Текст книги "Тихая жена"
Автор книги: А. С. А. Харрисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Привет, дружище, – говорит Дин, делая последний глоток бочкового пива. – Я тут начал без тебя.
– Ах ты старый подлец. На шаг впереди меня.
– Я всегда был на шаг впереди тебя, дружище, – он машет рукой бармену и показывает два пальца.
Дин набрал вес и теперь, с круглым лицом и двойным подбородком, стал походить на ребенка с пухлыми щечками. На нем легкий синий костюм, не требующая глажки рубашка, края которой расходятся на пузе, хотя не видно ничего более страшного, чем чистая белая майка. Галстук он снял и убрал в нагрудный карман пиджака. Последние двенадцать лет Дин руководит отделом сбыта компании, производящей пластмассу, и весьма доволен своей работой.
Бармен ставит перед ними две кружки пива. Тодд жадно делает большой глоток, потом вытирает пену с губ тыльной стороной ладони. Он так устал после тренировки, что хочется просто расслабиться, впитывая алкоголь и атмосферу бара. Дин – продавец по природе своей, так что Тодду достаточно лишь спросить о выручке, и его будет уже не остановить. «Когда мы виделись последний раз, у нас был спад», – друг заглатывает наживку и начинает рассуждать об удельном весе на рынке, конкурентоспособности, и Тодд может отдыхать, слушая вполуха. Ему было бы интереснее узнать о продукции и развитии компании – даже про пластмассу можно сказать много любопытного, – но Дина вдохновляют цели, квоты, доходы и перспективы.
Тодд с Дином видятся два-три раза в год. Встречи всегда назначает Дин, Тодд и сам мог бы это делать, но Дин уже взял инициативу на себя. Сейчас они живут в разных мирах, но прошлое связало их накрепко. Они выросли на юго-западе Эшбурна, вместе учились в «Боуган-хай», играли в хоккей, накуривались, вместе потеряли девственность. Последнее произошло на двойном свидании в фургончике родителей Дина. После одной-двух кружек у него непременно всплывает эта тема. Для Дина большое значение имеет их опыт одновременного семяизвержения, тот факт, что он слышал, как Тодд прошел обряд мужской инициации, и что был рядом, когда это случилось и с ним самим. Тодд тоже это ценит, но ему не хотелось бы, чтобы об этом узнали все посетители бара. Поэтому пока дело до этого не дошло, он просит меню, чтобы отвлечь Дина заказом ужина.
После бургеров они переходят с пива на крепкий алкоголь, и тут Дин принимается за воскрешение своей жены, умершей десять лет назад.
– И не вздумай говорить, что это была не лучшая женщина, о которой только может мечтать мужчина, – говорит Дин. – Такая встречается раз в жизни. – Чтобы подчеркнуть важность сказанного, он распрямляет спину и начинает невпопад качать головой, как шарнирная кукла. – Всего раз, – повторяет он, принимаясь постукивать по столу костяшками пальцев. – Да и то если повезет.
– Она была хорошей женщиной.
– Черт, да она была богиней, – отвечает Дин, – я, блин, ее боготворил. И ты это знаешь.
Дин ждет от друга подтверждения своих слов, и Тодд соглашается. Он не видит противоречия между нынешними сентиментальными чувствами Дина и тем фактом, что он постоянно изменял жене, пока она была жива.
– Она знала, как сильно ты ее любил. Это все знали.
– Точно. Я боготворил эту женщину. И до сих пор боготворю. Так и есть, иначе я бы снова женился, а я не женюсь.
За последние годы Дин встречался со множеством женщин, но ни одна из них не оказалась столь же хороша, как его безупречная умершая жена, ни у одной не было шансов занять ее место. И Дина такое положение вещей вполне устраивает, ему нравится эта игра – гоняться за ними, завоевывать, нравится ощущение власти, когда она, наконец, проявит к нему интерес, а он будет держать ее на расстоянии.
