Текст книги "Лунный бассейн. Металлическое чудовище (сборник)"

Автор книги: Абрахам Грэйс Меррит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Внезапно Ларри с удивлением вскрикнул:

– Эге, над камнем засветились семь маленьких огоньков!

Но я уже и сам увидел под ставшими серебристо–глянцевыми линзами моего конденсора пляшущие огоньки. Очень быстро лучи, прошедшие через систему, начали набирать силу и яркость, и, когда они усилились в достаточной степени, то из сумрака выскочили семь маленьких кружков, сверкающих ярким, словно звездочки, светом, и окруженные причудливым… как… как свернувшееся молоко – вот лучшее определение, которое я могу подобрать, излучением, совершенно неизвестным и непонятным мне.

Внизу под ногами я услышал слабый, похожий на вздох шорох, и затем голос Халдриксона:

– Она открывается… камень поворачивается.

Я лихорадочно полез вниз по лестнице.

Снова послышался голос Олафа:

– Этот камень… он открылся.

И затем раздался дикий крик, нет – вопль, полный слепой ярости и отчаяния, жалости и гнева…

Послышался быстрый топот ног, бегущих через стену.

Я спустился на землю. Лунная дверь была широко раскрыта, и, мельком заглянув в нее, я увидел коридор, наполненный слабым, похожим на предрассветную дымку призрачно–жемчужным свечением. Но Олафа нигде не было видно. Пока я стоял, переводя дыхание, раздался резкий треск винтовочного выстрела; линза конденсора, рядом с которым сидел Ларри, разлетелась вдребезги на мелкие кусочки.

Ларри быстро соскочил на землю; один, другой раз прорезали темноту вспышки выстрела из его пистолета.

И Лунная дверь начала медленно поворачиваться, постепенно возвращаясь на прежнее место.

Я бросился к закрывающемуся камню с дикой мыслью удержать дверь открытой. Упираясь в нее руками, я услышал, как за спиной у меня раздалось рычание и посыпались проклятия. Какой–то человек, набросившись на Ларри, схватил ирландца за горло.

Зашатавшись под натиском его тела, Ларри взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие на покатом крае чашеобразной впадины у подножия плиты; подскользнувшись на полированной поверхности, он упал и полетел кувырком вместе с нападавшим, брыкаясь и отбиваясь, через сужающуюся щель прямиком в туннель.

Позабыв про все на свете, я кинулся ему на помощь. Уже в прыжке я почувствовал, как закрывающаяся дверь задела меня за бок. Я успел заметить, как Ларри замахнулся кулаком и нанес сокрушительный удар по черепу повисшего на нем человека. Тот дернулся и затих; Ларри стоял, покачиваясь, на нетвердых ногах. Содрогнувшись, я услышал зловещий шорох и резко обернулся, словно меня развернула чья–то гигантская рука.

В конце коридора больше уже не виднелась залитая лунным светом площадь Нан–Танаха и стоящие там развалины. Его перегораживала твердая глыба мерцающего камня. Лунная дверь закрылась!

Спотыкаясь, Ларри сделал несколько неверных шагов, направляясь к преграде, отрезавшей нас от внешнего мира. Мы не увидели ни малейшего признака соединения плиты со светящимися стенами – плита вошла в проем так плотно, словно была частью мозаики.

– Классно сработано, – сказал Ларри. – Но если сюда можно войти, значит, отсюда можно и выйти. Как говорится – за что боролись, на то и напоролись. В любом случае, док, тут тепло, светло и мухи не кусают – так о чем же пока беспокоиться?

Он весело улыбнулся мне. Человек, лежащий на полу, застонал; Ларри присел рядом с ним.

– Маракинов! – вскрикнул он.

При этом восклицании человек зашевелился, повернувшись таким образом, что я смог увидеть его лицо. Определенно, это был русский, и столь же определенно его значительная внешность с ярко выраженным интеллектом на лице говорила о том, что это профессор.

Широкие густые брови, чрезмерно развитые массивные надбровья, крупный породистый нос, вытянутые в ниточку губы, по которым угадывался жесткий нрав, и решительно выдвинутая нижняя челюсть с черной остроконечной бородкой – все это свидетельствовало о том, что перед нами личность далеко не ординарная.

