Текст книги "Загадка смерти Сталина. Исследование"
Автор книги: Абдурахман Авторханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава шестая
ПОДГОТОВКА НОВОЙ «ВЕЛИКОЙ ЧИСТКИ»
После смерти Жданова ждановщина получила другой псевдоним: сусловщина. Маленков и Берия, раньше исподтишка поддерживавшие Суслова против Жданова, теперь легализовали связь с ним и убедили Сталина, что Суслов куда больше «теоретик» марксизма, чем Жданов. Поэтому к нему перешли и юридически все прерогативы Жданова по линии идеологии.
Перед Сусловым Сталин поставил задачу поднять ждановщину на следующую ступень. Это означало переход от разоблачений «космополитов» и «низкопоклонников» к разоблачению новых «врагов народа»: ученых-«вредителей» во всех науках, «правых оппортунистов», «сионистов» и «буржуазных националистов» по всей стране. Под какую-нибудь из этих категорий мог быть подведен любой гражданин СССР – от члена Политбюро до рядового колхозника. Это означало переход от устрашения к устранению «врагов народа». Это означало далее, что устраняемые, как и в 30-е годы, должны каяться публично в несодеянных преступлениях. Это означало, наконец, стремление втянуть все взрослое население СССР в коллаборацию с тайной полицией согласно лозунгу партии 1937 года: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД» (см. «Правду» от 21.12.37, доклад Микояна к двадцатилетию НКВД – ЧК).
В чем смысл такой коллаборации? Русский философ и публицист Г. Федотов сделал глубокое замечание: «Нужно славить власть даже тогда, когда ее ненавидишь. Но Сталин пошел дальше. Он изобрел систему, которой не знало человечество. Он поставил своей целью заставить каждого гражданина совершить какую-нибудь подлость, чтобы раздавить его чувство достоинства, чтобы сделать его способным на все… Сломить раз и навсегда волю человека, осквернить его совесть, сделать его предателем, клеветником – вот цель. Такой уж никогда не сможет смотреть людям в глаза. Он сделает все, что мы от него потребуем… От оклеветанных и смертельно замученных людей требуется акт самобичевания и отречения от своих идей. И здесь та же цель: раздавить морально писателя и ученого. Он слишком гордо носит голову. Он воображает, что служит науке и искусству. Он служит нам; он оплачиваемая государством проститутка, и пусть не забывает этого» («Новый журнал» (Нью-Йорк), 1949, № XXI, с. 249–250).
Да, именно такова была цель Сталина в запланированной новой чистке. Увертюрой к ней и явилось «ленинградское дело». Официально о нем ничего не было сообщено. Даже постановление ЦК от 13 июля 1949 года о разгроме редакции журнала «Большевик» (теперь «Коммунист») и выговоре заведующему Агитпропом ЦК Д. Шепилову за восхваление книги Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» (в свое время одобренной Сталиным и удостоенной Сталинской премии) оставалось в тайне. Главный редактор «Большевика» ждановец Федосеев был снят со своего поста; были выведены из редакции и несомненные маленковцы Г. Ф. Александров и Иовчук, не проявившие достаточной бдительности. Новую редакцию составили из личных ставленников Маленкова – Абалина (главный редактор), Л. Ильичева, Кружкова, Григоряна, Буркова и Мясникова. Только в конце декабря 1952 года, в разгар новой борьбы в ЦК, постановление это было пересказано Сусловым в его погромной статье против «мягкотелых» ждановцев.
Догадываться, что на верхах идет разгром и пока что летят головы одних ленинградцев, учеников Жданова, партия начала после мартовской сессии Верховного Совета СССР в 1949 году. Надо было соблюсти внешнюю легальность, и поэтому на сессии как бы в рабочем порядке сообщили, что 5 марта 1949 года Вознесенский освобожден от должности. Заодно освобождены и его соратники.
Поскольку бывший ждановец Косыгин, предавший своего долголетнего покровителя и перешедший теперь к Маленкову, не только продолжал оставаться заместителем Председателя Совета Министров СССР, но на той же сессии был еще назначен министром легкой промышленности СССР, а о Кузнецове ничего не сообщалось, то никто не думал, что Кузнецов (после кратковременного пребывания во главе Ленинградского исполкома), Попков, Родионов уже проходят «конвейер» пыток в подвалах Берия и Абакумова, а Вознесенский сидит под домашним арестом и пишет «Политэкономию коммунизма», еще больше раздражая этим Сталина. К тому же, чтобы дезориентировать партию и общественность, снятые все еще назывались товарищами, значит, ничего, мол, не произошло. Последний раз Вознесенского и Кузнецова видели среди членов Политбюро 22 января 1949 года на вечере памяти Ленина. Только после разоблачения преступлений Сталина стало известно, что Вознесенский был расстрелян 30 сентября, а остальные во главе с Кузнецовым – 1 октября 1950 года.
