только при свете, цель оседает, как сдувшийся шарик…

Иглы сверкали вокруг меня. Потом помню, как я стоял на одном колене и стрелял из ружья без остановки, чертыхаясь, слишком поздно осознавая, что магазин пуст. Потом – это звучит как полный идиотизм, но именно так я и поступил – я встал и медленно, потому что пальцы онемели и кровоточили сквозь материю перчаток, вытащил использованную обойму, бросил ее на землю. Затем начал рыться в поясной сумке в поисках нового кружочка в пол-ладони. Это заняло много, очень много секунд… Потом я вставил магазин на место, опять упал на колено и открыл огонь.

К тому времени ветер почти утих, редкие фрагменты соляных кристаллов кружились в воздухе. На западе небо уже совсем очистилось – самое худшее, что ветер мог сделать с Арадисом – это нагнать большие волны, – улучшалась видимость. Я встал на обе ноги и побежал к своим солдатам.

Именно тогда сработали минометы, прозвучал короткий «бум», глаза резануло ярким светом, заполыхал огонь, а потом нас достигла ударная волна, и все попадали на землю. Никто не удержался на ногах, но я через силу заставил себя повернуться и увидел самолеты и другое сенарское оборудование, охваченное пламенем. Одна мина попала в тент, но материя, хотя и защищавшая от ветра, была слишком тонкой, чтобы удержать заряд, он пролетел через обе стены и плюхнулся прямо в воду.

Мы ожидали подобного развития событий, а потому первыми вскочили на ноги и стали расстреливать растерянных сенарцев, пытающихся подняться. Я уложил на месте троих или четверых и кинулся к трупам, чтобы забрать оружие. Огонь сверкал адским пламенем. Один из людей с иглой в обоих легких в агонии схватился за мою лодыжку, я стряхнул его.

Наверное, где-то в этот момент я почувствовал какой-то укол в ногу, который ровно ничего не значил в пылу битвы. Но позже оказалось, что это игла ранила меня в голень. Один из сенарцев, распростертых на земле, воспользовался ситуацией и выстрелил снизу. Игла насквозь проткнула мой ботинок. Но в то время я даже не понял, что ранен. Набрал кучу оружия и рванул обратно.

Помню, как перепрыгивал через тела, спотыкался, падал и снова карабкался вперед. Правда, не могу сказать точно, чьи это были тела: алсиан или сенарцев.

Вернулся третий самолет, его брюхо чернело, когда он парил над языками пламени: он пролетел низко над морем и потом резко взмыл вверх над местом битвы. На мгновение застыл там, а потом очутился над нами: рев его двигателей напоминал вопли злости. На таком расстоянии самолет ничего не мог предпринять без риска ранить собственных солдат, но, если мы отойдем подальше или собьемся в кучу, наказание последует незамедлительно.

Именно тогда я пустил сигнальную ракету, и она проревела что-то в мое левое ухо, на мгновение оглушив. Время прыжка. Самый неприятный момент, потому что рюкзаки никто не тестировал, и люди не знали, будет ли оборудование работать вообще. Мы знали только теорию: наклониться в том направлении, куда хочешь лететь (и не наклоняться в сторону моря, если не хочешь утопиться), держать руки впереди, чтобы не обжечься пламенем выхлопа.

Но когда я активизировал собственный шар и ждал, пока насосы выкачают воздух… так вот, за эти три или четыре секунды мной овладел ужас. Почему-то смерть в бою не казалась такой страшной, как смерть в полете или после удара о землю при приземлении.

Ужас парализовал меня, но система действовала исправно. Шары дали сигнал рюкзаку, и теперь уже процесс нельзя было остановить. Я почувствовал легкость, когда заработали шары, ясно помню, как уменьшалось давление стопы на грунт.

Потом раздался непонятный вой, и я начал кричать. Желудок сжался, превратился в комок, к горлу подкатила тошнота. Голова мотнулась, я сглотнул. И только тогда осознал, что земля уже далеко, а в ушах свистит ветер.

Я посмотрел вниз и увидел свои ноги, которые как-то косолапо болтались. И между ними – поле боя, как игрушка для престарелого, уже впавшего в маразм генерала. С одного края его ограничивала вода, с другой – бесконечные дюны соляного песка. А посередине – все то, что наделали мы: пятна черного дыма, окаймляющие пламя, едва видное внизу. Разбросанные тела, как помет кролика, загадившего ухоженный газон. Но потом я посмотрел на все еще полыхающий горизонт и яркое небо, на полосы черного дыма и разглядел точки остальных улетающих солдат.

Я закричал от радости, такое блаженство охватило все мое существо; закричал во весь голос.

Спуск принес более неприятные ощущения. К тому времени, как я начал падать, уже опустилась темнота. Меня отбросило на несколько километров на восток. Но я сверил направление по компасу и пошел к машинам.

Для меня началась самая сложная часть операции, потому что раненая нога никак не давала покоя. Очевидно, на протяжении всего боя адреналин просто не давал мне заметить, сколько боли причиняла застрявшая игла. Я хромал, передвигаясь очень медленно, и когда добрался до автомобилей, почти все уже собрались там.

Я очень хорошо помню этот путь в темноте, потому что, даже несмотря на больную ногу, на опасение, что сенарцы все-таки соберут силы и контратакуют нас, я осознавал прекрасное, почти религиозное ощущение в животе, растущее чувство, которое можно описать единственным словом, мало употреблявшимся в отношении меня: мир. Было что-то чужеродное в том удовлетворении, но оно присутствовало. К тому времени, как я прибыл на место, оно распустилось внутри меня в полном великолепии.

Мы потеряли семь человек убитыми или ранеными. Или, если быть точным, убитыми и ранеными, а затем убитыми. Потому что те, которых подстрелили так, что бедняги не смогли активизировать рюкзаки, наверняка погибли позже в драке. В любом случае тех семерых мы больше никогда не видели. Но хотя мы и подготовились к контратаке, той ночью ее не случилось.

Я стащил ботинок и занялся собственной раной: просто перебинтовал ее. О восстановлении плоти не могло быть и речи, и мы с радостью забыли привычки цивилизации. Поэтому я перевязал ногу, как мог, и надел ботинок обратно. Потом снял куртку, всю верхнюю одежду, решив посмотреть, что сталось с моей кожей.

Шепот причинил немалый ущерб: кожа горела красным от множества ссадин. Лучше всего, наверное, оставить все как есть, заключил я и оделся снова. Куртка немного поистрепалась от ветра, но ее еще можно носить.

Я обошел машины и поговорил с каждым низким приглушенным голосом.

Потом пошел в один из автомобилей и улегся на койку. Несмотря на тянущую боль в боку, на котором я лежал, сон пришел легко. Все, что я запомнил из той ночи, – это видение. Мне явился Дьявол, высокий худощавый мужчина с очень маленьким носом, больше похожим на морщину на лице, но с огромными глазами и густыми бровями, которые как одеялом прикрывали веки. Его одежда состояла из красной мантии и красной же шотландской юбки, а кожа белела наподобие соли. Во сне я стоял на коленях сзади него, держась за краешек юбки, меня поразили его мощные ноги, волосы на которых росли точными линиями, как полоски металла, выстроенные в ряд под действием магнита.

Поднявшись с колен, я обнаружил, что стою лицом к лицу именно с дьяволом, хотя не помню, то ли я обходил его, то ли повернулся. Мужчина улыбнулся. Это была страшная улыбка. Я сказал ему, как настоящий иерарх: