Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Адам Бернард Мицкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

А дядя – о доходах и чинах,

Слугу служанка просит без стесненья

Сказать, каков в амурных я делах.

Мать! Дядюшка! Парнас – мое поместье.

Душой владею я всего одной.

Чины смогу в веках лишь приобресть я.

Доход? Перо – вот весь достаток мой.

Любовь? Нельзя ль, плутовка, без расспросов!

О ней скажу тебе наедине,

Когда ты, моего лакея бросив,

Одна заглянешь вечерком ко мне.

[1825]

СОМНЕНИЕ

Тебя не видя – в муках не терзаюсь,

При встрече – не краснею, не теряюсь;

Но если друг от друга мы далеко

И грустно мне, и очень одиноко,

И не могу я разрешить секрета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Вдали от глаз и от улыбок милых

Я облик твой восстановить не в силах,

И пусть усилья памяти напрасны,

Он все же рядом, зыбкий, но прекрасный.

И не могу решить я до рассвета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Я много пережил, но тем не мене

Не мнил тебе открыться в горькой пени,

Без цели идучи и не держась дороги,

Как отыскал я милые пороги?

И что вело меня? Не нахожу ответа:

Любовь ли эта? Дружество ли это?

Тебе отдам здоровье, если надо,

За твой покой стерплю мученья ада;

И не пустым я движим суесловьем,

Себя сочтя покоем и здоровьем.

Но что причина дерзкого обета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Коснусь ли я руки твоей украдкой,

Забудусь ли в мечтательности сладкой,

Едва решу, что так навеки будет

А сердце вновь сомнения разбудит

И у рассудка требуетсовета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Не диктовал мне этих шестистрочий

Друг стихотворца – вещий дух пророчий;

В толк не возьму: откуда на листочке

Возникли рифмы, появились строчки?

Что вдохновляло твоего поэта?

Любовь ли это? Дружество ли это?

[1825]

К Д. Д.

Элегия

О, если б ты жила хоть день с душой моею...

День целый! Нет, тебе дать мук таких не смею.

Хотя бы только час... Счастливое созданье,

Узнала б ты тогда, как тяжело страданье!

В терзаньях мысль моя, бушует в чувствах буря;

То гнев грозой встает, чело мое нахмуря,

То мысли скорбные нахлынут вдруг волнами,

То затуманятся глаза мои слезами.

Виной мой гнев, что ты торопишь миг разлуки,

Иль слишком я уныл, и ты боишься скуки.

Не знаешь ты меня, мой образ страсть затмила,

Но в глубине души есть все, что сердцу мило:

Сокровища любви и преданности нежной,

И грез, что золотят наш рок земной мятежный.

Но ты не видишь их. Так в бурях урагана

Не видно нам на дне сокровищ океана:

Прекрасных раковин и дорогих жемчужин,

Чтоб обнаружить их, свет яркий солнца нужен!

О, если б я не знал в твоей любви сомненья,

О, если б страх изгнать я мог хоть на мгновенье,

Забыть, как от твоих измен мне было больно!

О, был бы счастлив я, была б ты мной довольна!

Как дух, волшебницы послушный заклинанью,

Покорно б исполнял я все твои желанья.

А если подданный, забыв, что он бесправен,

Вдруг возомнит на миг, что госпоже он равен,

О, смейся, милая! Хоть запрещает гордость

Слугою быть твоим, – как проявлю я твердость?

Я прикажу, чтоб ты мной дольше забавлялась,

По вкусу моему порою одевалась,

Прическу изменив, и средь хлопот домашних

Нашла досуг и для признаний тех всегдашних,

Что я в стихах пишу. Тебе б немного муки

То стоило: лишь час один терпенья, скуки,

Притворства полчаса, минуту лицемерья,

Что ты моим стихам внимаешь, я поверю.

И пусть твои глаза лгать будут, лицемерить,

Я буду в них добро читать и лжи их верить.

Тебе вручил бы я мою судьбу и долю,

К твоим ногам сложил свой разум, чувства, волю.

Воспоминанья все я скрыл бы, как в могиле,

Чтоб в чувствах мы всегда одною жизнью жили.

Тогда бы улеглось волненье дикой страсти,

Сейчас я, как ладья, в ее стихийной власти,

Она еще валы вздымает на просторе.

Поплыли б тихо мы с тобой в житейском море.

И если б снова рок волной грозил надменно,

Тебе бы все ж я пел, всплывая, как сирена.

[1825]

К Д. Д.

Моя баловница, отдавшись веселью,

Зальется, как птичка, серебряной трелью,

Как птичка, начнет щебетать-лепетать,

Так мило начнет лепетать-щебетать,

Что даже дыханьем боюсь я нарушить

Гармонию сладкую девственных слов,

И целые дни, и всю жизнь я готов

Красавицу слушать, и слушать, и слушать!

Когда ж живость речи ей глазки зажжет

И щеки сильнее румянить начнет,

Когда при улыбке, сквозь алые губы,

Как перлы в кораллах, блеснут ее зубы,

О, в эти минуты я смело опять

Гляжуся ей в очи – и жду поцелуя,

И более слушать ее не хочу я,

А все – целовать, целовать, целовать!

Одесса, 1825

ДВА СЛОВА

Когда с тобой вдвоем сижу,

Могу ль вопросы задавать:

В глаза гляжу, уста слежу,

Хочу я мысли прочитать,

Пока в глазах не заблестели;

Хочу слова твои поймать,

Пока с губ алых не слетели.

И вовсе пояснять не надо,

Чего ждет слух и жаждут взгляды,

Оно не сложно и не ново,

О, милая, всего два слова:

"Люблю тебя!Люблю тебя!"

Когда продолжим жизнь на небе,

Будь воля властна там моя,

Всегда и всюду видеть мне бы

Запечатленными сто раз

В зрачках твоих прелестных глаз

Все те ж слова: "Люблю тебя!"

И слушать там хотел бы я

Одну лишь песню, чтоб с рассвета

До ночи ею упиваться:

"Люблю тебя! Люблю тебя!"

И чтоб звучала песня эта

В мильонах нежных вариаций!

[1825]

СОН

Меня оставить все ж тебе придется,

Но в этот час не обрекай на муки

И, если в сердце верность остается,

Не говори, прощаясь, о разлуке.

Пусть в эту ночь пред сумрачным рассветом

Блаженное мгновение промчится,

Когда ж настанет время разлучиться,

Вручи мне яд, прошу тебя об этом!

Уста к устам приблизятся, а веки,

Когда в них смерть заглянет, не сомкну я;

И так блаженно я усну навеки,

Твой видя взор, лицо твое целуя.

И сколько лет спать буду так – не знаю...

Когда ж велят с могилой распроститься.

Ты, об уснувшем друге вспоминая,

Сойдешь с небес, поможешь пробудиться!

И, ощущая вновь прикосновенье

Любимых рук, к груди твоей прильну я;

Проснусь, подумав, что дремал мгновенье,

Твой видя взор, лицо твое целуя!

Одесса, 1825

РАЗГОВОР

К чему слова! Зачем, моя отрада,

С тобою чувства разделить желая,

Души я прямо в душу не вливаю,

А на слова ей раздробиться надо?

Остынет слово,-выветриться может,

Покуда к слуху, к сердцу путь проложит!

Влюблен я, ах, влюблен! – твержу тебе я,

А ты грустишь, ты начала сердиться,

Что выразить я толком не умею

Своей любви, что не могу излиться,

Я – в летаргии; не хватает силы

Пошевелиться, избежать могилы.

Уста мои от слов пустых устали;

С твоими слить их я хочу. Хочу я,

Чтоб вместо слов звучать отныне стали

Биенье сердца, вздохи, поцелуи...

И так бы длилось до скончанья света,

И вслед за тем продолжилось бы это!

Одесса, 1825

ЧАС

Элегия

Час назад не спускала ты глаз с циферблата,

Подгоняла глазами ты стрелок движенье

И, сквозь шум городской, нетерпеньем объята,

Узнавала знакомых шагов приближенье.

О, единственный час! И мне вспомнить отрадно,

Что еще чье-то сердце ждало его жадно.

Этот час – моя пытка. Душою плененной

Я кружил вкруг него Иксион возрожденный.

Час настал – мне казалось, я ждал его вечно.

Час прошел – вспоминать я могу бесконечно.

Столько милых подробностей вновь оживало:

Как вошел, как беседа текла поначалу,

Как срывалось порою неловкое слово;

Вызвав ссору. Потом примирение снова.

Опечалюсь – причину в глазах прочитаешь,

Просьбы есть у меня – ты их предупреждаешь...

Есть еще одна – взглянешь, не смею открыться...

Лучше завтра... Иль вдруг начинаю сердиться

Улыбнешься, и я безоружен. Порою

Я прощенья прошу, преклонясь пред тобою.

Слово каждое, взгляда любого намеки,

Мимолетную ласку, надежды, упреки

Мелочь каждую в сердце моем сохраняю,

Вновь и вновь пред глазами ее вызываю,

Как скупец над казной, по червонцу добытой,

Смотрит, сохнет и не наглядится досыта.

Этот час меж былым и грядущим граница,

Им открыл и закончил я счастья страницы.

В серой мгле моей жизни, в сплетенье событий

Он блеснул золотою единственной нитью.

Шелкопрядом крылатым в ту нить я вцепился,

Вил и вил себе кокон и в нем затворился.

Солнце круг свой свершило в обычную пору.

Снова пробил тот час. Где теперь ее взоры?

И о чем ее мысли? Быть может, в ладонях,

Нежит руку чужую и голову клонит

На чужое плечо, и с горячим волненьем

Внемлет кто-то коварного сердца биеньям.

Если б громом меня на пороге сразило,

Разве это бы их хоть на миг разделило?

Одиночество! Я от твоей благостыни

Отвернулся в тот час, – так прими меня ныне!

Как ребенок, приманкой на миг соблазненный,

Возвращается к няне, иду, преклоненный.

Будь ко мне благосклонно! Хоть счастье и манит,

Хоть и трудно поверить, что снова обманет,

Может быть, погашу я в себе это пламя:

Я надеюсь на гордость и горькую память.

О надежды! Теперь поискать бы покоя

Средь полей и лесов или в шуме прибоя.

Час прогулки настал. Что ж я медлю, бессильный?

Слышу, скрипнула дверь. "Не с письмом ли посыльный?"

Снова письма ее положу пред собою...

То хватаю часы, посмотрю и закрою...

То бегу... Побежал и застыл у порога...

Был тотчас... И привычна былая тревога.

Так, отдавши земле существо дорогое,

Полный смертной тоски, с наболевшей душою,

Человек вдруг забудет на долю мгновенья

О потере своей. Так отрадно забвенье!

Входит в дом... остановится, молча глазами

Обведет все кругом и зальется слезами.

[1825]

РАЗМЫШЛЕНИЯ В ДЕНЬ ОТЪЕЗДА

1825, 29 октября, Одесса

Откуда эта горечь? Что со мной такое?

Я снова возвращаюсь в стылые покои

И одичалым взором, смутный и смятенный,

Прощально озираю дружеские стены;

Они глухою ночью и в часы рассвета

Внимали терпеливо горестям поэта.

Я подхожу к окошку, где стоял подолгу,

Высматривая что-то тщетно и без толку,

И отхожу, прискучив зрелищем проулка,

И эхо в целом доме отдается гулко;

Я двери отворяю и снова затворяю,

И с маятником мерным шаги свои сверяю,

И слышу – где-то шашель древесину точит;

Видать, к своей подруге проточиться хочет.

Утреет. Заждались настырные возницы.

Что ж! Забирайте книги, вынесем вещицы.

Пошли! Опальный странник, встречен без участья,

Уеду восвояси без напутствий счастья.

Пускай покину город, и пускай в тумане,

К пришельцу безучастны, сгинут горожане.

Пускай не огорчатся, всхлипнув простодушно,

Мне, говоря по чести, слез ничьих не нужно.

Так над раздольным лугом, золотым и щедрым,

С увядшей ветки сорван нетерпеливым ветром,

Цветок летит засохший, утлый и гонимый,

И розы он коснется, пролетая мимо,

И хочет вечно длить случайное свиданье,

Но ветер засвистит и длит его скитанье:

Так среди улиц шумных я, пришелец странный,

Носил чужое имя, облик чужестранный;

И многих дев прелестных занимал прохожий,

На местных сердцеедов чем-то непохожий.

Цветного мотылька поймают дети в поле

И, наигравшись всласть, кричат: лети на волю!

Летим же! коли перья сберегли для лёта:

Летим! И поклянемся не снижать полета!

Когда-то, покидая отчую округу,

И молодых друзей, и пылкую подругу,

Я словно бы летел на рысаках крылатых,

Мелькали меж дерев платочки провожатых;

Я плакал! Слезы льет порывистая младость;

А нынче стар я стал, и плакать мне не в радость.

Смерть молодым легка. Мы уповаем свято

Остаться жить в сердцах невесты, друга, брата;

Но лживый свет познав, живет старик согбенный

И свой провидит гроб, покинутый и тленный,

И знает, что надежду тешить нету нужды...

Довольно! Мне пора! Простимся, город чуждый!

И с богом! Кто задержит гробовые дроги?

Их не проводит взглядом путник на дороге

И, воротясь домой, слезинки не уронит,

Услышав, как бубенчик в дальнем поле стонет.

СОНЕТЫ

Quand'era in parte altr'uom da quel, ch'io sono.

Petrаrса

[Когда отчасти был другим, чем ныне, человеком.

Петрарка (ит.)]

К ЛАУРЕ

Едва явилась ты – я был тобой пленен.

Знакомый взор искал я в незнакомом взоре.

Ты вспыхнула в ответ, – так, радуясь Авроре,

Вдруг загорается раскрывшийся бутон.

Едва запела ты – я был заворожен,

И ширилась душа, забыв земное горе,

Как будто ангел пел, и в голубом просторе

Спасенье возвещал нам маятник времен.

Не бойся, милая, открой мне сердце смело,

Коль сердцу моему ответило оно.

Пусть люди против нас, пусть небо так велело,

И тайно, без надежд, любить мне суждено,

Пускай другому жизнь отдаст тебя всецело,

Душа твоя – с моей обручена давно.

* * *

Я размышляю вслух, один бродя без цели,

Среди людей – молчу иль путаю слова.

Мне душно, тягостно, кружится голова.

Все шепчутся кругом: здоров ли он, в уме ли?

В терзаниях часы дневные пролетели.

Но вот и ночь пришла вступить в свои права.

Кидаюсь на постель, душа полумертва.

Хочу забыться сном, но душно и в постели.

И я, вскочив, бегу, в крови клокочет яд.

Язвительная речь в уме моем готова.

Тебя, жестокую, слова мои разят.

Но увидал тебя – и на устах ни слова.

Стою как каменный, спокойствием объят!

А завтра вновь горю – и леденею снова.

* * *

Как ты бесхитростна! Ни в речи, ни во взоре

Нет фальши. Ты сердца влечешь не красотой,

Но каждому милы твой голос, облик твой,

Царицей ты глядишь в пастушеском уборе.

Вчера текли часы в веселье, в песнях, в. споре,

Твоих ровесниц был прелестен резвый рой.

Один их восхвалял, и порицал другой.

Но ты вошла – и все, как в храме, смолкло вскоре.

Не так ли на балу, когда оркестр гремел

И буйно все неслось и мчалось в шумном зале.

Внезапно танца вихрь застыл и онемел,

И стихла музыка, и гости замолчали,

И лишь поэт сказал: "То ангел пролетел!"

Его почтили все – не все его узнали.

СВИДАНИЕ В ЛЕСУ

"Так поздно! Где ть был?" – "Я шел почти вслепую:

Луна за тучами, и лес окутан тьмой.

Ждала, скучала ты?" – "Неблагодарный мой!

Я здесь давно – я жду, скучаю и тоскую!"

"Дай руку мне, позволь, я ножку поцелую.

Зачем ты вся дрожишь?" – "Мне страшно – мрак ночной,

Шум ветра, крики сов... Ужели грех такой,

Что мы с тобой вдвоем укрылись в глушь лесную?"

"Взгляни в мои глаза, иль ты не веришь им?

Но может ли порок быть смелым и прямым?

И разве это грех – беседовать с любимым?

Я так почтителен, так набожно смотрю

И так молитвенно с тобою говорю,

Как будто не с земным, а с божьим херувимом".

* * *

Осудит нас Тартюф и осмеет Ловлас:

Мы оба молоды, желанием томимы,

И в этой комнате одни, никем не зримы,

Но ты – в слезах, а я не поднимаю глаз.

Гоню соблазны прочь, а ты, ты всякий раз

Бряцаешь цепью той, что рок неумолимый

Нести назначил нам, – и мы, судьбой гонимы,

Не знаем, что в сердцах, что в помыслах у нас.

Восторгом ли назвать иль мукой жребий мой?

Твои объятия, твой поцелуй живой

Ужель, о милая, могу назвать мученьем?

Но если в час любви рыдаем мы с тобой

И если каждый вздох предсмертным стал томленьем,

Могу ли я назвать все это наслажденьем?

УТРО И ВЕЧЕР

В венце багряных туч с востока солнце встало,

Луна на западе печальна и бледна,

Фиалка клонится, росой отягчена,

А роза от зари румянцем запылала.

И златокудрая Лаура мне предстала

В окне, а я стоял, поникший, у окна.

"Зачем вы все грустны – фиалка, и луна,

И ты, возлюбленный?" – так мне она сказала.

Я вечером пришел, едва ниспала мгла,

Луна восходит ввысь, румяна и светла,

Фиалка ожила от сумрака ночного.

И ты, любимая, ты, нежная, в окне,

Вдвойне прекрасная, теперь сияешь мне,

А я у ног твоих тоскую молча снова.

К НЕМАНУ

Где струи прежние, о Неман мой родной?

Как в детстве я любил их зачерпнуть горстями!

Как в юности любил, волнуемый мечтами,

Ища покоя, плыть над зыбкой глубиной!

Лаура, гордая своею красотой,

Гляделась в их лазурь, увив чело цветами,

И отражение возлюбленной слезами

Так часто я мутил, безумец молодой!

О Неман, где они, твои былые воды?

