Текст книги "Планета КИМ"

Автор книги: Абрам Палей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

III. Полет

Профессор Сергеев сидел у самого мощного телескопа Пулковской обсерватории и напряженным взглядом наблюдал за светящейся точкой, стремительно врезавшейся в холод и черноту звездного пространства. Прикрепленный к верхушке ракеты яркий прожектор, собиравший, концетрировавший и отражавший солнечные лучи, делал межпланетный корабль видимым в сильные трубы. Нет сомнения – путь избран правильно. Профессор знал, что в это время тысячи наблюдателей, разбросанных по всему земному шару, с глубочайшим волнением следят за творением его рук. Вместе с чувством глубокого удовлетворения в нем шевельнулось честолюбие. Вот результат многолетних трудов! Он, профессор Сергеев, – первый, кто преодолел непобедимую доселе силу земного притяжения и сопротивления атмосферы. В жизни человечества начинается новая эра. Может-быть, вся история людей, с войнами, религиями, социальными переворотами, величайшими научными открытиями, – только подготовительная ступень к той огромной эпохе, которая откроется теперь перед потрясенным человечеством. Ведь все, что происходило с людьми до сих пор, имело место на земном шаре, за пределы которого выходила только необузданная фантазия романистов, и лишь астрономическая труба, фотографическая пластинка, вычисление да спектральный анализ[3]3
  Спектральный анализ – способ, на основании изучения спектров, т.-е. особых цветных полосок, получаемых от звезд и других светил, позволяющий обнаруживать присутствие различных веществ в их атмосферах. О спектральном анализе см. Фридман – «Свет и материя», Гэль – «Глубины небес» и др.


[Закрыть] рассказывали людям о неизведанных пространствах звездного мира.

И вот, наконец, человек одолел власть Земли, вырвался за пределы ее атмосферы, подобно рыбе, которая нашла бы возможность дышать и жить вне воды, – и в управляемом корабле разрезает межпланетное пространство, мировой эфир, где до сих пор путешествовал лишь световой луч, да, может быть, зародыши бактерий, гонимые его давлением.^{3}

Конечно, при скорости ракетного корабля дальше границ солнечной системы не уйдешь. Если путешествие на Луну требует всего десяти часов,[4]4
  Автор здесь дает не те цифры для сроков межпланетных перелетов, какие получены в настоящее время (см. Перельман – «Межпланетные путешествия», стр. 71–76). Но не надо забывать, что роман его фантастический и что ракета проф. Сергеева была совершеннее, чем современные ракеты Оберта, Циолковского и других изобретателей.


[Закрыть] то, при такой же скорости передвижения, путешествие на Нептун и обратно должно продлиться до тридцати лет. А для полета до ближайшей неподвижной звезды не хватило бы человеческой жизни. Ведь луч света проходит это расстояние в четыре года, а он идет с быстротой, более чем в 25.000 раз превышающей скорость ракеты.^{4}

Да, но лиха беда начало. Важно было выйти за пределы Земли и ее притяжения. Важно было сдвинуть с мертвой точки вопрос о достижении космических скоростей. И кто знает – может-быть, недалек час, когда другой ученый, чья мысль будет работать в направлении, данном мощным толчком профессора Сергеева, изобретет аппарат, который со скоростью света унесет человека за пределы солнечной системы, являющейся лишь малой пылинкой среди бесчисленных звездных миров.

За свою долгую, богатую трудами и достижениями, жизнь профессор Сергеев ни разу не пережил столь потрясающего волнения. Он был молод, любил. Он потерял единственного сына, умершего в семнадцать лет от скарлатины. Ему были ведомы радости и несчастья, какие переживает человек на своем стремительном жизненном пути. Но – может-быть, потому, что с ранних лет он посвятил себя изучению вселенной, измеряемой тысячами миллионов световых лет, – обычные человеческие переживания казались ему соответственно малыми, и волнения не так глубоко возмущали его душу.

Только однажды, в ранней юности, он пережил такое же сильное потрясение. Ему было тогда шестнадцать лет. На бульваре, в Екатеринославе, где он жил с родителями, какой-то бродячий астроном, полусумасшедший старик, со всклоченными прядями седых волос, за гривенник предлагал желающим поглядеть в его трубу устаревшей конструкции. Взглянув в окуляр, Сергеев увидел нечто, что он принял сначала за Луну. Но это была не Луна, а Юпитер. Яркая звезда, блиставшая над крышей двухъэтажного белого дома, в телескоп казалась тусклым и довольно широким диском, посреди которого отчетливо были видны атмосферные полосы. Слева, так близко, что она почти сливалась с диском, виднелась маленькая звездочка. Другие три находились значительно дальше, особенно крайняя слева. Старик объяснил, что это – спутники, луны Юпитера.[5]5
  Четыре большие спутника Юпитера, ближайшие к планете (кроме пятого, самого близкого к ней), видны уже в бинокль Цейсса и в слабые трубы. Они были открыты Галилеем в 1610 г., 7 января. Это было первое телескопическое открытие. Всего у Юпитера 9 спутников, т.-е. лун, освещающих его ночи.


[Закрыть]

Сергеев с сожалением оторвался от чудесной трубы, уступая очередь следующему любопытному. Юпитер вновь блистал на небесном склоне обычной звездой, но небо казалось сокровищницей тайн, манящей и обещающей.

Этот миг окончательно решил его судьбу, явившись истоком, из которого, все совершенствуясь и развиваясь, произошли его труды и открытия. Сегодня он наслаждался их результатом.

Профессор Сергеев сидел у трубы, прямой и высокий, и жадно сверлил глазом бесконечность. По ней, среди недвижных светил, неслась, удаляясь и уменьшаясь, но еще отчетливо видимая, маленькая звездочка.

Ровно через десять часов после отлета она достигнет лунной поверхности, и там вспыхнет сигнал, возвещающий прибытие первых людей на Луну.

Рядом с профессором сидела молоденькая практикантка лаборатории, Лида Келлерман. Она с благоговением смотрела на своего старого учителя, отмечая, под его диктовку, главнейшие моменты движения ракеты.

Прошло полтора часа напряженного молчания, прерываемого лишь редкими отрывистыми замечаниями профессора и скрипом пера Лиды. Тихо, без стука, открылась дверь, и вошел дежурный радиотелеграфист. Он положил на стол пачку радиограмм и так же бесшумно вышел. Лида занялась их разборкой. Это были сообщения обсерваторий, находившихся в различных местах земного шара, о результатах наблюдений за полетом ракеты. Из них наибольший интерес представляли сведения от американских обсерваторий Моунт-Вильсон и Иеркса,[6]6
  Это обсерватории – на горе Вильсон (в южной Калифорнии) и на берегу Джинивского озера, близ Чикаго (обс. Иеркса) являются в настоящее время обсерваториями, обладающими самыми мощными телескопами.


[Закрыть] обладавших самыми мощными инструментами. Просмотрев их, Лида с удовольствием убедилась, что они во всем совпадают с данными Пулкова.

Прошел еще час. Профессор перестал диктовать. Вдруг Лида вздрогнула от резкого движения, сделанного им. Она с удивлением взглянула на него, но он продолжал хранить молчание. Непонятная тревога, какое-то смутное предчувствие зародились в ней. Однако она не решилась обеспокоить профессора вопросом. Он еще напряженнее прильнул глазом к стеклу и, казалось, слился со своим инструментом.

Время шло. Огромный купол обсерватории медленно, незаметно вращался, и с ним двигались труба телескопа и кресло наблюдателя. Часы отщелкивали секунды. Этот слабый звук подчеркивал царствовавшую вокруг тишину.

И в глубочайшей тишине раздался крик, какой мог бы испустить только раненый насмерть человек. Лида обернулась с быстротой тока. Профессора не было в кресле, он стоял рядом с ней у столика. Лида увидела лицо, которое не походило ни на лицо профессора Сергеева, ни на какое бы то ни было из человеческих лиц. Это была маска ужаса и отчаяния. Профессор задыхался. Наконец, он заговорил, – но лучше бы он потерял навсегда дар слова.

– Они погибли, – сказал он, и слова его прозвучали, как неотвратимый смертный приговор. Лида хотела задать вопрос, но страх парализовал ее язык, как в кошмарном сне. Ее выпуклые голубые глаза широко раскрылись.

– Они погибли, – повторил профессор. – Теперь в этом нет сомнения. Они попадут не на Луну.

– Куда же? – машинально спросила Лида, еще не успев осмыслить весь ужас происшедшего.

– Этого мы не знаем и, по всей вероятности, никогда не узнаем, – ответил профессор. – Я – их убийца.

IV. В ракете

Когда Тер-Степанов пришел в себя и взглянул на часы, он убедился, что его обморок продолжался около четверти часа.

Он встал на ноги, чтобы направиться в общую каюту, и тотчас же его поразило ощущение невесомости, о котором он был предупрежден и которое оказалось все же неожиданным.^{5} Сделав шаг и не умея еще рассчитывать движений в новых условиях, он немного поднялся на воздух и налетел на дверь. Она открылась от толчка. Семен влетел в общую каюту и остановился в воздухе на расстоянии нескольких сантиметров от пола. Он застал товарищей в самых разнообразных позах. В наиболее трагикомическом положении была Нюра: она завязла довольно высоко, полулежа. Товарищи обступили ее и глазели на нее, беспомощно барахтавшуюся в воздухе, не в силах ни опуститься на пол, ни изменить позу.

– А ну вас, черти полосатые! – рассердилась Нюра, – что ж вы глаза таращите, как в музее, а помощи от вас никакой. Неужели мне так до самой Луны и висеть, как колбаса, в воздухе?

Веткин придвинул табурет, влез на него и, схватив Нюру за ногу, придал ей, несмотря на ее протесты, горизонтальное положение.

– Что ты делаешь, остолоп?! – вышла из себя Нюра.

– Делаю, что надо, – хладнокровно ответил Веткин. Затем он хотел соскочить на пол, но, оттолкнувшись от табурета, тоже завяз в воздухе. Сергеев и Петров с обеих сторон подхватили его за руки и поставили на пол.

Нюра, между тем, барахталась руками и ногами, подобно мухе, попавшей в кисель, но не двигалась с места? Веткин, скрестив руки на груди, иронически смотрел на нее.

– Ай, как не стыдно, Нюрка! – сказал он. – Разве ты такие движения делала, когда сдавала норму? Придется тебя опять на пробки посадить. А ну-ка, плыви брассом. Ра-аз, два-а, и – оп! Четыре!

Услышав знакомую команду, Нюра стала делать привычные плавательные движения по-лягушечьи и почувствовала, что вправду плывет.

– Чем не бассейн в школе плавания? – восхитилась Тамара, чуть пришепетывая. – А ну, плыви ко мне, Нюрка!

Нюра, совсем как в воде, уверенно руля правой рукой, повернула к Тамаре.

– Сейчас я ссажу тебя на пол, – сказала Тамара и, слегка подпрыгнув, схватила подругу за руку. Но, как и следовало предвидеть, обе подруги завязли в воздухе: одна – лежа, другая – стоя и держа ее за руку. Теперь Нюра и плыть не могла.

– Утопленница схватила, плыть не дает, – пожаловалась она.

– А ты ее за волосы! – посоветовал Веткин.

– Сиамские близнецы приросли друг к другу, – сострил Костров.

Придвинув табуретку, товарищи помогли девушкам опуститься на пол.

– Ну, что ж, время поужинать, – заметил Тер-Степанов. – Кто будет хозяйничать?

– Я! – неожиданно предложила молчавшая дотоле Лиза.

– И я!

– И я!

– И я! – зашумели остальные девушки.

– Очень хорошо, – отозвался пилот. – Создавайте, женщины, полетный уют.

И, указав на сундук, в котором профессор Сергеев заботливо приготовил закуски на дорогу, он удалился на короткое время в свою кабину, чтобы проверить скорость и направление движения.

В кабинку пилота не проникал шум из общей каюты. Ощущение неподвижности, покоя, полной отчужденности от мира было почти ненарушимо. Но стрелка, едва заметно колебавшаяся на циферблате скоростей, отмечала чудовищную быстроту ракеты. Незначительные колебания стрелки указывали на почти идеальную равномерность полета. Не расходуя горючего,^{6} ракета летела по инерции в пустом пространстве.

До Луны еще далеко. Зная быстроту движения и количество прошедшего времени, нетрудно определить пройденное расстояние. Все идет нормально, – пилоту, пожалуй, сейчас нечего делать у руля. Направление снаряду дано с Земли, согласно гениальным вычислениям его конструктора. Да если бы и была ошибка – ее невозможно сейчас определить: что увидишь в маленькое окошко? Все то же небо, все те же звезды… Впрочем, никакой ошибки и быть не может…

Когда Тер-Степанов вышел в общую каюту, стол посреди нее был уже накрыт и аппетитно уставлен бутылками и закусками. Каждая бутылка, тарелка и стакан, каждая вилка и нож, – словом, все решительно, что находилось на столе, было укреплено специальными зажимами. Около стола хлопотали женщины.

– Готово! – заявила Лиза. – Прошу!

Все уселись. Тер Степанов окинул критическим взглядом стол. Затем он обошел его и, схватывая один за другим стаканы, поставленные у каждого прибора, побросал их вверх. Стаканы, конечно, застряли в воздухе, а пилот присоединился к товарищам, стоявшим вокруг стола. Стульев в ракете не было: как и предвидел профессор Сергеев, благодаря отсутствию тяготения во время полета, у путешественников не было потребности в сидении.

– Сенька с ума сошел! – воскликнула Нюра. – Как же мы будем пить, из бутылок, что ли?

Все с недоумением смотрели на пилота, пораженные его выходкой.

– Что же? – обратился он к Нюре с лукавой улыбкой, – пей из бутылки. Мы, пожалуй, последуем твоему примеру.

– Ну и выпью! – озорным тоном сказала Нюра и, взяв стоявшую перед ней, бутылку нарзана, опрокинула ее горлышком в рот. Через мгновение ее лицо выразило крайнее недоумение.

– Что за чорт! – воскликнула она. – Не идет! Замерзло оно, что ли?

– Как же оно пойдет? – возразил Тер-Степанов. – Ведь сила тяжести здесь не действует. По этой же причине жидкость не полилась бы и в стаканы, так что наши приятельницы зря их приготовили.

– А как же у Жюля Верна, – возразил Сергеев, – ведь они пьют в ядре, и вино льется в стаканы.

– А ты кому больше веришь, – серьезно спросил Тер-Степанов, – Жюлю Верну или своим глазам?

Все расхохотались.

– Жюль Верн упустил из виду эту подробность,[7]7
  Описание ужина в летящей ракете в общем сделано верно; однако жидкость в ракете придется держать не в бутылках, а в резиновых мешочках (см. Перельман – «Межпланетные путешествия», стр. 120).


[Закрыть] – продолжал пилот. Затем, подойдя к сундуку, откуда девушки достали закуски, он вытащил со дна горсть длинных, широких соломинок и роздал их товарищам.

– Сосите через соломинки, – сказал он, – вы высасываете из соломинки воздух, и наружный воздух вгоняет в нее жидкость из бутылки. Соломинка действует наподобие насоса.

Все последовали совету пилота и весело продолжали межпланетный ужин.

