Текст книги "Как на духу"

Автор книги: Абрам Соломоник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

обратились с просьбой выделить несколько воспитанни-

ков старшего возраста, чтобы гнать коров по мясозаготовкам

отсюда до Молотова. Дело это нелегкое, коров будет много.

Во главе будет стоять пожилой колхозник, а с ним будет еще

несколько девочек, его помощниц. Но мальчиков у них нет

и они просят нашего участия. Ты согласишься туда пойти?

Там повидаешься с матерью». Я тут же согласился. «Ну что же.

Тогда собирайся. Ты будешь старшим, а в группе будут еще

Витя Козлов и Жора Павлов».

Я знал обоих мальчиков. Витя был разбитным малым, но учился плохо и остался на второй год в восьмом классе, а

Жора был мрачным и замкнутым парнем. Однако в ходе всего

нашего похода между нами ссор не было, ибо я никак не выка-

зывал себя начальником. Все брал на себя пожилой колхоз-

ник, который рассказывал и показывал, что надо делать. Нам

предстояло пройти более двухсот километров со стадом при-

мерно в 300 голов скота. Это были коровы и восемь или девять

огромных быков, которые доставляли нам много хлопот. Мы

с утра собирали стадо, колхозник отвязывал быков, которых

вечером уже на новом перегонном пункте он снова привязы-

вал к специально поставленным там крупным столбам. Каж-

дый день мы перегоняли стадо от одного пункта отдыха до дру-

гого. Таких пунктов насчитывалось около пятнадцати, так что

в дороге мы были около двух недель.

В первые дни я очень нервничал. Мы гнали коров по дороге

в открытом поле и в лесу. Гнать по лесу называлось «идти воло-

ком». В лесу коровы разбредались и начинали жевать листья

и траву. Я очень боялся, что они отстанут от стада и бегал

за каждой из них, пригоняя ее в строй. Но они упорно от меня

уходили, и я от изнеможения плакал. Потом я увидел, что если

собиралась вместе критическая масса животных и шла впе-

3. Приуралье в годы войны 35

ред, отставшие прибивались к ним самостоятельно. Вскоре я

попривык, и жизнь моя облегчилась. Смятение в стадо вно-

сили быки. Они при первой возможности залезали на коров

и начинали совокупляться. При этом соседние животные раз-

бегались в стороны и нормальный гон прекращался. С быками

мы замучились и довели их только до половины, до перегон-

ного пункта в городишке Чистóе. Там мы их оставили и про-

должали свое путешествие только с коровами.

Мы благополучно и без потерь пригнали стадо в город

Молотов, который казался нам огромным мегаполисом

по сравнению с Черновским. Я помню, как мы гнали коров

по людным улицам города и привели их прямо на мясокомби-

нат. Их немедленно отправили на скотобойню. Не знаю, как

остальные, но я чувствовал жалость к животным, с которыми

близко познакомился за время путешествия. Я не остался

ни минуты на мясокомбинате, чтобы не смотреть на убийство

своих подопечных, велел ребятам идти на пристань и дожи-

даться меня там. Сам я побежал в больницу, где должен был

встретиться с мамой. Больница находилась вне города, я

добрался до нее на автобусе. Когда я спросил про маму, мне

в регистратуре ответили, что ее несколько дней назад отпра-

вили домой. По мнению врачей она выздоровела, но была

настолько слаба, что ее сопровождала санитарка из боль-

ницы. Санитарка уже вернулась, а мама осталась в Чернов-

ском. Я поспешил на пристань, мы купили билеты на пароход

и через несколько дней были дома.

Маму я нашел у нас в квартире и поразился ее виду – она

походила на узницу концлагеря. Похоже было, что ее вовсе

не кормили в этой самой больнице. Она совсем не обращала

на меня внимания и проводила все время возле городских

столовых. Там она ела, ела, ела, пока через несколько недель

не вошла в норму, и жизнь наша наладилась. Мама возобно-

вила свою работу врача, а я пошел в школу, в восьмой класс.

Школьный год уже начался, когда я пришел в класс, но вхождение в новую обстановку оказалось простым и плав-

ным. Я получил место в первом от доски ряду и стал принимать

живейшее участие в учебной жизни. Учиться в новой школе

оказалось куда интересней, чем в старой. Захватывали уроки

36

Соломоник А.Б. Как на духу

по биологии, вернее, по теории эволюции Дарвина. Возобно-

вились мои занятия немецким языком. Его преподавал поляк, попавший в Россию после захвата ею западных территорий

Украины и Белоруссии. Он очень скоро исчез – то ли запи-

сался в армию Андерса, то ли его отослали еще куда-нибудь.

Но самыми любопытными для меня стали уроки русской

литературы. Предмет этот вел учитель из Украины, не помню

его по имени. Он был освобожден от армии по состоянию

здоровья, бежал со своей семьей от немцев и очутился в Чер-

новском. Свои уроки он вел нестандартно. Зачастую это были

целые лекции, как в вузе, и он посвящал им весь урок. Такую

лекцию про Иудушку Головлева я помню до сих пор. Нас он

учил думать и рассуждать, а не просто читать книги.

Именно на его уроке произошло событие, установившее

мои позиции в классе. После разбора «Слова о полку Иго-

реве» было задано домашнее сочинение на ту же тему. Шел

второй год кровавой войны, меня переполняли патриотиче-

ские чувства, и я излил их на бумагу. Но до того, как я вручил

свое сочинение преподавателю, ко мне подошел Витя Козлов

(я писал о нем выше) и попросил меня дать ему мое сочине-

ние почитать. Я охотно выполнил его просьбу. На следующем

уроке учитель начал раздавать работы, кратко комментируя

каждую из них. На его столе оставались две тетрадки.

– Козлов, встань-ка, братец, – начал он, – скажи мне, ведь ты списал сочинение у Соломоника? Твои возможности я

знаю, ты сидишь здесь второй год. Ну же…

ЗаплетающимсяязыкомВитяпробормоталчто-тоневнятное.

– Садись, дружок, тебе я ставлю двойку. А теперь ты, новый пришелец. Ты давал ему списывать свое сочинение?

– Давал…

– Тогда ты получаешь четверку вместо пятерки, которую

заслужил. Послушайте-ка ребята его работу, из него может

получиться кое-что в литературе.

И он полностью зачитал мое сочинение. Я сидел гордый

собой, как тысяча глупых гусынь, но моя роль в классе была

уже установлена. Я принимал участие во всех литературных

начинаниях нашего преподавателя. Он организовал в школе

драматический кружок, который ставил такие пьесы как «Рус-

3. Приуралье в годы войны 37

ские люди» Константина Симонова и другие актуальные вещи.

Я всегда принимал участие в его проектах, получая от них

неизменное удовольствие.

В классе было немало местных ребят, но тон задавали, несомненно, эвакуированные. Часть из них жила в интернате, часть – со своими родителями, которые к интернату не имели

никакого отношения. Изрядная доля эвакуированных была

из Ленинграда и мы, естественно, кучковались вместе. Вспоми-

наю двух девочек – Маню Неймарк и Валю Яковлеву. С Маней

я контактировал после войны в Ленинграде. Она закончила

философский факультет Университета по специальности пси-

холога и позднее стала известной ученой в этой области, рабо-

тая в Москве с популярной в кругах педагогов Лидией Ильи-

ничной Божович. Маня впоследствии уехала с семьей в США, и я встречал ее в Нью-Йорке. А судьба Вали Яковлевой, в кото-

рую я был безнадежно влюблен во время войны, сложилась тра-

гически. Она погибла под колесами автомашины вскоре после

возвращения в конце войны в Ленинград.

С Валей связана одна любопытная история. Как-то вскоре

после начала учебного года меня вызвал к себе директор интер-

ната и предложил исполнять должность диктора на местном

радио. Мол, к нему обратились с просьбой выбрать подходя-

щего кандидата на ежедневное получасовое вещание, которое

давалось району для освещения локальных новостей. Среди

своих такого человека не было, и районные власти обратились

за помощью в интернат. Вот он и предложил мне попробо-

вать себя на этом поприще. Я согласился с немалым трепетом

и страхом. Работа, однако, оказалась мне по силам, и я вещал

по утрам в течение месяца или двух.

Этот период совпал у меня с пиком увлечения Валей Яков-

левой. Как-то я подошел к ней на перемене и сказал, что

каждую свою передачу буду заканчивать ее инициалами —

В. Я. Она удивилась, но ничего не сказала. Со следующего утра

я начал сопровождать конец передачи ее инициалами. Этого

оказалось мало, Валя не отвечала мне взаимностью. Мою про-

делку никто не заметил, и скоро я сам бросил это дело из-за

невероятной скуки, которую она во мне вызывала: «Колхоз

“Красный лапоть” в ответ на призыв партии и правительства

38

Соломоник А.Б. Как на духу

обязался увеличить надои молока на 50 %» или еще что-то

в этом роде. Все же деньги, полученные за вещание, стали

моим первым самостоятельным заработком, и я этим весьма

гордился.

Нельзя не отметить колоритную фигура парня из нашего

класса; он был из ленинградской области и звали его Витя Уга-

ров. Виктор был не силен в учебе, но здорово превосходил всех

нас своей практической сметкой и жизненным опытом. Меня, во всяком случае, он очень привлекал. Как-то я пришел к нему

домой, в небольшую деревушку возле Черновского. Дело было

весной, вскоре после таяния снега и образования возле реки

небольших озерков, отделенных от нее отрезками суши. Оказа-

лось, что в них в это время находились щуки, которые не могли

пробраться обратно в реку и уплыть. Витя наскоро собрался, взял ружье и патроны и мы пошли стрелять щук. Для меня это

было совершенно новым и привлекательным действом.

Мы подходили к озерцу, где плескались щуки, Витя

выстреливал из ружья, оглушал их, и они всплывали на поверх-

ность пузом вверх. Тогда Витя в своих высоких сапогах забегал

в водоем и вытаскивал на берег щук, казавшихся мне очень

крупными. Это произвело на меня, городского мальчика, колоссальное впечатление. Я увидел, как человек может вос-

пользоваться дарами природы и приспосабливаться к ней для

удовлетворения своих потребностей. Ничего такого я не умел, получая все в конечном виде через магазины и рынок. Витя, кстати, был неравнодушен к Мане Неймарк, и они превос-

ходно дружили друг с другом до конца войны.

Кроме школы, я ходил на танцы. Они проходили в Доме

Культуры раз в неделю, и я принимал в них активное участие.

Я быстро освоил обиходные танцы – вальс, танго, фокстрот

и еще несколько – и начал прилично танцевать. На танцах

царила непринужденная атмосфера, появлялось много незна-

комых лиц, и с ними приятно было знакомиться, шутить

и вести беседу. Привлекала также близость девочек, само их

присутствие и кажущаяся доступность. Из-за танцев, однако, начались мои перепалки с мамой. Она порицала мое увлечение

и въедливо меня за него отчитывала. Однажды мы так поссо-

рились, что я решил не возвращаться домой.

3. Приуралье в годы войны 39

Постоянным посетителем танцев был школьный учитель

военного дела. После ранения его комиссовали из армии, после чего он возвратился домой в чине лейтенанта и стал

преподавателем военного дела. Со школьниками он держался

весьма дружелюбно, был с ними, что называется, на короткой

ноге. Я был с ним хорошо знаком, поэтому, объяснив причину, попросился переночевать у него дома. Он как-то стушевался, но, поколебавшись, согласился взять меня с собой. После

танцев мы пошли к нему. Жил он в деревне Вары, неподалеку

от райцентра.

Причина его колебаний мне стала понятна, как только он

распахнул дверь своего дома. Такой нищеты я никогда прежде

не видел. Шел третий год войны, все продукты выметались

из личных хозяйств при помощи налогов подчистую. Хозяева

все же постарались принять меня достойно: мать моего учи-

теля положила перед нами две картофелины, и это, по-види-

мому, было все, что она имела. Мы «поужинали», и я улегся

спать на тюфяк без простыни, укрывшись каким-то тряпьем.

Мой друг казался сконфуженным, но мне не надо было ничего

объяснять, – я все понял. Поутру я встал с тюфяка и, поблаго-

дарив хозяев, удалился, чтобы никогда больше туда не возвра-

щаться. Мы в интернате жили небогато, но все же до подобной

нищеты не опускались. Мы сами все производили, а в случае

надобности нам, видимо, еще и помогали, чего нельзя сказать

о коренных жителях, кормивших своих защитников на протя-

жении всех лет войны. Они были обречены на нищету и прозя-

бание, о чем я еще буду рассказывать дальше.

За время пребывания в Черновском я закончил восьмой

и девятый классы. Учился легко и охотно. В девятом классе

у нас не было уроков иностранного языка – как я писал, наш

преподаватель немецкого куда-то неожиданно исчез. Вообще

в Советском Союзе внезапные исчезновения людей никого

не удивляли. Все было так, как это описывал М. Булгаков

в романе «Мастер и Маргарита» в отношении «дома 302-бис

с нехорошей квартирой 50». Люди исчезали, а оставши-

еся лишь пожимали плечами и боялись открыть рот. В моей

жизни я столкнулся с подобным событием несколько раз.

Еще в Ленинграде из квартиры под нами исчезла семья Гоши

40

Соломоник А.Б. Как на духу

Пастака, который учился со мной в одном классе. Они были

эстонцами, и их пропажа никого не удивила. То же самое про-

изошло с преподавателем немецкого языка. Он, правда, был

поляком, но и его судьба не комментировалась. Не помню, чтобы я задумывался по этому поводу. Раздумья пришли зна-

чительно позднее, когда я повзрослел.

Мама отреагировала на отсутствие преподавателя быстро

и решительно: она наняла для меня учительницу английского

языка, которая сидела без работы. Та приходила к нам и зани-

малась со мной частным образом. Я охотно изучал английский

и сделал за год большие успехи. Потом я продолжал изучать его

уже в Ленинграде, что оказало огромное влияние на мою даль-

нейшую судьбу. Но об этом подробнее в следующих очерках.

Осталось подвести итог периоду эвакуации. Я его оцени-

ваю очень позитивно, ибо тогда я научился самостоятельно-

сти, открылся внешним влияниям и научился адекватно реа-

гировать на трудности. Из маменькиного изнеженного сынка

я превратился в думающее существо, принимавшее самостоя-

тельные решения. Школа эта положительно сказалась на всей

моей последующей жизни.

4. В О З В РА Щ Е Н И Е

В Л Е Н И Н Г РА Д , Ш К О Л А

И В У З

Летом 1944 года, после снятия блокады, ленинградцы полу-

чили возможность возвратиться в свой город. Для этого они

должны были написать прошение по какому-то адресу в город-

скую администрацию, чтобы получить разрешение на при-

езд. Обитателям интернатов было легче: выжившие родители

жаждали воссоединиться со своими чадами и бомбардировали

нас и администрацию города письмами. Так или иначе, группа

ребят из моего интерната получила пропуск на возвращение

домой. Я был в их числе. Нас быстро собрали, посадили опять-

таки в «телятник» (грузовой вагон) и отправили в Ленинград.

4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз

41

Я ехал один, без матери; она должна была обслуживать тех, кто

не попал в первую группу, и осталась с ними. Вскоре она при-

ехала, но поначалу я жил один.

Мы ехали долго даже по меркам того времени. Одеты мы

были кто во что горазд. Особенно плохо обстояло дело с обув-

кой, и я ехал босой. В Черновском я щеголял в лаптях, но не

мог же я появиться в лаптях в стольном граде Ленинграде. Уже

на подъезде к городу нас собрали и вытащили мешок с хранив-

шейся в нем обувью. Мне достались ботинки почти на номер

меньше моего размера, так что я с трудом их натянул – они

жали ужасно. Несколько дней я ходил по городу босиком, добравшись до дома, я немедленно выкинул жавшие ноги

ботинки. Помню, как в один из первых дней после приезда мне

пришло в голову пойти в кинотеатр «Правда», чтобы посмо-

треть какой-то фильм. Это было совсем рядом, и я пошел без

ботинок. Контролер изумленно посмотрела на меня, но про-

пустила – в те дни было много такого необычного.

Меня встречал папа и отвел на квартиру. Он считался

ответственным за сохранение нашего крошечного жилья

и действительно его сохранил. Но мебели в комнате не было, и мы начали собирать вещи по соседям. Это не было сложным

делом: мебель была бросовая, и с ней не жалко было расстаться.

Соседи были хорошими людьми, но ведь прошло столько вре-

мени и сколько было пережито. Отдали без разговоров даже

пианино. Мне оно было не нужно – только занимало место.

А вот кровать была необходима, и я ею с удовольствием вос-

пользовался. Несколько недель я провел один, живя на деньги, которые мне давал отец. Вскоре приехала мама, и мы возобно-

вили совместную жизнь.

Город был неузнаваем. Зияющие провалы на месте раз-

рушенных домов, на Невском на одной стороне висели пла-

каты: «Граждане! Эта сторона улицы опасна при обстреле». Все

напоминало о недавно пережитой трагедии, о которой велись

нескончаемые беседы. Люди, их одежда и поведение соответ-

ствовали моменту. Такое состояние продолжалось несколько

лет, пока город и его обитатели хоть немного зализали свои

раны. В те дни, когда я пишу эти строки, по российскому

телевидению показывают многосерийный фильм «Петер-

42

Соломоник А.Б. Как на духу

бург, 1945 – 46 годы» о бандитизме и борьбе с ним доблест-

ных чекистов. В повседневной жизни были иные акценты —

голод и нищета. Нам приходилось иметь дело в первую очередь

с ними: с отсутствием крайне необходимых вещей, добыва-

нием продуктов по карточкам и прочим. Это длилось на про-

тяжении многих лет.

Мама приехала вскоре вслед за мной, она поступила

на прежнюю должность участкового детского врача и стала

трудиться для прокормления нас двоих. Я был освобожден

от работы и записался в десятый выпускной класс средней

школы. Школа была рядом, на Социалистической улице (пом-

ните, я о ней писал). На сей раз это была ленинградская школа

и последний год обучения. Вскоре ввели экзамены на аттестат

зрелости, и я принялся за учебу по-настоящему.

Пора рассказать о моем отношении к армии: в 1944 году

призывали парней моего года рождения. Еще раньше в Моло-

товской области нас собирали на предармейские сборы. Там

нам объясняли про войну и учили стрелять без винтовок и мар-

шировать в строю. Сборы проходили весело, мы были молоды

и беспечны, а командиры наши не особенно старались. Они

все были прошедшими фронт вояками, в большинстве слу-

чаев ранеными, и знали свое дело назубок. Зато я хорошо

выучил строевые песни, мне они ужасно нравились. Раздава-

лась команда «Запевай!» и запевала начинал песню, скажем, о Перепетуе, а мы хором подхватывали припев: «Так, поцелуй

же ты меня, Перепетуя…» и так далее. Впрочем, больше было

песен патриотического содержания, типа «Красноармейцы, Сталин дал приказ…» и тому подобное.

В начале 1944 года меня вызвали в Черновской военкомат.

Там я прошел медосмотр и меня признали негодным к армии

в связи с очень плохим зрением (минус 9 – 9.5 диоптрий

на каждом глазу). Я не очень-то расстроился, но меня послали

на повторный осмотр в Молотов, где подтвердился вердикт

об освобождении меня от армии по близорукости. Я вновь был

подвергнут осмотру, уже обучаясь в 10 классе в Ленинграде. Там

меня окончательно освободили от воинской повинности, ска-

зав: «Иди, учись». Так, не начавшись, закончилась моя военная

карьера, чему я был очень доволен. Война уже кончилась, а про-

4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз

43

сто маршировать и ползать на брюхе меня не привлекало. А вот

мой двоюродный брат Гава того же года рождения отслужил

в действующей армии почти год и участвовал в боях за Берлин.

Интересно, что я вновь оказался военнообязанным в воз-

расте 46 лет, когда иммигрировал в Израиль в 1974 году. Тогда

в стране служили до 50 лет, и меня призывали на военную

службу несколько раз до достижения этого возраста. Я дол-

жен был купить военную форму в магазине и появляться в ней

на мобилизационном участке в определенный день, что я

и делал с большим удовольствием. После этого мне давали вин-

товку, которой я не умел пользоваться, и посылали сторожить

какой-нибудь объект или патрулировать по улицам. Служба

была необременительной, а я чувствовал приливы гордости

от своей активной роли защитника Израиля, тем более, что

мне представлялся случай познакомиться с новыми людьми

и поговорить с ними на иврите. Я овладевал тогда новым для

меня языком и не упускал случая в нем поупражняться. После

достижения положенного возраста прекратились все мои

военные обязанности, а форма оставалась в шкафу до того

момента, когда мы ее выкинули.

В десятом классе 322-ой школы города Ленинграда в начале

учебного года оказалось около дюжины парней: напомню, что

обучениев среднейшколебылотогдараздельным,анашашкола

была мужской. Так мы и просуществовали целый год без тес-

ного контакта с девушками. Контакты такого рода возникали

на вечерах в женской школе на Бородинской улице, куда нас

неизменно приглашали. Там начинались знакомства и велись

драки за первенство в глазах прелестных хозяек. Помню одну

из таких стычек, когда нас чуть не избила шпана с Бородин-

ской улицы. Стычку эту кто-то предотвратил, но неприятное

впечатление от вечера осталось, по крайней мере, у меня. Мы

с мамой жили в эти годы очень бедно, я одевался в какие-то

обноски, что не придавало мне уверенности в своих силах при-

влечь к себе внимание женской половины тусовок. Вся моя

энергия того времени была направлена только на обучение.

Из дюжины ребят, явившихся в школу в начале года, почти

половина быстро отсеялась. Некоторые не выдерживали пре-

дельной учебной нагрузки, которая потребовала напрячь силы, 44

Соломоник А.Б. Как на духу

чтобы ликвидировать отставание, накопившееся за военные

годы. Некоторые ушли по иным причинам. Зато весь год при-

ходили и уходили все новые ученики, потому что город попол-

нялся все новыми жителями.

К концу года нас осталось семеро: четверо очень способ-

ных юношей и трое так себе. Я принадлежал к числу классной

элиты и был кандидатом на медаль. Медали я не получил, хотя

очень старался. В аттестате у меня были сплошные пятерки, кроме четверки по русскому языку. На экзамене по сочинению

я допустил ошибку в слове учавствовать, за что и лишился

права на медаль. Привожу здесь снимок с моего аттестата зре-

лости, где отражены мои успехи. Мне не разрешили вывезти

оригинал в Израиль, и я снял с него копию.

Я очень переживал по этому поводу. В то время я мечтал

стать дипломатом и пойти учиться в МГИМО (Московский

государственный институт международных отношений), хотя

многие меня предупреждали, что это невозможно при тогдаш-

ней антиеврейской политике правящей верхушки. Четверка

в аттестате предотвратила меня от многих разочарований: имей

я медаль, непременно бы поехал в Москву поступать в МГИМО

и получил бы по носу. А так я выбрал для себя местный юриди-

ческий вуз, подал туда документы, успешно сдал вступитель-

ные экзамены и в конечном счете стал юристом. Но до этого

еще далеко, опишу пока атмосферу последнего года в школе.