Дин все пьет, и его сентиментальность обращается агрессивностью. Посетители уже подразошлись, рев голосов сменился легким гулом, Дин осматривается. Он крутится на своем стуле, вытягивает шею, потом выискивает молоденькую девушку, примерно ровесницу собственной дочери, с короткими черными волосами и пунцовыми губами, и начинает громкий монолог, лишь якобы обращаясь к Тодду, повествуя о том, что ему хотелось бы с ней сделать, и о том, что она бы сделала с ним. Девушка находится на приличном расстоянии, она сама увлечена беседой и даже не знает, что Дин что-то о ней говорит, но многие другие, кто сидит поближе к нему, слышат и оборачиваются.
А Тодд уже погрузился в собственные мысли. Его мягкое самоощущение – его аура, его щедрость – росло и ширилось, и теперь, как он понял, занимает почти весь зал. Он в своем великодушии никого не судит и не отвергает, ни Дина, ни его врагов, которых тот сейчас старательно себе наживает. Пузырь благостного расположения Тодда включает всех людей. Таким он становится, когда выпьет. Пьяный Тодд молча ведет жизнь священника, отпускающего грехи всему человечеству.
Дин утрачивает интерес к девушке с ярко накрашенными губами и переключается на женщину, сидящую за барной стойкой справа от него. Она ближе к нему по возрасту, тоже с лишним весом, и его помраченный и пропитанный алкоголем мозг решает, что она вполне может им заинтересоваться. Дин не замечает того факта, что женщина занята разговором со своим спутником, который сидит по другую сторону от нее. Дин подносит лицо к ее левой груди и делает лижущие движения языком. Женщина уже давно обратила на него внимание и отодвинулась. Теперь же она смотрит на Дина с отвращением и посылает в жопу. Уловив слово «жопа», Дин делает ей встречное предложение, и на этом месте она с ее спутником – симпатичным мужчиной в дизайнерских очках – встают и меняются местами. Мужчина, ставший препятствием между Дином и женщиной, на которую он нацелился, не сказал ему ни слова, но Дину в принципе не понравилось его появление, и он пихает его в ребра.
– Слышь, приятель, – начинает он, – я лишь воспользовался своими правами представителя мужского пола.
– Иди пользуйся ими где-нибудь еще, – отвечает мужчина.
Дин поворачивается к Тодду.
– Я лишь воспользовался своими правами представителя мужского пола. Мы же в свободном мире живем, нет?
Тодд со школы привык к склочности друга. Когда Дин уже совсем откровенно нарывается на драку, он, бывает, выводит его из заведения, но сейчас его выпады кажутся Тодду безобидными.
– Постарайся не устраивать проблем, – это все, что он на это отвечает.
– Да она все равно кобыла, я получше найду, – громко заявляет он.
Тодд смеется.
– Верный подход, дружище.
И Дин начинает ржать, явно довольный собой.
Такое с ним бывает, только когда выпьет. Дин из тех, у кого от алкоголя развязывается язык. С виду так и не скажешь, но он человек чувствительный, легко может расплакаться, любит маленьких детей. После школы Дин пошел во флот, но оказался недостаточно мужественным для такой жизни и ушел, не получив никакого звания. После этого он занялся торговлей. В целом надо сказать, что характер у него легкий. Да, он, бывает, разозлится, но для этого его надо сильно довести. Так что главное – как именно он обо всем узнает, а это кажется Тодду непредсказуемым. Ему остается лишь надеяться, что Наташа предварительно подготовит почву.
Уже в районе полуночи Тодд возвращается в машину, звонит по одному из записанных в секретном месте номеров и после непродолжительной беседы направляется в «Четыре времени года», совсем неподалеку. Сегодня он встречается с одной из прирученных девушек – они у него все довольно солидные, не стыдно привести в пятизвездочный отель, и все мгновенно соглашаются на встречу, когда просит столь щедрый мужчина. Как раз в такие ночи, когда он не видел Наташу и слишком уж полон сил и благости, чтобы просто так вернуться домой, Тодд любит воспользоваться роскошью, предлагаемой этим городом.
3. Она
Утром пятницы у Джоди еще нет планов на выходные. Ей кажется странным, что она не продумала все вперед. В течение недели ее привычную уверенность сменили сомнения, нерешительность и наивная надежда, что Тодд передумает и никуда не поедет. Но теперь надежда умерла. Накануне вечером он собрал сумку и уже с утра взял ее с собой на работу, так как решил ехать за город прямо с работы.
