Текст книги "Планета КИМ. Книга 1"

Автор книги: Абрам Палей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

VI. Новая жизнь

Наконец, дом заселен. Закончены постройка и оборудование жилища, теперь жизнь должна войти в какую-то прочную колею.

Путешественниками овладело уныние. Прошло уже три месяца с того незабываемого вечера, когда ракета поднялась с поляны Парка Культуры и Отдыха. Впервые с того времени их быт входит в спокойное русло. Сначала им пришлось пережить уверенность в близкой гибели. В это время они, естественно, не думали о будущем. Затем неожиданно они очутились на новой планете. Их захватило исследование планеты, небывалая новизна обстановки. Постройка и оборудование дома увлекли их на некоторое время.

Но вот все готово. Так или иначе, надо приноровиться к жизни здесь на какой то неопределенный срок. Впереди – ряд однообразных дней, месяцев, быть-может – лет на этой бесплодной, безлюдной планете, этом безжизненном шаре, затерянном в необозримых просторах солнечной системы. Здесь тоскливо. Ни одного, самого маленького, живого существа, ни одного листка зелени, ни капли естественной воды. Однообразная ясность и сухость атмосферы, утомительная смена коротких суток. Вечное безмолвие, вечная неподвижность. Здесь хуже, чем на самом безлюдном острове, куда могло бы забросить кораблекрушение. Как бы ни был остров удален от морских путей – всегда можно расчитывать на какую-нибудь, пусть маловероятную, случайность: кто-нибудь будет разыскивать путешественников и найдет, – быть может, близкие, не пожалев последних сил и средств, добьются этого. Корабль, случайно сбитый бурей с пути, наткнется на них. Наконец, еще кто-нибудь потерпит крушение, и таким же образом, как и они, на остров попадут новые люди.

Но здесь на все это нет никаких надежд. Если и рискнут отравиться на Луну новые ракетные путешественники, то, конечно, нелепо было бы предполагать, что с ними может повториться та неожиданная и почти невероятная комбинация случайностей, которая занесла сюда кимовцев. Еще нелепее было бы думать, что их станут разыскивать. Конечно, все на Земле твердо убеждены, что они погибли в жару Солнца. Но если бы даже допустили мысль, что они могут спастись? Где их искать?

Словом, не было никакого сомнения, что они навсегда остались здесь. Навсегда? Но у них всего годовой запас водорода. Что ж? Пожалуй, лучше умереть через год, чем влачить здесь тоскливое существование, более мрачное, чем пожизненное заключение в тюрьме. В тюрьме можно рассчитывать на пересмотр дела, на амнистию, на переворот, который освободит заключенных. Пусть всего этого не случится, пусть они кончат жизнь за неприступными стенами, отгораживающими их от человеческого мира: до последнего часа их будет поддерживать надежда.

В тюрьме можно надеяться хотя бы на получение вести от близких – если это не разрешено администрацией, то, быть-может, удастся подкупить надзирателя.

А побег, о котором мечтает каждый заключенный, иногда не решаясь самому себе признаться в этой сладостной и большей частью обманчивой надежде!

Здесь надежде нет места.

В таком приблизительно духе высказался Семен Петров на ближайшем собрании коммуны. Он стоял, прислонившись к библиотечному шкафу, на голову выше всех товарищей (собрание происходило в клубе). Яркая полуваттная лампа, висевшая над его головой, бросала резкий свет на его худощавое лицо, которое нервно подергивалось во время этой длинной речи. Все население дома, стоя, толпилось здесь же. Тер-Степанов внимательно осмотрел товарищей. На их лицах была написана грусть. Все они, повидимому, безмолвно соглашались с Петровым. Такое настроение было очень опасно. Недоставало только, чтобы всеми овладело отчаяние, чтобы они опустили руки. Если и можно спастись, найти какой-нибудь выход из того, действительно, тягостного положения, в каком они очутились, то только путем максимального напряжения воли и энергии, путем упорной, настойчивой борьбы со сложившимися обстоятельствами.

Тер-Степанов хорошо понимал это. Он решил во что бы то ни стало ободрить товарищей. Однако он дал Петрову высказаться до конца. По выражению лиц слушателей он видел, что все они находятся в том же настроении, которое владеет Петровым.

