Текст книги "Соль, потерявшая силу?"
Автор книги: А. Бежицын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Лукавая цифирь
Бесстрастные цифры камня на камне не оставляют от мифа о возрождении православия в России. В выступлениях архиереев РПЦ часто можно услышать что-то вроде «70 % (а то и 80 %, и 90 %) россиян идентифицируют себя с Русской православной церковью». Чуть меньшие, но тоже очень утешительные цифры дают наши социологи религии с их вечным: «наши опросы показывают…» Ничего они не показывают, а выражение «идентифицируют себя с РПЦ» если и имеет какой-то смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же «считаете ли вы себя верующим» примерно то же самое, что спрашивать «считаете ли вы себя приличным человеком». А потом объявлять на весь мир: «наши опросы показали, что в России подавляющее большинство людей – приличные».
И вообще проценты в России очень ненадежные: то оказывается, что считали не так, не те и не тех, то, если даже соблюдали тут приличия, проценты у нас имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а то и вовсе обращаться в свою противоположность, как это случилось во время Катастрофы. По переписи 1913 г., в России числилось 103,5 млн. православных (не считая староверов), или 65 % всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа – и эти проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на другие религии. Все прочие верующие – как христианские, так и нехристианские – в религиозных гонениях не участвовали, это исключительно вклад людей, окормлявшихся казенным православием.
Между тем в РПЦ от начала времен было четкое представление о том, кто составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и его образуют только те, кто вкушает от тела Христа и пьет от крови Его – т. е. регулярно причащается. А к причастию обычно допускают только членов того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в частности – исповеди. Так что, для того чтобы быть членом РПЦ, надо быть членом того или иного прихода и регулярно исповедываться и причащаться. Это и есть «воцерковленные», все остальные скорее «симпатизирующие», и этот последний статус вовсе не равен первому.
Так вот, таких воцерковленных на всю Россию набирается едва ли более 1,5 % населения, как свидетельствуют наиболее добросовестные аналитики из самих православных. Это подтверждает «милиция-троеручица» (она сейчас, напомним, возлюбила РПЦ), по данным которой в Москве, с ее более чем десятимиллионным населением не более 150 тыс. человек бывает в храмах на Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. – 77148), а на "прилегающих территориях" 53645 (в 1999 г. – 66436).[54]54
«Московский комсомолец». 4.05.2000.
[Закрыть] (Заметим, что на кладбищах на Пасху бывает в пять раз больше народу, чем в храмах, что свидетельствует скорее о языческом поклонении мертвым, чем о православном обряде.) Еще одно неожиданное подтверждение малочисленности подлинно верующих православных – данные торговли: в 2001 г. потребление мяса Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т. е. на те же 1,5 %.[55]55
«Московский комсомолец». 29.3.2001.
[Закрыть] Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что к посту относятся очень серьезно.
Все это означает, что подлинных православных в России немногим больше, чем католиков, явно меньше, чем протестантов и, если верить мусульманским источникам, во много раз меньше, чем мусульман. Вообще же, несмотря на хвастливые уверения в возрождении веры в России, положение ужасающее. Раз в месяц церковь посещают не более 7 % населения – самый низкий показатель в Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность.[56]56
Киммо Каариайнен, Д. Е. Фурман. Верующие, атеисты и прочие (эволюция российской религиозности // Вопросы философии. 1997, N 6, с.38.
[Закрыть]
В России, по опросам в 1996 г., в Бога верили 47 % населения, в жизнь после смерти – 24 %, в ад -22 %, в рай – 24 %. А в "безверной Европе", согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72 % (в США – 96 %), 44 % – в жизнь после смерти, в ад – 23 %, в рай – 26 %.[57]57
Kimmo Kaariainen. Religion in Russia after the Collapse of Communism. NY, 1998, p. 84, 86.
[Закрыть]
Это никак не 50–60 %, а то и 70–80 %, которые преподносят нам православные публицисты и архиереи РПЦ, это гораздо меньше. Но какую-то реальность эти цифры все же отражают. Православный автор, настаивающий на приведенной выше цифре 1,5 % православных верующих в России, называет это "методологическим подлогом", "на который идут все, рассуждающие о «многомиллионной» Церкви (в данном случае применительно к населению РФ), состоит в том, что в число православных заносятся все, кто так себя самоидентифицирует (или может идентифицировать) вне зависимости от религиозной практики, которая только и может выступать в качестве критерия достоверности такой идентификации".[58]58
«Соборность». 15.01.01.
