Текст книги "Кузнечик (СИ)"

Автор книги: Звездопад весной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Яблоки сушили потом на раскаленной крыше, и их надо было переворачивать, забираясь по лестнице наверх и обжигаясь. Сережка с Кузнечиком чуть не дрались за право лезть на крышу, и дедушка в конце концов позволил им делать это вдвоем, а не по очереди.

А из груши варили чудесное янтарное варенье, которое брали потом с собой и ели понемногу весь год.

Спали на продавленной кровати с металлической сеткой, на ней же прыгали, пока не выросли настолько, что задевали головой потолок. Ели на летней кухне за древним столом, сидели на покрытых желтым от времени лаком стульях с подклеенными эпоксидкой ножками. Таскали воду из колодца. Пока набиралось ведро, играли с зелеными жуками, сидевшими на розовых кустах, в несколько ходок наполняли старую детскую ванночку и мылись по вечерам этой согретой солнцем водой. Вечерами сидели на топчане и смотрели крошечный телевизор, по которому вечно показывали Укупника, бесились, устраивали собственные концерты с переодеваниями и подражаниями.

Каждое утро бегали с авоськой в магазин и покупали там хлеб кирпичиком – серый, невероятно вкусный, сразу несколько буханок, и ничего, если по дороге отгрызть горбушку. А иногда неожиданно завозили белый хлеб, и это был настоящий праздник. Черствых пряников и подушечек, посыпанных горьким какао, почему-то не хотелось, хотя их на прилавке было достаточно. Вкуснее был хлеб со сгущенкой из банки.

Однажды, пока ждали грузовик с хлебом, Кузнечик слепил из репейника корону прямо на голове у Сережки, а потом испугался, поняв, что вытащить репейник из русых кудрей будет сложно. Но дедушка вытащил, потратив на это дело почти час, и даже не ругался.

Дедушка умер в тот год, когда Кузнечику исполнилось двенадцать.

========== 6 ==========

– Как там твоя Синявка? – спросил Кузнечик.

С последнего урока их отпустили, и поэтому он шел домой не один, как обычно, а с Сережкой.

– Не Синявка, а Таня, – строго сказал Сережка, и Кузнечик улыбнулся.

– Хорошо, как Таня?

– Ей на день рождения собаку подарят, – вздохнул Сережка. – Ее мама спросила, что она хочет, и Таня попросила собаку. Я тоже хочу собаку, – добавил он.

– Нельзя нам собаку, – поспешно запротестовал Кузнечик.

Неизвестно еще, как отец отреагирует, когда собаке вздумается погрызть туфлю или сделать лужу на полу. Да и мама не разрешит.

– Нельзя, – снова вздохнул Сережка.

– Ничего, с Синявкиной будешь играть… То есть с Таниной.

– Я, когда вырасту, много-много собак заведу, – сообщил Сережка.

– Я тоже. И котов. И черепашку еще.

– И хомяка.

– Не надо хомяка, они мало живут.

– Ладно, не надо.

– А что ты ей подаришь? – спохватился вдруг Кузнечик. – Ну, Тане…

Сережка покраснел.

– Надо что-то подарить?

– Наверное, раз она уже не Синявка, а Таня.

Сережка сердито ткнул его в бок, и Кузнечик фыркнул, поспешно отступая на безопасное расстояние.

– Серьезно, хоть цветов с клумбы нарви, – посоветовал он.

– Угу, – угрюмо пробормотал Сережка. – А как там Ткачиха?

– Не Ткачиха, а Оля, – поправил его Кузнечик. – И нечего смеяться, она всегда была Оля. В цирковое поступать собирается…

За разговорами они незаметно дошли до дома. Первым делом поставили чайник, залили кипятком старую заварку, сделали бутерброды с маргарином и грушевым вареньем. Потом учили уроки, загружали в старенькую «Сибирь» простыни и пододеяльники и по очереди держали выскакивающий при отжиме шланг. Потом с работы пришел отец и затребовал дневники. Кузнечик свой показал без тревоги: две пятерки, четверка, ни одного замечания. Отец молча вернул ему дневник и потянулся за Сережкиным. Нахмурился.

Кузнечик почувствовал, как по телу стройным маршем пробегают мурашки. Вот ведь балбес этот Сережка, неужели двойку схватил? И так спокойно болтал обо всякой ерунде всё это время…

Отец бросил раскрытый дневник на стол и куда-то ушел. Кузнечик тут же кинулся читать. «В классе вши, проверяйте головы!» Всего-то? Значит, отец за увеличительным стеклом пошел, вшей искать будет.

