355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жюльетт Сапфо » Египтянин. Путь воина » Текст книги (страница 3)
Египтянин. Путь воина
  • Текст добавлен: 9 октября 2021, 21:00

Текст книги "Египтянин. Путь воина"


Автор книги: Жюльетт Сапфо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

6

Минула жаркая пора – отделочные работы в поминальном храме фараона Тахарки были полностью завершены. Четырёхугольники стен сбросили обычную белизну и облачились в радующее взор одеяние росписей; вместе с солнечными лучами оживали и двигались врезанные в камень контуры фигур.

Вот он – царь Верхнего и Нижнего Египта, владыка Обеих Земель Небмаатра, наследник Ра, сын Ра, владыка венцов Тахарка – возвышается над всеми, обозревая пояса мелких изображений. Помимо обязательных сцен общения фараона с богами на стенах ходов и склепа высекли заклинания, которые должны провозглашаться во время заупокойной службы с тем, чтобы обезопасить и осчастливить фараона после смерти. Все изображения были расположены в определённом порядке относительно впадины в стене, называемой ложной дверью, откуда якобы появлялся мертвец. У входа в храм стояли великолепные изваяния «двойников» фараона, в коих, по верованиям египтян, он почивал до очередного пробуждения.

Египтяне не видели разницы между сном и смертью. Они считали, что когда человек спит, он не видит, не слышит – это значит «душа», Ка, ушла из него. Пробудился спящий, ожил – следовательно, Ка возвратилась. Но смерть наступает только потому, что Ка покидает тело. Однако она может вернуться, думали египтяне. Для этого требовалось сохранить тело: чтобы «душа» могла найти его. Поэтому для умерших строили «дома вечности» – надёжные каменные гробницы; правда, подобной чести удостаивались только люди знатные и богатые, фараоны и их приближённые, бедняков же зарывали в самые обыкновенные ямы…

Ренси не присутствовал на церемонии освящения храма.

Сидя в шене66
  Шена – хлебопекарня, но там изготовляли и мясные блюда.


[Закрыть]
, где его вкусно кормил хозяин, брат Ипи, он вспоминал свой последний разговор с сановником, через которого сестра фараона общалась с трудившимися над усыпальницей людьми.

– Божественная Шепенупет осталась довольна твоей работой, ваятель.

– Я счастлив. – Ренси поклонился.

– Однако тебе не стоило вмешиваться в роспись внутренних стен храма. Мне сказали, ты просил художников уделить побольше внимания фигурам рабочих, и в особенности – изображению зодчего, – заметил сановник с пренебрежением. – Его величество приказал изобразить этих людей получающими от него подношение и приписать, что молится за них и приносит храмовые жертвы. Изображать зодчего на помосте, во время работы, да ещё в окружении учеников, было излишне.

Ренси не стал спорить, хотя ему было что сказать. К тому же он был полностью удовлетворён: высеченное им на храмовой стене изображение зодчего – дань памяти Анху – останется наряду с изображением фараона на века.

– Всем остальным, особенно же статуями «двойников», божественная, как я и говорил, довольна, – продолжал сановник с важным видом человека, гордого своим статусом. – И ныне я получил для тебя новый приказ: ты будешь работать во дворце.

– Придворным ваятелем? – изумился Ренси.

– Именно. Только на этот раз ты будешь работать не для его величества.

– Тогда для кого же? – Ренси насторожился.

И не напрасно. Ответ, который он услышал, одновременно и обрадовал, и удручил его. У него появилась надежда повидаться с Мерет, но общение с Нехо сулило ему – он знал это заранее – одни неприятности.

Прибыв на следующий день в резиденцию саисского номарха, Ренси поразился переменам, преобразившим облик дворца. Он будто только теперь понял, как быстро пролетело время. К боковому крылу дворца, где размещались покои семьи Нехо, пристроили ещё одно здание. Правда, не каменное, а кирпичное, но зато чудовищных размеров. Один двор следовал за другим, отделяясь от предыдущего двойными башнями или гранёными колоннами; дворы окружали бесчисленные мелкие помещения.