Где беспокойные, но сладостные годы,

Когда надежды все в груди моей цвели,

Где пылкой юности восторги и обеты,

Где вы, друзья мои, и ты, Лаура, где ты?

Все, все прошло, как сон... лишь слезы не прошли.

охотник

Я слышал, у реки охотник молодой

Вздыхал, остановись в раздумий глубоком:

"Когда б, невидимый, я мог единым оком,

Прощаясь навсегда с любимою страной,

Увидеть милую!" Чу! Кто там за рекой?

Его Диана? Да! Она в плаще широком

Несется на коне – и стала над потоком,

Но обернулась вдруг... глядит... Иль там другой?

Охотник побледнел, дрожа, к стволу прижался,

Глазами Каина смотрел и усмехался..

Забил заряд, – в лице и страх и торжество,

Вновь опустил ружье, на миг заколебался,

Увидел пыль вдали и вскинул – ждет его!

Навел... все ближе пыль... и нет там никого.

РЕЗИНЬЯЦИЯ

Несчастен, кто, любя, взаимности лишен,

Несчастней те, чью грудь опустошенность гложет,

Но всех несчастней тот, кто полюбить не может

И в памяти хранит любви минувшей сон.

О прошлом он грустит в кругу бесстыдных жен,

И если чистая краса его встревожит,

Он чувства мертвые у милых ног не сложит,

К одеждам ангела не прикоснется он.

И вере и любви равно далекий ныне,

От смертной он бежит, не подойдет к богине,

Как будто сам себе он приговор изрек.

И сердце у него – как древний храм в пустыне,

Где все разрушил дней неисчислимый бег,

Где жить не хочет бог, не смеет – человек.

К ***

Ты смотришь мне в глаза, страшись, дитя,

их взгляда:

То взгляд змеи, в нем смерть невинности твоей.

Чтоб жизни не проклясть, беги, беги скорей,

Пока не обожгло тебя дыханьем яда.

Верь, одиночество – одна моя отрада,

И лишь правдивость я сберег от юных дней,

Так мне ль судьбу твою сплести с судьбой моей

И сердце чистое обречь на муки ада!

Нет, унизительно обманом брать дары!

Ты лишь в преддверии девической поры,

А я уже отцвел, страстями опаленный.

Меня могила ждет, тебя зовут пиры...

Обвей же, юный плющ, раскидистые клены,

Пусть обнимает терн надгробные колонны!

* * *

Впервые став рабом, клянусь, я рабству рад.

Все мысли о тебе, но мыслям нет стесненья,

Все сердце – для тебя, но сердцу нет мученья,

Гляжу в глаза твои – и радостен мой взгляд.

Не раз я счастьем звал часы пустых услад,

Не раз обманут был игрой воображенья,

Соблазном красоты иль словом оболыценья,

Но после жребий свой я проклинал стократ.

Я пережил любовь, казалось, неземную,

Пылал и тосковал, лил слезы без конца.

А ныне все прошло, не помню, не тоскую,

Ты счастьем низошла в печальный мир певца.

Хвала творцу, что мне послал любовь такую,

Хвала возлюбленной, открывшей мне творца!

* * *

Мне грустно, милая! Ужели ты должна

Стыдиться прошлого и гнать воспоминанья?

Ужель душа твоя за все свои страданья

Опустошающей тоске обречена?

Иль в том была твоя невольная вина,

Что выдали тебя смущенных глаз признанья,

Что мне доверила ты честь без колебанья

И в стойкости своей была убеждена?

Всегда одни, всегда ограждены стенами,

С любовной жаждою, с безумными мечтами

Боролись долго мы – но не хватило сил.

Все алтари теперь я оболью слезами

Не для того, чтоб грех создатель мне простил.

Но чтобы мне твоим раскаяньем не мстил!

ДОБРЫЙ ДЕНЬ!

День добрый! Дремлешь ты, и дух двоится твой:

Он здесь – в лице твоем, а там – в селеньях рая.

Так солнце делится, близ тучи проплывая:

Оно и здесь и там – за дымкой золотой.

Но вот блеснул зрачок, еще от сна хмельной:

Вздохнула, – как слепит голубизна дневная!

А мухи на лицо садятся, докучая.

День добрый! В окнах свет, и, видишь, я с тобой.

Не с тем к возлюбленной спешил я, но не скрою:

Внезапно оробел пред сонной красотою.

Скажи, прогнал твой сон тревог вчерашних тень?

День добрый! Протяни мне руку! Иль не стою?

Велишь – и я уйду! Но свой наряд надень

И выходи скорей. Услышишь: добрый день!

СПОКОЙНОЙ НОЧИ!

Спокойной ночи! Спи! Я расстаюсь с тобой.

Пусть ангелы тебе навеют сновиденье.

Спокойной ночи! Спи! Да обретешь забвенье!

И сердцу скорбному желанный дашь покой.

И пусть от каждого мгновения со мной

Тебе запомнится хоть слово, хоть движенье,

Чтоб, за чертой черту, в своем воображенье

Меня ты вызвала из темноты ночной!

Спокойной ночи! Дай в глаза твои взглянуть,

В твое лицо... Нельзя? Ты слуг позвать готова?

Спокойной ночи! Дай, я поцелую грудь!

Увы, застегнута!.. О, не беги, два слова!

Ты дверь захлопнула... Спокойной ночи снова!

Сто раз шепчу я: "Спи", – чтоб не могла уснуть.

ДОБРЫЙ ВЕЧЕР

О добрый вечер, ты обворожаешь нас!

Ни пред разлукой, в миг прощания ночного,

Ни в час, когда заря торопит к милой снова,

Не умиляюсь я, как в тот прекрасный час,

Когда на небесах последний луч погас,

И ты, чта целый день таить свой жар готова,

Лишь вспыхивая вдруг, не проронив ни слова,

То вздохом говоришь, то блеском нежных глаз!

День добрый, восходи, даруй нам свет небесный

И людям озаряй их жизни труд совместный,

Ночь добрая, укрыть любовников спеши,

В их чаши лей бальзам забвения чудесный!

Ты, добрый вечер, друг взволнованной души,

Красноречивый взор влюбленных притуши!

К Д. Д.

визит

Едва я к ней войду, подсяду к ней – звонок!

Стучится в дверь лакей, – неужто визитеры?

Да, это гость, и вбт – поклоны, разговоры...

Ушел, но черт несет другого на порог!

Капканы бы для них расставить вдоль дорог,

Нарыть бы волчьих ям, – бессильны все затворы!

Ужель нельзя спастись от их проклятой своры?

О, если б я удрать на край вселенной мог!

Докучливый глупец! Мне дорог каждый миг,

А он, он все сидит и чешет свой язык...

Но вот он привстает... ух, даже сердце бьется!

Вот встал, вот натянул перчатку наконец,

Вот шляпу взял... ура! уходит!.. О творец!

Погибли все мечты: он сел, он остается!

ВИЗИТЕРАМ

Чтоб милым гостем быть, послушай мой совет:

Не вваливайся в дом с непрошенным докладом

О том, что знают все: что хлеб побило градом,

Что в Греции – мятеж, а где-то был банкет.

И если ты застал приятный tete-a-tete,

Заметь, как встречен ты: улыбкой, хмурым взглядом,

И как сидят они, поодаль или рядом,

Не смущены ль они, в порядке ль туалет.

И если видишь ты: прелестнейшая панна,

Хоть вовсе не смешно, смеется непрестанно,

А кавалер молчит, скривив улыбкой рот,

То взглянет на часы, то ерзать вдруг начнет,

Так слушай мой совет: откланяйся нежданно!

И знаешь ли, когда прийти к ним? Через год!

ПРОЩАНИЕ

К Д. Д.

Ты гонишь? Иль потух сердечный пламень твой?

Его и не было. Иль нравственность виною?

Но ты с другим. Иль я бесплатных ласк не стою?

Но я ведь не платил, когда я был с тобой!

Червонцев не дарил я щедрою рукой,

Но ласки покупал безмерною ценою.

Ведь я сказал "прости" и счастью и покою,

Я душу отдавал – за что ж удар такой?

Теперь я понял все! Ты в жажде мадригала

И сердцем любящим, и совестью играла.

Нет, музу не купить! Мечтал я, чтоб венком

Тебя парнасская богиня увенчала,

Но с каждой рифмы я скользил в пути крутом,

И стих мой каменел при имени твоем.

ДАНАИДЫ

Где золотой тот век, не ведавший печали,

Когда дарили вы, красавицы, привет

За праздничный наряд, за полевой букет

И сватом голубя юнцы к вам засылали?

Теперь дешевый век, но дороги вы стали.

Той золото даешь – ей песню пой, поэт!

Той сердце ты сулишь – предложит брак в ответ!

А та богатства ждет – и что ей в мадригале!

Вам, данаиды, вам, о ненасытный род,

Я в песнях изливал всю боль, что сердце жжет,

Все горести души, алкающей в пустыне,

И пусть опять пою в честь ваших глаз и губ,

Я, нежный, колким стал, я, щедрый, ныне скуп.

Все отдавал я встарь, – все, кроме сердца, ныне.

ИЗВИНЕНИЕ

В толпе ровесников я пел любовь, бывало;

В одном встречал восторг, укор и смех в другом:

"Всегда любовь, тоска, ты вечно о своем!

Чтобы поэтом стать – подобных бредней мало.

Ты разумом созрел, и старше сердце стало,

Так что ж оно горит младенческим огнем?

Ужель ты вдохновлен высоким божеством,

Чтоб сердце лишь себя всечасно воспевало?"

Был справедлив упрек! И вслед Урсыну я,

Алкея лиру взяв, высоким древним строем

Тотчас запел хвалу прославленным героям,

Но разбежались тут и лучшие друзья.

Тогда, рассвирепев, я лиру бросил в Лету:

Каков ты, слушатель, таким и быть поэту!

Урсын – второе имя Юлиана Немцевича.

Алкей – прославленный греческий лирик, уроженец Митилены, который жил около 604 г. до рождества Христова.

Лета – река забвения в Элизиуме, из которой пили души умерших, чтобы забыть пережитые на земле страдания; когда, по истечении нескольких веков, они воплощались в иные тела, они снова должны были пить из нее, чтобы изгладить из памяти тайнь потустороннего мира. (Мифология.}

КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ

Wer den Dichter will verstehen,

Muss in Dichter's Lande gehen.

Goethe

[Кто хочет поэта постичь,

Должен отправиться в сторону поэта.

Гете (нем.)]

Спутникам путешествия по Крыму.

Автор

I

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Выходим на простор степного океана.

Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,

Меж заводей цветов, в волнах травы плывет,

Минуя острова багряного бурьяна.

Темнеет. Впереди – ни шляха, ни кургана.

Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод...

Вон блещет облако, а в нем звезда встает:

То за стальным Днестром маяк у Аккермана.

Как тихо! Постоим. Далеко в стороне

Я слышу журавлей в незримой вышине,

Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет,

Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет.

Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать

И зов с Литвы... Но в путь! Никто не позовет.

II

ШТИЛЬ

НА ВЫСОТЕ ТАРКАНКУТ

Едва трепещет флаг. В полуденной истоме,

Как перси юные, колышется волна.

Так дева томная, счастливых грез полна,

Проснется, и вздохнет, и вновь отдастся дреме.

Подобно стягам в час, когда окончен бой,

Уснули паруса, шумевшие недавно.

Корабль, как на цепях, стоит, качаясь плавно.

Смеются путники. Зевает рулевой.

О море! Меж твоих веселых чуд подводных

Живет полип. Он спит при шуме бурь холодных,

Но щупальца спешит расправить в тишине.

О мысль! В тебе живет змея воспоминаний.

Недвижно спит она под бурями страданий,

Но в безмятежный день терзает сердце мне.

III

ПЛАВАНИЕ

Гремит! Как чудища, снуют валы кругом.

Команда, по местам! Вот вахтенный промчался,

По лесенке взлетел, на реях закачался

И, как в сетях, повис гигантским пауком.

Шторм! Шторм! Корабль трещит. Он бешеным рывком

Метнулся, прянул вверх, сквозь пенный шквал прорвался,

Расшиб валы, нырнул, на крутизну взобрался,

За крылья ловит вихрь, таранит тучи лбом.

Я криком радостным приветствую движенье.

Косматым парусом взвилось воображенье.

О счастье! Дух летит вослед мечте моей.

И кораблю на грудь я падаю, и мнится:

Мою почуяв грудь, он полетел быстрей.

Я весел! Я могуч! Я волен! Я – как птица!

IV

БУРЯ

В лохмотьях паруса, рев бури, свист и мгла...

Руль сломан, мачты треск, зловещий хрип насосов.

Вот вырвало канат последний у матросов.

Закат в крови померк, надежда умерла.

Трубит победу шторм! По водяным горам,

В кипящем хаосе, в дожде и вихре пены,

Как воин, рвущийся на вражеские стены,

Идет на судно смерть, и нет защиты нам.

Те падают без чувств, а те ломают руки,

Друзья прощаются в предчувствии разлуки.

Обняв свое дитя, молитвы шепчет мать.

Один на корабле к спасенью не стремится.

Он мыслит: счастлив тот, кому дано молиться,

Иль быть бесчувственным, иль друга обнимать!

V

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

ПИЛИГРИМ И МИРЗА

Пилигрим

Аллах ли там воздвиг гранитную громаду,

Престол для ангелов из мерзлых туч сковал?

Иль дивы из камней нагромоздили вал

И караванам туч поставили преграду?

Какой там свет! Пожар? Конец ли Цареграду?

Иль в час, когда на дол вечерний сумрак пал,

Чтоб рой ночных светил в потемках не блуждал,

Средь моря вечности аллах зажег лампаду?