Джоди берет телефон и подходит к окну, смотрит на пейзаж. День выдался солнечным, белая водная гладь отражает свет и слепит. Солнце иглами пронзает глаза, колет чувствительную кожу лица и шеи. Она чувствует себя плохо, чересчур открытой, как попавшая на дневной свет летучая мышь, но она все же не отходит, стоит, просматривая список друзей в телефоне.
Сначала она звонит Корин, потом Джун, потом Элен, оставляя каждой из них одно и то же сообщение: «Какие у тебя планы на эти выходные? Если есть возможность поужинать вместе, перезвони. Например, сегодня. Или завтра. Можно и пообедать. Я бы с радостью с тобой повидалась. Звони». Потом она отворачивается от окна, проходит по комнате, проверяет, не запылился ли сервант, проводя пальцем по его полированной деревянной поверхности. Потом звонит Ширли, тоже оставляя сообщение. Это бывшая душевнобольная. Джоди познакомилась с ней во время практических занятий, и ее привлекли ум и сумасбродство Ширли, поэтессы, удостоившейся нескольких наград.
Тщательное планирование имеет свои достоинства. В идеале жизнь идет размеренно, все события и встречи расставлены по местам на несколько недель, если не месяцев, вперед. Ей редко приходится договариваться о чем-то в самую последнюю минуту, и дается это с трудом. В подобных случаях Джоди чувствует себя так, словно ей приходится умолять о встрече. Это все равно, что выйти на улицу и побираться там. Можно еще табличку на шею повесить. «Брошенная женщина ищет, с кем поужинать. В отчаянии, так что не слишком разборчива». Она особо не надеется, что Корин, Джун, Элен или Ширли свободны и смогут с ней встретиться. У Корин и Элен дети, Джун много путешествует, а Ширли… ну, она вообще не всегда реагирует на сообщения. Но Джоди не может обзванивать всех бесконечно.
Только позже – не получив ни от кого ответа – она решает позвонить и Элисон, хотя тут вообще мало шансов на то, что она подойдет к телефону или хотя бы прослушает сообщение раньше следующей недели. Джоди изначально уверена, что звонить Элисон – дохлый номер, и, услышав ее голос, она поначалу думает, что ошиблась номером.
– Ты чудом меня поймала, – говорит подруга. – Я должна быть на работе, но сегодня как раз один из тех дней… Такая череда неудач, не буду рассказывать, все равно не поверишь. Когда я позвонила Джей-Би, сказать, что опоздаю, казалось, что небеса на землю обрушились. Это бред, потому что мы только в пять начинаем. Мужики совсем как дети. Выпендриваются, чтобы хоть как-то собственную значимость ощутить. Хорошо, что реальная власть у женщин, да? Ну вот, в выходные у меня двойные смены, а в понедельник я свободна. Может, пообедаем?
Обед в понедельник не решает насущную проблему Джоди, но она с радостью заносит его в ежедневник. Элисон – еще одна из ее странноватых подружек, не из колледжа или круга коллег, а такой же аутсайдер, как Ширли. Они познакомились на кулинарных курсах, на тех, где Джоди научилась чистить кальмаров и делать креветки-бабочки. Элисон готовить не умеет, но в тот момент у нее был такой период, что она решила попробовать. Джоди толком не знает, чем Элисон занимается, но предполагает, что в ее обязанности входит интимное общение с клиентами – хотя Элисон из «обслуживающего персонала», а не из «девушек». Она наверняка получает хорошие чаевые как официантка, но, скорее всего, этим не ограничивается – судя по тому, какие рестораны она выбирает и какое вино заказывает. Все это винтаж, который даже Джоди кажется дороговатым.
