Текст книги "Камасутра для камикадзе (СИ)"
Автор книги: Жоржетта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Что? – полушепотом выдохнул он. Слава Дарвину, капитан не только прислушивается к моим разумным словам, но и желает исправить содеянное и спрашивает, как!
Искушение хоть немного помучить в отместку склонного к рукоприкладству молодого грубияна было непреодолимо. Но я был готов ограничить мучения небольшой назидательной лекцией с некоторыми иллюстрирующими ее примерами, благо опыта в том, как именно продемонстрировать мужчине свое физическое расположение, мне было не занимать.
– Дикие гены! – Я начал с непристойного ругательства, давая барраярцу понять всю степень моего гнева и досады. – Ну как тебе пришло в голову драться? Ты, достойный всяческого сожаления юный варвар! – Тут я глубоко вдохнул, успокаивая кровь, и заговорил уже тише: – Должно быть, тебе не везло с любовниками, раз для удовлетворения ты прибегаешь к таким грубым и сильным стимулам. Нужно, чтобы тебе хоть кто-то показал, как действительно можно доставить удовольствие мужчине, и я – не худший выбор. Поверь мне, даже здешние женщины, и те восполняют невежество в любви одним энтузиазмом. Я легко докажу тебе, что искусней любой из них.
– Что же мне тебя, трахнуть? – растерянно вопросил капитан, утративший последние остатки сопротивления и лежащий подо мною совсем смирно.
Я осуждающе покачал головой. Нет уж, с подобными склонностями надо бороться. – Трахнуть – значит ударить, так? Нет, мой мальчик, давай попробуем обойтись без любимого тобою насилия. Отчего не попробовать привить тебе более изысканные вкусы?
Барраярец не ответил "нет". Что ж, он обучаем. Прелестно.
– Ты когда-нибудь слышал такое выражение: "по обоюдному согласию"? Сделаем его девизом на сегодняшний вечер. – Как же это правильно говорится у барраярцев? Раз капитан хоть немного сведущ в наших клятвах, было бы стыдно выставить себя в ответ полнейшим невеждой. А, вспомнил! – Повторяй вместе со мною: "Даю тебе в залог свое слово, что этой ночью не стану причинять тебе намеренного вреда и остановлюсь по первому твоему возражению".
Вопреки всем моим опасениям, он пробормотал требуемое. Что же, пожалуй, можно было без опаски отпустить моего дражайшего капитана. Тем более, что лежа на нем и прижимаясь весьма плотно, я убедился: мои заверения находят отклик не только в его разуме.
Я разжал хватку и, скатившись, лег рядом: вся моя поза демонстрировала полную уязвимость и дружелюбие – голова чуть запрокинута, горло открыто. Спокойное бесстрашие и полная беспечность. Я заставил себя предельно расслабиться; по логике барраярец вряд ли тайно желает моей смерти или увечья – сила на его стороне, я у него в плену, и возможностей расправиться со мной у него уже было достаточно. А свободно раскинутые руки оставляли капитану лишь две альтернативы: или ютиться, сжавшись, у стенки палатки, точно бедный гость, или лечь в мои объятия.
Теперь я не намерен был отступаться: к научному любопытству и зову плоти прибавилось изрядно уязвленное молодым нахалом самолюбие. Хотя раскрасневшийся капитан упрямо не желал признавать собственного возбуждения, я бы поставил свой родовой медальон против горсти песка: он бы сейчас не уснул, даже выставив меня из палатки – а сделать это ему мешало данное им же слово. Сжалившись, я потянул его за рукав:
– Иди сюда. Ложись. Расслабься. Просто поговорим – толика просвещения в некоторых областях тебе не помешает... и между прочим, ты мне лицо разбил. Изволь исправить последствия.