– А далеко ли мы ушли от Земли? – спросил Сергеев.

Тер-Степанов выключил свет, ощупью пробрался к окну и воскликнул:

– Глядите, ребята, волна!

Лиза была ближе всех к окну и первая прильнула к стеклу. Она увидела черное звездное небо, которое расстилалось во всех направлениях – не только к верху, но и с боков и снизу – всюду, куда хватал глаз. Несмотря на изумление, ей бросилась в глаза разница: наиболее крупные звезды казались все же меньшими, чем обычно, они не мерцали, а стояли четкими неподвижными точками в черной бархатной глубине. Внизу была видна словно полная Луна, прямо какой-то невероятной величины, тусклая, необычная. Вверху же, рядом со звездами, сияло Солнце. Солнечный диск окружала серебристая корона, которая на Земле видна лишь во время полного затмения. В черном небе сверкали звезды. Эти звезды на дневном небе были поразительны.^{7}

Все это объяснялось отсутствием атмосферы, которая на Земле рассевает дневной свет, а яркий рассеяный свет затмевает корону Солнца и слабое сияние звезд.

Привлеченные изумленным восклицанием Лизы, все бросились к окнам и долго глядели в них. Затем Сеня включил электричество, и яркий свет полуваттных ламп снова залил каюту.

Все окружили Тер-Степанова и, перебивая друг друга, засыпали его вопросами.

– Небо-то почему везде? – спросил первым Веткин.

– А почему Луна такая колоссальная? – задала вопрос Лиза.

– Это не Луна, а та самая Земля, с которой мы улетели. Теперь мы можем видеть звездное небо в любом направлении, куда ни поглядим, а не только вверху.

– Но почему же, – воскликнул Веткин, – она такая тусклая, Земля? Луна гораздо ярче светит.

– Так ведь Луну мы видим, когда она освещена солнечным светом. А на обращенном к нам полушарии Земли теперь ночь. Но его освещает полная Луна. Так что свет, которым оно светит, – лишь отражение отражения.

– А почему звезды такие? Неподвижные?

– А почему такое ощущение неподвижности ракеты?

– А почему Земля кажется такой огромной?

Вопросы сыпались, как песок сквозь сито.

– А ну вас, – притворно рассердился Семен. – Не все сразу!

И стал объяснять, чуточку копируя профессора Сергеева важностью и поддельной сухостью тона:

– Мерцание звезд, а также окружающий некоторые, более крупные из них, звездный венец – есть явление оптическое, зависящее от преломления лучей света земной атмосферой. Звезды, находящиеся ближе к горизонту, кажутся нам сравнительно крупнее и мерцают сильнее, так как их свет доходит до нас через более толстый слой воздуха и подвергается более сильному преломлению. Потому же и восходящий месяц кажется нам гораздо крупнее и, как вы знаете, ярко-красным: его лучам приходится тогда пронизывать гораздо больший слой атмосферы, чем в то время, как он находится ближе к зениту.[8]8
  Мерцание звезд вызывается разложением света звезд на цвета (атмосфера действует, как призма), а так же и воздушными волнами. Проходя через эти волны, лучи света от звезды преломляются различно: отсюда изменение яркости звезды при мерцании.


[Закрыть] Теперь – насчет неподвижности ракеты. Вы уже убедились, что от Земли мы улетели очень далеко. Можете взглянуть через час, даже через полчаса – вы увидите, как сильно уменьшится видимый диск.

– Но, ей же ей, Сенька – мы стоим на месте! – заорала экспансивная Нюра.