На следующий день, в субботу, клиентов у нее нет. Джоди заснула на рассвете после бессонной ночи и пролежала в постели дольше обычного. Теперь она возится с завтраком и газетой. Непонятно, почему она чувствует себя не пришей собаке хвост. Тодда обычно весь день нет дома, даже по субботам – с утра он на объекте, потом идет к парикмахеру, потом отвозит машину в мойку. Воскресенье же – другое дело, по воскресеньям они обычно не спеша съедают бранч, а потом долго гуляют с собакой по берегу, чего Джоди ждет всю неделю. Но завтра придется обойтись без этого.
В надежде, что кто-нибудь из подруг все же перезвонит, она включает телевизор и листает каналы, пока не натыкается на повтор «Сайнфелда»[4]4
«Сайнфелд» – популярный американский ситком, 1989–1998 гг.
[Закрыть]. Она эту серию уже видела, но совершенно забыла. В последнее время у нее и с фильмами так же. Проходит год-другой, и у нее все равно что амнезия. На основании этого Джоди подозревает, что если бы ей пришлось заново проживать всю свою жизнь – все те же самые события в той же последовательности, – почти все они были бы для нее неожиданностью. Когда серия заканчивается и она видит финальную сцену как в первый раз, на Джоди обрушивается ощущение потери и сожаления.
Она пытается спастись от этого чувства в ванной, в ритуале погружения в обжигающую воду по самую шею. Она лежит в облаке пара, словно в горячем коконе, что, как и ощущение невесомости и тяжести (тело подвешено, но вода все равно давит на него), обычно тонизирует настолько хорошо, что может разогнать различные болезни. Пролежав в воде, пока кожа на кончиках пальцев не сморщилась и не побелела, Джоди тем не менее встает в паршивом настроении, чувствуя себя брошенной и уставшей. Она засыпает на диване и час спустя просыпается, продрогнув в мокром халате.
Она дезориентирована, в голове крутятся обрывки сна. Тогда Джоди одевается, пристегивает к ошейнику собаки поводок и идет к озеру, присоединяясь к толпе решивших отдохнуть на его берегу. Вода переливается в лучах полуденного солнца, гуляющих много – люди вышли насладиться теплом, побегать, покататься на великах и роликах, кто-то просто прогуливается – в основном парами или семьями. Они все загорелые, в чистом воздухе их голоса просто звенят. Фрейд легко бежит рядом, радостно махая хвостом детишкам, спрашивающим разрешения его погладить. Пройдя по газону, она выходит на песчаную полосу возле воды, бросает палку в озеро и наблюдает, как пес бросается за ней вплавь. Хотя бы он радуется. Фрейд быстро ко всему приспосабливается, его легко отвлечь, обрадовать. Он заметил, что Тодд не ночевал дома, но сейчас он плывет, задрав нос и окунув в воду уши, и вообще уже не думает об этом.
Вернувшись домой, она глотает «Эдвил»[5]5
«Эдвил» – торговая марка ибупрофена – противовоспалительного препарата, обладающего болеутоляющим и жаропонижающим действием.
[Закрыть] и прослушивает автоответчик. Элен перезванивала, предложила пообедать как-нибудь на следующей неделе. Джоди надевает спортивные штаны, задергивает шторы в спальне и забирается в так и не заправленную кровать с книжкой – романом о трех поколениях женщин с такими проблемами, как жестокие мужья, неблагодарные дети, а также социальные и культурные лишения, свойственные жизни в небольшой деревушке. Ужасы их жизни отвлекают ее на какое-то время, но когда книга заканчивается, возвращение в реальность оказывается неприятным. Небо за окном стало плоского серого цвета, комната погрузилась в тень, температура упала. Уже ясно, что больше никто не перезвонит; подруги уже наверняка определились, с кем будут ужинать, их вечер уже идет полным ходом. Джоди раздевается, бросает одежду и вместо этого надевает джинсы с фланелевой рубашкой, словно смирившись, что вечер придется провести дома.
Она находит в холодильнике половину шарлотки и начинает есть прямо из той же тарелки, сначала выковыривая яблоки ложкой, потом руками берет корочку. Тодд тоже не позвонит. Не проверит, как она, не скажет, что скучает. Ей это откуда-то известно наверняка, и с этим знанием приходит ощущение некой непреодолимости, словно знаешь, что птицы обязательно улетят перед бурей. Двадцать лет назад между ними вспыхнула страсть, их любовь была похожа на ракету, вышедшую на орбиту. В последнее время сила ее инерции стала угасать, и Джоди все никак не может примириться с этим ужасным фактом. Ей зачастую кажется, что прожитые годы сложились гармошкой, сжавшись, сделав далекие воспоминания ближе.