В одной из таких пристроек размещалось также новое жилище Ренси – светлая комната с низкой кроватью, циновкой на глиняном полу, столом, двумя сундуками для хранения вещей и масляными светильниками. Ренси удивился: тот, кто его нанимал, скупостью явно не отличался, но, если учитывать, что нанимателем был Нехо, такое внимание с его стороны казалось подозрительным.

К Нехо его позвали на следующий день. Тот сидел в залитом солнечным светом просторном зале, где ещё пахло свежей краской, в глубоком кресле, нарядный и ухоженный, при парике и клафте. Когда Ренси встал перед ним, склонившись в почтительном поклоне, Нехо посмотрел на него снизу вверх, не отвечая на приветствие.

Молчание затягивалось. Ренси недоумевал: для чего он позвал меня? испытывает моё терпение? хочет унизить?

Наконец номарх разомкнул губы, до этого сжатые в одну линию:

– Я даю тебе новую работу, здесь, во дворце.

Сказал подчёркнуто небрежно, давая Ренси понять: отныне я – твой господин и ты будешь делать то, что я прикажу.

– Я принимаю предложение, – ответил Ренси учтиво, но вместе с тем как бы оставляя за собой право выбора.

Нехо удивлённо выгнул насурьмленную, удлинённую к виску бровь.

– Не ожидал столь скорого согласия. Ты ведь даже не спросил, чем тебе предстоит заниматься.

– Сейчас это не так уж важно. Только бы не сидеть без дела. Это – меня уничтожит, – отозвался Ренси, изо всех сил стараясь быть убедительным.

Он думал теперь только о том, что где-то рядом – Мерет. Что она делает? Отчего её всегда держат взаперти? Какую участь задумал для неё Нехо? Былая тревога за судьбу любимой девушки снова наполнила душу Ренси.

Нехо окинул его недоверчивым взглядом, но ничего не сказал.

По его зову в зал вошёл загорелый до черноты мужчина средних лет, с наголо остриженной головой, в одной лишь набедренной повязке, и, согнувшись пополам, замер перед номархом.

– Это Депет, – слегка поведя в его сторону подбородком, сказал Нехо. – Даю его тебе в помощники. Он расскажет, что нужно делать.

Ренси хотел возразить, что ему привычнее обходиться без помощников, и уже открыл рот, когда услышал резкое требование:

– Теперь иди.

С трудом скрывая негодование, Ренси взглянул на Нехо: грозно сошедшиеся у переносицы брови и острые глаза, нацеленные на него, точно две стрелы.

– Иди!

Ренси не оставалось ничего другого, как молча поклониться и выйти из зала.

Подмастерье со странным именем догнал его во внутреннем дворе.

– К работе нужно приступать немедленно, – сказал он, глядя на Ренси широко поставленными, чуть косящими глазами. – Пойдём, я покажу тебе, чего желает Нехо.

Как оказалось, фасад той части дворца, где обитал номарх, соединялся с покоями его семьи висящим над улицей крытым переходом. Именно эту своеобразную галерею Нехо задумал украсить декором, воспевающим природу: цветы лотоса, виноградные лозы, заросли папируса. Такую работу мог выполнить любой мало-мальски обученный художник, но Нехо пожелал, чтобы этим занялся именно Ренси: словно хотел унизить его как скульптора, уравнять его с остальными.

Ренси обречённо вздохнул и взглянул на Депета.

– Ты живописец?

– Мои фрески украшают поминальную стелу предыдущего фараона, Шабатаки. Я не знал другого ремесла, да и знать не хочу. Но когда я увидел твои работы, то понял, что мне нужно ещё много учиться, перенимать твоё мастерство.

– Для этого ты напросился ко мне в помощники?

В ответ Депет смущённо улыбнулся:

– Решение принял Нехо, но я этому только обрадовался.

– Ясно, – кивнул Ренси и вдруг спросил: – Отчего тебя так назвали? Ведь твоё имя означает «лодка»?

