Текст книги "Гольфштрем"

Автор книги: Абрам Палей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

ГЛАВА V
Комсомолка Электра входит в повесть неот'емлемой частью

В городе Полоцке, у зданий бывших собора и кадетского корпуса – большая площадь. Она обсажена по краям аллеями дремучих древних деревьев. А посредине площади – огромный цветник. Цветы белые и в красных шапочках. Они разбросаны в беспорядке и все время движутся по разным направлениям. В ветвях деревьев щебечут птицы. Цветы разговаривают, и их голоса очень похожи на птичьи.

– Рэм, иди сюда!

– Бегу.

– Где мяч?

– У меня, Роза!

Большой мяч сбивает с ног кого-то. Бросивший мяч плачет от испуга. Но упавший цветок встает и хохочет. Его смех подхватывают другие. Теперь уже совсем нельзя отличить цветочьи голоса от птичьего щебетанья.

В центре площади выросла клумба. Цветы стоят совершенно неподвижно. Цветы со всей площади постепенно стягиваются сюда. Вот уже все здесь. Глаза широко раскрыты, у некоторых от усиленного внимания приоткрылись ротики. В центре круга высокая девушка, Электра. Она рассказывает про жуков. В руках у нее большой майский жук. Она осторожно держит его, чтобы не повредить ему как-нибудь. Ее продолговатые глаза светятся от возбуждения.

Невидимый, за зданиями сгорает закат. Палитра неба отличается от всякой иной неуловимыми переходами красок одна в другую. Все оттенки янтаря – от молочно-белого до желто-розового. Долетевший гудок паровоза напомнил про загородные дали. Ветер принес запах травы.

Электра кончила рассказ. Она посадила жука на ладонь и вытянула руку. Жук недоверчиво прополз до края маленькой ладони. Он лениво распустил черные жесткие крылья, из-под которых показались нежные прозрачные крылышки, и улетел с гудением.

Цветы захохотали, защебетали, окружили, затормошили Электру. Она садится на скамью. Ее рабочий день кончился. Ей не хочется расставаться с малышами. Но звонок уже зовет их к ужину. Старый генеральский дом у площади, перестроенный под детский дворец, наполняется веселым гомоном. Площадь пустеет. Сумерки. Резким угловатым полетом проносятся летучие мыши. Улицы наполняются шумной гуляющей толпой.

Электра осталась одна. Слегка потягиваясь, она встает со скамьи. Благоухание исходит не то от листвы, не то от ее гибкого, крепкого тела. На ней туника кремового цвета, открыты загорелые руки и шея. Под легкой тканью круглится упругая грудь.

Она довольна сегодняшним днем. Утренние гимнастические игры с малышами показали, что дети приучились к четким ритмическим движениям. Ритм составлял основу всего воспитания. С первых дней жизни детей приучали к музыкальному ритму, с первых сознательных движений – к ритму позы и жеста. Бесконечное, как мир, разнообразие ритма прививалось детям. Это было первое поколение, ритмическое воспитание которого проводилось со всей последовательностью. И уже видно было, что результаты намечаются самые благотворные. Так уменьшалась затрата энергии, так облегчалось каждое движение, так усиливалось чувство жизни, что видно было – эти дети вырастут еще более жизнеспособными и жизнерадостными, чем предыдущее поколение.

Дневные занятия прошли сегодня исключительно хорошо. Все руководительницы групп единодушно отмечали повышающийся с каждым днем интерес детей к рассказам о предметах и явлениях окружающего мира.

Электра задумалась: может быть, и в этом проявилось влияние ритма, который организует не только физическую, но и умственную деятельность детей, повышая работоспособность их маленьких головок?

Электре все это важно выяснить. Ей только 21 год, но она уже ответственная руководительница центрального коммунального детского дома.

Сзади ее ударили по плечу, и она вздрогнула от неожиданности. Перед ней стояла ее подруга и помощница Майя. Она опиралась на руку своего возлюбленного.

– Электра, ты хотела повидать моего возлюбленного – вот он. Его зовут Радий.

Юноша крепко пожал протянутую ему руку Электры.

– Ты свободна? – спросил Майя.

– Да, уже.

– Тогда поедем покататься на лодке. Смотри, какой вечер.

Вечер, в самом деле, прекрасный. Симфония весенних запахов. Бледная луна плывет в редких облаках. Необозримые просторы неба. Бездны неба и воды глядятся друг в друга.

Мерно всплескивают весла. Быстро бежит, клубясь и завиваясь, темная вода под кормой. Несколько силуэтов лодок движутся вдали.

– Спой что-нибудь, Майя, – говорит Электра.

– Да, да, спой, – присоединяется и Радий, и в его голосе дрожит сдержанная нежность.

Майя молчит. Лодка входит в столб лунного света, и друзья видят, что на губах Майи змеится лукавая улыбка.

– Хорошо, я спою. Только знаете что? Старинный романс, который я слышала в детстве от матери.

И над широкой Двиной зазвучало ее упругое лирическое сопрано:

Дышала ночь восторгом сладострастья,

Неясных дум и трепета полна.

Я вас ждала с безумной жаждой счастья,

Я вас ждала и млела у окна.

– Как это странно, – медленно заговорила Электра. – Как любили когда-то, двадцать, тридцать лет назад! Тогда еще было очень много женщин, которые ничего в жизни не знали, кроме вот такой любви, любви к мужу, ребенку, любовнику. «Ждала и млела у окна». Как мне жаль их! Мы тоже умеем любить, и еще как! Но мы и работаем беззаветно и с наслаждением. Наша жизнь так же богаче их жизни, как клавиатура рояля богаче трехструнной балалайки.

– Но и тогда уже, – отозвался Радий, – было много женщин, работавших и любивших свою работу.

– Конечно. Но далеко не все. И знаешь, – она весело засмеялась, – ведь тогда многие мужчины упорно уверяли, что женщина от работы теряет женственность и изящество. А ну, посмотри на меня, Радий, так ли это? – спросила она, задорно вскинув голову.

Радий с восхищением окинул взглядом ее стройную фигуру. Темные волосы окружали ее прелестное лицо. Черты его не отличались строгой правильностью и особой красотой, но от них веяло бесконечно-женственной лаской, энергией и волей к жизни. Продолговатые глаза мерцали в темноте.

– Ты почти так же прекрасна, как моя возлюбленная! – убежденно ответил юноша.

Электра рассмеялась. Ее переполняла радость жизни и еще какое-то неясное чувство, безотчетное, неопределенное и беспредметное стремление.

Леса на обоих берегах темнели бесформенной массой. Где-то близко защелкал соловей. Очаровательная мелодия его несложного пения сковала людей неподвижностью и молчанием. Каждый боялся проронить хоть один звук.

Лодку медленно несло течение.

Через три дня была об'явлена война.

ГЛАВА VI
Невероятное приключение Джона Вильсона

Джек Кеннингам, ближайший сосед Вильсона по работе, с некоторых пор считался верным кандидатом в сумасшедший дом. Рабочий темп, повидимому, окончательно завладел им и не оставлял его ни на минуту. В нерабочее время на него было невыносимо тяжело смотреть. Каждое его движение, каждый жест были точно согласованы с этим тягостным, бесконечно надоевшим темпом. Его угрюмый взор был туп, неподвижен и лишен малейшего проблеска мысли или чувства. Товарищи избегали его общества. Да и не о чем было бы с ним говорить: из всего богатства человеческой речи в его опустошенном мозгу сохранился едва ли десяток слов, самых малозначущих и несложных: «да, нет, пожалуйста, благодарю» и тому подобные. Ужасная работа, очевидно, совершенно выпила его душу, как паук выпивает кровь из мухи. Но, ведь, засохшее тело мухи, висящее в паутине, сохраняет свои формы. Так сохранилось тело Вильсона и, к тому же, в противоположность мухе, оно ничего не потеряло из своей работоспособности. Были выключены только сознательные функции мозга. Рабочий превратился в полном смысле слова в машину.

Однако, администрация не торопилась отправлять его в сумасшедший дом. Он был совершенно безвреден, а в работе – даже идеален, ибо механизировался до последней степени. Таких живых машин¹ не мало попадалось среди рабочих Америки. Их соседям по работе было жутко смотреть на них, так как, помимо производимого ими тяжелого впечатления, их вид напоминал каждому рабочему о грозившей ему самому и весьма вероятной участи.

¹ Их можно назвать живыми, но никак не одушевленными. Примеч. автора.

Джон Вильсон поэтому старался никогда не встречаться взглядом со своим соседом слева. Но порой он украдкой взглядывал на него и каждый раз еще более убеждался в том, что Кеннингам окончательно и бесповоротно превратился в живой автомат. Его взгляд был неизменно туп и неподвижен – казалось, он ничего не видит перед собой.

Но однажды, неожиданно повернувшись в сторону Кеннингама, Вильсон был поражен: угрюмый сосед явно наблюдал за ним, и Вильсон мог покляться, зто взгляд Кеннингама в этот момент был вполне осмысленным. Как только Кеннингам заметил, что на него обратили внимание, он сейчас же потушил свой взор. Это произошло столь молниеносно, что Вильсон решил, будто ему только почудилась необычайная перемена в соседе. Но скоро он убедился, что это не так: с того дня ему нередко удавалось уловить устремленный на него внимательный взгляд Кеннингама.

Часто Вильсону и Кеннингаму приходилось выходить вместе с работы. Они были попутчиками. Порой их уносил один вагон аэробуса, иной раз они сидели рядом на скамье движущегося тротуара. Но Вильсон, как и другие рабочие, избегал тягостного общества психически-ненормального товарища. Теперь, заинтересованный его необычным поведением, он несколько раз пытался заговорить с ним. Однако, Кеннингам обычно отделывался двумя – тремя словами из своего несложного лексикона.

Но вот однажды, когда никого, кроме них, не было на короткой скамейке движущегося тротуара, Кеннингам сам заговорил с ним. Это было настолько неожиданно и так невероятно, что Вильсон даже не понял смысла слов, с которыми обратился к нему молчаливый сосед. Он только вздрогнул и резко повернулся к Кеннингаму, отразив на лице необычайное изумление.

– Не поворачивайтесь. Сидите спокойно. Старайтесь не обращать на себя внимания, – произнес Кеннингам своим обычным голосом, сохраняя и в речи все тот же опостылевший рабочий темп. Затем он сказал:

– Хотите пройтись со мной кой-куда?

– Но куда же?

– Об этом я не могу говорить здесь.

Вильсон задумался на полминуты, не больше. Ясно было, что Кеннингам приглашает его в такое место, о котором не следовало знать администрации. Стало-быть, это место должно быть интересным для рабочего. Во всяком случае, оно выходит за пределы жизни, строго регламентированной Советом Синдикатов. Только полминуты желание пойти с товарищем боролось в Джоне с робостью, привитой всей системой работы и регулирования жизни. По натуре он был смелый человек, каких немного оставалось среди подавленных рабочих Америки. В прошлом за ним числилось несколько дисциплинарных проступков, занесенных в штрафную книгу. Он ответил:

– Жена будет ждать… А, впрочем, пойдемте.

Они сошли, не доезжая приблизительно двух километров до того места, где Джон сходил обыкновенно, и подошли к одному из крупнейших небоскребов Ист-Сайда. Лифт опустил их в двадцатый подземный этаж и поднялся снова. Они очутились у дверей одной из рабочих квартир. Кеннингам нажал кнопку. Глухой голос опросил из-за двери:

– Кто?

– Это я, открой, – ответил Кеннингам.

Обращение на «ты» не было принято среди рабочих Америки, и Джон бросил удивленный взгляд на Кеннингама. Тот уловил его взгляд и чуть заметно улыбнулся.

Дверь быстро и бесшумно раскрылась и, проглотив вошедших, так же стремительно и беззвучно захлопнулась. Впустивший их человек, высокий и невероятно худой, увидев незнакомое лицо, невольно отшатнулся. Кеннингам поспешил успокоить его.

– Товарищ пришел со мной. Он – свой человек.

И, обернувшись к Вильсону, пригласил его следовать за собой.

Хозяин квартиры остался в передней, а Кеннингам и Вильсон прошли одну за другой три небольшие комнаты. В первой из них сидела молодая женщина, кормившая грудного ребенка. Она даже не обернулась: повидимому, проход чужих людей через эту квартиру был обычным явлением. Следуя за Кеннингамом, Вильсон подошел к задней стене последней комнаты. Кеннингам нажал указательным пальцем на какую-то точку поверхности стены; раскрылась потайная дверь, и они вошли в нее, после чего Кеннингам тщательно притворил ее снаружи.

Они очутились в полной темноте.

Эта темнота, столь непривычная и неожиданная, так поразила Вильсона, что он невольно схватил за руку спутника.

– Очень хорошо! – сказал тот. – Не выпускайте моей руки, иначе вам трудно будет следовать за мной в темноте.

– Но где же мы находимся? – спросил удивленный Джон.

Вероятно, Кеннингам улыбнулся, потому что, когда он отвечал, в его голосе прозвучала усмешка.

– Вы слышали о римских катакомбах? Ну, вот, и в Нью-Йорке существует нечто подобное, хотя в гораздо меньшем масштабе. Лет пятнадцать или двадцать назад (точно не помню) здесь начата была постройка крупного небоскреба для гостиницы. Уже была произведена выемка земли для закладки фундамента, когда муниципалитет по санитарным соображениям запретил стройку и решил разбить на этом месте сквер, так как окрестный район беден зеленью. Впрочем, тогда упорно говорили, что муниципалитет был подкуплен владельцем ближайшей гостиницы, который боялся конкуренции. Как бы то ни было, работы прекратили. Над местом, откуда была вынута земля, положили поперечные стальные брусья, перекрыли их стальными же досками, сверху насыпали земли и устроили сквер. Таким образом, получилась под землей довольно большая пещера, не имевшая сообщения с внешним миром. Наши товарищи оборудовали в ней вентиляцию и соединили ее с – только что оставленной нами квартирой коротким коридором, по которому я вас сейчас проведу.

Вильсону все больше приходилось удивляться. Он никогда не подумал бы, что Кеннингам способен на такую связную и длинную речь. Еще более поражало, что речь была почти совсем свободна от рабочего темпа, который, казалось, совершенно подчинил себе Кеннингама. Итак, Кеннингам носил маску с искусством гениального актера?

Держась за руку товарища, Вильсон сделал вслед за ним несколько десятков шагов, и тогда, открыв узкую дверцу, они очутились в пещере, освещенной подобным дневному, радиевым светом. Пещера имела форму большого квадратного зала с потолком огромной вышины.

Несколько десятков человек кучками толпились в разных местах зала. У противоположной входу стены находилась невысокая трибуна, на которой за столом сидело два человека. Кеннингам представил им нового товарища. Затем вновь прибывшие отошли и сели на простую алюминиевую скамью, стоявшую у боковой стены.

ГЛАВА VII
Приключение выясняется

Джон первый нарушил молчание:

– Теперь я понимаю, Джек, – начал он, и смутился: он заметил, что назвал товарища, с которым сегодня впервые говорил, фамильярно, по имени.

– Продолжайте, Джон, – дружески отозвался Кеннингам.

– Я понимаю, – говорил Вильсон, – что вы привели меня на собрание тайной рабочей организации.

Краем уха я слышал о существовании в Америке таких организаций. Но мне совершенно непонятно, как вы решились довериться мне. Ведь до сегодняшнего дня мы не оказали с вами почти ни слова.

– Совершено верно, – ответил Джек. – Однако, я кое-что знаю о вас. И, может быть, гораздо больше, чем вы можете предположить.

– Откуда же? И почему вы…

– Стал собирать о вас сведения? – докончил его мысль Джек. – Мы с исключительной осторожностью привлекаем новых людей. Мы наводим справки о тех рабочих, в которых погас огонь протеста. Мне известны записи о вас в штрафной книге. Я долго присматривался к вам. У меня опытный глаз – я уже давно убедился в том, что вы не принадлежите к числу сыщиков Совета Синдикатов, работающих в предприятиях под видом рабочих. Я решил, наконец, привлечь вас к участию в нашей организации.

– Я очень рад, – искренно ответил Джон. – Но вы еще не сказали мне, как же называется эта организация.

– Она называется, – голос Джека зазвучал торжественно, – Коммунистической Партией Америки.

Джон привстал от волнения. Он знал о Союзе Советских Республик Старого Света. И вот – он делается членом партии, невидимыми, но неразрывными нитями связанной с этим могущественным заокеанским государством свободного труда. Здесь, в самом чреве капитализма, он тоже становится винтиком машины, которая разрушит власть поработителей.

– Сегодня, – продолжал Джек, – на нашем собрании выступит товарищ, приехавший из России. Сегодня будет обсуждаться вопрос о необходимости ускорить захват власти в связи с быстро подвигающимися работами по постройке плотины.

Джону показалось очень неожиданным, что речь может итти о захвате власти. Ведь, Совет Синдикатов так могуществен. Но, подавленный всеми обрушившимися на него в этот день впечатлениями, Джон уже потерял способность удивляться.

Тем временем пещера постепенно наполнялась людьми, приходившими поодиночке и по-двое через тот же коридор, откуда пришли Вильсон с Кеннингамом. Вскоре она наполнилась почти совсем. Собрание открылось. На трибуну взошел человек, внешность которого ничем не отличалась от типичного американского рабочего. Однако, это и был товарищ, приехавший из России. Он заговорил на хорошем английском языке, и речь его была лишена какого бы то ни было иностранного акцента. Вне этого собрания никто, конечно, не догадался бы о его происхождении.