– А кого еще тут можно встретить? – сказал Ларри, врываясь в мои мысли. – Должно быть, он все время следил за нами из подземелья Хау–те–лур.

Ларри с профессиональной ловкостью обшарил тело русского профессора, затем выпрямился, протягивая мне два внушительного вида магазина патронов и нож.

– Я попал ему в предплечье, – сказал он. – Пуля задела только мякоть руки, но это заставило его выронить ружье. Неплохой арсенальчик у нашего маленького русского профессора, а?

Я раскрыл свою медицинскую сумку. Мне тоже рана показалась довольно легкой. Ларри стоял рядом, глядя, как я перебинтовываю руку раненого.

– Вы захватили с собой еще один конденсор? – внезапно спросил он. – И как вы считаете, Олаф сможет разобраться, как им пользоваться?

– Ларри, – ответил я, – Олаф не там, где вы думаете., он где–то здесь.

У Ларри отвисла челюсть.

– Какого черта… Что. вы говорите? – прошептал он.

– Вы что, не слышали, как он истошно закричал, когда открылся камень?

– Нет, конечно же, я слышал, как он завопил, – сказал Ларри, – но я не понял, что произошло. И тут эта дикая зверюга накинулась на меня… – Он помолчал, глаза его расширились. – Куда пошел Олаф? – быстро спросил он.

Я показал на слабо освещенный проход.

– Тут только одна дорога, – ответил я.

– Приглядывайте получше за этой птичкой, – прошипел Ларри, кивнув на Маракинова, вскочил на свои длинные ноги и, с пистолетом в руках, побежал вдоль туннеля.

Я опустил взгляд на русского. Он лежал с открытыми глазами, протягивая ко мне руку. Я помог ему подняться на ноги.

– Я все слышал, – сказал он. – Мы пойдем за ними и побыстрее. Если бы вы взяли мне руку, я все–таки… в сотрясении, йес!

Я молча обхватил его за плечи, и мы двинулись по коридору следом за O'Кифом. Маракинов тяжело дышал, навалившись на меня всем телом, изо всех сил стараясь двигаться как можно быстрее.

Пока мы шли, я торопливо разглядывал светящиеся стены туннеля. Складывалось такое впечатление, будто свет исходит не от их гладкой, словно полированной поверхности, а откуда–то из глубины, придавая стенам иллюзорную глубину и объемность; каким–то необъяснимым способом создавался стереоскопический эффект. Проход круто повернул, некоторое время мы шли прямо, потом снова повернули… Вдруг меня осенило, что туннель освещался излучением крошечных точек, спрятанных глубоко в камне: они служили источником светящейся пульсирующей волны, которая потом распространялась дальше по всей полированной поверхности.

Где–то впереди послышался крик Ларри: «Олаф!» Я половчее подхватил Маракинова, и мы прибавили шагу. До конца туннеля оставалось совсем немного: впереди виднелась высокая арка и исходящее оттуда неяркое переливчатое сияние. Мне оно показалось похожим на туманную дымку, сквозь которую просвечивает радуга.

Наконец мы дотащились до конца туннеля, и я заглянул в зал, как будто перенесенный сюда из сказочного дворца короля Джинов, что находится за волшебной горой Каф [18]18
  Гора Каф (или Кох), по арабским легендам, находится у крайнего предела земли, за ней начинается царство сказочных духов–джиннов


[Закрыть].

Передо мной стоял О'Киф, а шагах в десяти поодаль – Халдриксон, что–то крепко прижимая к груди. Ноги норвежца упирались в самый край покатого бортика, сделанного из сияющего серебристым светом камня, который обегал кругом голубой заводи.

На заводь, напоминающую огромный голубой глаз, уставившийся в потолок, сверху падали семь призрачно мерцающих столбов света: один из них был аметистового цвета, другой – розовый, третий – белый, четвертый – голубой, и еще три – изумрудного, серебряного и янтарного цветов. Все они опирались на лазурную поверхность заводи, и я знал, что это и есть те самые потоки излучения, внутри которых обретал свое существование Двеллер… но сейчас я видел только бледное подобие великолепной картины, какая предстала бы перед нами в дни полнолуния.

