Текст книги "Лихолесское несчастье (СИ)"

Автор книги: zabriskie_point

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Paperback writer ==========

Жизнь в Средиземье после победы над Сауроном текла своим чередом: строились города, правили короли, рождались дети, а люди (и не только люди) жили-поживали и горя не знали. И как-то тихо-тихо, само собой, среди юных (и не очень) дев Средиземья пошло поветрие сочинять и читать истории о любви двух мужчин: воинов, героев баллад, легендарных витязей и храбрецов. Неизвестно, с чего так вышло, видимо, не хватало в мирные времена героев, страдающих, но не сломленных, к тому же испытывающих чувства столь желанные, сколь запретные! Пожалуй, не было во всём легендариуме Средиземья того, кому бы не приписывалась нежная привязанность к ближайшему соратнику или спутнику в походах. Свитки с историями геройской любви тщательно прятались от родни под матрацами, на самом дне сундуков с нарядами, иногда даже носились с собой в сумочках. Самые предусмотрительные девы заучивали любовные сказки наизусть, как их прапрабабушки – прекрасные легенды старины. Нет, любимые ими истории тоже были прекрасны, хоть правдивостью, скорее всего, и не отличались, но кто точно скажет, что в легендах ложь, что правда? А ещё эти истории так интересно было обсуждать, особенно на девичьих посиделках после ярмарок! Именно этим занимались одним вечерком три эсгаротки: Бент, дочка рыболова, Грета, дочка торговца и Анникен, дочка бочара. Девушки мирно попивали чай и читали припасённые Гретой свитки с самыми изысканными историями любви.

Бент нахмурилась.

– Ой, а так можно разве? – спросила она подругу. – Чтоб мужчина на коне скакал, сражался… а потом ещё и другого мужчину любил… Да он тоже скакал и сражался ведь… Устали наверняка, а это дело тоже силы требует!

– Абарран не воин! – уточнила Грета. – Он певец и сказитель, вот, послушай сама: «И голос его звенел, как сотни и сотни колокольцев, и замирали птицы, едва Абарран запевал свои прекрасные песни…». Где прописано, что сражался? Нигде! Он был люб Иверу потому, не сражаются певцы на мечах-то!

– Разве ж не сражаются? – подала голос до того молчавшая Анникен. – Девчонки, я ж вам говорила… книжечка… мне папа показывал, ну которую полурослики это… у эльфов переписали, как говорят, срамная книжечка. Там такое написано! Про певцов тоже!

– Какое? – пискнула Бент (Грета ещё не отошла от наглости подруг, не обративших должного внимания на историю запретной любви, которую она с таким трудом переписала у жены брата).

– Самый мудрый из Нолдор с Барахиром рушил дом! И совсем не на мечах… а дальше я не помню, они там это… любили друг друга в общем, – выдала Анникен. – Да и с Береном в темнице он не проочь быыл полюбиитьсяя, вот как дальше, помню оказывается, вот!

– Смотрите! – почти рявкнула отошедшая от непочтения подруг к истории, добытой с таким трудом, Грета и кинула на стол новый свиток. – Это я у эльфа переписала! У эльфа! Говорит, всё правда! Чистая! И называется ещё так, ух! «Эру проклинает тебя!».

С лестницы раздались тяжёлые шаги.

– Это папа! – взвизгнула Грета. – Ой, девочки, что сейчас будет, девочки!

***

Трандуила, решившего лично взглянуть, что же привезли люди на продажу, привлёк смех. Даже не смех, а гогот торговцев.

– Это я у дочки взял, – сказал румяный, державший в руках свиток, вызвавший такое веселье. – У ней с подружками такой муры – полны сундуки. Прячут вот от нас, понимаете, боятся, мол ругать их будем за неприличное. А мы что, мы ничего, мы всегда рады похохотать вволю Ну чего там неприличного в свитках ихних?! Да ничего, вашество! А эти сиклявки ещё пищат, что у эльдар так и есть, так они любовь и испытывают мол. Сами почитайте, посмейтесь, есть над чем!