Но отец вернулся с ножницами, бритвой и газетой. Сережка, увидев это, ойкнул и поспешил уточнить:

– У меня вшей нет, Галина Ивановна всем так написала!

– И не будет, – сказал отец, расстилая газеты и ставя по центру табуретку. – Садись.

Сережка растерянно подчинился, и Кузнечик с ужасом смотрел, как отец быстро, небрежно срезает его не по моде длинные кудряшки, а потом сбривает остатки волос напрочь. Бедный Сережка! Ему же еще к Синявке на день рождения идти… И в классе засмеют, решат, что вши.

Сережка тоже это понимал и всё отчетливее шмыгал носом.

Кузнечик торопливо заявил, не давая себе времени струсить:

– У нас в классе тоже вши. Светлана Николаевна просто писать не стала.

Быть лысыми вдвоем оказалось ничуть не веселее, но зато не приходилось смотреть на Сережку и чувствовать стыд за собственную нетронутую шевелюру.

А отцу влетело от приехавшей на следующий день мамы, и Кузнечик не мог подавить глубочайшее удовлетворение. Хоть какая-то справедливость…

Впрочем, родители ругались на кухне весь вечер, ругались громко, так, что было слышно и в спальне, и что-то подсказывало Кузнечику, что дело не в пропавших волосах.

Мама, например, говорила:

– Я так хочу.

А папа спрашивал:

– Сдурела?

И добавлял:

– Не вытянем.

А мама ему:

– Мы же накопили.

А он ей:

– Мы на машину копили. Что, всех рожать, что ли?

Тут уж Кузнечик всё понял и посмотрел на Сережку, тоже слушавшего ругань на кухне.

– Мама рожать будет, – сказал Сережка.

Кузнечик мрачно кивнул.

– Если девочка, то Алиса, – быстро сказал Сережка.

– А если мальчик, то Алексей, – немного подумав, предложил Кузнечик.

– Почему Алексей?

– А почему Алиса?

Они переглянулись и синхронно пожали плечами.

Мама не спешила делиться с ними своими новостями, и Кузнечик с тревогой наблюдал за ней. Он не совсем представлял себе, как избавляются от детей, которых передумали рожать, но для этого же надо лечь в больницу? Мама перестала ездить за джинсами и временно помогала тете Наташе в палатке – пока новую продавщицу не нашли, как она говорила. И дома она появлялась каждый вечер. Значит, будет рожать? Очень хотелось спросить у нее об этом, но Кузнечик не решался.

С отцом мама была не совсем в ссоре, но какое-то напряжение чувствовалось. Она сидела всё чаще в кресле в большой комнате и вязала, а отец предпочитал проводить вечера на кухне. Как будто прятались друг от друга.

Вот и в этот вечер отец мрачно зарылся в свою газету, пока Кузнечик мыл посуду. Сережка в спальне учил наизусть стихотворение, а мама в своем кресле вязала и слушала «Поле чудес».

– Чайник поставь, – сказал отец.

Кузнечик почувствовал, как в нем снова всколыхнулась тщательно подавляемая ненависть. Чтобы поставить чайник, ему придется отставить в сторону жирную сковородку, вымыть и вытереть руки, налить в чайник воды, зажечь плиту, а потом снова браться за сковородку. И еще протирать после нее стол, потому что наверняка мокрый след останется. А отец мог бы и сам всё сделать, ему просто лень вставать.

Но пришлось подчиниться, потому что выпрашивать порку не хотелось.

Чайник закипел, и отец велел:

– Налей мне в кружку.

Кузнечик во второй раз отставил недомытую сковородку, вымыл и вытер руки, бросил в отцовскую любимую чашку пакетик чая, который отец покупал исключительно для себя, налил кипятка почти доверху, поставил чашку на стол.

Собрался было вернуться к сковороде.

– Сахар, – сказал отец.

Бросил в чашку два куска сахара, сунул красивую ложку с рябинками.

Отец наконец оторвался от газеты, посмотрел перед собой. Встал, взял чашку, подошел к раковине, вылил чай прямо на сковороду, которую Кузнечик споласкивал под краном.

– Перемывай.

Под нос растерянному Кузнечику ткнулась чашка с едва заметным подтеком возле отбитого ушка.

Руки медленно опустили в раковину сковородку, как-то сами по себе взяли чашку и с размаху хряснули ею об пол. Глаза встретились с отцовскими и без труда прочитали в них ясное, отчетливое намерение убить.

Кузнечик опомнился первым и рванул прочь из кухни, по коридору, в ванную. Там есть шпингалет, можно запереться.