– Та, которая произвела меня на свет, не пожелала быть мне матерью и, положив меня в лодку, отправила по течению Великой реки. Но владычица Хатор-Сохмет, Око Ра, смилостивилась надо мной и не дала погибнуть. Человек, что нашёл меня в лодке, нарёк меня Депет…

Депет оказался хорошим напарником. Ловкий и понятливый, всё знал, ничего не нужно было объяснять, мысли ловил на лету. Работа спорилась. Депет растирал, размешивал краски, Ренси занимался росписью; в обеденное время они сидели плечо к плечу, пили пиво, ели из одной миски и неспеша разговаривали. И однажды Ренси не удержался, заговорил с Депетом о том, что уже давно мучило его сердце.

– Ты давно работаешь во дворце. Не приходилось ли тебе видеть Мерет, племянницу Нехо? Не знаешь, где её прячут?

Депет вскинул голову. Показалось ли Ренси, будто он уже ждал этого вопроса?

– Покои Мерет – на половине вдовы Арти, в самой крайней части дворца. Её редко оттуда выпускают, а за тем, чтобы к ней никто не входил, наблюдает стража.

– Арти – это мать Нехо?

– Нет, это одна из жён Шабатаки, которая приходится Нехо родной тёткой. Между нами говоря, эта старая ведьма ненавидит всех, кто так или иначе связан родством с её ныне усопшим царственным супругом. Думаю, Мерет приходится несладко под её бдительным надзором.

– Неужели Мерет нельзя увидеть даже издалека? – выслушав Депета, спросил Ренси; в его голосе прозвучало отчаяние. – Хотя бы во время прогулки по дворцовому саду… хотя бы краем глаза?

В ответ Депет лишь молча пожал плечами.

7

Как каждый год в месяц паофи, второй месяц разлива Нила, в стране наступил праздник Опет. Непременным условием этого праздника было участие в нём царской семьи, а самые пышные торжества, с шествием жрецов и величественным спектаклем на берегах Нила, устраивались в Фивах. В этот раз всё было иначе. Ассирийские наместники зорко наблюдали за перемещениями членов царской семьи, самому же фараону, хотя он и находился в Фивах, в столь трудное для страны время было совсем не до торжеств.

Зато номарх пятого нижнеегипетского нома пожелал, несмотря ни на что, соблюсти старинный обычай проведения праздника. Разумеется, без церемонии с участием фараона. Главным героем праздника Нехо посчитал… самого себя, полагая, что заслужил этого спасением города от ассирийского разгрома. Приказав устроить для жителей нома уличные торжества с угощениями, Нехо стремился в первую очередь удивить их своей щедростью. По-праздничному украсили разноцветными стягами ворота дворца; в курильницы наполнили благовониями. Над главной площадью Саиса был сооружён широкий навес с колоннами в форме цветков лотоса, с которых, по последней моде, свисали стилизованные виноградные грозди. На карнизах помещались священные змеи с солнечными дисками на головах. Внизу, на деревянном настиле, стояли мальчики и девочки – дети придворных вельмож, одетые в белые льняные одежды, с цветными яркими поясами на талиях. Распевая песни под руководством жрецов, дети бросали в толпы горожан букеты цветов.

Подобное зрелище в то время, как в стране хозяйничал враг, возмущало Ренси. Все одиннадцать дней праздника, на время которого работы во дворце были приостановлены, Ренси просидел дома. Он никуда не выходил из своей комнаты, заваленной дощеками, кусочками угля и различными принадлежностями для рисования. На полу были разложены палитры, кисти, краски и разноцветные порошки в глиняных мисках для настенных росписей. В углу, на стене, висели изображения женского лица – эскизы образа, который теснил Ренси грудь, от которого он потерял покой и уже не находил себе места. Страсть охватывала сердце и чресла юноши каждый раз, когда он думал о Мерет, когда вспоминал её губы, её тело и тот жар, который шёл от него…

В последний день празднеств к Ренси неожиданно заглянул Депет, в нарядной одежде, с широкой белозубой улыбкой на загорелом лице:

– Не ждал?

Гостей у Ренси никогда не бывало, он давно привык к одиночеству, но появлению Депета обрадовался.

– Садись, – он сделал приглашающий жест рукой, а сам засуетился: – Сейчас поищу, чем тебя угостить. Обильной трапезы не обещаю: я непритязателен к еде, этому научила жизнь. Давно живу один, привык обходиться самым простым.

Пока Ренси разливал по кубкам пенистое пиво, Депет с нескрываемым любопытством осматривал его жилище.

– Твои работы великолепны. Я никогда не видел ничего подобного, – сказал он, когда они уселись на циновке вокруг круглого низкого стола. – У тебя острый глаз и потрясающая память. Такое впечатление, будто Мерет была здесь и ты рисовал прямо с неё…

– Это всего лишь наброски, – неохотно отозвался Ренси, подливая гостю пива.

– Твои рисунки совершенны, я не кривлю душой, а говорю с искренним восхищением. Ты стремишься передать природную красоту лика, такую, какой её создали боги. Никто не делал этого прежде. Ни один художник…

– Ты забываешь, что я – прежде всего ваятель.

– Какая разница, чем ты занимаешься? Ты – мастер, и этим всё сказано.

– Разница очевидна, – возразил Ренси. – Живопись – это лишь иллюзия; она подвержена гибели: пожар или ливень – и фреска обсыпается. Камень же вечен! Время неподвластно ему. Он был на этой земле задолго до нашего появления и он останется здесь, что бы там ни случилось. Он твёрд и холоден, но в нём – душа мира, всей вселенной, в нём – истина…

– Знаешь, Ренси, – выслушав его, задумчиво сказал Депет, – знакомство с тобой изменило не только моё понимание о скульптуре, но и мнение о ваятелях. Прежде я думал, что даже самому талантливому ваятелю достаточно сильных рук, а голова у него может быть пустая. Но в беседах с тобой я не перестаю удивляться твоему светлому уму, твоим мудрым рассуждениям…

– Послушай, Депет, – произнёс Ренси, понизив голос, – мне бы не хотелось, чтобы о моих рисунках узнали. Ты же понимаешь, о чём я говорю? Если жрецам станет известно, что я так открыто нарушаю все установленные каноны не только в статуях, но и в живописи, у меня будут большие неприятности. К тому же ни жрецам, ни номарху не понравится то, что я так вольно создаю портреты дочери фараона.

Депет посмотрел на него сощуренными глазами и, поставив на стол пустой кубок, поднялся.

– Я тебе не враг, Ренси. Пойдём со мной: сегодня ты сможешь увидеть Мерет…

Вскоре одетый в свежую набедренную повязку, с блестящей от сандалового масла обнажённой мускулистой грудью, Ренси вместе с Депетом вышел на улицу. Солнце уже зашло с запада и залило крыши домов и храмов густыми красноватыми лучами.

Он увидел Мерет, шедшую в толпе нарядных девушек, рассыпавших на улицах охапки лотосов. На ней были самые изысканные одежды и драгоценности, она смотрела прямо перед собой, высоко вскинув голову. И, конечно, не сразу заметила юношу, подошедшего к ней сбоку.

– Рад видеть тебя, Мерет. Пусть хранят тебя боги!

В свете заходящего солнца Ренси жадно разглядывал лицо девушки, такое нежное и в то же время такое страстное.

– И тебя тоже, – по традиции ответила Мерет. Скрывая своё смущение, вызванное этой встречей, она огляделась: – Так много людей вокруг, посмотри…

– Вижу, – отозвался Ренси, по-прежнему не сводя с неё глаз. – Можно легко затеряться в толпе, правда?

– И куда же ты меня уведёшь? – Мерет приняла его игру.

Ренси не успел ответить, как девушка вложила свою руку в его ладонь, – и всё у него внутри как бы перевернулось. Эти короткие минуты решили дело.

До наступления темноты они были вместе – и не хотели разлучаться: бродили по улицам города, о чём-то говорили, смеялись и как бы невзначай касались друг друга руками, плечами, бёдрами. Иногда Мерет вдруг останавливалась и заглядывала Ренси в глаза – и тогда кровь, как горячее вино, бурлила у него в груди, переполняя сердце.