Нахмурив брови, Трандуил принялся читать протянутый свиток:

«Макалаурэ, ожившая песня, неуловимая и прекрасная. До сих пор я не теряю надежды увидеть твою улыбку не во сне, но наяву. Наконец я скажу, как скучаю по тебе не мороку, не сну! „Я люблю тебя больше жизни. Больше, чем кого-то ещё,” – скажу я и прижму тебя к сердцу! Но этому не сбыться. Где же ты, брат? Почему ты не здесь, не со мной? Небо проклинает тебя, Макалаурэ за сотворённое со мной! Но я люблю тебя, пожалуйста, вернись! Мы все скучаем по тебе. Я должен был не размыкать губ, целующих тебя. Я должен был не разжимать объятий и не отпускать тебя прочь. Я должен был сказать, что люблю тебя сильнее всех. Ты не знал этого. Я скучаю, как я скучаю по тебе… Я пишу письма в никуда. Братья говорят, что я повредился разумом, но Макалаурэ, между нами остались лишь эти клочки пергамента. Я уже устал жить воспоминаниями и желать, чтобы ты был со мной здесь, до конца мира. Я устал плакать и утешать себя мыслями, что оба мы смотрим на одни звёзды.

С любовью, Майтимо».

– Однако, – еле слышно пробормотал Трандуил, дочитав. – Может, рассказать Макалаурэ, что брат слёзы льёт и к сердцу прижать хочет? То-то он удивится… А уж Аэвелинд-то как обрадую…

– Так мне Рандир рассказал, что братья те… ну не только братья, – раздался голос Тауриона. Увидев, с какой скоростью развернулся к нему Владыка, страж тут же прикусил язык.

– Твоих рук дело, – скорее удовлетворённо, чем сердито, отметил Трандуил. – Вот скажи, зачем тебе, эльда, это придумывать? Эдайн ладно, пусть что хотят о нас сочиняют, но ты? Мало тебе было баллады для Кили? Ещё раз по голове от меня и Леголас захотел? Устрою. Срамота, а не страж.

– Я подумал, людям будет интересно, – вздохнул Таурион, потупив глаза. – Тем более, эльда из отряда Макалаурэ сам рассказал, – заметив недоумевающие взгляды торговцев и остальной охраны, Таурион быстро добавил, – что он… один тут из семьи остался… в Средиземье… лорд его… бывший.

Всё-таки Таурион не был глупцом: торговцы, поняв, что эльфийский паренёк просто сочинил сказочку красивую про любовь, никак подружке своей в дар, вернулись к своим делам, а Трандуил, мысленно пообещав выдрать Тауриона за уши, последовал к рыбакам, у которых как раз маячила Леголас.

– Отец, если мы будем обменивать на рыбу наши… – начала было она, но Трандуил перебил дочь.

– С рыбаками решай сама. Скажи-ка, чего это Таурион твой любезный к Рандиру зачастил, на дочь его виды имеет?

– Что ты, – усмехнулась Леголас. – Милейший Таурион всего лишь спросил Рандира, правда ли всё, что пишут о нолдор эти… сочинительницы, ну те, о которых рассказывала тебе. Рандир, вижу, ответил, – и, не сдержавшись, хихикнула.

– Я тоже не верю, что это правда! – пробурчал Таурион из-за спины Трандуила. – Не делился же Макалаурэ с дружиной и вассалами любовными терзаниями!

– Кто знает, – сладко-сладко протянула Леголас. – Вдруг Рандир и сам испытывал чувства к лорду. Как там было? «В кольчуге с лампой я приду, до крови буду сечь себя, пока не засверкает в свете лампы кровь моя… В восторге пытки…»

Из-за спины Трандуила раздалось обиженное сопение.

– Ты бы лучше поучился у Рандира чему, творец, – усмехнулся Трандуил, – чем любовь к его бывшему сюзерену приписывать, больше толка будет.

– А я и учусь, – пробурчал Таурион.

– Смотри, не доучись до братоубийства, – посоветовал Трандуил и пошагал прочь.

========== Пень ==========

Комментарий к Пень

Использованы переделки следующих песен: Букет (музыка: А. Барыкин, слова: Н. Рубцов), Поединок (музыка: Д. Тухманов, слова: Д. Кедрин), Варшавянка (Музыка: В. Вольский, Слова: В. Свендицкий, пер. Г. Кржижановского)

Пень, из-за которого началась эта история, – старый, прогнивший, потрёпанный непогодой, но почему-то так и не собравшийся окончательно рассыпаться. Когда-то неподалёку от пня был большой муравейник, но муравьи покинули его, едва на Лихолесье пала тень, и сейчас от муравейника остался лишь слегка поднимающийся над землёй конус, полузасыпанный истлевшей опалью. Долгое время до пня никому не было дела – ни птицам, ни зверям, ни эльфам – до старых ли коряг в условиях нескончаемой войны и Зла, отравляющего лес? Стоит давно мёртвый пень и стоит, не один он такой в Лихолесье.