Берия и Маленков не успокоились на том, что убрали с пути Жданова и ждановцев. Чтобы обеспечить свое монопольное положение при Сталине, надо было нанести удар и бывшим союзникам Жданова, то есть оторвать Сталина от всей его «старой гвардии» (Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Андреев). Именно людям «старой гвардии», бывшим непосредственным ученикам Ленина и долголетним соратникам Сталина в борьбе за власть, Сталин был обязан своим успешным восхождением к единоличной диктатуре. Их верность ему была абсолютна, а вера Сталина в них – ничем никогда не поколеблена.
Вот почему могло казаться на первый взгляд, что Берия и Маленков берутся за безнадежное дело, – но они за него взялись столь основательно, а их мастерство в применении «сталинской диалектики» оказалось столь высокого класса, что Сталин скоро начал допускать недопустимое: Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович, Андреев могут быть орудием сионистского заговора против него, даже больше – они могут быть англо-американскими шпионами.
Однако Сталин мыслил по-своему весьма логично: если он сам прибегал к поддержке царской полиции в борьбе с соперниками (например, с Шаумяном), если Ленин получал деньги от немецкой разведки для развала России, то почему ученики Ленина и Сталина не могут сейчас делать то же самое?
Прямым результатом начавшихся подозрений Сталина было искусственно созданное «сионистское дело» Лозовского, Михоэлса и других. Как еврейки, замешанные в это дело, были арестованы жены Молотова, Андреева, вдова Калинина. Жен других членов Политбюро тоже начали таскать на допросы МГБ как подруг Молотовой (Полины Жемчужиной). Вне подозрения оставались только жены «двух цезарей» – Маленкова и Берия, – хотя до тех пор они тоже считались задушевными подругами Молотовой.
У арестованных «сионистов» начали брать под пытками «чистосердечные признания» в том, как созданный во время войны Антифашистский еврейский комитет СССР вошел по поручению американской разведки в связь с Молотовым и Микояном, чтобы подготовить в СССР антисталинский переворот. Вымучивая эти нелепые «признания», Берия и Маленков учитывали одну основательно ими изученную слабость всесильного диктатора: хорошо сплетенная интрига о заговорах всегда находила дорогу в мнительный мозг Сталина. Сталин дошел до того, что даже по-собачьи преданного ему Ворошилова объявил английским шпионом и поставил на его квартире тайный микрофон.
В то же время пропагандная лаборатория Суслова начинает создавать легенду, что Берия и Маленков – «ученики Ленина» не только политически, но и физически, что они якобы работали под его непосредственным руководством (хотя Ленин и представления не имел об их существовании) наряду со старыми членами Политбюро.
Тут удивляет не столько бесцеремонность исторической фальсификации, сколько «веротерпимость» Сталина, допустившего, чтобы его ученики, дискриминируя его самого, так вызывающе апеллировали к Ленину.
Тем не менее новая легенда была официально возведена в партийную догму в одинаково сформулированных приветствиях ЦК в связи с пятидесятилетием Берия в 1949 году и Маленкова в 1952 году: «Товарищу Берия Лаврентию Павловичу. ЦК и Совет Министров СССР горячо приветствуют Вас, верного ученика Ленина, соратника товарища Сталина, выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства…» («Правда», 29.3.49), «Товарищу Маленкову Георгию Максимилиановичу. ЦК и Совет Министров СССР горячо приветствуют Вас, верного ученика Ленина и соратника товарища Сталина…» и т. д. («Правда», 8.1.52).
Под большевистским небом хотя и нет ничего постоянного, зато нет и ничего случайного. Так и здесь была обдуманная концепция партийно-полицейского аппарата: если будущие преемники Сталина, минуя Молотова и «старую гвардию», займут трон (что и случилось), то партия и народ должны знать, что тут не лжедимитрии, не «тушинские воры», а законные наследники самого Ленина. При всем том, что Сталина превратили в марксистского бога и в этом он затмил славу самого Ленина, ведь все же правили от имени и во имя Ленина.