– Голова садовая! – ласково ответил пилот. – Если ехать в хорошем курьерском поезде, и то иной раз, когда вагон мало трясет, может на минутку показаться, что стоишь на месте. В быстро летящем аэроплане это еще сильнее заметно, если на пути нет воздушных ям. Отчего получается впечатление движения? От тряски, толчков, хотя бы самых слабых. Наш корабль – идеальный в этом отношении. Он движется в пустом пространстве, где нет ни толчков, ни малейшего трения. Но уверяю вас, милые друзья, что мы летим с такой быстротой, какая никому на Земле не снилась: около одиннадцати километров в секунду.^{8} Потом еще какой-то умник спрашивал, почему Земля кажется такой огромной. Так ведь, помимо того, что Земля гораздо больше Луны, мы пролетели пока лишь меньшую часть разделяющего их расстояния.

Среди вызванной общим приподнятым настроением оживленной беседы время шло незаметно. Спустя несколько часов опять погасили свет. Звездное небо все так же чернело и искрилось бесчисленными звездами. Косматое Солнце сверкало в черной бездне, не затмевая звезд. Земля светилась еле заметно, и диск ее был значительно меньше. Скоро он вовсе исчезнет из виду благодаря своей тусклости.

Тер-Степанов снова ушел к себе в кабинку и на этот раз пробыл там долго. Когда он вышел оттуда, его звучный баритон покрыл голоса товарищей:

– Через десять минут будем на Луне.

– Как?

– Уже?

– Неужто?

Действительно, часы показывали без десяти минут пять часов утра по земному времени.

Пилот скомандовал: Каждый в свой гамак! Привязаться крепко! Толчок будет несильный! Не пугаться! – и, улыбнувшись, добавил:

– Станция Луна! Приготовьте билеты!

V. Доклад профессора Сергеева

Доклад профессора Сергеева о неудавшемся полете ракетного корабля был назначен на 1 апреля в большой аудитории Политехнического музея в Москве. Кто не был в курсе дела (но вряд ли нашелся бы в Москве такой человек), мог бы подумать, что происходит какое-нибудь стихийное бедствие – землетрясение, пожар, наводнение. Весь центр города по кольцу А был охвачен плотной цепью красноармейцев и милиционеров, с невероятными усилиями сдерживавших напор толпы.

Внутри кольца волновался человеческий океан, в котором возгласы, речи, крики, истерический хохот перебивали друг друга и сливались в мощный подобный грохоту морского прибоя. Толпа извне больше прибывала и напирала на вооруженную охрану, но в центр уже больше никого не пропускали, центр был уплотнен до последней степени. Такие же густые толпы народа заливали Каланчевскую площадь, откуда медленно пробирался закрытый автомобиль профессора Сергеева. Лида сидела рядом со своим старым учителем. Ее милое курносое личико побледнело, осунулось. Профессора трудно было узнать. За две недели он постарел лет на двадцать. Его стройная, прямая фигура заметно согнулась, волосы из пепельных стали белоснежными, движения потеряли точность и уверенность. Это уже не был гордый, немного сухой и упрямый ученый, пользовавшийся мировой славой. Теперь это был обыкновенный старик, убитый горем и чуточку жалкий. Только его голубые глаза смотрели попрежнему живо.

Лида выглянула в окно. По черной от густой толпы площади так же медленно двигалось еще несколько автомобилей. Слышались проклятия, угрозы по адресу профессора Сергеева. Сильные наряды конной милиции беспомощно тонули в толпе.

Раздавались крики:

– Голову ему оторвать, старому подлецу!

– Самого его в ракете отправить на Солнце!

– Пусть изжарится, сволочь!

– Долой Сергеева! – закричал чей-то возбужденный молодой голос, и вся площадь единодушно подхватила восклицание, как лозунг:

– Долой Сергеева!

Формула была брошена.

Как искра, зажёгшая порох, она разом охватила миллионные толпы, заливавшие огромный город. Эти два слова, подхваченные и одновременно повторяемые множеством уст, гремели потрясающе-грозно и отчетливо: Долой Сергеева!!! Казалось, стены и здания древнего города гудели каменными глотками:

– Долой Сергеева!

Этот невероятный хор потрясал физически, и миф о разрушении Иерихонских укреплений криком осаждающих казался вполне правдоподобным.

Автомобиль медленно двигался. Казалось, исчезли все слова человеческой речи, все голоса и звуки вселенной – и людская речь, и крики зверей, и свист ветра, и грохот прибоя, и звон колоколов, и рев сирен, и гудки паровозов – все, все слилось управляемое каким-то чудовищным дирижером, в эти два неумолкавшие и смертельно-отчетливые слова:

– Долой Сергеева!!

– Долой!..

– … Сергеева!!

Лиду трясла мелкая, частая, непрерывная дрожь. Сжав губы, она бросила быстрый взгляд на профессора. Он, казалось, не слышал ужасного крика, Наполнившего мир, небывало-членораздельного рева и воя толпы. Он сидел молча, сгорбившись и отсутствуя. Из его правого глаза по небритой щеке ползла скупая одинокая слезинка. Сквозь стекло Лида видела шофера. Он не переставая нажимал кнопку гудка, но звука его не было слышно: он тонул в оглушительном реве:

– Долой Сергеева!!!

– Хорошо, Вячеслав Иванович, что они не знают, в каком вы автомобиле, – растерянно сказала Лида в самое ухо профессора: – они бы вас растерзали.

– И прекрасно бы сделали, – ответил, не оборачиваясь к ней, профессор, слова которого она больше различила по движению губ, чем расслышала, – туда мне и дорога.

Оба замолчали снова. Туго пробираясь в толпе, автомобиль подъехал, наконец, к зданию Политехнического музея. Между плотными шпалерами вооруженной милиции, на которые напирала толпа, профессор и Лида, не подымая глаз, прошли через широкий тротуар и приблизились к подъезду. Вслед им неслись крики:

– Мерзавец!

– Палач!

– Убийца!

– Других отправил, а сам не полетел!

– Сжег на Солнце одиннадцать человек!

– Самого поджарить на медленном огне! И над всеми этими криками, глотая их, гремело миллионноголосое, до ужаса четкое:

– Долой Сергеева!!

Кто-то бросил в лицо профессору огрызком яблока. Он мягко шлепнул по темной небритой щеке и оставил на ней мокрый след. Профессор еще ниже опустил голову.

Внутри здания та же картина. По широкой лестнице, как сквозь строй, поднялись они, и лишь упорная охрана милиции спасала старика от самосуда.

Он с трудом поднялся до эстрады и едва нашел в себе силы ответить на почтительные и сочувственные приветствия представителей науки и администрации. Это было на самом деле или ему показалось, – за их несомненной корректностью он почувствовал осуждение и враждебность.

Он сел в кресло докладчика за столом, но не мог говорить. Зал, набитый до отказа, кипел и волновался. А за окнами гремел неудержимый прибой, и два ошеломляющих слова навсегда наполнили мир:

– Долой Сергеева!

– Долой!

– …Сергеева!!

– Долой Сергеева!

И стены огромного здания, казалось, дрожали от грома этих слов и готовы были обрушиться, раздавить всех находящихся в нем и в первую очередь невольного, но ужасного убийцу.

Вдруг толпа, наполнявшая зал, присмирела. К эстраде подскочила низенькая старушка в простом черном платье, с растрепанными седыми волосами. Обезумев от горя, простирая руки к Сергееву, она была живым воплощением отчаяния. Задыхаясь, охрипшим, прерывающимся голосом она кричала:

– Отдай моего сына!

Это была мать Веткина. На фоне неумолкающего рева толпы ее выкрики производили потрясающее впечатление.

– Долой Сергеева!!!

– Отдай моего сына!!!

Профессор сидел сгорбленный и убитый. Из его голубых глаз текли крупные слезы. На правой щеке светлело мокрое пятно от яблока. Он молчал. Потом он потерял сознание, и седая голова склонилась на стол. Лида поддержала его. На эстраде начались движение и шопот. Высокий студент выступил вперед и объявил:

Доклад профессора Сергеева не состоится!