1944–1945 учебный год прошел под знаком усиливав-

шейся антиеврейской пропаганды сверху. Шторм был еще

не силен, и я не чувствовал его на своей шкуре. В то время я

продолжал витать в облаках официальной пропаганды – вел

в школе большую комсомольскую работу, выступал с патри-

отическими речами на разных форумах, словом, был вполне

пай-мальчиком. Помню комсомольскую районную перевы-

борную конференцию, куда меня делегировали из школы.

Я рискнул на ней выступить, попросил слова и выдал пламен-

ную речь критического для тогдашнего районного начальства

содержания. Видимо, я умел говорить уже тогда; о моей речи

много говорили, особенно в школе. Но основное содержание

моей тогдашней жизни состояло в учебе. Я много и упорно

занимался по всем предметам школьного курса.

4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз

45

46

Соломоник А.Б. Как на духу

Отмечу уроки истории, где мы сосредоточивались

на «освобождении исконных русских земель». Тема была архи-

актуальна, ибо как раз тогда Советский Союз захватывал одно

европейское государство за другим. Хорошо помню уроки

литературы, где старенький учитель еще дореволюционной

закваски касался многих имен, не упоминавшихся в учебнике

по литературе. Помню и уроки математики – их вела класс-

ный руководитель Марфа Дмитриевна. Она уже была очень

пожилой и жила одна неподалеку от школы. Я очень ее любил, и мы, можно сказать, подружились. Я часто навещал ее в кро-

шечной комнатушке и помогал ей заготовлять дрова для ото-

пления. Отопление было печным – в комнате стояла круглая

печь, в которой горели поленья, точно, как у нас дома. Дров

надо было много на всю зиму, и я помогал Марфе Дмитриевне

в этом трудоемком деле. Мы также много разговаривали и, как

я сейчас понимаю, она исподволь старалась опустить меня

с облаков на землю.

Кое в чем она преуспела. Помню, как уже на выходе

из школы она повела нескольких выпускников (в их числе

был и я) на встречу со своим прежним учеником, прошедшим

войну офицером. Он должен был рассказать нам о выборе

будущей профессии. Фактически он рассказывал о своей

службе в армии. По ходу повествования он использовал фразу, которая мне запала в душу: «Мы оккупировали Болгарию».

Я был поражен. Это звучало диссонансом ко всему тому, что я

слышал и читал. Обычный текст звучал так: «Мы освободили

Болгарию от фашистских захватчиков». Я много раздумывал

об этой фразе боевого офицера, и первые сомнения начали

разъедать привычный ход мышления. Но до полного прозре-

ния было еще далеко. Оно приходило постепенно и приняло

окончательные формы только в Вологодской области, куда я

поехал работать после окончания вуза.

В выпускном классе я много занимался английским язы-

ком. Получилось так, что я вновь приобрел частного педа-

гога, причем, педагога хорошего. Немецкий язык в довоенном

Союзе имел преимущество перед всеми прочими иностран-

ными языками, которые изучались в школе. После войны

ситуация кардинально поменялась: английский вышел впе-

4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз 47

ред, а немецкий отошел на периферию. Кода в нашем классе

спросили, какой язык кто хочет изучать, то все, кроме меня, выбрали немецкий, потому что изучали его раньше, а я выбрал

английский. Вышло, что у школьного учителя английского

языка в десятом классе остался лишь один ученик. Мы здо-

рово продвинулись за год: моей преподавательнице нравилось

преподавать, а мне – изучать. Язык на выпускных экзаменах я

сдал блестяще и продолжал им заниматься все годы пребыва-

ния в вузе. Позднее он стал меня кормить.

Закончились экзамены в школе, и я поехал на лето в Невель

к дяде с тетей. К тому времени они вернулись домой из Ярос-

лавля и жили вдвоем. Им пришлось пережить трагедию потери

старшего сына, а Гава все еще служил в армии. После победо-

носного окончания войны его часть осталась дислоцирован-

ной в Германии, потом ее перебросили на юг России, в астра-

ханскую область. Там Гава встретил девушку, на которой

женился, и после демобилизации он остался жить в тех краях

в семье своей жены. В Невель он наезжал редко, и дядя с тетей

встретили меня как сына. Отдохнув после экзаменационной

нервотрепки и заведя множество новых знакомых и товари-

щей в Невеле, я вернулся в августе 1945 года домой сдавать

вступительные экзамены в юридический институт. Для меня

начиналась новая эпоха, эпоха студенчества.