– Вздор, вздор, вздор! – вскричал он, когда тот кончил, и его черные миндалевидные глаза влажно засверкали, отразив блеск лампы. – Что за глупое упадочничество! Мы только что устроились, нам теперь только надо по-настоящему начинать работать – что же это будет, если мы начнем ныть! Да и ужасная ерунда все, что говорил Сеня. В чем дело? Что за безнадежность? Кто сказал, что мы должны навсегда здесь остаться? Вагон, в котором мы приехали, – цел, он лежит в пяти шагах от дома. Горючее? Кислород мы нашли. Найдем и водород. Наладим производство. И постараемся вернуться. Во всяком случае, на это есть шансы, если мы будем шевелить мозгами и руками. А уж если закиснем, как простокваша, – тогда, конечно, толку не будет. Так или иначе, сложа руки сидеть не приходится. Работать, работать и работать! – Он замолчал, возбужденным взглядом окинув собрание.

– Хорошо, Сенечка, – тихо, с ударением на шипящих звуках, проговорила Тамара, – я тоже думаю, что Сеня номер второй неправ. Если наше положение тяжелое – что ж, это конечно, – так из этого следует, что мы должны бороться, чтобы выйти из него.

Семен благодарно взглянул на нее. Она встряхнула головой, вынула из каштановых волос простенькую белую выгнутую гребеночку и, проведя ее от темени до затылка, воткнула ее, нажав ладонью у корней пальцев. Потом, чувствуя на себе внимательный взгляд Семена, смущенно улыбнулась.

Семен, окинув взглядом по очереди всех собравшихся, заметил, что, хотя ему не удалось окончательно сломить их уныние, все же он до известной степени овладел их настроением. Ведь это была молодежь, и не столь уж случайная: мало-энергичные люди вряд ли решились бы отправиться в такое путешествие.

В эту ночь спать не ложились. Распределили обязанности и взялись за дело. Сеня Петров, грустный и молчаливый, хлопотал около машин. Кроме динамо, отопления и освещения, в его ведение, после смерти Веткина, перешли также и воздушная и водяная машины. Все это требовало неусыпного внимания и заботливости, и Сеня с головой ушел в дело, так что тосковать ему стало просто некогда.

Тер-Степанов, Ямпольский и Сергеев перетащили из ракеты свою лабораторию в клуб. Половину его они загромоздили колбами, ретортами, стеклянными и резиновыми трубками, банками, пузырьками, спиртовками. Спирту еще оставался огромный баллон, но его тщательно берегли, расходуя осторожно и экономно. Здесь же валялись груды камней, образцы почвы.

У этих троих работы было также хоть отбавляй. Они готовили, прежде всего, для текущих надобностей воду и питательные таблетки. Воды приготовлялся суточный запас (считая по земному времени).

Вода хранилась в огромном, плотно закрывающемся алюминиевом сосуде, взятом с Земли, – он, конечно, предназначался для жизни на Луне. Такие же сосуды, только поменьше, были выданы каждому члену коммуны для хранения его суточной порции. Запас газов для воды сначала считали годовым, но скоро выяснилось, что его хватит на гораздо больший срок. Не говоря уж о том, что воду не приходилось расходовать для варки пищи, каждый организм потреблял ее гораздо меньше, чем на Земле. Испарение было значительно меньшим, так как из дому всегда выходили в теплонепроницаемых костюмах. Конечно, теплонепроницаемость их была относительна. Но, во всяком случае, в течение двенадцати часов, на которые в резервуарах хватало воздуха, костюм не давал сколько-нибудь заметного охлаждения.

О теплонепроницаемости зашел однажды оживленный разговор среди членов коммуны. Вообще, необычные условия жизни заставляли их здесь интересоваться многими такими вещами, о которых на Земле им не приходилось задумываться. Нюра однажды задала Тер-Степанову вопрос:

– Слушай, Сеня, если наш дом теплонепроницаем, то зачем работают электрические печи? Ведь дверь у нас герметическая, она не открывается. Стало – быть, раз навсегда вытопить, и все. Всегда должно быть тепло.

– А ты помнишь, – ответил Семен, – как было в ракете перед тем, как включили печи?