Халдриксон наклонился и положил на мерцающий серебристый бортик предмет, находившийся у него в руках. Я увидел, что это было тельце ребенка.

Бережно и осторожно положил он его на край заводи, перегнулся через бортик и сунул в воду руку.

В тот же миг он с диким воплем отдернул руку, задев при этом лежавшее перед ним маленькое тельце. В считанные доли секунды оно соскользнуло по краю заводи и упало в голубую воду.

Халдриксон, сжав кулаки, перевалился через бортик, до локтей погрузив руки в воду… и из его губ исторгся протяжный, хватающий за сердце вопль ярости и боли, в котором, казалось, не оставалось ничего человеческого.

Сразу вслед за ним прозвучал крик Маракинова.

– Держите его! – заорал русский. – Тяни его обратно! Быстро!

Он кинулся вперед, но не успел еще Маракинов преодолеть и половины расстояния, как О'Киф, опередив его прыжком, поймал норвежца за плечи и опрокинул его навзничь. Халдриксон остался лежать на полу, издавая хриплые всхлипывания и стоны.

Подбегая к заводи вслед за Маракиновым, я увидел, как Ларри наклонился над бортиком и, отшатнувшись, прикрыл глаза трясущейся рукой; увидел, как русский тоже пристально посмотрел туда, и в его холодных глазах появилась невыразимая жалость.

Заглянув в Лунную Заводь, я увидел там погружающуюся в воду маленькую девчушку, чье неподвижное мертвое лицо и застывшие, полные ужаса глаза были обращены прямо на меня… и медленно, медленно опускаясь вниз, она исчезла! И я понял, что то была Фрида, любимая Yndling Олафа.

Но где была ее мать и где Олаф нашел свое дитя?

Русский первым нарушил молчание.

– У вас там есть нитроглицерин, а? – спросил он, показывая на мою медицинскую сумочку, которую я бессознательно захватил с собой и крепко прижимал к груди, пока мы совершали свой безумный рейд по коридору.

Я утвердительно кивнул и достал лекарство.

– Шприц, – коротко скомандовал русский; я подал ему шприц. Набрав в него одну сотую грана нитроглицерина, он наклонился над Халдриксоном.

Маракинов закатал рукав норвежцу до середины предплечья. Руки моряка отливали неестественной полупрозрачной белизной – точно так же выглядела грудь Трокмартина в том месте, где ее коснулось щупальце Двеллера; ладони тоже покрывала белизна, чем–то напоминавшая редчайшей красоты жемчужину. Выше границы, отделяющей живую плоть от неестественно белого тела, Маракинов ввел иглу.

– Ему потребуется сделать все, что может его сердце, – сказал он мне.

Затем русский залез в пояс, обвязанный у него вокруг талии, и вытащил оттуда маленький плоский флакон. Мне показалось, что он сделан из свинца.

Открыв флакон, Маракинов несколько раз капнул его содержимым поочередно на обе руки норвежца.

Жидкость засверкала и моментально начала растекаться по коже, точно так же, как это происходит, если капнуть на воду маслом или бензином – только гораздо быстрее. Разлившаяся по коже жидкость покрыла мраморное тело тонкой искрящейся пленкой, слабые струйки пара поднялись над руками Халдриксона. Могучая грудь норвежца с трудом, словно в агонии, начала подниматься и опускаться.

Руки сжались в кулаки. Русский, увидев это, удовлетворенно хмыкнул и капнул еще немного жидкости, затем, внимательно приглядевшись, снова хмыкнул и распрямился.

Затрудненное дыхание Халдриксона перешло в нормальное, голова опустилась на колени Ларри, белизна постепенно уходила из рук и ладоней.

Маракинов поднялся и задумчиво, почти снисходительно поглядел на нас.

– Он будет в полном порядке за пять минут, – сказал он. – Я знаю. Я так плачу за тот выстрел от меня, и также еще потому, что мы будем нуждаться им. Йес! – Он повернулся к Ларри. – Вы имеете хороший удар, мой юный друг, совсем как мул, когда лягает, – сказал Маракинов. – Какой–то раз вы отплатите мне за это тоже, а? – Он ухмыльнулся.

Выражение лица у него, впрочем, было не очень–то убежденное. Ларри насмешливо глянул на него.

– Вы, конечно, Маракинов? – сказал ирландец.

Русский кивнул, ничем не выражая удивления, что его признали.

– А вы? – спросил он.

– Лейтенант О'Киф, Королевские воздушные силы, – ответил Ларри, отдавая честь. – А этот джентльмен – доктор Уолтер Т. Гудвин.

Лицо Маракинова просияло.

– Американский ботаник? – осведомился он.

Я кивнул.

– Ах, – страстно сказал Маракинов, – но это очень удачно. Я давно мечтал, чтобы познакомиться с вами. Ваши работы для американца очень выдающиеся, я даже удивляюсь. Но вы ошибаетесь с вашей теорией развития покрытосеменных из Cycadeoidea dacotensis. Да–да, все неправильно…

Я принялся горячо возражать ему, отлично зная, что умозаключения, полученные из рассмотрения первобытных Cycadeoidea, явились моим величайшим достижением. Но тут, достаточно грубо, вмешался Ларри.

– Послушайте, – зашипел он на нас, – вы что, совсем обалдели? Не могли найти другого места и времени, чтобы устроить научную перепалку? Ангиосеменные [19]19
  Здесь непереводимая игра слов: в английском языке покрытосеменные звучит почти как англосеменные (Angiospermae).


[Закрыть]? воскликнул Ларри. – Черт знает что такое!

Маракинов снова обернулся к нему с тем же вызывающим раздражение снисходительным видом.

– У вас нет научного мышления, мой юный друг, – сказал он. – Удар – это да! Но так может и мул. Вам следует записать себе на лбу, что важны факты, и только факты: ни вы, ни я, ни этот человек, – он показал на Халдриксона, – с его печалями. Только факты, и ничего кроме фактов – вот то, что не подлежит никакому сомнению. Ну, что же, – обратился ко мне Маракинов, – пожалуй, в другой раз..

Халдриксон прервал его. Громадный моряк неуклюже поднялся на ноги и стоял, опираясь на плечо Ларри. Он протянул ко мне руки и заговорил:

– Я видел ее, – прошептал он. – Я увидел mine Фриду, когда повернулся камень. Она лежала там… прямо у моих ног. Я схватил ее на руки и увидел, что mine Фрида мертва. Но я надеялся… и потом я подумал, что, может быть, где–то здесь и моя Хельма. И вот я побежал с mine Yndling… прямо сюда. Голос его прервался. – Я подумал, может быть, она не совсем умерла, продолжал он. – И вот я увидел это, – он показал на Лунную Заводь, – и подумал, что я мог бы умыть ее лицо и она могла бы ожить снова. А когда я сунул в воду руки… о, жизнь покинула их, и холод, смертельный холод побежал по ним прямо в мое сердце. И mine Фрида… она упала… – он прикрыл глаза и уперся лбом в плечо О'Кифа.

Так он стоял, давясь рыданиями; и казалось, что душа его рвется на части.

ГЛАВА 11. ПРИЗРАКИ В ОРЕОЛЕ ПЛАМЕНИ

Олаф закончил рассказывать. Маракинов многозначительно наклонил голову.

– Йес, – сказал он. – Тот, который выходит отсюда, забрал их двоих – и женщину, и ребенка. Йес! Они прошли сюда, схваченные в нем, и камень закрылся за ними. Но почему выбросили ребенка, я не понимаю.

– Откуда вы все это знаете? – воскликнул я, пораженный.

– Потому что я это видел, – просто ответил Маракинов. – Я не только увидел все это, но едва нашел время, чтобы выбежать через вход, прежде чем эта штука прошла сюда, кружась и мурлыкая, и колокольчики его звучали очень радостные. Йес! Оно было – как вы это говорите? – на волосок от меня, вот!

– Погодите, – сказал я, делая Ларри знак не вмешиваться. – Из ваших слов я понял, будто вы побывали в этом месте?

Маракинов буквально озарил меня улыбкой.

– Йес, доктор Гудвин, – сказал он. – Я вошел сюда, когда тот, который выходит отсюда, – вышел!

Потеряв дар речи, я смотрел на него, едва ли не разинув рот; на воинственной физиономии Ларри отразилось нечто вроде смешанного чувства зависти и почтения; Олаф, по–прежнему сотрясаясь всем телом, молча наблюдал за нами.

– Доктор Гудвин, и вы, мой юный драчливый друг! – продолжил Маракинов, эффектно выдержав красноречивую паузу (краем сознания я отметил, что русский почему–то не включил Халдриксона в свое обращение). – Настало время сделать нам взаимопонимание. Я имею сказать вам предложение. Вот оно: мы все – как вы это говорите? – в одной лодке… йес, и сели на мель. Нам нужны все наши руки, разве нет? Давайте соберем сообща наши знания и наши головы и способности… ведь даже пинок как у мула – это способность! – Он задорно посмотрел на Ларри. – И вытянем нашу лодку снова на хорошую воду. А потом…

– Все это звучит очень трогательно, Маракинов, – перебил его Ларри, но ни в какой лодке я не буду чувствовать себя в безопасности рядом с человеком, от которого того и гляди получишь выстрел в спину.

Маракинов умоляющим жестом прижал руки к груди.

– Но это ведь так натурально, – жалобно сказал он, – так логично, йес! Здесь очень большой секрет, возможно, много секретов, полезных в моей стране..

Русский замолчал. Лицо у него вдруг сделалось как у человека, охваченного каким–то необычайно бурным чувством: вены на лбу набухли, глаза засверкали, он вдруг заговорил срывающимся гортанным голосом.

– Я не извиняюсь и не объясняюсь, – проскрежетал Маракинов, – Но я хочу кое–что сказать вам, йес! Вот моя страна покрывается кровавым потом в эксперименте, чтобы освободить весь мир. И вот другие народы, окружающие ее, как волки, и они только и поджидают прыгнуть на наши глотки при малейшей мере признаке слабости. И вот вы, лейтенант О'Киф, – из волков Англии и вы, доктор Гудвин, – из банды янки… и вот вы здесь, в том месте, что, может быть, будет способно для моей страны выиграть войну для рабочих. Что есть жизни вас двух и этого моряка ради всего этого? Меньше, чем мухи, которых я хлопаю своей рукой, меньше, чем пылинки в солнечном луче!

Он внезапно осадил себя.

– Но это сейчас не такая важная вещь, – почти холодно подвел итог русский. – Ни это, ни мое стреляние. Давайте честно глядеть ситуации в лицо. Мое предложение есть такое: что мы соединяем интересы и – как это вы говорите? – смотрим на мир одними глазами, мы поищем наш путь через это место и поизучаем его секреты, о которых я говорил, если, конечно, сумеем. И когда это будет сделано, мы пойдем по нашим дорогам в каждую свою страну, чтобы сделаться полезными для наших стран, как каждому из нас это возможно. На моей стороне я предлагаю свои знания – и это вещь очень, очень неоценимая, – не так ли, доктор Гудвин? – и еще мой опыт. Вы и лейтенант О'Киф делаете так же самое, и этот человек, который Олаф, делает, что он может своей силой, потому что я не думаю, чтобы его полезность лежала в его мозгах, – нет.

– В сущности, Гудвин, – вмешался Ларри, пока я медлил с ответом, не зная, как отреагировать на предложение русского, – позиция профессора такова: ему дико хочется разнюхать, что скрывается в этом месте, но он начинает понимать, что одному человеку такая задача не по силам, и, кроме того, ему на голову неожиданно сваливается вся наша компания. Нас трое против него одного. И мы забрали у него пушку и все остальные его побрякушки. И нам, и ему сейчас одинаково выгодно быть заодно, а не держать за спиной противника. Но это временная уступка. Как только он дорвется до той информации, которая его интересует, все становится на свои места: тогда вы, и Олаф, и я – снова для него волки, мухи и пылинки, и не пройдет и семи секунд, как душка–профессор размажет нас всех по стенке. В любом случае, нас трое против одного, и если ему удастся удрать с тем, что он узнал, – ну что ж, значит, он это заработал. Я за то, чтобы взять его в компанию, если вы не возражаете.

Маракинов едва ли не развеселился.

– Тут не совсем так, как я бы разместил слова, возможно, – сказал он, но, в своей сущности, он правильно выражается. Я никак не буду поднимать на вас руку, пока мы все еще имеем опасность. Я клянусь вам об этом своей честью.

Ларри расхохотался.

– О'кей, профессор, – успокоившись, сказал он. – Как вы понимаете, я искренне верю каждому вашему слову. Тем не менее, советую вам помнить пистолет у меня всегда под рукой.

Маракинов невозмутимо поклонился.

– А теперь, – сказал он, – я расскажу вам, о чем узнал. Я нашел секрет дверного механизма точно так же, как это сделали вы, доктор Гудвин. Но из–за неосторожности побились мои конденсоры. Я был вынужден ждать, пока я посылал за другими… и ожидать возможно было бы месяцы. Я совершил определенные предосторожности и на первую ночь этого полнолуния я запрятался изнутри подземелья Хауте–лур.

Невольно трепет восхищения перед этим человеком, отважно решившимся броситься в тьму неизвестности, охватил меня. На лице Ларри я мог видеть отражение того же чувства.

– Я запрятался в подземелье, – продолжал Маракинов, – и увидел, как тот, который выходит отсюда, – вышел. Я ждал. много часов. Наконец, когда луна опустилась уже низко, он вернулся., в полном экстазе., с мужчиной, туземцем, захвативши его в объятия. Он прошел через дверь, и скоро луна забралась еще ниже, и дверь закрылась. В следующую ночь мне было больше уверенно, йес! После того, как ушел тот, который выходит, я заглянул в его обиталище через открытую дверь. Я сказал: «Этот не вернется за три часа. Пока будет его отсутствие, почему не пойти бы мне в его дом через дверь, когда она остается открытой?» Вот так я пошел… точно сюда. Я разглядывал колонны света, и я испытывал жидкость заводи, на которую они падали. Эта жидкость, доктор Гудвин, не есть вода, и это не есть вещество, известное на земле.

Он подал мне небольшой сосуд, обвязанный за горлышко длинным ремешком.

– Вот, возьмите, – сказал он, – и посмотрите сами.

Заинтригованный, я взял бутылочку и опустил ее в заводь. Жидкость оказалось необыкновенно легкой, столь легкой и невесомой, что сосуд прошел сквозь нее, как через воздух. Вытащив бутылочку, я повернул ее к свету. Содержимое сосуда пронизывали полосы и извилины, как будто сквозь него бежали маленькие трепещущие жилки. И даже через стенки сосуда пробивался свет, который интенсивно излучала голубая жидкость.

– Радиоактивность, – сказал Маракинов. – Некоторые жидкости, как мы знаем, также сильно радиоактивны, но что это за такое, я не понимаю до конца. На кожу живого человека она действует как радий в n–й степени силы, и добавляется еще. действие какого–то элемента, совсем неизвестного. Раствор, с которым я его лечил, – он указал на Халдриксона, – я приготовил, прежде чем идти сюда, исходя из определенной информации, что я обладал. Он представляет собой в большой степени соли радия, и в основе его лежит формула Лейба для нейтрализации ожогов, сделанных радием и X–лучами. Взявшись за этого человека сразу, пока изменения не оказались по–настоящему действительными, я смог все убрать назад. Но после прошествия двух часов, я ничего не смог бы сделать.

Он немного помолчал.

– Затем я изучил природу этих светящихся стенок. Я пришел к выводу, что тот, кто их сделал, кто бы он ни был, знал секрет Всемогущего Бога производства света из самого эфира. Колоссально! Йес! Кроме того, субстанция этих блоков включает в себя атомные – как бы вы сказали? – атомные растасовки, упорядоченное расположение электронов, световую эмиссию и, возможно, бесконечно много всего другого. Эти блоки на самом деле – лампы, йес, в которых масло и фитиль… это электроны, выбивающие световые волны из самого эфира. Прометей – вот первооткрыватель этого! Я поглядел себе на часы, и этот маленький ангел–хранитель предупредил, что время для меня все вышло. Я ушел. Тот, который приходит, вернулся… в этот раз с пустыми руками. И следующей ночью я сделал такую же вещь. Захваченный в исследования, я потерял момент до самой опасной точки, и только что я разместился внутри подземелья, когда эта светящаяся тварюга побежала поверх стен, и в ее лапах держались женщина и ребенок. Потом вы пришли и все это от меня! А теперь, что знаете вы?

Очень кратко я изложил свою историю.

Время от времени в глазах Маракинова вспыхивали искорки, но он не прерывал меня.

– Большой секрет! Колоссальный секрет! – пробормотал он, когда я закончил рассказывать. – Мы не можем оставить его спрятанным.

– Первым делом надо попытаться открыть дверь, – сказал Ларри, возвращая нас к действительности.

– Это не полезно, мой юный друг, – мягко уверил его Маракинов.

– Все равно – надо попытаться! – сказал Ларри.

Мы прошли назад тем же путем по извилистому туннелю, но вскоре даже О'Киф убедился, насколько безнадежна сама мысль о том, чтобы открыть плиту изнутри. Мы вернулись в зал, где находилась Лунная Заводь. Столбы света стали гораздо бледнее, и мы поняли, что луна садится. Связь с внешним миром скоро прервется! Я начал ощущать жажду… и голубое подобие воды внутри серебристого ободка теперь мне казалось огромным глазом, который насмешливо подмигивал, когда мой взгляд останавливался на нем.

– Йес! – Маракинов словно каким–то чудом прочел мои мысли. – Йес! Мы будем сильно захотеть пить. И это станет очень плохо для того, кто потеряет свой контроль и попьет отсюда, мой друг. Йес!

Ларри распрямил плечи, словно отбрасывая от себя тягостные мысли.

– Чудное местечко, ничего не скажешь. Тут и самого развеселого ангела прошибла бы трясучка, – сказал он. – Я предлагаю осмотреться кругом и поискать, нет ли другой возможности выбраться отсюда. Держу пари, что люди, построившие это место, предусмотрели гораздо больше способов попасть сюда, чем парадный вход, действующий три дня в месяц, через который мы сюда попали. Вот что, доктор, – вы с Олафом идите вдоль левой стены, профессор и я пойдем направо.

Ларри красноречивым жестом расстегнул кобуру одного из своих пистолетов.

– Только после вас, профессор, – вежливо поклонился он русскому.

Мы разделились и отправились на разведку.

Начиная с арки, через которую мы вошли, зал плавно расширялся, по всей видимости, следуя дуге круга невероятных размеров. Мерцающие стены заметно выгибались, и по их кривизне я прикинул, что крыша, должно быть, находится футах в трехстах у нас над головой.

Пол был вымощен гладкими, со слабым желтоватым отливом блоками, плотно, как детали мозаики, подогнанными друг к другу. В отличие от блоков, из которых были сложены стены, они не испускали свет.

Излучение этих последних, как я уже заметил, обладало своеобразным свойством загустевать на расстоянии нескольких ярдов от источника – именно это–то и создавало эффект дымки, скрадывающей истинное расстояние до источника света. Пока мы шли, яркость семи столбов света, берущих начало из кристаллических шаров, что плавали высоко над нашими головами, равномерно ослабевала; свечение внутри зала постепенно теряло свою спектральную окраску и приобретало такой же тускло–серый цвет, какой дает луна, пробивающаяся сквозь тонкий слой облаков.

Вдруг перед нами, прямо из стены, выросла терраса. Она вся целиком была сделана из перламутрового камня розового цвета и украшена изящными, стройными колоннами, вытесанными из точно такого же камня. Фасад террасы, высотой около десяти футов, украшал барельеф с рисунком, представлявшим собой что–то вроде коротких побегов лозы, увенчанных пятью стебельками. Каждый стебель заканчивался цветком.

Мы двинулись вдоль крутого изгиба террасы; вскоре я услышал приветственный оклик и увидел стоящих впереди – шагах в пятидесяти от меня, у закругленного края стены, совершенно идентичной той у которой стояли мы, Ларри и Маракинова.

Очевидно, правая сторона зала ничем не отличалась от уже исследованной нами левой части. Мы встретились. Прямо перед нами колонны террасы, отступая вглубь футов на сто, образовывали альков; в задней части ниши находилась еще одна стена из такого же розового камня, но резные лозы и цветы были на ней гораздо крупнее и массивнее.

Мы подошли поближе, и… норвежец ахнул с благоговейным восхищением, Маракинов гортанно вскрикнул.

Ибо на стене, а точнее внутри нее, прямо у нас на глазах начало просвечивать большое овальное пятно, постепенно разгораясь почти до яркости пламени. Оно сияло ровным светом, словно бы позади камня находился источник света, лучи которого пронизывали камень насквозь.

Вот внутри светло–розового овального пятна появились охваченные огненным ореолом две тени; на какой–то миг неподвижно замерли, и затем словно выплыли на поверхность камня. Тени колебались, язычки пламени, окружающие их, пульсировали, так что ярко–алые трепещущие кончики то втягивались внутрь этих фигур, то выстреливали обратно. Еще несколько раз огненные язычки быстро прошили тени и втянулись обратно. Призрачные пятна обрели резкие и отчетливые контуры, и внезапно перед нами. предстали две фигуры.

Одна из них была девушка… Да, девушка с огромными глазами золотого цвета. Глядя на них, я вспомнил легенду о сказочных лилиях Хуан–Иня [20]20
  Хуань–Инь – провинция в Китае, где растут удивительной красоты золотистые лилии


[Закрыть]появившихся на свет от поцелуя солнца, подаренного янтарной богине, которую демоны изваяли для Лао Дзы. Ее мягко очерченные губы краснели как королевский коралл, а волна золотисто–бронзовых волос спускалась до самых колен.

Вторая фигура оказалась гигантской лягушкой… причем лягушкой–женщиной. На голове у нее красовался шлем из черепахового панциря, вокруг которого обвивалась узкая полоска отливающих желтизной драгоценных камней, громадные круглые глаза голубого цвета окружала широкая кайма зеленого цвета, чудовищное полосатое, оранжевое с белым, туловище опоясывали виток за витком сверкающие желтые драгоценные камни. Она была, пожалуй, футов шести в высоту, не меньше, перепончатые пальцы одной из ее коротких, мускулистых передних лап покоились на белых плечах девушки.

Должно быть, прошло немало времени, пока мы, остолбенев от изумления, разглядывали это невероятное призрачное видение. Две фигуры, казавшиеся почти столь же реальными, как и те, что стояли рядом со мной, вовсе не походили на фантомы; скорее, можно было предположить, что это чьи–то изображения, спроецированные на стену.

Они стояли совсем рядом с нами: золотоглазая девушка и похожая на карикатуру женщина–лягушка, отчетливо различимые каждой своей черточкой и линией, и все–таки меня не оставляло ощущение, что они отделены от нас невероятно большим расстоянием, как будто – попытаюсь выразить почти невыразимое! – две фигуры, которые мы видели перед собой, завершали собой ряд бесконечного числа звеньев тянущейся издалека, вытянутой в одну линию, связанной цепочки изображений; наши глаза видели из них только ближайшее, в то время как мозг какой–то своей способностью более высокого порядка, нежели зрение, осознавал и регистрировал вереницу остальных, невидимых глазу.

Громадные глаза женщины–лягушки, не мигая, взирали на всю нашу компанию: слабые фосфоресцирующие искорки вспыхивали внутри металлической зелени, кольцом окружающей ее глаза. Она стояла, вытянувшись во весь рост на раскоряченных ногах; чудовищная, слегка приоткрытая ротовая щель обнажала ряд белых, острых и колючих, как ланцеты, зубов; огромная, лапа, покоившаяся на плече девушки, наполовину покрывала шелковистую кожу; торчавшие из пяти перепончатых пальцев длинные желтые когти блестели, резко контрастируя с нежным телом.

Но если женщина–лягушка глядела на всех нас сразу, то с девушкой из розовой стены дело обстояло иначе. Ее взгляд был прикован к одному только Ларри, она не сводила с него глаз, в которых ясно читалось не просто любопытство, а какое–то значительно более глубокое чувство. Девушка была высокой, значительно выше, чем в среднем бывают женщины, почти такого же роста, что и Ларри, лет двадцати, так мне показалось, не больше. Неожиданно она наклонилась вперед, напряженное выражение золотых глаз смягчилось, и в них появилась нежность; красные губы задвигались, словно она заговорила.