Но наконец настал мир, Зло изгнали из леса. Разумеется, по всем полянам немедленно не выросли юные деревца, а во все заброшенные муравейники сразу же не вернулись муравьи; чудеса случаются, но не моментально, хоть многим и хочется верить в такое. Лес в силах исцелить себя, и всё, необходимое ему, – время. Эльфы понимают это лучше других обитателей Арды. Лесу можно помочь, но мешать ему не стоит.

И случилось так, что мимо пня проходил Трандуил. Конечно, владыка Лихолесья почти никогда не гулял в одиночестве. В тот день его сопровождали Леголас с Таурионом: принцесса рассказывала отцу, чем, по её мнению, Зеленолесье может торговать с Гондором, а Таурион, как полагается стражу, следил в оба за безопасностью дороги (хоть Зло и повержено, осторожность ещё никому не помешала). И по пути Владыка снова поспорил с дочерью: упрямая принцесса настаивала, что ей давным-давно пора в Гондор, как-никак она обещала скорое возвращение не только Элессару. И обещание она давала не как простая эльфийка Леголас, но как принцесса Лихолесья, и её задержка – удар прежде всего по репутации королевского рода. Трандуил же ограничивался короткими отказами, чем сердил дочь ещё сильнее. Таурион молчал, время от времени отодвигая нависающие ветки с пути правителя.

За годы, проведённые у двора лихолесского владыки, он неплохо усвоил, что молчание в спорах Трандуила с дочерью – лучший способ не попасть под горячую руку. Но собственные мысли по разговору Леголас с Трандуилом у Тауриона были. Он понимал обоих: и принцессу, никогда не нарушающую данного слова, и Владыку, кажется, опасающегося отпускать дочь от себя. Почему – Таурион доподлинно не знал, хотя и мог придумать не одну причину такого поведения Трандуила – скудной фантазию стража, пожалуй, не назвал бы никто. Так он и шёл, пиная с тропки сучья и прочий мусор, слушая разговор идущих следом Леголас и её отца, попутно пытаясь угадать, боится ли тот отпускать дочь к эдайн, а может, желает найти ей какого-нибудь жениха из синдар, раз уж сыновья лорда Элронда не пришлись принцессе по нраву. Таурион понимал, мужем Леголас ему после всего случившегося уже не стать, ведь та вряд ли согласится стать супругой так резво сбежавшего от неё в своё время жениха. К тому же, она наверняка мыслями уже за Морем, куда Таурион ещё не собирался. А вдруг Леголас, пока сражалась с Врагом, полюбила кого-нибудь? А если самого Элессара? Да, Таурион был в Лихолесской свите, когда король Гондора устроил пир в честь свадьбы с Арвен Ундомиэль, но разве Леголас не могла безответно полюбить Элессара, пока была в походе с ним и сражалась бок о бок с тогда ещё просто Арагорном?.. А если Леголас влюбилась в Гимли? Хоть она была против романа Тауриона и Кили, но чего только не случается в мире…

Задумавшись, Таурион не заметил под ногами высохшую ветку и с размаху наступил на неё. Та, переломившись под его сапогом, громко хрустнула, спугнув стайку птиц с ближайшего дерева.

– Таурион, ну какой же ты страж? – услышал он сердитый голос Леголас и обернулся, желая извиниться. Но Трандуил не дал ему и рта раскрыть.

– Вместо забот об эдайн и их владениях ты, дочь, лучше бы позаботилась о родном лесе! – отчеканил он, останавливаясь в паре шагов от трухлявого пня. – Тьма изгнана из Зеленолесья, так почему же ты, принцесса, не хлопочешь о возрождении места, где прожила всю жизнь? Сухие ветки на тропках не страшны, они истлеют и станут землёй, жители леса унесут их к себе, чтобы построить убежища, но я никогда не пойму такого, – и Владыка кивнул на пень. – И ведь это далеко не последний мёртвый пень, что попадается нам на пути! Души эльдар стремятся к созиданию, мы не страшимся разрушений, нанесённых Тьмой! А ты грезишь о безмятежных лугах Итилиэна, где нет и половины хлопот, нужных твоему краю! Каждый эльда мечтает жить в блаженстве в краю, не тронутом Тьмой, но не каждый трусливо сбегает от проблем и ран земли, как хочешь сбежать ты! Разве так поступают лесные эльфы, дочь?