– Когда я смогу увидеть тебя вновь? – с грустью от предстоящей разлуки спросил Ренси, когда пришла пора прощаться.

– Как только я найду верный способ обмануть стражу, – ответила Мерет, и в её голосе прозвучала неожиданная решимость. Правда, потом она со вздохом прибавила: – Труднее будет усыпить бдительность старой Арти: она старается ни на миг не упускать меня из виду. Постоянно твердит: сиди дома, неприлично дочери фараона носиться по городу как какой-нибудь простолюдинке.

– Я буду тосковать по тебе. – Ренси страдальчески улыбнулся. Но тут же, набравшись храбрости, признался: – Дни и ночи в голове, в сердце моём – ты одна.

– Неужели только я? – Мерет сделала вид, что удивилась. И с лукавой улыбкой прибавила: – Тогда ты должен быть всегда со мной. Всегда, слышишь? Иначе: пропадёшь без меня!

– Мерет… Мерет, – прошептал Ренси с любовью и нежностью, ласково касаясь её лица. – Отчего же у меня такое чувство, что я увижу тебя не скоро?

– Время течёт быстрее вод Великой реки, – успокоила его Мерет. – Мы ведь уже были в разлуке. Однажды придёт час – и я останусь с тобой навсегда…

Лёжа ночью в своей комнате, пропахшей красками, Ренси снова и снова слышал её слова, весь дрожа от возбуждения, как в лихорадке.

«Придёт час – и я останусь с тобой навсегда…» Но когда, когда же придёт этот час?..

8

А на следующий день поднялся страшный ветер – ураган пролетел над всем городом, разрушил пёстрый навес на площади, залил потоками воды улицы, сорвал гирлянды цветов с крыш домов и храмов.

Депет, уже взобравшись на подмостки, громко окликнул Ренси, зовя его к себе. Оказалось, оштукатуренная часть стены пострадала от потоков воды, смешанной с песком и илом. Теперь они должны были работать быстрее прежнего: наложенную штукатурку следовало со стены сбить и заменить свежей. Спустя какое-то время Депет уже размешивал минеральные краски в горшочках с водой, а Ренси, отжав пальцами кисть, начал роспись.

Чем дальше продвигалась работа, тем больше радовался Ренси: любая часть фрески, просыхая, приобретала именно те цветовые оттенки, какие он замыслил в своём воображении. Депет, затаив дыхание, наблюдал, как стену наполняют один за другим замечательные фрагменты: финиковые пальмы, два жирафа, лакомящиеся плодами; прямоугольный пруд с рыбами, над которым порхают птицы, и цветущие у берега лотосы.

– Даже не знаю, который из твоих талантов удивительнее: ваятеля или живописца, – наконец с восторгом сказал он. – Какую красоту создаёт твоя кисть, сколько новизны в рисунке и красках! Так больше никто не умеет…

Ренси, держа в руках миску с красками, продолжал молча рисовать. Он был сосредоточен и не заметил, как во дворе в сопровождении свиты и носильщиков опахал появился Нехо. Рядом с номархом семенил, стараясь от него не отставать, упитанный коротышка, с обритой наголо головой, в ослепительно-белом одеянии с жёлтыми полосами по краям.

– Меня зовут Сенмин, я жрец великой богини Нейт – покровительницы нашего города, – важно выпятив круглый живот, представился коротышка после того, как Нехо через слугу приказал Ренси спуститься с подмосток. – С завтрашнего дня ты, мастер Ренси, будешь работать над изваянием богини в мастерской при храме. Этой огромной чести удостаиваются лишь лучшие ваятели царства, а для тебя этот заказ может стать самым значительным заказом в жизни. Высекать портреты родственников фараона или «двойников» самого фараона это, несомненно, весьма почётный труд, но ваять статую богини – этого нужно ещё заслужить.