– Помню. Стало холодно, и потому мы поняли, что удаляемся от Солнца. Ну, да, стены дома из этого же материала. Так в чем же дело?

– А вот в чем: абсолютной теплонепроницаемости не бывает – есть большая или меньшая. В самом лучшем термосе суп или кофе остывают, но только гораздо медленнее, чем обычно. И наш дом, если его не топить, остынет, хотя и много медленнее, чем обыкновенный. Поняла?

– Поняла!

Нюра хлопнула его по плечу, закружилась по комнате (разговор происходил в клубе), не рассчитав движения, больно ушиблась о библиотечный шкаф и при этом чуть не опрокинула его.

Не только из-за костюмов испарение было меньшим, чем на Земле, но еще и потому, что на движения и работу приходилось тратить меньше мускульной энергии.

Воды для питья каждый получал вдоволь. Но для умывания ее выдавалось в обрез, с требованием расходовать по возможности экономно и не проливать. Было также постановлено, что если кто-нибудь по неосторожности прольет свою порцию, то она не будет ему возмещена.

Раз в неделю на электрическую печь, находившуюся в клубе, ставили круглый алюминиевый бак с плотно прилегавшей крышкой, и в нем кипятилась вода – кипяток предназначался для стирки и для мытья. Ванны» принимали у себя в комнатах, в алюминиевых тазах, довольно неуклюжих по виду, так как они были сделаны уже здесь.

Женщины – Тамара, Нюра, Лиза, Соня и Надя – стирали на всех, на их же обязанности лежала починка одежды и белья для всех членов коммуны. С бельем и платьем также приходилось обращаться очень бережно: хотя их был взят с Земли порядочный запас (на случай непредвиденной задержки на Луне), – но кто же мог знать, сколько времени придется прожить здесь? Женская часть коммуны заведывала также кладовой и раздачей воды и питательных таблеток.

Костров и Петя были назначены постоянными разведчиками. Они надолго уходили блуждать по планете (насколько позволял запас воздуха), собирали образцы почвы и метеоритов. Тер-Степанов нередко отправлялся с ними. Его мечтой было найти водород. На обязанности разведчиков лежала также регулярная доставка пород, содержавших азот и углерод, и вообще всего необходимого для приготовления питательных таблеток.

Тер-Степанов и здесь был занят больше всех. В свободное же время он, вместе с Петровым и Сергеевым, работал над конструкцией термосного костюма. Он стремился усовершенствовать воздушный резервуар так, чтобы можно было брать, выходя из дому, больший запас воздуха. Гибель Веткина была у всех в памяти и заставляла постоянно беспокоиться о Кострове и Петрове, хотя они, исполняя последнее распоряжение Тер-Степанова, никогда не удалялись от ракеты дальше, чем на пять часов.

Сергееву было поручено наблюдение за часами, хронометром, термометрами и другими приборами. Кроме того, он продолжал свои астрономические наблюдения. Обстановка для них была очень неудобная, так как труба стояла неподвижно, и, вследствие быстрого вращения планеты, наблюдаемые светила то и дело скрывались из поля зрения, и их все время приходилось «ловить», беспрестанно двигая трубу. Устроить же для нее, как делается в земных обсерваториях, вращающийся посредством часового механизма купол было, конечно, немыслимо.[15]15
  На больших обсерваториях телескопы всегда приводятся в движение часовым механизмом: это движение позволяет не упускать звезду или другое какое-либо наблюдаемое светило из поля зрения трубы. См. хотя бы в книге Гэля – «Глубины небес» описание современных больших телескопов.


[Закрыть]

В общем, дела у всех было много, и жизнь их совсем не походила на тюремную, как сначала думал Петров: ведь тюремная жизнь тем и тяжела, что она томит вынужденным бездельем. Правда, членов коммуны мучило отсутствие связи с людьми, возможность получения вестей с Земли. Зато в их жизни происходили разные события и перемены, и не только печальные, а, например, такие, как та, о которой будет, между прочим, рассказано в следующей главе.

VII. Перераспределение жилплощади

Сергеев так углубился в свои астрономические занятия, что отдавал им все время, свободное от лабораторных обязанностей. Он спал днем, урывками, по ночам же неизменно возился с телескопом, наблюдая небо и беспрестанно передвигая трубу соответственно видимому вращению небесного свода. Отсутствие подвижного купола было для него огромным неудобством. Зато в другом отношении его положение было неизмеримо благоприятнее, чем у земных астрономов: ему не приходилось, подобно им, ловить ясную погоду. Полное отсутствие облаков делало все ночи на планете Ким неизменно ясными и звездными. Толща земной атмосферы также сильно мешает наблюдениям. Здесь же глаз свободно проникал в пространство, и края дисков планет были отчетливы, не расплывались. Сергеев ужасно жалел, что у него нет более сильной трубы. На Земле чем сильнее увеличение, тем менее отчетлива видимость, все из-за той же густой атмосферы. Земная атмосфера ставит предел возможному увеличению силы астрономических приборов. Чтобы хоть сколько-нибудь парализовать ее влияние, обсерватории нередко устраиваются на высоких горах, где воздух более разрежен. Их ставят на таких вершинах, куда зачастую и пробраться нельзя без опасности для жизни, и астрономы живут там отшельниками, как на неприступных маяках. На планете Ким в этом отношении было не в пример лучше.^{30}

В свой небольшой телескоп Сергеев видел такие вещи, которые были недоступны, при земных условиях, даже самым сильным инструментам Земли. Когда, привинтив специальное темное стекло, он направлял трубу на солнечный диск, окруженный серебристым сиянием короны словно седыми растрепавшимися волосами, ему нередко случалось замечать алые взрывы в солнечной атмосфере, так называемые протуберанцы, видимые с Земли во всей их красоте лишь во время полных затмений Солнца. Он гораздо отчетливее, чем с Земли, видел солнечные пятна и легко мог наблюдать за их движением по яркому диску дневного светила. Он явственно видел плывущие и бесконечно изменяющиеся облачные полосы на диске Юпитера и множество темнозеленоватых пятен на Марсе, разбросанных в беспорядке. Эти беспорядочные группы пятен и пятнышек иногда, когда Петр особенно долго и упорно вглядывался в телескоп, сливались в непрерывные линии. Он вспоминал тогда, что и с Земли некоторые астрономы разглядели на диске Марса целую сеть каналов.[16]16
  Вопрос о «каналах» на Марсе может считаться разрешенным в том смысле, что никакой сети каналов на планете нет, а есть лишь группа пятнышек, сливающиеся в непрерывные линии, как указывает автор. Сергеев вполне разделяет «каналы», как Антониади и др. астрономы.


[Закрыть]

Кроме наблюдений, Сергеев штудировал небольшое количество имевшихся книг по астрономии, делал много зарисовок дисков планет и рисунков созвездий.

В последние дни он, повидимому, разрешал какую-то определенную задачу: сравнивал свои зарисовки друг с другом, делал вычисления, шарил телескопом по небу.

Вот уже несколько дней, как при своих вычислениях и наблюдениях Петр обнаруживал сильное волнение. Однако он ничего не хотел говорить товарищам, пока не будет окончательно уверен в своих выводах.

Однажды ночью, через полчаса после заката, все собрались в клубе, беседуя. Кое-кто уже собирался пойти спать. Сергеев, не отходя от телескопа (рядом на небольшом алюминиевом столике, сделанном на днях, лежали его карты, таблицы и снимки), громко позвал:

– Друзья, ко мне!

К нему подошел Тер-Степанов, за Семеном потянулись остальные. Все почувствовали, что Петру удалось сделать какое-то интересное открытие.

Он вышел из клуба в дверь, ведущую в ту комнату, где жил, и подошел к окну. Все последовали за ним. Они сгрудились у черного оконного ктарата, в который глядело ночное небо, усыпанное множеством звезд. Виднелась часть Млечного Пути. Юпитера не было видно – он в этот час находился на другой стороне неба. Сергеев протянул дрожащую от волнения руку, указывая на довольно яркую звезду, сиявшую над правым верхним углом окна. Все молча смотрели на эту звезду: она светила мягким голубым светом.

– Какая милая звездочка, голубенькая! – звонко сказала Нюра и почему – то вздохнула.

Петр ответил голосом, в котором звучали нежность и грусть:

– Да, она мила для нас, эта звездочка, это – Земля.

– Земля!

Теснясь, все приникли к окну и внимательно, молча, смотрели на родную планету, далекой звездой сиявшую в углу черного небесного четырехугольника, очерченного окном. Затем, по предложению Сергеева, снова перешли в клуб, и каждый по очереди смотрел на Землю в трубу, которую Петр передвигал, следуя за вращением небосвода. В телескоп Земля казалась небольшим диском, на нем явственно можно было различить облачные полосы. Еще ярче, еще прекраснее сияла Земля в трубу синевато-голубым светом, подобно крупному аметисту, заброшенному в неизмеримые глубины пространства. Рядом с ней виднелась совсем маленькая звездочка. Сначала никто не обратил внимания на это крошечное светило, но Петр сказал:

– Эта маленькая звездочка возле Земли – Луна!^{31}

С тех пор, как Галилей впервые направил в небо зрительную трубу, вряд ли хоть один астроном, с таким напряженным вниманием наблюдал какую – нибудь звезду. Еще бы! Ни одному из них не приходилось из необозримых пространств вселенной высматривать Землю, на которой он родился и вырос и с которой он разлучен – кто знает, может-быть, навсегда.

Так думал Петр, снова глядя в трубу, после того как насмотрелись все товарищи. Он то и дело передвигал треножник телескопа, менял угол наклонения трубы и снова приникал глазом к окуляру. Ему стало казаться, что в разрывах атмосферных полос он различает смутный очерк Европы.

Сзади него кто-то глубоко вздохнул. Он оглянулся. Это была Нюра. Остальные товарищи разошлись они были в клубе вдвоем. Было очень тихо, ритмично постукивала динамо.

– Петечка, – спросила Нюра, – я и не знала, что Земля светит таким красивым голубым светом. Отчего это?

– Ученые, – ответил Петр, – уже давно пришли к выводу, что Земля именно такой и должна казаться из пространства. Они выяснили это путем некоторых соображений, а объясняют голубой цвет Земли влиянием атмосферы. Вот теперь мы имеем практическое подтверждение их теоретического вывода.

Он подумал о том, что и это его наблюдение, как и многие другие, могло бы обогатить сведения земных астрономов, но вряд ли когда-нибудь попадет в их руки. Однако, – странно – эта мысль, к которой, волей-неволей, ему неоднократно приходилось возвращаться, на этот раз скользнула мимо его сознания и не привела в печальное настроение. Совсем наоборот, он, кажется, никогда не чувствовал себя таким жизнерадостным, никогда с такой полнотой не ощущал жизни и себя в ней.

Ему не пришлось долго думать, чтобы догадаться, что причиной такого его настроения была Нюра, в этот момент пристально глядевшая на него. Эта девушка, обычно веселая и суматошная, сейчас была странно серьезна. Казалось, она чувствовала столь стремительно определившееся влечение к ней Петра. Это влечение зародилось уже давно, и Петру сначала казалось, что он делает просто объективную оценку милой девушки. Она была некрасива, но все ее юное, немного угловатое тело было пронизано заражающей, увлекающей жизнью. Рядовая работница-текстильщица, – их пути на Земле вряд ли когда-нибудь скрестились бы, – она нравилась ему бесконечной живостью ума. На его глазах, попав в обстановку, будящую мысль, заставляющую напряженно разбираться в явлениях окружающей жизни, она быстро развивалась, нередко поражая его правильностью и меткостью суждений. Ее неугомонная неисчерпаемая веселость, как яркое земное Солнце, освещала тюремную жизнь друзей, и, хотя они иногда добродушно ворчали на нее, в глубине души все были бесконечно благодарны ей. Ее сумасшедшие выходки, неожиданные выдумки, звонкий смех и неизменная бодрость так часто выводили кимовцев из уныния.

Сергеев не мог бы установить того момента, с которого его стало тянуть к Нюре. Занятый своей астрономией, он не думал об этом и только чувствовал в ее отсутствие, что ему чего то недостает, как-будто какого-то физического равновесия. Когда она была около него, ему казалось, что он ходит по более твердой почве, увереннее ступает. Каждый по-своему переживает любовь, но для всех равно она остается волнующей, непонятной и тревожной. И никто не знает наперед того момента, когда она, закравшись незаметно, заполняет целиком.