– Ты предлагаешь мне выкорчевать пень? – холодно-холодно спросила отца Леголас. – Или, может, все пни в нашем, – она особенно выделила это слово, – лесу? Если такова воля Владыки Лихолесья, я немедленно исполню её.

Трандуил нахмурился…

– Владыка, разрешите мне заняться этим пнём! – тут же, не дав тому опомниться от слов дочери, выпалил Таурион. – Я опечален тем, что вижу! И я помогу нашему лесу вновь соответствовать… вновь стать Зеленолесьем! – и умолк, не зная, как сказать, что Зеленолесье должно не только называться так, но и в самом деле цвести и зеленеть. А ещё Таурион не хотел, чтобы Леголас вновь повздорила с отцом. Он слишком хорошо знал нравы обоих.

Трандуил усмехнулся и смерил Тауриона взглядом. Тот даже приосанился, зная, что выправкой и статью его в Лихолесье мало кто заткнёт. Леголас же молча уставилась на него, чуть ли не открыв рот. Таурион был бы счастлив, посмотри принцесса на него так до истории с Кили, и решил бы, что Леголас гордится им или любуется, как держится возлюбленный под оценивающим взглядом Трандуила, но сейчас Таурион с досадой понимал – Леголас лишь удивлена его рвением. Он, по правде говоря, сам не ожидал, что возьмётся корчевать пень, пусть всего лишь на словах. До того Таурион ни разу не корчевал пни и представление об этом имел довольно смутное. Правда, целительница Амруниэль, чей супруг когда-то ухаживал за деревьями Дориата, однажды упомянула, как ей, по рассказам мужа, эта работа чем-то напомнила удаление зубов. Но Тауриону, пока он помогал Амруниэли, не довелось наблюдать за такой операцией. А жаль, может, ему бы стало яснее, что же предстоит сделать с пнём, если Владыка не прикажет Тауриону не лезть не в своё дело. Кто знает, может, Трандуил не пень хотел выкорчевать, а сделать так, чтобы Леголас задумалась о процветании Зеленолесья.

Трандуил, однако, продолжал оценивающе смотреть на Тауриона, словно ожидая, что он прямо сейчас ринется к пню и начнёт корчёвать его чуть ли не зубами.

– Разрешаю, – наконец обронил Владыка, не скрывая усмешки. – Завтра с утра и займёшься, хоть под ногами у гостей из Линдона путаться не будешь. Пора возвращаться, – и, не дожидаясь ни дочери, ни Тауриона, пошёл прочь. Леголас, не обронив ни слова, пошла за отцом, оставив Тауриона стоять посреди тропинки и в очередной раз клясть себя за безалаберность.

Гости из Линдона. Тот высокий синда с гордым взглядом. Он уже не впервые навещал тогда ещё Лихолесье, даже бился с орками в отряде Владыки, когда тех уже гнали к Дол Гулдуру. Таурион помнил его как отважного воина и понимал Трандуила, наверняка мечтавшего выдать дочь за достойного эльда, который не подведёт её и непременно окружит заботой. Только Таурион почему-то не хотел, чтобы Леголас становилась женой того синда. Или женой Гимли. Или женой какого-нибудь из родственников Элессара. Хоть Таурион и понимал, что разрушил всё собственными руками, но где-то в глубине души надеялся, что однажды Леголас увидит, что он всегда любил только её, несмотря на мимолётное увлечение гномьей принцессой. Но как убедить в этом саму Леголас? Его словам она не поверит, решит, что Таурион вновь выдумал себе любовь, баллады он сочинять не обучен… Если только Таурион в самом деле выкорчует пень и, кто знает, может Леголас после этого поверит ему?

***

Радагаст открыл почти сразу, Таурион едва успел стукнуть в дверь избушки, как увидел мага, приветливо смотрящего на гостя, умиротворённо покуривая трубочку с каким-то ароматным сбором.

– Заходи, юноша, – расплылся в улыбке Радагаст и посторонился, едва Таурион, быстро пробормотав приветствие, замялся у дверей. – Через порог разговаривать – к ссоре. Чего ты хотел? Опять олени занедужили?