[Закрыть] Этот феномен иногда называют «околоправославием», имея в виду, что в собственно православие такие странно верующие все-таки не входят. Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как институции: собственно, ими она и держится.
Эти «околоправославные» готовы за нее кому угодно вцепиться в горло, ибо для них она первейшее средство самоидентификации, главное же – средство противопоставления России и русских все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а тому же околоправославию.
Околоправославные нередко заявляют, что любят одновременно Христа, Ленина и Сталина. Но и этого мало: они еще любят астрологию и верят в нее (37 %), а в реинкарнацию верят 20 % россиян, объявляющих себя православными. Иногда архиереи и теоретики РПЦ именуют этих людей "потенциальными православными" и безоговорочно зачисляют их в свою паству, поскольку "они к православию тяготеют". Однако с христианской точки зрения существование околоправославных никак не может быть вменено РПЦ в заслугу: признавать Христа на словах и не поклоняться Ему – хуже полного неведения и неверия. За это тоже – не похвала будет, а спрос. Еще П.Я. Чаадаев писал, что"..есть только один способ быть христианином, а именно, быть им вполне…".[59]59
П. Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 408.
[Закрыть] Околоправославные, пожалуй, не «христиане не вполне», а «вполне не христиане». И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что "Вопрос о численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим «православную» карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и вторых".[60]60
«Соборность». 15.01.01.
[Закрыть]
Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения. Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует исключительно об отступлении от истины – как земной, так и, следовательно, небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще, в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности? Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных услуг)".[61]61
«Соборность». 15.01.01.
[Закрыть]
Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И не только количественные, но и качественные.
Дурная наследственность и добавления к ней
Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша «первенствующая», хотя и не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики, многими пороками. К наследству «презренной Византии» у нас добавили очень многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор популярных пьес про русских царей, писал: «Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом».
Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам, по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой «нравственности» и «духовности», хотя их-то и не видно. Нравственность и духовность – это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься. Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна проявляться вовне, в повседневной жизни – и определять ее.
Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие – или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований – "не лги", "не укради", "не пожелай…", "не убий". Это не просто житейские нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана заниматься церковь. Наша – не занималась. Ее вообще очень мало трогало состояние народной нравственности, главное – идеал святости. "Не в земных добродетелях суть, это все второстепенное" – вот ее обычная реакция на проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству – даже к убийству, которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы, что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта – в неспособности (а главное – в нежелании) соблюдать элементарные нравственные нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" – таким эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин: "ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой – в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта пресловутая широта натуры – неспособность и нежелание перейти к цивилизованному существованию.
Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки «фертом» и скажет, что все это скучно – и устроит разорение. Потому что всякая упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть «сужение», она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень сужает человека с «фертом», он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не «сужала» людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ, не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов – писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, – черта русская, дикая, так и живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум".[62]62
И. Соколов-Микитов. Из карачаровских записей // Новый мир. 1991, N 12 с.172.
[Закрыть] А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов, писал о нас как о народе"… с очень слабым развитием важного тормозного процесса".[63]63
И. П. Павлов. О русском уме // Литературная газета. 31.07.1991.
[Закрыть] Почему-то это самоистребительное свойство выдается за великое наше преимущество перед всеми другими народами.
Начнем, однако, с чего полегче – с непреодолимой склонности ко лжи. "Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка «Курск» и многое другое. Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного, неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует, что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя" Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы и сами-то не понимаем, просто не можем без него – и все.
И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется некоторое усилие. "Если говорить честно…", "По правде говоря…" – вот традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом. Чиновник любого ранга просто не понимает, как это – говорить "как есть", в его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
Оставим дела государственные – на бытовом уровне практически никто не приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды – совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у нас в заводе – правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой, средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся все народы и которой придут они поклониться.
Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь – "не нами началось, не нами кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку, воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых, это не про нас".
Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих – заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей "прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято говорить о врожденном миролюбии русского народа, – однако, таких явлений, как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми русскими поэтами деревенские «погулянки» никогда не обходились без драк и мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там "День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки – на убийство нет никакого внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что – это в России самое обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке – кто не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать – и что? Где осуждение? Только похохатывают – "Во допился!" Это в западных детективах сыщики ломают голову над «мотивацией» – какие были мотивы убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом – что под руку подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" – весело распевали в "Окаянные дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую, в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
– Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря труждался.
– А вот и не зря! Сто душ, сто копеек – ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением «новых порядков», когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей, совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез, киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию. «Заказывают» не только конкурентов – муж «заказывает» жену, жена – мужа, сосед – не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить человека жизни за «весьма умеренную плату» – и лишают. Ну а «заказать» конкурента, политического соперника, «вредного» журналиста – тут, кажется, действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не испытывают ни заказчики, ни исполнители – для последних это «работа как работа», ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей, престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют прежних привычек, и там сложился стереотип: «все русские – убийцы и воры».
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный инструмент появился – утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде, даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И, по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие – могут разрыть могилу покойника на второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения – занятие как занятие, "всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно широко распространено. Для примеров – достаточно, для жизненной нормы – нет. Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский снаряд – как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в жизни так не смеялся!".
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто не понимают – как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов? Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи похуже. В начале перестройки провели опрос – что делать с детьми – инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме. А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей! И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?
Вера у нас и сейчас такая, что водка оказывается сильнее Бога и очень многое вершится по пьянке. Это еще одна великая наша беда, от которой не отучала православная церковь. Некоторые вообще приписывают эту беду как раз нашему православию. И в самом деле, как только объявлялись в народе борцы за трезвость, всякие чуриковцы-анисимовцы-мироновцы-колосковцы, то неизбежно вступали они в конфликт с попами: "нерусское, неправославное это дело – не пить!" За Чуриковым пошли до 40 тыс. человек, давших письменное обязательство не пить. Кончилось конфликтом с церковными властями. Они, конечно, поминали равноапостольного Владимира и его "Веселие Руси есть пити". Пьянство у нас тоже требует удали, выпить больше всех, допиться до полного свинства – подвиг, которым хвастаются.
Трезвость, как и честность, как и трудолюбие, никогда не ценились Русской православной церковью. Скорее наоборот: в них она видела отвлечение от небесного. Наше духовенство, писал тот же В.В. Розанов"…сумело приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению постов; но оно ни малейше не приучило, а следовательно, и не старалось приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще не приучило народ, деревни и села, упорядоченной и трезвой жизни".[64]64
В. В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 359.
[Закрыть] И находились люди, которые утверждали, что церковь наша совершенно сознательно предпочитает держать народ в пьяном дурмане. Итог ее деятельности: «народ наш пьян, лжив, нечестен» (К.Н. Леонтьев). Водка у нас всегда побеждала веру, а чаще были они неразлучны. Л.Н. Толстой: «К чему все это, когда вы не выучили народ даже воздерживаться от водки?» И вклад нашего официального православия в распространения этого великого зла весом и внушителен.
Церковь никогда не выдерживала конкуренции с кабаком. Есть пословица: "Церковь близко, да идти склизко, кабак далеко, да идти легко". Тот же Достоевский в "Дневнике писателя" о соотношении храма и кабака: "Загорелось село, и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли". А вот современное свидетельство: "Пьяный житель деревни Верхолино поджег свое жилище, сел недалеко от «костра» и начал играть на баяне. Рядом с музыкантом находились икона и бутылка водки".[65]65
«Независимая газета». 24.11.1998, с.14.
[Закрыть]
…Август 1995 г., по телевидению идет передача «Тема», посвященная возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда, скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу. Женщина неожиданно выпаливает: "А все-таки где православие – там обязательно хамство и пьянство!" Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.
Церковь не приучала – и не приучила – к соблюдению даже элементарных норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм – тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем именно бессмысленный – превратить в туалет подъезд собственного дома или лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже соображения целесообразности ("самому же будет плохо") не действуют. В сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное, размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю непривлекательность собственной натуры и ее «широту», не считающуюся с соображениями целесообразности и морали.
Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности, тут откровенное "падающего подтолкни", "слабого добей", "умри ты сегодня, а я завтра" и иные «прелести», явно противоречащие всему, чему учил Христос. Тут свой "кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир "уголовной романтики" вызывает восхищение.
Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ, кажется, гордится: "Даже такие люди признают обаяние православия!" Однако гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого. Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у Господа, дал на церковь – и на новое «дело». А Господь все простит. Так учит РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.
Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал, так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся. Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот православного – сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни, только умиление: и такие люди к нам приходят!
У нас нет действующих элементарных моральных норм – именно норм, которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу. Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не дала.
Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но «везде» – это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что ни на есть будничные: "Ничего особенного!" Единственные островки (скорее даже точки) цивилизованности и культуры – люди и те их сообщества, которые связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди – и даже островки – в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно – очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и не уцелеть во времена грядущие.