У Ренси от волнения заколотилось сердце. Изваяние богини Нейт, матери всех солнечных божеств, той, рождение которой непостижимо, той, о которой говорят: «Она всё бывшее, настоящее и грядущее»! Мыслимо ли, чтобы жрецы богини выбрали его, Ренси? И за какие заслуги? За портрет принца Танутамона? Или за все его работы, что рассеялись по стране, словно песчинки, осев в многочисленных храмах и гробницах высоких вельмож?

Как ни был Ренси польщён неожиданным заказом, но он нашёл в себе силы ровным и твёрдым голосом ответить:

– Благодарю за оказанную мне высокую честь, но я не могу принять это предложение. Я должен закончить роспись.

В разговор немедленно вмешался Нехо:

– Роспись может подождать! А город и его жители не могут. Боги послали бурю в наказание за то, что у изваяния богини-покровительницы Саиса какой-то варвар отбил корону. Храму нужна новая статуя, а людям – спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Я освобождаю тебя от своего заказа. Когда закончишь ваять статую богини Нейт, вновь возьмёшься за роспись.

Нехо выдержал паузу и прибавил с язвительной усмешкой:

– Если, конечно, её к тому времени не закончит Депет.

С усилием преодолев внезапную сухость в горле, Ренси произнёс с сомнением:

– Не знаю, хватит ли у меня сил изваять статую, в которой соединилось бы одновременно мужское и женское начало: ведь госпожу Нейт принято считать «отцом отцов и матерью матерей»…

Вместо номарха ему ответил жрец:

– Об этом придётся думать тебе самому, мастер Ренси. И не столько как ваятелю, сколько как смиренному и богобоязненному сыну Та Кемет.

9

Ренси проводили в храмовую мастерскую, где он заперся, потребовав от жрецов не беспокоить его ни под каким предлогом. Блок известняка уже был здесь: он лежал на земле, взывая к мастеру, готовый отдаться в полную его власть.

Руки Ренси нежно огладили камень, будто он был живым существом, одухотворённым и чувствующим. Ренси уже знал, как этот камень будет выглядеть, когда работа над ним завершится. В его воображении стоял лишь один образ: образ, который глубоко очаровал его, который поглотил его жизнь без остатка. Образ любимой… земной женщины.

Дрожа от нетерпения, Ренси приступил к работе – без предварительной восковой или глиняной модели, без каких-либо пометок углём. Он прижал резец к камню и уверенно нанёс по нему первый удар молотком. Всем телом он прилаживался к ритму ударов; руки его становились проворнее и сильнее. Осколки известняка отлетали от блока; мягкий камень подавался навстречу, уступая, и Ренси чудилось, что это Мерет в его руках отдаёт ему своё тело. Он словно ощущал её рядом: так много он думал о ней, так часто вспоминал каждое мгновение, проведённое с ней. Это был его самый великолепный опыт в работе над камнем: никогда ещё не бывало у него такого ощущения близости, проникновения и глубины страсти.

Ренси работал с рассвета до позднего вечера, съедал чёрствую лепёшку, запивая её тёплым пивом, и засыпал словно убитый. Он исхудал, щетина на впалых щеках становилась гуще, а одежда – такой же неряшливой, какой выглядела теперь мастерская, пол которой был покрыт осколками и белой пылью. Забыв обо всём на свете, он думал лишь о том, как побыстрее закончить изваяние, чтобы вдоволь полюбоваться Мерет: пусть не настоящей, пусть каменной, но принадлежащей ему одному.

Хотя Сенмин уже не раз пытался войти в мастерскую, чтобы посмотреть, как продвигается работа, Ренси неизменно отвечал ему отказом. Он понимал, что его новое творение отвергает ту приверженность канонам, которую веками утверждали в искусстве жрецы. Но знал, что всё равно не отступит, даже если за своё своеволие подвергнется осуждению; если же жрецы расторгнут с ним соглашение, то пусть это случится после того, как он закончит статую.