– Нет, олени того… в добром здравии! – Таурион, шмыгнув в избушку, широко улыбнулся. – Дело у меня к тебе, Радагаст. Я… в общем я пообещал Владыке Трандуилу выкорчевать один из пней Зеленолесья… – и умолк, не зная, как перейти к просьбе.

– Неужели Владыка послал тебя у меня разрешения испросить? – усмехнулся Радагаст, проводя по бороде ладонью. – Не поверю, Трандуил лучше меня знает, что в своих владеньях корчевать. Рассказывай, где наломал дров, а я подумаю, помочь тебе или вон отослать.

– Я сам захотел пень выкорчевать! – выпалил Таурион, не думая даже, что Радагаст наверняка решит, будто его собеседник двинулся рассудком. – Трандуил кричал на Леголас, когда она сказала, что её ждут в Гондоре! Ну, не кричал, но язвил, что она бросает свой край ради беззаботной жизни, а мы как раз мимо старого пня шли… Трандуил предложил Леголас выкорчевать это безобразие, а я решил, Владыка таким образом захотел проучить дочь… ну чтобы она задумалась. Или наоборот, пусть у неё времени подумать не будет, пока с пнём возится. И я… вот… – и Таурион умолк.

Радагаст, выпустив изо рта колечко дыма, снова улыбнулся.

– А чего же ты от меня хочешь? – спросил он. – Чтобы я тот пень выкорчевал? Или подошёл бы к нему, махнул посохом и всё, нет пня? Ты скажи, чем помочь тебе, а не щебечи, как птички весенние.

– Хочу узнать, как пни корчевать, – сказал Таурион и потупился. – Я сучья подпиливал, ветки подстригал, даже сажал деревья весной, когда праздновали год победы над Тьмой. А что с пнями делают – так и не узнал, не довелось.

Радагаст, продолжая улыбаться, кивнул головой и, сунув чубук в рот, будто бы погрузился в размышления.

– Смотри, юноша, я не лесник, многому тебя не научу, – сказал он и с любопытством посмотрел на собеседника. – Знаю, трухлявый пень можно грибками засадить, они древесину, значится, того, порушат, считай, съедят пень, а у тебя грибы будут на пирожки к примеру. Или на грибовницу, первое кушанье, если грибов в достатке. Только это долгое дело, небось и сам понял уже.

– И Владыка ненавидит грибы, – пробормотал Таурион. – Но я запомню…

Радагаст кивнул и продолжил.

– Лучше всего руками пни корчевать, руки-то всегда при тебе. Берёшь с собой топоры, рычаги, мотыги, пилы и всё нужное для работы и, как зуб из десны, пень из земли выдираешь. Глаза от трухи прикрой, перчатки на руки надень – и трудись!

Таурион задумался. Он, конечно, мог бы попросить Радагаста показать ему, как это делается, но слишком хорошо понимал, что тот, скорее всего, не согласится, а если и согласится, то сделает всю работу за Тауриона, а Трандуил всё же поручил выкорчевать пень именно ему…

– А ещё способов нет? – кисло спросил он.

Радагаст словно ждал этого.

– Есть, – кивнул он. – У гномов можешь порошки взять и пень ими посыпать. Правда, там надо осторожно действовать… К тому же, – Радагаст, не договорив, снова выпустил изо рта кольцо дыма, Таурион даже успел удивиться, какой же сбор маг так долго курит в своей трубочке, – к тому же к гномам тебе ходить… Я бы не советовал, – и головой покачал.

Таурион едва удержался от досадливой гримасы. Разве народ Эребора забыл рыжего эльфа, из-за которого Кили чуть не ушла от них? Сейчас-то она была счастливо замужем за каким-то родовитым гномом. Родила тому дочку и сыночка, унаследовавшего её аквамариновые очи, если Владыка Трандуил ничего не придумывал, но гномы наверняка не забыли, как чуть было не потеряли свою принцессу.

Потому Таурион лишь сказал:

– Да, я не в ладах с их ремёслами. Что ж, спасибо, Радагаст, за помощь, буду корчевать пень, вот ещё инструменты нужные добыть бы…

– Зайди к эдайн, – посоветовал Радагаст. – Или у своего народа инструмент попроси, у меня лишь только топоры были да перчатки, но этого тебе недостаточно будет.