Я выбрал юридический вуз потому, что внутренне еще

не расстался с идеей стать дипломатом, а юридическая

карьера казалась мне правильным шагом в этом направлении.

На самом деле одно вовсе не вело за собой второе. Да и мог

ли я рассчитывать на что-либо подобное в условиях наби-

равшего силу антисемитизма? Поступить в юридический

институт им. М. И. Калинина оказалось для меня несложно.

Вступительные экзамены были по гуманитарным дисципли-

нам, в которых я чувствовал себя в родной стихии. Институт

размещался в доме на Университетской набережной, рядом

со зданием Двенадцати коллегий. Когда-то в этом доме жил

первый генерал-губернатор Петербурга, Александр Данило-

вич Меншиков.

Формально наш вуз не был частью юридического факуль-

тета в Университете, он имел собственные администрацию

48

Соломоник А.Б. Как на духу

и бюджет; но де-факто деятельность этих двух юридических

учебных заведений, близко расположенных друг от друга, часто пересекалась, и они были тесно связаны между собой.

Многие лекторы читали в обоих вузах, часто проводились

совместные мероприятия. Наши учебные аудитории, как я

сказал, располагались в Меншиковском дворце, в нескольких

шагах от Ленинградского университета. Интерьеры дворца

были роскошными, и повсюду стояли книжные шкафы со ста-

ринными фолиантами, покрытыми толстым слоем пыли.

Их никто и никогда не касался, для будущих советских юри-

стов они не представляли никакого интереса.

В самом начале августа 1945 года, в разгар моей экзаме-

национной сессии, произошло событие, изменившее ход

человеческой истории. Американцы сбросили две атомные

бомбы на Японию, и Вторая мировая война прекратилась.

Я узнал об этом, придя на очередной экзамен и прочтя в газете

кратчайшую заметку в несколько строк, буквально следую-

щее: «США сбросили на японский город Хиросима атомную

бомбу». И все – никаких комментариев. Широкой публике

это ни о чем не говорило: ни что такое атомная бомба, ни какое

значение все это имело. Я прочел и отложил газету в сторону; у меня были иные, более важные заботы. Сталин и его прави-

тельство, по-видимому, хотело замолчать колоссальное значе-

ние этого факта, открывавшего пути в неизведанное и обна-

ружившего серьезное отставание страны Советов в научных

исследованиях. Они этого в полной мере добились. Лишь

позже, со значительным опозданием начал доходить до нас

смысл происходящих событий.

К тому времени я уже приступил к занятиям в инсти-

туте. Наш курс был первым в истории этого вуза. Его костяк

составляли демобилизованные воины, прошедшие тяж-

кую школу войны. Они были намного старше меня и еще

нескольких гражданских, пришедших на студенческую ска-

мью сразу после окончания школы. Мы разительно отлича-

лись одеждой, интересами, вкусами, а, главное, – образом

мышления.

Демобилизованные щеголяли в своих военных шине-

лях, некоторые – в галифе и сапогах. Молодые студенты, 4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз

49

пришедшие после школы, были одеты кто во что горазд. Я, например, на первом курсе носил морскую рубашку с огром-

ным четырехугольным воротом, откидывавшимся назад. Ее

мне сшила мама одного из моих знакомых мальчиков, кото-

рому я помогал в школьных занятиях математикой; ей нечем

было расплатиться со мной, но очень хотелось отблагодарить.

Вместо пальто я носил кургузую коричневую кофту, кото-

рую мама купила по случаю и которой я ужасно стеснялся.

Студенты, прошедшие войну, были гораздо старше молодой

поросли, легко сходились и расходились со своими пассиями, а мы только к этому приобщались. Но все это не мешало нам

дружить друг с другом и по большей части друг друга уважать.

На фотографии, помещенной ниже, запечатлена группа сту-