Ренси предполагал, что затратив ещё несколько дней, он отполирует изваяние, добившись на его поверхности игры света, и приступит к раскрашиванию. Согласно канонов, изображения женщин следовало окрашивать в желтоватые цвета, а обожжённых солнцем мужчин – в красновато-бурый. Но Ренси думал о том, какие краски смешать, чтобы получить тот чудесный орехово-золотистый цвет, которым отличалась бархатистая кожа Мерет.

Незадолго до завершения работы Депету наконец удалось выманить его из мастерской. Он принёс кувшин свежего пива, и, когда они устроились в тени, под навесом, спросил:

– Ренси, эта твоя новая скульптура – она окончена?

– Если ты говоришь об изваянии богини Нейт, то она окончена.

– А я могу её увидеть?

После того, как Ренси снял со статуи богини скрывающие её покровы, Депет долго молча стоял перед ней. Потом с тихим восхищением сказал:

– Никогда прежде я не видел изваяния женской фигуры, в котором была бы так выражена внутренняя сила жизни.

– На самом деле, нет жизни, нет и скульптуры, – отозвался Ренси с горделиво-удовлетворённым чувством. – В человеческих фигурах ничего не надо выдумывать: просто ваять то, что ты видишь и, главное, что чувствуешь. А твёрдая уверенная рука придаст изваянию дух подлинной жизни.

– Я слышал, для того, чтобы высечь изваяние, надо чему-то поклоняться. Чему же поклоняешься ты, высекая из камня этот божественной красоты лик?

– Самому прекрасному и ценному, что только есть в мире: любви…

После этого разговора Депет не заглядывал в мастерскую Ренси несколько дней. Зато явился другой посетитель: Сенмин.

Увидев изваяние богини, жрец отшатнулся от него и закрыл лицо руками, точно увидел облик самого бога Сета.

– Это изваяние непристойно и кощунственно, – заявил он немного погодя, с осуждением глядя на Ренси. – Я буду возражать против того, чтобы его поставили в храме. Думаю, от него нужно немедленно избавиться.

– Избавиться?! – вскричал Ренси, ошеломлённый.

– Именно! Разбить его, бросить в костёр. Уничтожить!

– Что же может казаться кощунственным в изображении богини? – Ренси решил не уступать жрецу.

– Богини? – взвизгнул Сенмин; его тёмное лоснящееся от благовонных масел лицо позеленело. – В этом изваянии нет ни капли божественного! Всё в нём – поза, взгляд, черты лица – полны движения и простоты, присущей смертным существам. Глядя на него, можно подумать, что это обычная женщина замедлила шаг, что пройдёт ещё мгновение – и она продолжит свой путь по земле…

– Что же в этом непристойного? – упрямо настаивал Ренси, хмуря лоб. – Что плохого в том, чтобы в наше неизменное в течение веков искусство, боготворящее смерть, вдохнуть человечность?

– Вдохнуть человечность в… в богов?! – завопил жрец, выкатывая глаза. – Да за такие речи тебя дОлжно превратить в раба, а, чтобы ты больше не высекал богопротивные статуи, тебе нужно отрубить обе руки!.. Бунтарь!.. Богохульник!..

Не выдержав, Ренси схватил свой молоток и резец и почти бегом покинул мастерскую: гневный голос жреца настигал его даже на улице. Он пересёк площадь, вошёл во дворец номарха и укрылся в своём жилище: его всего трясло, будто в лихорадке. Он твёрдо решил: в храм он больше не пойдёт – какое ему дело до забот жрецов или тревог жителей Саиса? Но не успел он перевести дух, как за ним пришёл слуга номарха с требованием немедленно вернуться в мастерскую.

Номарх появился в мастерской спустя несколько минут после того, как туда вошёл Ренси. Увидев изваяние, Нехо остановился, как вкопанный. Так, замерев, он долго смотрел на изображение богини и не произносил ни слова. Он разглядывал статую часть за частью, линию за линией, черту за чертой, на щеках у него проступил густой румянец.

Предчувствуя недоброе, Ренси покрепче упёрся ногами в пол и наклонил голову, чтобы встретить самый бурный взрыв ярости Нехо. Предчувствие не обмануло его.