Таурион, поклонившись, заверил Радагаста, что постарается найти всё необходимое у эльдар Зеленолесья и, от души поблагодарив мага за помощь, вышел вон, гадая, к кому же он может обратиться за инструментом. Не к Гэлиону же, тот разворчится и наверняка посоветует Тауриону умерить пыл.

И тут он внезапно увидел Силиврен. Та, кажется, подобно Тауриону чуть раньше, хотела что-то узнать у Радагаста, но, заметив приятеля, остановилась и, улыбаясь, помахала ему рукой.

– Привет! – крикнула она. – Ты тоже за порошками?

Таурион понятия не имел, о каких порошках идёт речь и не думал, что Силиврен за чем-то посылают к Радагасту, потому покачал головой и, желая отвлечь подругу, тут же спросил:

– Это те порошки, которые для стирки?

– Нет, животным в еду, – удивлённо ответила она. – Таурион, ну разве Радагаст занимается таким? Для стирки всякое мы изредка берём у эдайн, у гномов ещё. Неужели ты у него порошки для стирки попросил? – и рассмеялась. – Бедолага! Хорошо, что Радагаст добрый!

– Я у него топор спрашивал! – чуть ли не взвыл Таурион. – И заступ! Мне поручили корчевать пень!

Кажется, это прозвучало гордо, если не хвастливо. Силиврен, тут же прекратив смеяться, внимательно посмотрела на Тауриона.

– А ты справишься? – только и спросила она.

Таурион кивнул.

– Да, справлюсь, иначе мне бы этого не поручили! – лихо ответил он. – Только вот… Я не знаю, где инструменты брать, у Радагаста не нашлось.

Силиврен задумалась, даже лоб нахмурила.

– Наверно, надо идти к Турголфу, – неуверенно сказала она. – Скажи ему, мол, ты пень корчуешь. Он знает, что для этого нужно. Может, Турголф тебе и помочь согласится, мастер как-никак. Правда, не знаю, осталось ли что-то в его кладовых, сейчас много эльдар хлопочут в лесу…

– Может, твой отец поможет? – сорвалось у Тауриона с языка. – Ну… он же нолдо.

Что он зря сказал это, Таурион понял почти сразу: Силиврен нахмурилась ещё сильнее и закусила губу, не сводя с приятеля разом помрачневшего взгляда серых, как у отца, глаз. Таурион, конечно, знал об обожжённых ладонях Рандира, но полагал, что нолдо ожоги почти не помешают. Все же нолдор и мастера, и воины, насколько Таурион знал, и в плен к Врагу они часто попадали. Должны были опыта набраться, как с ранами и ожогами жить и разных целебных мазей напридумывать на случай всяческих ран. И там у себя, за Морем, нолдор наверняка часто обжигались в кузнях, не верил Таурион россказням, что в Валиноре всё безупречно и благостно. И сам Рандир, происходивший оттуда, этой сказочки никогда не повторял. Хотя о своей жизни до Лихолесья он говорил весьма скупо, обронит разве, как был в дружине того-то, сражался там-то, был в плену – и вновь над работой склонится. А трудился Рандир так, словно бы и не было ран на его ладонях.

– Ты же лесной эльф, – процедила Силиврен так, словно Таурион её обидел сильно. – Так почему же не знаешь, как выкорчевать пень? – и, рывком распахнув дверь избушки Радагаста, скрылась за ней. Дверь коротко и звонко хлопнула, словно бы хихикнув над Таурионом. Тот, вздохнув, всё же потащился к Турголфу: если и он ему откажет, в самом деле придётся идти к эдайн на поклон.

***

Турголф, однако, не отказал:

– Всё у меня есть, – смеясь ответил он, выслушав сбивчивый рассказ Тауриона и рукой махнул, смотри, дескать, вокруг, выбирай нужное. – И перчатки, и верёвки, и рычаги, и заступы, и ещё много всего. Я, правда, пока не смогу тебе помочь. Ты же знаешь…

– У нас гости из Линдона, – буркнул Таурион. – Вот все и в хлопотах.

– Дожди обещали! – рассмеялся Турголф, ловко вытаскивая откуда-то пару рабочих перчаток и кидая их Тауриону. – Дожди! Ночью и завтра с утра! У меня и помимо пней дел много. Я бы и тебе посоветовал подождать с корчёвкой, пока посуше не станет, но ты же меня всё равно не послушаешь.

– Нет времени, – пробормотал Таурион, засовывая перчатки за пояс. – Я же, как-никак, сам вызвался.

Турголф, кивнув, будто бы знал, что это и услышит, указал Тауриону на заступы.

– Если ливень будет сильным, попробуй подмыть корни, – посоветовал он. – Объяснить, как это делается или уже знаешь?

– Да я ни разу пни не корчевал, – пробурчал Таурион. – Этот первый. Точнее, будет первым, когда я его выкорчую.

Турголф окинул Тауриона взглядом. Внимательно-внимательно, почти как Владыка Трандуил, когда решал, достоин ли Таурион вернуться в стражу или его всё же стоит навсегда выставить и из стражей и из Лихолесья заодно, чтобы тот снова ничего не натворил и не опозорил бы государство ещё раз, как тогда с Кили. Тауриону под взглядом Турголфа даже стало немного не по себе.

– И как же ты умудрился жить в лесу и не уметь корчевать пни? – спросил Турголф, внимательно глядя на него, словно угадывая, не шутит ли собеседник. – Ты вообще лесной эльф? А то у нас трое нолдор, если не путаю, и те о лесе заботятся.

– Ветки подстригать я умею, – ответил немного сбитый с толку Таурион. – Сучья пилить и деревья сажать тоже. А с пнями как-то не довелось бороться, наверно, слишком рано в стражу попал. Может, думал, не понадобится мне эта наука.

– И какой же пень ты корчевать вызвался? – Турголф, кажется, с трудом сдержал усмешку. – От засохшей ёлочки?

– Рядом с этим пнём большой заброшенный муравейник, – туманно сказал Таурион. – Ты несомненно его видел.

По правде говоря, темнить он не любил, но почему-то сейчас Таурион очень не хотел сообщать Турголфу, какой пень он собирается выкорчевать. Может, боялся, что тот назовёт его глупцом или сделает работу раньше него?

Турголф, однако, лишь кивнул, то ли догадавшись, какой пень имеется в виду, то ли желая, наконец, избавиться от Тауриона и спокойно заняться своими делами.

– Переоденься, – лишь сказал он. – Корчевание – работа грязная, особенно под дождём.

Таурион, осмотрев себя, решил, что и эта одежда для работы вполне сгодится. Конечно, он не в старье на прогулку отправился, но и штаны, и рубаха, надетые на нём, хоть и смотрелись пристойно, уже вполне годились для работы.

– А я уже, – сказал он и, взяв заступ и топор, пошёл прочь, услышав, однако, хмыканье Турголфа вслед.

Пень так и стоял на своем месте не тронутый никем и ничем. Увидев его, Таурион малость пал духом, но, вспомнив, что теперь знает о корчевании пней достаточно, прислонил топор к ближайшему дереву и, надев перчатки, принялся подкапывать пень заступом, пытаясь обнажить его корни. Может, делал он это и не совсем правильно, но желание доказать Трандуилу и Леголас, что он не зря взялся за дело, пока заменяло Тауриону и знания, и опыт.

А ещё он ревновал Леголас к тому синда, хоть и не знал точно, был ли тот среди прибывших из Линдона эльфов. Разумеется, Таурион понимал, какое чувство его гложет, едва Трандуил сказал, откуда прибыли гости, но задуматься о происходящем с ним смог только сейчас, выкапывая корни и отбрасывая почву куда-то в сторону муравейника. Разумеется, это была ревность, хоть Таурион и не знал, был ли тот синда свободен. Вдруг у него уже есть жена или хотя бы невеста? А если он взял ту эльдиэ в жёны слишком опрометчиво и, увидев Леголас, раскаялся в поспешно принятом когда-то решении? А если Леголас полюбила его ещё тогда, когда вместе с отцом чествовала воинов, проявивших себя в битве с силами Тьмы? Один лишь взгляд и касание рук…

Таурион остановился и помотал головой, словно пытаясь избавиться от глупых мыслей и чрезмерно высокопарного слога, которым он обычно не разговаривал и, уж тем более, не думал. Он бы решил, что перегрелся, если бы небо не заволокли тучи. Дождь, обещанный Турголфом, пока не начинался, и Таурион, мысленно усмехаясь, продолжал работать заступом, пытаясь выкинуть все мысли о принцессе и о своих чувствах к ней. Чтобы отвлечься, он даже начал напевать. Пел Таурион неплохо и даже научился сходу придумывать простенькие песенки о птичках и цветах. Сначала он напевал о рябине, потом об одуванчиках. А вот с одуванчиков думы Тауриона вновь вернулись к Леголас.