На втором свидании они ходили смотреть «Жестокую игру»[6]6
Психологический триллер ирландского режиссера Нила Джордана, 1992 г.
[Закрыть], после чего еще какое-то время стояли около кинотеатра, обсуждали фильм, шаркали ногами, подтрунивали друг над другом, смеялись. Второе свидание – это совершенно отдельная территория, энергетическое поле со своими собственными законами и условиями. К третьему свиданию что-то уже становится понятным, первое же – явный эксперимент с неизвестностью. А второе свидание, как раз между ними, скорее похоже на минное поле, по которому идешь на ощупь, испытание, полное больших надежд и дикого скептицизма. Второе свидание – это обоюдное и откровенное признание интереса друг к другу, с учетом того, что в любой момент все еще можешь получить по носу и что ничего друг о друге непонятно, одни лишь предположения. Второе свидание – это море неопределенности, в котором либо выплывешь, либо потонешь.
Это был нетеплый вечер; весна только началась. Тем не менее, люди уже смотрели на прогноз погоды с оптимизмом и не кутались так, как следовало бы. Джоди с Тоддом не были исключением – она в джемпере, он в толстовке – так что они пошли куда глаза глядят, без особой цели, просто решив, что надо заскочить куда-нибудь поесть, и вскоре они шагали уже по инерции, вперед и вперед, как под гипнозом, выйти из которого у них не хватало сил. По Мичиган-авеню на юг, зашли в парк, вышли из парка, потом развернулись и пошли обратно через Луп. Они не взялись ни за руки, ни под руки, но сразу же приступили к делу, к неотъемлемому пункту второго свидания – начали делиться маленькими секретами о себе.
– Я в детстве был толстый, – признался он на мосту.
– Наверное, не очень, – Джоди просто не могла себе этого представить.
– Меня в школе обзывали Пузаном.
– Ого. И долго ты был таким? – наверняка не очень.
– Да лет до двенадцати-тринадцати. Как раз тогда я начал тачки угонять.
– Ты угонял машины?
– Наверное, зря я это сказал.
– Но ты же их не воровал.
– В каком смысле?
– Ну, съездил, куда нужно, поставил на место.
– Вообще-то, нет.
– Но ты же, ну, не разбирал их и не продавал на запчасти.
– Нет, это точно нет. Я просто врубал музыку и катался. Друзей возил, девчонок. Делал вид, что я богатый ублюдок, у которого все есть.
– А ты когда-нибудь попадался?
– Ни разу. Я везунчик, наверное.
Джоди его себе таким вообще не могла представить. Было в нем нечто такое, как сказать… на ум пришло слово «величественное»… из-за чего невозможно было принять столь неожиданный образ его юности. Пришлось немного подкорректировать восприятие.
– Когда я была маленькой, – рассказывала она, – мои родители, бывало, не разговаривали друг с другом. Однажды это затянулось на целый год.
– Как такое вообще возможно?
– Ну, вообще они разговаривали. Но не друг с другом. А так, словно рядом никого нет или есть только мы, дети, а потом началось: «Джоди, передай отцу, что ему надо бы постричься». А он, естественно, в той же комнате и все слышит.
– И ты передавала?
– Хоть это и глупо, но в большинстве случаев – да, я повторяла ее слова. Наверное, была слишком мала и не понимала, что можно в это просто не лезть.
– Похоже, они сильно друг друга ненавидели.
– Иногда казалось, что так. Но временами все шло просто отлично.
– У моих хотя бы всегда было одно и то же, – сказал Тодд. – Он на нее наезжал, она зажималась. Всегда так.
– Неожиданно, – Джоди сильно удивилась и полезла в сумочку за бальзамом для губ, еще раз откорректировав в голове его образ. – Тебя он тоже обижал?