Русский коммунист развернул перед собравшимися картину ужасной гибели, которая ждет Европу после окончания постройки плотины. Перемена климата уже дала себя знать очень резко. Судьба трудящихся всего мира – в руках американских рабочих. Необходимо удвоить, утроить, удесятерить темп организационной работы. Возможно ли осуществить захват власти?

Джон, как и все собравшиеся, с глубоким волнением слушал русского товарища. После него говорило еще несколько человек. Речи их были коротки и деловиты.

Ораторы указывали, что Совет Синдикатов может быть захвачен врасплох, благодаря его уверенности в отсутствии в Америке рабочих организаций. За последнее время проделана большая работа, достигнута прочная связь между ЦК и местными организациями, и есть все шансы рассчитывать на успех восстания.

К тому же государственная власть в Америке настолько совпадает с верховной организацией промышленников, что, раз будет захвачен Совет Синдикатов, всякое дальнейшее сопротивление может быть парализовано: командование воздушного и морского флота, по всей вероятности, растеряется и капитулирует.

Здесь же были намечены главнейшие практические мероприятия и избран Революционный Комитет.

Джон не рассказал своей жене, как он провел вторую половину дня.

ГЛАВА VIII
Владимир Полевой красной нитью вплетается в ткань

Электра могла бы в эту ночь пригласить и своего возлюбленного покататься в лодке. Она не сделала этого из-за вчерашнего телефонного разговора. Вот какой был разговор:

– Добрый день, Владимир!

– Вечер, Электра! Ты никогда не говоришь днем.

– Ну, как же днем отойти от детей? Когда мы увидимся, милый?

– Не скоро. Верно, через неделю.

– Все не можешь оторваться?

– Да. Скоро уже закончу. Ты знаешь, как я работаю…

Электра знала. Владимира друзья, шутя, звали «атавистом». Человек нового покроя, стальной воли и изумительной точности, он обладал несколькими незначительными черточками, возвращавшими его к старому быту, как иная родинка – покрытый шерстью кусочек кожи – возвращает человека к его отдаленным предкам – чисто внешне, разумеется.

Одной из этих черточек была манера Владимира работать, выделявшая его из среды товарищей. Он работал приступами, во время подготовительной стадии, черновой работы, он вел нормальный образ жизни. Но когда работа подходила к завершению, к своей синтетической части, – он погружался в нее целиком, и тогда по неделям не выходил из своего кабинета.

Правда, у него была не совсем обыкновенная работа. Несмотря на свою молодость, он был уже видным научным сотрудником главного штаба. И сейчас он разрабатывал задание исключительной важности, но что именно – об этом он не говорил даже Электре. И она не спрашивала: военная тайна.

Когда происходил пересказанный телефонный разговор, работа как раз была в стадии синтетической, завершительной.

Но, отойдя от рупора, Владимир не сразу вернулся к работе.

Жаркое майское солнце било в окно широкими полосами света. На окне в стеклянной банке стоял большой букет не совсем еще распустившейся сирени. Владимир жадно вдохнул ее тонкий исчезающий запах и шире распахнул окно. Солнце звенело и вращалось в небе подобно тимпану, только что брошенному туда невидимой рукой. Прозрачные бесформенные тени легких облаков пробегали по земле.

Он окинул взглядом свой кабинет.

Протянутый от мотора, стоявшего в углу и теперь неподвижного, длинный приводной ремень охватывал маленькое колесо, укрепленное на подставке возле письменного стола и снабженное шарикоподшипниками. Все это было слегка запылено и, повидимому, давно бездействовало.

Рядом со столом, на котором в беспорядке было нагромождено много металлических и стеклянных приборов, стоял ящик, высотой в человеческий рост, с основанием в квадратный метр, обитый черной лакированной кожей. К одной из стенок ящика тянулся электрический провод, а в противоположной стенке было продолговатое отверстие величиной в ладонь, и в это отверстие была вставлена простая трехгранная призма какого-то прозрачного синеватого камня.

Владимир выглянул в окно. Солнце ослепительно горело в синеве. Деревья были покрыты листвой, еще мелкой и нежной. На подоконнике снаружи, у самого края, сидела длинная зеленоватая стрекоза, чуть подрагивая распластанными прозрачными крыльями.

Владимир постоял еще несколько минут в раздумья. Потом стер с лица задумчивость и вернулся к работе.