Я усмехнулся, мягко и прощающе. И барраярец послушно потянулся к... о, матерь клана, за что мне снова это испытание! К набедренной флаге с этиловым спиртом, печально памятной мне еще по вчерашнему вечеру. Средство, которым, очевидно, здесь лечат все – от психических заболеваний до ампутированных конечностей. Но я мужественно стиснул зубы и стерпел обжигающее прикосновение ужасной жидкости, видя, как неловко барраярец пытается быть деликатным, стирая кровь с моей рассеченной губы.
Момент был самым подходящим. Дальнейшее оказалось "делом техники", как говорят здесь, – хотя я решительно предпочитаю называть это искусством. Перехватить запястье, прижать в определенной точке, поймать губами руку (к счастью, несколько простерилизованную этанолом), дохнуть, едва не касаясь, слегка прикусить ребро ладони – и с удовлетворением отметить, как из груди ошеломленного собственной реакцией юноши вырывается еле слышный чувственный всхлип. В споре диких предрассудков и просвещенного знания о человеческом теле победа, разумеется, осталась за последним.
Вот так. А теперь можно было ухватить уже за обе руки и потянуть его на себя. Роли поменялись. Капитан оказался лежащим сверху, искренне недоумевая, как он попал в это пикантное положение. А я разливался сладкоголосым фениксом (или, как сказали бы все те же барраярцы, украшал уши своего собеседника рисовыми лентами с диковинным названием "лапша"):
– Ты чересчур осторожен. – "Проще говоря, трусишь." – Можешь делать со мной, что пожелаешь. – "А что именно ты пожелаешь, буду решать я". – Я у тебя в плену. В твоих руках. – "За которые я сейчас держу отменно крепко". – Неужели тебе просто не любопытно, на что я в этих руках способен?
– Все, что пожелаю?
– Все, – ласково подтвердил я, – но не нарушая только что данного тобою слова.
– И если я тебя сейчас трах... гм, отымею?
– Если под этими вульгаризмами ты имеешь в виду соитие, то именно на это я и намекаю тебе последние полчаса, мой недогадливый приятель.
– Ну а тебе-то это какого черта? – почти жалобно вопросил он.
Памятуя о своей тайной цели, я имел заранее заготовленный ответ, на тот случай, если этот вопрос все же всплывет.
– Ты же сам предложил мне почетный плен, – сурово напомнил я. – Намерения у тебя были самые благие, и интерес к цетагандийской культуре – это похвально, но ты разве не знаешь, что это обязывает тебя обращаться со мною, как с самым уважаемым гостем? – Во время этой тирады я приглядывался к барраярцу: да, это объяснение он проглотит легко, как ребенок – сладкую имбирную карамель. – Превращать ритуал чести в профанацию – да за кого ты меня принимаешь? – Риторический вопрос не требовал вразумительного ответа; ну откуда мне знать, за кого он меня принимает – может, за свою двоюродную бабушку, леди, славную своими странностями? – А почетному гостю неприлично спать одному. Причем когда я говорю "спать", я не имею в виду просто перетягивать друг на друга это твое скудное одеяло.
Но капитан и тут сумел меня изумить вплоть до утраты генетически присущей мне выдержки.
– А почему я? – недоуменно переспросил он.
– Да потому что ты мне нравишься, идиот! – забыв о всякой вежливости, рявкнул я на него, точно на нерадивого подчиненного. И не дожидаясь, пока с этих губ сорвется еще что-нибудь столь же примечательное, заставил его замолчать самым напрашивающимся способом. Грамотно проведенные "объятия спящего дракона", иначе говоря – захват за шею из положения лежа, и наши губы сомкнулись.
Я погрешил бы против истины, заявив, что последующие пару минут якобы обдумывал, что мне сказать дальше. О нет, своему восхитительному занятию я предавался со всей отдачей, лишь краем сознания заметив, что мой захват сделался не столь жестким, а капитан, напротив, вцепился в мои плечи с энтузиазмом безвременно утопающего. Это и понятно. Я наслаждался именно тем удовольствием, на которое давно рассчитывал, заранее прикинув опыт в столь простых забавах человека знатного, привлекательного и молодого. А вот капитан, похоже, сперва не воспринял всерьез мое великодушное обещание подарить ему наслаждение и теперь срочно занимался переоценкой собственных представлений на мой счет. Вряд ли, разумеется, в этой переоценке участвовало что-то сложнее мозжечка, но это и к лучшему: зато тело приняло ситуацию без участия рассудка.
Потянувшись, я легонько подцепил пальцем крючок на жестком суконном воротнике барраярского мундира. Открывшаяся взгляду гладкая шея, вопреки всяческим опасениям, не представляла собою сплошь натертую этим варварским сооружением мозоль. Ласково скользнув по ней ладонью, я забрался дальше под китель и продолжил тактильное исследование хорошо развитой спинной мускулатуры: атлетичные мужчины – моя слабость. И вот напряженные мышцы плеч под моими пальцами чуть расслабились, поддались под умелым нажатием на чувствительную точку позвоночника, и мои усилия оказались вознаграждены, когда мой новоявленный любовник, сам не отдавая себе в этом отчет, едва слышно простонал, не размыкая поцелуя.
Молодой человек оказался чувственен и отзывчив, как, собственно, и полагается в его годы. И спрашивается, зачем было надо задавать мне глупые вопросы, драться, сопротивляться? Нет, местные ритуалы ухаживания для меня всегда останутся непостижимой тайной.
В них я блуждал на ощупь с куда меньшей уверенностью, чем мои руки – под вражеским мундиром.
За продолжавшимся поцелуем капитан толком не успел заметить, когда его китель пришел в полный беспорядок и грубые металлические пуговицы покорно сдались моим пальцам, точно передовые укрепления – наступающему врагу. Я едва касался, поглаживал, пробовал – и ловил каждый незаметный отклик... Как виртуоз настраивает незнакомый инструмент, прислушивается к звучанию и пощипывает струны прежде, чем какофония звуков вдруг разольется мелодией, так и я намеревался сперва настроить своего партнера на нужный лад, нащупать его сокровенные слабости и лишь потом исторгнуть из него стон истинного наслаждения. Наконец я оторвался от его губ и дал ему вдохнуть.
– Ты целуешься, как женщина, – внезапно севшим голосом выговорил он. – Как самая похотливая девчонка, которую мне когда-либо удавалось завалить.
– Гораздо лучше, – поправил я мягко. Не скажу, что сравнение слишком мне польстило, но я понимал, что в устах барраярца это признание ценно. Должно быть, он и вправду не знал ничего лучше, чем здешние женщины – особы, насколько я понял, озабоченные ужасами естественной репродукции и связанными с ними нелепыми обычаями, всячески препятствующими чувственному наслаждению.
– И можешь дать? Ну, как женщина? – Эту фразу он произнес со странным выражением, и в его голосе мне послышались одновременно усмешка, смущение и непонятный вызов. Познавательный разговор оживляло то, что мы так и не изменили позы, оставаясь: я – лежа навзничь на мягком, к счастью, спальном мешке, а укрощенный барраярец – распростершись на мне, причем уже вполне добровольно.
Интересно, разве я похож на человека, не желающего потакать мелким прихотям любовника? Предпочесть изо всех вариантов любовного сношения именно стиль "ветвь ивы гнется под ветром" – банально. Есть вещи поэффектнее, на которые я способен в постели, но для неискушенного в тонкостях варвара моих способностей хватит и тут. Однако говорить это бессмысленно. Во-первых, я уже подметил за ним склонность не верить утверждениям, пока те не подкрепятся опытом. Во-вторых, столь изысканную и сложную вещь вряд ли удастся объяснить на словах, или, как говорят тут, "на пальцах" – хотя пальцев для краткого курса по основам предмета было бы вполне достаточно. Но, клянусь родовым гримом, теперь я отнюдь не намеревался щадить своего очаровательного противника и ограничиваться изложением основ...
– Даже если я скажу "да", зачем верить врагу на слово? – ответил я в тон. – Проверь.
Безграничные терпение и выдержка, которые я проявлял весь вечер, уговаривая молодого варвара на соблазнительные для него же самого действия, кажется, принесли свои плоды. Он впился в меня взглядом, словно желая прочитать мысли (разумеется, телепатия – всего лишь сказки, однако я порадовался, что честно сосредоточен сейчас лишь на предвкушении удовольствия), упрямо мотнул головой и подытожил: – А вот сейчас и проверю!
Последовав, наконец, похвальному здравомыслию, барраярец тут же деловито принялся за мою одежду, точно опасаясь, что пауза способна подточить его решимость. Герметичная застежка полевой формы на какое-то время поставила его в тупик – нет сомнений, ему раньше если и приходилось что-то проделывать с гем-офицерами, то никак не раздевать их. Терзая безвинную застежку, он бурчал под нос вполголоса, но мой совершенный слух без труда различал слова:
– Так и скажу: имел я этого гем-лорда... если только распакую...
Застежка щелкнула, распавшись, под моим снисходительным прикосновением, и барраярец сумел воочию убедиться, что летный комбинезон "змеиная кожа", с которого снято статическое напряжение, теряет объем и жесткость, снимаясь одним движением руки вместе с тонким внутренним техно-трико.
А затем я предоставил недоверчивому барраярцу исчерпывающее эмпирическое доказательство справедливости моих слов, а также генетического превосходства расы гемов над дикими линиями скрещивания и высокой эстетики – над инстинктом размножения. Впрочем, конкретно эта дикая линия продемонстрировала некоторые полезные для закрепления в геноме качества: например, поразительную выносливость и энергию без применения каких-либо традиционных стимуляторов.
Я уже говорил, что из меня плохой поэт? Мои трехстишия делаются лишь жалким отражением переполнявших меня чувств. Но даже в отражении на взволнованной ветром поверхности пруда можно узнать луну и восхититься ею, верно?...
Кисть новичка
Направит наставник, уча
Чертить иероглиф.
*
Сакура гнется
Под бешеным ветром.
Ветер крепчает.
*
Зверя преследует
Неутомимый охотник
В логове самом.
*
Когда разрубит
Топор древесную плоть,
Земля содрогнется.
*
Тигр с драконом
Сразились. Кто же сильней?
Тот, кто подвижней!
*
Гром гремит,
Молния яростью пышет...
Радуга скоро.
*
Мой сад расцветал
Этой весною шесть раз
Милостью неба.
***
В палатке сгустился ночной мрак, непроницаемый даже для моего острого зрения. Примитивный нагреватель погас. Отыскивать и надевать летную форму на ощупь должно быть неудобно и совершенно неизящно, и я, лежа в ленивом расслаблении, старался хоть немного отсрочить этот момент. Сберегая тепло, я прижался к барраярцу теснее, натягивая на обоих второй спальный мешок. Капитан повернул ко мне лицо – в темноте я почувствовал на своей щеке дыхание, когда он произнес с непривычно мягкой усмешкой:
– Чего тебе еще? Озабоченный ты...
– Чем? А-ау-э... – Я зевнул и потянулся, вжимаясь в теплое молодое тело. – Ты же завтра намерен меня обменять? – Завтра наступит утром, а сейчас мне не хотелось делать ничего. Даже генетическая проба, с мыслей о которой все началось... да провались она к демонам. Для серьезных целей этот образец пригодиться не может, а в виде ностальгического сувенира чересчур хлопотен.
– Уж постараюсь. – В качестве междометия капитан помянул нечто, запутанным образом связанное с процессом естественного размножения и мне, по недостаточному знанию барраярских обычаев, неизвестное. – Долго на ваши церемонии меня... гм, моего терпения не хватит.
– Ты себя недооцениваешь, – дружески утешил я барраярца. – У тебя хорошие генетические задатки. – Мне захотелось поделиться моими наблюдениями, пусть даже со слушателем, не способным оценить мои аналитические выкладки. – Удивительно! Давно доказано, что применительно к роду человеческому естественный отбор неэффективен, но ты – просто чудо дикой селекции. Физическое развитие, восприимчивость, половая выносливость... Может, ты прошел специализированную тренировку?
Мой любовник совершенно неэстетично, с бульканьем, расхохотался. – Тре... ох, тренировку! По утрам... членом... ведро воды поднимаю! – выговорил он сквозь всхлипы.
Нет, до утонченности и понимания действительно важных материй барраярцам поистине далеко. – Мальчишка, – вздохнул я и приобнял его за плечи. – Наивный, неискушенный мальчишка. Жаль, что у меня нет времени побольше тебя... искусить.
– Мужчину отличают по делам. И на войне, и в койке, – непреклонно заявил капитан, но тут же зевнул и обнял меня, и я почувствовал полнейшее нежелание начинать новый спор. В конце концов, нам не дано понять друг друга, даже познав. Его губы были возле моего уха, сонным голосом он прошептал: – Ты вряд ли старше меня, мой шелковый на ощупь гем-лорд. Сколько тебе лет?
Глаза у меня уже слипались, и я ответил лаконично: – Сорок два.
Мой сонный любовник с невнятным, специфически местным, возгласом подскочил было как ужаленный, дернувшись из-под моей руки.
– Иди спать, – заплетающимся языком взмолился я, – ну чем ты недоволен? Это естественное преимущество цивилиза-а-а... – на этот раз я зевнул так, что рисковал вывихом моей многострадальной нынче челюсти. – Долгая юность плоти – это прекрасно. И твоя молодость – тоже... – мои веки сомкнулись, и я уснул.
***
Утро вышло серым и холодным. Я проснулся в одиночестве и, полузакрыв глаза, прислушался к звукам снаружи. Вестовой: "Восемь утра, милорд. Они будут через полчаса". Капитан: "Чай есть? Сделай мне кружку, сейчас буду. И позови связиста". Шуршание ткани, хлюпанье удалявшихся по грязи шагов...
Барраярец отстегнул входной клапан и заглянул ко мне; я с уважением отметил, что лицо его было жестким и отстраненным, ничем не напоминавшим о прошедшей ночи, мундир застегнут на все пуговицы и лишь пальцы споро теребили последние крючки на воротнике:
– Одевайся и жди готовым. И не вздумай выходить из палатки, пока не позову.
Я молча кивнул, не вставая и не откидывая укрывавшего меня спального мешка, из-под которого виднелся рукав моей скомканной полевой формы и под которым на мне сейчас не было ничего. В этот момент, как подсказывало мне безошибочное эстетическое чутье, даже намек на наготу был бы неприличен.
В следующий и последний раз мы увиделись часом спустя уже посреди лагеря. Капитан, ссутулившийся под влажной суконной накидкой и что-то негромко втолковывающий окружавшим его бородачам в разномастной одежде, поднялся мне навстречу.
– Ты достойно соблюдал условия плена, центурий-капитан Рау. Я обмениваю тебя.
Я вытянулся перед ним по стойке "смирно" – на алой полевой форме ни морщинки, свежий грим лег правильными узорами – и четко отсалютовал по всем правилам, прижав сжатый кулак к груди: – Быть твоим врагом – честь, капитан.
"... а твоим любовником – удовольствие", – подумал я, но, естественно, не стал договаривать.
Уже уходя вместе с партизанским эскортом навстречу близкой свободе, я вдруг улыбнулся, подумав, что, точно в придворных романах, я так и не узнал имени того, с кем разделил ложе. Я напряг слух, пытаясь уловить что-то из разговора за спиною, но ничего, начинавшегося на "фор", не попалось в обрывке фразы "... дождись генерала, Эзар, там вместе и решите..."
Увы, детектива из меня не получилось.
Ну хоть наставником я, надеюсь, оказался неплохим...