– Не особо. Меня, как правило, просто игнорировал.
– А чем твой отец занимался?
– Работал в парке. По сезону. А зимой почти все время сидел дома. В подвале. У него там было кресло и заначка. Мы слышали, как он там бормочет, знали, что к ужину он будет уже пьяный, и ходили на цыпочках, молясь, что он там заснет и сегодня уже не выйдет.
– Похоже, нелегко тебе пришлось, – говорит Джоди, и его образ еще больше меняется.
– Это было давно. Он умер. Их обоих уже нет, – Тодд остановился, чтобы завязать шнурок, в такой холод спина гнулась плохо.
– В моей семье, наверное, самым неприятным было притворство, – продолжила она. – Ну, то есть большую часть времени все шло хорошо, но даже когда начинались какие-то разногласия, отец все равно ходил на работу, мама готовила ужин, мы вместе садились за стол, они расспрашивали нас, детей, о том, что было в школе, а потом ложились в одну постель. Но все молчали. Делали вид, что ничего не происходит.
– А из-за чего они ссорились?
– Ой, ну, как обычно. Моногамия ему не давалась.
– Моногамия вообще не для мужчин. Или мужчины не для нее. Как ни поверни. И то верно, и другое.
– Думаешь?
– Знаю.
– У твоих то же самое было?
– У моего старика была одна любовь всей его жизни – виски.
– Тогда почему ты делаешь такие заявления насчет моногамии?
– Все мужчины рано или поздно изменяют, так или иначе. Мой отец изменял с бутылкой.
Вспоминая этот давний разговор, Джоди думает, что следовало обратить на него больше внимания, задуматься. Но тревожный звоночек в ее голове тогда почему-то не прозвонил.
Они шли на север по Ла Салле, мимо Торговой палаты, мимо банков, магазинов, мэрии. Из-за точечной перспективы, созданной вздымающимися по обе стороны улицы, словно утесы, офисными зданиями, и узкой полоской неба, указывающей вперед, как магнитная стрелка, все время казалось, что они идут по туннелю. Тодд рассказал, как умирал отец, как мать самоотверженно ухаживала за ним. Старик выбрался из своей подвальной берлоги и потихоньку угасал, лежа на диване. Поскольку он уже был при смерти, мать разрешала ему пить.
– Он весь пожелтел, от него разило перегаром и мочой, – рассказывал Тодд. – Руки тряслись, опорожнение он уже не мог контролировать. Когда его вынесли из дома, я сразу же выкинул диван.
– Твоя мать, похоже, святая.
– Лучше бы ушла от него пораньше.
– А почему она этого не сделала?
– Какая-нибудь извращенная преданность? Кто знает? Чужой брак – потемки.
– Понимаю. Как бы все ни выглядело со стороны, его узы бывают просто нерушимы.
– Наверное, твой отец – врач, профессор или еще какой-то важный человек, – предположил Тодд.
– Не совсем. Сейчас он уже на пенсии, а работал фармацевтом. У нас была аптека на углу Парк-стрит и Мейн-стрит. Я тоже помогала там после школы. Там вообще вся семья работала. Ну, то есть я и братья. Мама – нет.
– Почему?
– Наверное, ей и по дому дел хватало. Не знаю. Может, потому, что в жизни разочаровалась. Она училась петь, но дальше церковного хора не ушла. А мечтала солировать в мюзиклах на Бродвее. Знала все песни и пела их дома. Она у меня слегка сумасбродная. Мечтательная, скажем так.
– Девушка должна же быть похожа как раз на мать.
– Так говорят. Но я, по-моему, скорее в папу.
– А кто из них водить не умеет?
Позднее Джоди разработала теорию, почему они так долго гуляли на холоде, но теперь уже не в состоянии ее вспомнить, лишь то, что она была как-то связана с терпением и сближением. Но она точно знает, что к тому времени, когда они, наконец, зашли куда-то поесть и грели руки о чашки с кофе, ожидая ужина, у нее уже возникло чувство, что все стало проще, что преграды пали. И что к полуночи они вернутся в особняк в Бактауне, зажгут свечи и расстелют спальник.