– Нарву цветов и подарю букет

Единственной, которую люблю, – пропел он, но, вовремя прикусил язык и немедленно затянул куплеты, подслушанные в своё время у эсгаротцев. Надолго, впрочем, Тауриона не хватило: отпихивая очередную порцию почвы к муравейнику, он вернулся к никак не дающей ему покоя думе:

– Глаза твои

Лгать не могут.

Откуда столько огня теперь в них?

А как они были тусклы,

Откуда же он воскрес?

Ах этот

Высокий синда

Итак, это мой соперник,

Итак это Даэрон мой,

Итак это мой Келегорм! – пропел он и, слишком сильно размахнувшись, чуть было не полетел следом за выбрасываемой землёй.

Откуда-то справа раздался звонкий смех.

– Ты неправильно имена произносишь, – тут же сообщила его обладательница. – Но поёшь хорошо, не зря отец с тобой возился.

– И ты пришла лишь затем, чтобы мне это сказать? – пробурчал Таурион, не поворачиваясь к Силиврен. Не потому, что та уязвила его, совсем нет, просто хлынувший, наконец, дождь, немедленно развёз тропку, на которой Таурион сейчас стоял, и он опасался, что, резко обернувшись, тут же полетит в раскисающую под ногами грязищу.

– Я пришла от Леголас, – серьёзно сказала Силиврен. – Она просила тебя прекратить возню с пнём и подождать, пока не закончится дождь и земля не высохнет.

– А вот и не перестану, – заявил Таурион, утрамбовывая уже разрытое. – Я пообещал Владыке Трандуилу разобраться с пнём как можно скорее. У меня и так дурная слава эльда, не сдержавшего клятвы стража. Представь, что обо мне подумают, если я даже с пнём справиться не смогу. Хоть за Море потом сбегай от такого.

Почему-то честно сказать подруге о своих чувствах Таурион не хотел. Боялся её острого язычка или слишком хорошо понимал, что та слышала песню, что он пел перед её явлением, и других подтверждений уже не нужно?

– Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с пеньками,

Нас ещё судьбы безвестные ждут, – тут же поддразнила его Силиврен. – Таурион, ну какой же ты… – и, не договорив, исчезла: Таурион отчётливо слышал шелест мокрой листвы.

– Уж какой есть, – пробормотал он себе под нос и вернулся к пню.

Дождь, словно насмехаясь, разошёлся, не давая Тауриону возможности даже утереть капли со лба, чтобы они не попадали в глаза, потому ему приходилось постоянно моргать, будто бы смаргивая слёзы. Земля тяжелела с каждым мгновением, но Таурион, не желая сдаваться, не давал себе поблажек ни в чём. Он обещал выкорчевать пень. Он не хотел, чтобы Леголас снова решила, будто её бывший возлюбленный не годен ни на что. Увы, её любовь не вернуть всего лишь выкорчеванным пнём, но Таурион уже понимал, что ради Леголас готов и не на такое. Корчевать пень под проливным дождём, меся грязь и рискуя сломать руку или ногу? Разве это подвиг? Вот хотя бы послушать рассказы Рандира о сюзерене и его родичах! Таурион, хоть и не считал их героями, достойными восхищения, отдавал должное храбрости и отчаянности нолдор. Когда нечего терять, поневоле пойдёшь на любой подвиг. Таурион, хоть его дело на такой подвиг и не походило, отчасти начинал понимать тех, о ком рассказывал Рандир. Ведь они наверняка чувствовали, что их затеи обречены на неудачу, но вряд ли собирались бросить всё, едва представится случай.

Дождь не прекращался, а, словно насмехаясь над Таурионом, всё усиливался и усиливался. Сгущались сумерки. Копилась усталость. И вот, не рассчитав замах заступа, Таурион полетел на кучу выкинутой земли следом за липкой грязью, которую сам же только что извлек из-подо пня. И, словно в насмешку, сверху раздались шаги. Чуть приподнявшись, Таурион увидел сапоги, когда-то принадлежавшие Рандиру. Сейчас их носила Силиврен. По крайней мере, именно в этой обуви она провожала оленей Владыки к Радагасту, и Таурион не знал, вернула ли она сапоги отцу или оставила их себе. Но походка Рандира звучала совершенно иначе. И ноги он ставил не так изящно.