Но быть зачисленным в «соратники Сталина» значило гораздо больше, чем то, что входит в прямой смысл этого понятия: у Сталина гораздо больше, чем у Ленина, можно было поучиться искусству властвования.
Интересно, что ликвидация ждановцев не привела к реабилитации военных друзей Маленкова и Берия. Жуков и ведущие военачальники в истекшей войне – адмирал Юмашев, маршал авиации Вершинин, маршал бронетанковых войск Богданов, маршал артиллерии Воронов, – оставались в провинции или вообще были отставлены от дел. Командующий Военно-Воздушными Силами маршал авиации Новиков даже был осужден якобы из-за доносов его подчиненного – генерала Василия Сталина, сына Сталина. Но из начальствующих военных никто и не пострадал, кроме ставленника Жданова – Шикина (его сняли с поста начальника Главного политического управления Министерства обороны, заменив Желтовым). До смерти Сталина сами «ссыльные» военные тоже никаких признаков жизни не подавали. Вероятнее всего предположить, что Сталин усилил полицейский надзор даже и за теми, кто был в центре[3]3
Все военные знали об этом надзоре (даже в войну) и вовсе им не возмущались. Вот характерное свидетельство генерала армии Штеменко о его разговоре с маршалом Тимошенко, в штаб которого он был назначен:«Тимошенко: Теперь понял, что ты не тот, кем я тебя считал. Штеменко: А кем же вы меня считали? Тимошенко: Думал, что ты специально приставлен ко мне Сталиным» (Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М., Воениздат, 1968, с. 277).
[Закрыть].
Расчеты Сталина тут ясны и разумны. Он может и хочет противопоставить Маленкова и Берия «старой гвардии» и для этого предоставляет в их распоряжение партаппарат и его пропагандную лабораторию, но он также предусмотрительно не уступает им монопольный контроль над армией и полицией. В партаппарате сидят болтуны, а в армии и полиции – носители власти. Болтунами могут управлять Берия и Маленков, а носителями реальной власти, как и всегда, будет управлять он сам.
Только потом выяснилось, что у Сталина была и другая причина. Он собирался повторить свою общеизвестную игру – убрать врагов первой очереди руками врагов второй очереди, а потом врагов второй очереди убрать руками «выдвиженцев». «Чтобы не ошибиться в политике, надо смотреть вперед, а не назад», – говорил Сталин.
Но пока что Сталин был занят оглядыванием назад, копанием в биографиях «старой гвардии», которую он прямо связал (из-за еврейских жен) с фиктивным «делом сионистов», ведшимся в величайшем секрете и необычно долго – с 1948 года по август 1952 года.
По словам Хрущева, само дело возникло из-за простого предложения Советскому правительству со стороны Антифашистского еврейского комитета (при Совинформбюро) во главе с Михоэлсом (народный артист СССР) о создании в Крыму Еврейской автономной советской республики. Сталин решил, что это попытка оторвать Крым от СССР и поставить его под контроль Америки («Khrushchev Remembers», рр. 275–276).
Чтобы не вызвать шум на Западе, особенно в Америке, Сталин предпочел самого Михоэлса не арестовывать, а имитировать автомобильную катастрофу (метод уже испытанный: в Тифлисе в 1922 году так был ликвидирован Камо, а в Ленинграде в 1934 году – охранники Кирова). Михоэлс был убит на дороге под Минском. По рассказу Хрущева, Сталин готовил ту же участь и бывшему министру иностранных дел Литвинову: это легко было сделать во время его обычных поездок на подмосковную дачу (см. там же, с. 278).
«Сионистское дело» кончилось тем, что 10 августа 1952 года член ЦК, заместитель министра иностранных дел СССР, председатель Совинформбюро Лозовский и еще двадцать видных еврейских деятелей культуры и искусства были расстреляны. Жена Молотова отделалась ссылкой в Казахстан.
Хрущев много рассказывает об антисемитизме Сталина; об этом говорил еще Троцкий; об этом же писала и Светлана Аллилуева. Но сталинский антисемитизм был не зоологическим, как у Гитлера, а прагматическим. Если бы Эйнштейн родился в империи Сталина, то он атомную бомбу изобрел бы не в Америке, куда его выпустил Гитлер, а у Сталина (и только потом Сталин мог бы его ликвидировать).