Мирза

Там побывал я... Там – гнездо зимы седой,

Истоки родников и быстрых рек начало;

Из уст моих не пар, но снег валил густой;

Где нет пути орлам, моя нога ступала;

Шли тучи подо мной, а в них гроза дремала,

И лишь одна звезда горела над чалмой.

Там Чатырдаг!

П ил и гр и м

О-о!

VI

БАХЧИСАРАЙ

Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей.

Трон славы, храм любви – дворы, ступени, входы,

Что подметали лбом паши в былые годы,

Теперь гнездилище лишь саранчи да змей.

В чертоги вторгшийся сквозь окна галерей,

Захватывает плющ, карабкаясь на своды,

Творенья рук людских во имя прав природы,

Как Валтасаров перст, он чертит надпись: "Тлей!"

Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье

Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет,

Он тихо слезы льет, оплакивая тленье:

О слава! Власть! Любовь! О торжество побед!

Вам суждены века, а мне одно мгновенье.

Но длятся дни мои, а вас – пропал и след.

VII

БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

Молитва кончена, и опустел джамид,

Вдали растаяла мелодия призыва;

Зари вечерней лик порозовел стыдливо;

Златой король ночей к возлюбленной спешит.

Светильниками звезд гарем небес расшит;

Меж ними облачко плывет неторопливо,

Как лебедь, дремлющий на синеве залива,

Крутая грудь бела, крыло как жар горит.

Здесь минарета тень, там – тень от кипариса,

Поодаль глыбы скал уселись под горой,

Как будто дьяволы сошлись на суд Эвлиса

Под покрывалом тьмы. А с их вершин порой

Слетает молния и с быстротой фариса

Летит в безмолвие пустыни голубой.

VIII

ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

Ты в сказочном саду, в краю весны увяла.

О роза юная! Часов счастливых рой

Бесследно пролетел, мелькнул перед тобой,

Но в сердце погрузил воспоминаний жала.

Откуда столько звезд во мраке засверкало,

Вот там, на севере, над польской стороной?

Иль твой горящий взор, летя к земле родной,

Рассыпал угольки, когда ты угасала?

Дочь Польши! Так и я умру в чужой стране.

О, если б и меня с тобой похоронили!

Пройдут здесь странники, как прежде проходили,

И я родную речь услышу в полусне,

И, может быть, поэт, придя к твоей могиле,

Заметит рядом холм и вспомнит обо мне.

IX

МОГИЛЫ ГАРЕМА

МИРЗА – ПИЛИГРИМУ

До срока срезал их в саду любви аллах,

Не дав плодам созреть до красоты осенней.

Гарема перлы спят не в море наслаждений,

Но в раковинах тьмы и вечности – в гробах.

Забвенья пеленой покрыло время прах;

Над плитами – чалма, как знамя войска теней;

И начертал гяур для новых поколений

Усопших имена на гробовых камнях.

От глаз неверного стеной ревнивой скрыты,

У этих светлых струй, где не ступал порок,

О розы райские, вы отцвели, забыты.

Пришельцем осквернен могильный ваш порог,

Но он один в слезах глядел на эти плиты,

И я впустил его – прости меня, пророк!

X

БАЙДАРСКАЯ ДОЛИНА

Скачу, как бешеный, на бешеном коне;

Долины, скалы, лес мелькают предо мною,

Сменяясь, как волна в потоке за волною...

Тем вихрем образов упиться – любо мне!

Но обессилел конь. На землю тихо льется

Таинственная мгла с темнеющих небес,

А пред усталыми очами все несется

Тот вихорь образов – долины, скалы, лес...

Все спит, не спится мне – и к морю я сбегаю;

Вот с шумом черный вал подходит; жадно я

К нему склоняюся и руки простираю...

Всплеснул, закрылся он; хаос повлек меня

И я, как в бездне челн крутимый, ожидаю,

Что вкусит хоть на миг забвенья мысль моя.

XI

АЛУШТА ДНЕМ

Пред солнцем – гребень гор снимает свой покров;

Спешит свершить намаз свой нива золотая.

И шелохнулся лес, с кудрей своих роняя,

Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов;

Долина вся в цветах. Над этими цветами

Рой пестрых бабочек – цветов летучих рой

Что полог, зыблется алмазными волнами;

А выше – саранча вздымает завес свой.

Над бездною морской стоит скала нагая.

Бурун к ногам ее летит и, раздробись

И пеною, как тигр глазами, весь сверкая,

Уходит с мыслию нагрянуть в тот же час;

Но море синее спокойно – чайки реют,

Гуляют лебеди, и корабли белеют.

XII

АЛУШТА НОЧЬЮ

Повеял ветерок, прохладою лаская.

Светильник мира пал с небес на Чатырдах,

Разбился, расточил багрянец на скалах.

И гаснет. Тьма растет, молчанием пугая.