Шпингалет вылетел из дээспэшной двери при первом же рывке, но Кузнечик уже нырнул рыбкой под ванну, с трудом протиснулся под самым низким местом в центре и залег у стенки, где ниша была немного просторнее. Вцепился руками в ножку ванны – хрен достанешь. Задышал, вдруг вспомнив, как это делается, тяжело и прерывисто. Кровь пульсировала, отдаваясь эхом в барабанных перепонках, и Кузнечик безоговорочно верил, что отец его убьет за эту чашку. Да он так и орал страшным голосом, стоя где-то совсем близко:

– Убью!

Кузнечик зажмурился, понимая, что его вот-вот выдернут из-под ванны – если понадобится, то по частям. Слышал тяжелое дыхание отца, какую-то возню. А потом закричала раненой чайкой мама, какие-то невнятные слова смешивались с бодрым голосом Якубовича:

– Сектор-р «Пр-риз» на барабане!

Кузнечик понял, что он почему-то больше не в центре внимания, но это уже не имело значения, всё поплыло перед глазами, он попробовал было перенестись силой мысли к дедушке в деревню и даже увидел вокруг себя уютный пахнущий старым сеном чердак, но потом вернулся к холодному брюху ванны и тишине. Якубович – и тот замолчал. Только всхлипывал в спальне Сережка, и Кузнечик поспешно вылез, чтобы его успокоить.

Отец сидел на полу в коридоре возле мамы и на Кузнечика даже не посмотрел. И Кузнечик прошмыгнул поскорее к Сережке.

Маму увезли на скорой. Отец поехал с ней, потом вернулся один и молча вытер кровавую лужицу с пола в коридоре. Сережке и Кузнечику он ничего не сказал, а спрашивать они побоялись.

Когда мама наконец вернулась, Кузнечик с Сережкой опасливо посмотрели на нее, но спрашивать ничего не стали. Мама обняла их обоих, капая слезами на едва отросшие ежики волос.

Поздно вечером, так и не уснув, Сережка прошептал Кузнечику:

– Если у меня родится сын, я его назову Алексеем. А ты свою дочь Алисой, ладно?

– У меня не будет детей.

========== Эпилог ==========

Никто уже не называл его Кузнечиком, да здесь и некому было вообще как-то его называть. Но в глубине души он навсегда оставил себе это прозвище, придуманное Сережкой.

Он оставался Кузнечиком, когда уехал поступать, чтобы никогда больше не вернуться домой. Он оставался им, когда поселился в лесу – в память о дедушке. Сначала мечтал переехать в его дом, но тот сгорел через год после дедушкиной смерти. И Кузнечик решил, что так даже лучше. Новая жизнь на новом месте.

После маминого выкидыша отец его не трогал, и Кузнечик наказывал себя сам, потому что быть во всём виноватым оказалось невыносимо. Чувство вины за конкретно это злодеяние со временем притупилось, но привычка резать себя осталась, и от нее Кузнечик смог избавиться только намного позже. Выход, найденный им, оказался неожиданно простым: уединение. Выучился, не заводя близких знакомств, нашел работу, не требующую контактов с людьми, и окончательно заперся в своем мирке. Никаких взглядов, никаких разговоров. Нет людей – нет проблем. Гармония с природой, тишина, долгожданные собаки и кошки. Черепаху, правда, так и не завел.

С родителями и старшей сестрой не общался – не чувствовал потребности. Письма матери аккуратно хранил, но не отвечал на них. Номер телефона дал только Сережке, но тот звонил редко, занятый собственной жизнью. И это было хорошо, Кузнечик не хотел никому мешать.

Олю в последний раз видел на летних каникулах, когда она поступила в цирковое. Мог бы, наверное, разыскать ее, но не хотел.

В родной город ездил только однажды – хоронить нелепо погибшего Сережку. Хотелось отругать его, крикнуть, что вся эта затея с мотокроссом изначально была идиотской, но вот он лежал в гробу, глупый бесшабашный Сережка, и наверняка сам всё понимал.

После этого Кузнечик не стал снова себя резать, не хотелось. Наоборот, неожиданно наступило умиротворение. Когда умерли его питомцы, он не стал заводить новых. Чем меньше ответственности, тем спокойнее. Жить себе, работая удаленно, чтобы никто не приставал. Никого не любить. Ни о ком не плакать. Идеально.

Всё шло по плану, пока однажды не позвонила овдовевшая Синявка и не сказала:

– Кузнечик, у меня к тебе большая просьба.