В непосредственной связи с «делом сионистов» находится и снятие в марте 1949 года Молотова с поста министра иностранных дел и Микояна с поста министра внутренней и внешней торговли СССР. Тогда же был снят и ни во что не замешанный член Политбюро Булганин с поста министра Вооруженных Сил СССР (вместо него был назначен бесцветный, но слепо преданный Сталину военный бюрократ маршал Василевский). Назначенный еще в 1946 году министром госбезопасности ученик Берия армавирский армянин Абакумов был сохранен, вероятно, чтобы использовать его против самого Берия; к тому же Абакумов блестяще оформил «ленинградское дело». Вместо ждановцев в аппарат ЦК тоже пришли новые люди – Пономаренко, Патоличев, Андрианов, Чесноков.
Факт снятия, по прямому указанию Сталина, не без основания вызвал страх у Булганина не столько за карьеру, сколько за жизнь. В те дни Булганин и произнес свою знаменитую фразу: «Когда едешь к Сталину, не знаешь, куда от него попадешь – в тюрьму или домой». Это пошло, однако, на пользу Берия и Маленкову: вечно «нейтральный» Булганин был завербован впоследствии через своего друга Хрущева в их сеть.
Скоро и Хрущев вызвал вспышку негодования у Сталина. Хрущев считал себя экспертом по сельскому хозяйству и поэтому часто писал и еще больше говорил на эту тему. Его статья в «Правде» 25 апреля 1950 года «О некоторых вопросах дальнейшего организационного укрепления колхозов» содержит много принципиально новых предложений по улучшению дел в колхозах и поднятию жизненного уровня колхозников. Иначе говоря, Хрущев, видимо, при поддержке Берия и Маленкова осмелился полезть в запретную зону личной компетенции Сталина.
Это выступление прошло безнаказанно, но когда Хрущев через год (4 марта 1951 года) повторил сказанное, добавив, что, кроме того, нужно «укрупнить колхозы» и создать на этой базе «агрогорода», да еще подписал статью «секретарь МК и ЦК», то Сталин грубо призвал Хрущева к порядку. 5 марта 1951 года на первой странице «Правды» прямо под передовой о колхозных делах напечатано: «От редакции. Исправление ошибки. По недосмотру редакции при печатании во вчерашнем номере газеты «Правда» статьи т. Н. С. Хрущева «О строительстве и благоустройстве в колхозах» выпало примечание от редакции, где говорилось о том, что статья т. Н. С. Хрущева печатается в дискуссионном порядке. Настоящим сообщением эта ошибка исправляется».
Как будто «Правда» имеет право делать примечания к статьям членов Политбюро, да еще объявлять их дискуссионными!
Хрущев хорошо знал (еще по истории с планом создания Балканской федерации), что значит публичное «примечание» Сталина! Это еще больше толкнуло его в объятия Берия и Маленкова.
Если разгром «врагов народа» в партии все еще происходил в глубокой тайне (даже членам Политбюро было запрещено сообщать кому-либо об аресте их жен), то разгром «идеологических вредителей» среди ученых и писателей велся открыто. Под непосредственным руководством Суслова не только на всех участках идеологического фронта продолжались «разоблачения», начатые Ждановым (литература и искусство, философия), но «зоны боевых действий» еще и расширялись. Развернулись новые «дискуссии» (на самом деле в них участвовала только одна сторона – партийные ортодоксы, бичующие мнимых вредителей), которые очень скоро превратились в идеологические чистки: в физиологии – против учеников академика Павлова, в языкознании – против учеников академика Марра, в генетике – против врагов шарлатана Лысенко, в политэкономии – против друзей Вознесенского.
В двух из этих «дискуссий» решил участвовать и сам Сталин: по вопросам языкознания и политэкономии. Его научный вклад в эти «дискуссии», объявленный при его жизни вершиной марксизма, был мизерным, зато политический подтекст этого вклада – зловещим.
Оригинальным был прежде всего сам метод организации «дискуссий»: редакция «Правды» поручала какому-нибудь идеологическому функционеру выступить с погромной статьей против видных, партаппаратом до сих пор признанных научных авторитетов, а потом этим последним предоставлялось право защиты своих позиций. Те это делали с большим усердием, не подозревая о ловушке. После этого на их головы сыпались со всех сторон обвинения, больше походившие на прокурорские речи, чем на научные диспуты. Каждая «дискуссия» кончалась подачей обвиняемыми в редакцию «Правды» заявлений с признанием и покаянием, что они до сих пор занимались преступной «фальсификацией» марксизма.
Политический подтекст участия Сталина в «дискуссиях» тогда еще не был ясен и поэтому прошел незамеченным и нерасшифрованным. Только в свете последующих событий становится возможным понять истинный смысл, например, его работы «Экономические проблемы социализма в СССР».
Несколько замечаний о его участии в «дискуссии» по языкознанию. Здесь Сталин явно полез не в свою область. Кроме русского языка, он знал только грузинский. Ни преподававшегося ему в школе греческого, ни самостоятельно изучаемого им немецкого языка он так и не освоил. Пользоваться аргументацией из сравнительного языкознания (индоевропеистики) против яфетической теории академика Марра Сталин никак не мог (однако язык русской партийной публицистики Сталин знал хорошо, поэтому трактовать его грузинский акцент как его литературную неграмотность – наивно, а приписывать его «Основы ленинизма» другому лицу – примитивнейшая отсебятина). Поэтому Сталин сосредоточил свое внимание на «марксистской» методологии в языкознании, но этим не поднял марксизм в языкознании «на новую ступень», как тогда писали. Стиль его речей и писаний тоже изобилует тавтологией прописных истин, изобличающих в нем былого семинариста, толкующего тексты Священного писания по катехизису – в форме вопросов и ответов. Такими трюизмами полна и статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании» («Правда», 20.6.50). Статья эта направлена против академика Н. Я. Марра и его школы в лингвистике.
«Лингвистический вклад» самого Сталина свелся к упомянутым трюизмам: «язык всегда был и остается единым для общества и общим для его членов языком», «язык есть средство, при помощи которого люди общаются друг с другом», «вне общества нет языка», «чем богаче и разностороннее словарный состав языка, тем богаче и развитее язык», «грамматика является собранием правил об изменении слов и сочетании слов в предложении» (там же). Но дальше происходит нечто странное и неслыханное в марксизме.
Ведь Маркс, Энгельс, Ленин недвусмысленно утверждали, что язык относится к надстройке. Во всех учебниках и справочниках так и значится. Марр утверждал то же самое. Теперь Сталин заявляет, что язык не относится ни к надстройке, ни к базису: «Язык нельзя причислять ни к разряду базисов, ни к разряду надстроек. Его нельзя также причислять к разряду промежуточных явлений между базисом и надстройкой, так как таких промежуточных явлений не существует», – писал Сталин («Правда», 4.7.50).
Что же тогда язык – орудие? Нет, и не орудие, ибо, говорит Сталин, «орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или «производит» всего лишь слова… Если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире» (там же).
Зачем же Сталин затеял этот «ученый» диспут? В стратегии Сталина никогда ничего не бывало случайного: он дал сигнал к новой волне чистки среди интеллигенции и первым ее опытным участком назначил лингвистический фронт.
Подводя итоги «дискуссии», Сталин делает такое заявление, за которое любого другого он велел бы объявить врагом «ленинской партийности в науке»: «Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики».
После этого органический порок собственной системы он приписывает своим подневольным подданным.
Сталин пишет: «…дискуссия выяснила, что в органах языкознания как в центре, так и в республиках господствовал режим, несвойственный науке… Дискуссия оказалась весьма полезной прежде всего потому, что она выставила на свет божий этот аракчеевский режим и разбила его вдребезги» (там же).
Сталин, критикующий «аракчеевский режим», – это уж воистину зрелище для богов!
Сейчас же закрыли Институт языка и мышления имени академика Марра при Академии наук СССР, почти весь его состав (как и его филиалов в республиках) был сослан в Сибирь.
Поскольку «вклад» Сталина был объявлен универсальной программой для всех наук, чистка развернулась и во всех других институтах Академии наук по тому же методу, что и в Институте языкознания: в Институте физиологии имени Павлова, в Институте эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности, – их руководители во главе с академиками Орбели и Сперанским были изгнаны и высланы. Начатая еще в 1948 году чистка в институтах истории, Институте права, Институте философии Академии наук СССР продолжалась с новым ожесточением. Даже трижды вычищенная Академия сельскохозяйственных наук СССР находила все новые и новые жертвы[4]4
Когда вконец распоясавшегося главу этой академии академика Лысенко спросили, почему вся западная генетика – ложь, а каждое его дилетантское слово – истина, кто ему дал патент на безгрешность, Лысенко невозмутимо заявил: «Я отвечаю. ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил» (Лысенко Т. Д. Агробиология. 1949, с. 645).
[Закрыть].
Однако самой интересной и в конечном счете самой роковой для Сталина оказалась экономическая дискуссия.