Для Петра этот момент настал теперь, в безмолвный и торжественный час, когда родная Земля голубой звездочкой смотрела в окно неземного дома.

Но этот час настал не для него одного. Как взрыв по детонации вызывает ответный, как звук струны передается другой, настроенной в унисон, так Нюра почувствовала сейчас его настроение и струной отозвалась на него.

Петр, не отрываясь, глядел в ее потемневшие, ушедшие вглубь глаза. Она подошла к нему и совсем просто положила голову на его плечо. Тогда он обернул к ней пылающее лицо, его губы коснулись прохладного чистого лба. Потом они скользнули по ее лицу и встретили ее горячие взволнованные губы.

* * *

Не даром Тамару и Нюру прозвали Сиамскими близнецами. Их судьбы всегда шли параллельно, как рельсы одного пути. И в тот самый момент, когда Нюра безмолвно объяснилась с Петром, в одной из диагональных комнат произошло объяснение Тер-Степанова с Тамарой.

Тамара также не отличалась красотой, но была неуловимо-привлекательна. Семена особенно волновал всегда ее голос, чуть шепчущий и такой глубокий, как-будто он исходил из самых сокровенных тайников ее существа. Она была, в противоположность Нюре, большей частью тиха и сдержана, но в ней чувствовался живой и сильный темперамент. Она не могла бы отдать себе отчет, когда в ней зародилось влечение к Семену и в какой степени ее тянуло к нему. Он же, со своим математическим складом ума, привык определять и оформлять свои поступки и настроения. Он уже давно отметил про себя, что ни к одной девушке его не влекло так неудержимо. Он был слишком занят в последнее время, чтобы остановиться на этом влечении и сделать логический вывод из возникшего в нем чувства. Но тот лирический момент, когда все они, столпившись у окна, смотрели на недостижимую, быть-может навсегда потерянную, голубую родину, приблизил развязку. Этот момент, властно бросивший Нюру в объятия Сергеева, заставил Семена, путаясь и сбиваясь (что так не шло к его обычной четкой выдержке) сказать Тамаре о своей любви. В комнате было темно. Четко вырезался звездный квадрат окна. Они стояли, прислонившись к стене, плечо к плечу. Когда он заговорил, она молча обернулась к нему. Его миндалевидные черные, как здешнее небо, глаза мерцали на теряющемся в темноте лице. Она ответила ему одним старым, как мир, и новым, как любовь, словом:

– Милый!

* * *

Одни и те же причины рождают одинаковые следствия. Население планеты Ким жило в одинаковых условиях. Отсутствие других людей на планете властно способствовало их сближению. Ничего нет удивительного, что через короткое время сблизились еще две пары: Надя с Ямпольским и Лиза с Петровым.

Тогда созвали общее собрание и решили перераспределить жилплощадь.

Для каждой пары надо было отвести комнату. Таким образом, одной комнаты не хватало. Пришлось возобновить строительные работы и перегородить одну комнату пополам.

Теперь не хватало одной электрической печи. Но это было не страшно, устройство печей накаливания было очень простым. Под руководством Феди печь сделали все из того же универсального материала – алюминия, обработанного составом профессора Сергеева. Самодельная печь была неуклюжа на вид, но грела не хуже остальных. Сделали еще по одному газоулавливателю и воздухопроводу, и, так как вместе с наружной стеной было разделено и окно, то обе новые комнаты, заменившие одну прежнюю, были снабжены всем необходимым.

Дом после распределения жилплощади

Правда, каждая из них была вдвое меньше остальных. Но из-за этого ссориться не стали. Наоборот, каждая пара, не желая обидеть товарищей, настаивала на том, чтобы ей отдали одну из меньших комнат. В конце концов, решили поселить в них «близнецов» – Тамару и Нюру – с мужьями.

Зато уже теперь не приходилось никому жить вчетвером в одной комнате.

Так жизнь наших путешественников вступила в новый фазис. Коммуна диференцировалась, разбилась на семьи. Теперь это была уже не просто группа друзей, а государство в миниатюре, общество, разделенное на основные ячейки – семейства. И, как цемент сплачивает кирпичи здания, так общая дружба скрепляла эти ячейки в одно неразрывное целое.