– Укажи мне в этом идоле хоть какой-то признак божественности! – начал кричать Нехо, багровый от возмущения и гнева. – В том, что ты изваял, я вижу не что иное, как стремление выделиться и удовлетворить собственное тщеславие. Только ты забыл, что египетский храм – это не дом какого-нибудь развращённого греческого вельможи; в жилище бога люди должны молиться и размышлять о вечности, а не глядеть на бесстыдные статуи!

– Позволь напомнить, что из нас двоих только один ваятель, и этот ваятель – я, – стараясь сохранять спокойствие, отозвался Ренси. – Ты не вправе поучать меня.

– А ты не забывай, с кем говоришь! – Нехо угрожающе двинулся на Ренси. – И неужели ты думаешь, что никто не догадался, кого ты здесь изобразил? Предупреждаю, если ты видел её обнажённой, ты пожалеешь о том, что твоя мать произвела тебя на свет!

– Клянусь Маат – защитницей правды, что твои подозрения беспочвенны, – попытался объясниться Ренси.

– Да? – недоверчиво сощурил на него глаза Нехо. – Тогда как ты узнал, что у неё прекрасная грудь и восхитительные ямочки ниже спины?

– Ты забываешь, что я – ваятель, – ответил Ренси, во второй раз с гордостью указав своё ремесло. А сам подумал с затаённой ревностью: откуда номарху известны столь интимные части тела его племянницы?

Нехо так и передёрнуло от злости.

– Неужели ты вправду вообразил себя непревзойдённым мастером? Решил, что во всей Та Кемет не найти подобного тебе?! Но можешь поверить моему слову: я больше не позволю какому-то ремесленнику общаться на короткой ноге с дочерью фараона!

Глядя в искажённое от гнева лицо номарха, Ренси понял, что отвечать ему нет никакого смысла.

– Если один из нас ваятель, то только другому дано решать, что делать с изваянием! – вскричал Нехо и, повернувшись к столпившимся в мастерской жрецам, сделал повелительный жест рукой.

Служители богини Нейт будто только и ждали этого знака: вооружённые молотами на длинных палках, они кинулись к изваянию, точно стая коршунов на лебедя. Когда от статуи откололи голову, и она со стуком упала на пол, у Ренси было такое чувство, словно это упало его сердце.

Он хотел броситься в толпу, но вместо этого стоял не двигаясь, в каком-то неодолимом оцепенении. Он тяжело дышал, ноздри у него трепетали. Сжав кулаки в бессильной ярости, он только прошептал:

– Мерзавцы, мерзавцы!..

А жрецы, окружив статую, продолжали отрубывать от неё кусок за куском. Удары смешивались с проклятиями в сторону мастера-богохульника и каким-то сладострастным смехом: точно варварский процесс уничтожения чудесного творения вызывал у этих людей некое возбуждение.

Ренси, прикованный к месту, будто в страшном и нелепом сне, смотрел, как разрушается его лучшее создание. Быть может, самое прекрасное за всю его жизнь…

Конечно, он мог изваять статую Нейт вдвое быстрей, если бы следовал канонам. Но он потратил отнявшие у него столько энергии недели, ибо хотел, чтобы эта работа на века запечатлела образ Мерет, её красоту и его любовь к ней. То, что случилось с его творением, Ренси воспринимал как непоправимую потерю.

В какой-то миг он почти кожей ощутил пронизывающий его взгляд и повернул голову. Долгие минуты, будто целую вечность, противники стояли, впившись друг в друга глазами. Потом Нехо, вдоволь насладившись своим триумфом, как всегда величаво-надменный, вскинул голову и вышел из мастерской.

Волны сильнейшего потрясения охватывали Ренси, пока он, спотыкаясь и едва угадывая дорогу, брёл по улицам Саиса. Самое страшное унижение для каждого уважающего себя скульптора – быть свидетелем того, как уничтожают его любимое творение. Он говорил себе, что не останется в Саисском дворце и что больше не возьмёт в руки наполненную краской кисть, чтобы закончить заказ номарха. И ещё он точно знал, что не простит Нехо за нанесённое ему бесчестие.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю