Текст книги "Возможно, куриные. Возможно, яйца. Пересказки"

Автор книги: Юлия Невинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Вцепился в плечи Мишане и встряхнул так, что зубы клацнули.

– Не понял, дед? Валим, пока живы! Быстро!

Мишаня подхватил рюкзак, а руки дрожали. Пошли обратно. Роман бормотал про себя что-то, песни пел, еды требовал.

– Нет еды, и воды нет! – кричал Мишаня.

– Ничего, все будет! Вот заживу. Значит, трюфель сдох, корни, вроде, тоже, кордицепс живой. Культуры-шмультуры. Тоже, наверно, сдохли. И хрен с ними. Слышь, дед, ты чего хочешь?

– Чего, чего, выйти живым хочу, – огрызался Мишаня.

– Пра-а-а-вильно, умный ты! Выведи меня отсюда, а там – эх! Такая жизнь пойдет!

Мишаня глядел на компас, стрелка плясала, мутилось в глазах. Верхушки мертвых сосен кружились хороводом.

– Быстро, ну! – заорал Роман.

– Уймись! Не выйдешь без меня! – крикнул в ответ Мишаня. И успокоился.

Тянули гати, ползли помаленьку. Мишаня глотал Кашу, не впервой. Роман песни орал, бормотал по нос, что Артемов отец был умный, а сын дурачок, что много чего пропало, потому что жарко, надо было не там оставлять, что еще где-то есть, а где? Точно есть, вернуться надо потом. Потом опять пел, многоножек хватал, раскручивал над головой и пускал в полет. Свалился с гати, побарахтался, но вылез обратно. И все говорил и говорил.

Мишаню тоска забирала. Связи нет, и поблизости никого. Может, какой дрон их видит и пишет, а толку-то? Каша, она много чего забрать может. Зачем он только в это влез? С деньгами наверняка Роман кинет. Вон, и рюкзак потерял. А дома ничего они не прятали. Да и речь не о деньгах теперь.

Воздух свежел, жара спадала, дышать стало легче, зато живности прибавилось. Роман все глотал таблетки, рвался вперед. Мишаня с трудом уговорил на ночевку. В темноте пропасть – дело плевое. Ночью Мишаня спал урывками, стряхивал с себя гадов разных. А Роман, вроде, и не ложился.

Утром солнышко вышло, ветерок обдувал, парочка дронов лениво кружила поодаль, совсем хорошо. Мишаня лапти достал. Гати пришлось одному тащить, Роман сказал, что наплевать ему. Тяжело, а что делать, их отдавать надо.

Мишаня огляделся, местность уже знакомая была, хоженая-перехоженая. Влево забрать надо немного. Он тяжело шел, наклоняясь вперед, рюкзак больно врезался в плечи. Кричал городскому, чтоб не уходил далеко, да тот не слушал. Ускакал вперед, горланя песенки. И упал.

– Эй, дед! – заорал он.

– Сейчас, сейчас. Не дергайся только, – Мишаня стал рюкзак скидывать. Особенно не торопился. Городской спокойно лежать не будет. Станет трепыхаться, его ползучка и обовьет покрепче. Травка такая, ножом ее резать можно, хоть и с трудом. А знают об этом не все.

Он подошел поближе, аккуратно ступая, раскинул гать. Так и есть, Роман ворочался и запутывался все крепче.

– Лежи смирно, я сейчас, – сказал Мишаня и стал перепиливать траву, отбрасывать прочь, и как бы случайно, как будто рука сорвалась, вогнал лезвие в бок.

Роман кричал, руками елозил по Каше, рвался, раскачивался, а ползучка тянула назад.

Мишаня быстро огляделся, нету вроде дронов. И еще раз ножом. Теперь все.

– Ты это… Ты б меня сам, правда? Скажешь, нет? Я же знаю, понял. Ты и товарища своего там, – шептал Мишаня.

Мешок забрал, по карманам пошарил – нет денег. Паспорт и таблетки. Ну что ж. Накинул гать на покойника, сел сверху, пускай утонет побыстрей. Пока можно посмотреть, что ж там в мешке, зачем они в Кашу полезли. Круглые и длинные стеклянные штучки не пойми с чем, пластиковые контейнеры, все в Каше, потеках, плесень кой где. Камни, непонятные кусочки. Ядовитые, нет? Мишаня разломил один, золотистая пыльца поднялась облачком, запах приятный. Мякоть внутри желтоватая. Он понюхал ее, а пробовать не рискнул. Слухи ходили, что первая экспедиция что-то в Каше оставила, говорили, целебное что-то. Да мало ли слухов было! Значит, правда? Если, скажем, это китайцам продать, сколько выручить можно? Только выбраться надо сперва.

Мишаня убрал гать, Каши сверху нагреб побольше. Ползучка не выпустит, а червячки и прочие быстро обглодают. Он порезал паспорт на мелкие кусочки, пластик с трудом подавался. Нож почистил Кашей. По частям выбросить надо это добро. Осмотрелся, все правильно, вон туда, а деревню лучше обойти, немного дольше, зато надежней будет.

Шел Мишаня и молился по дороге:

– Горшочек, вари как надо тебе и по желанию твоему. Горшочек, вари, я тебе не буду мешать. Горшочек, вари, не нам о тебе рассуждать. Горшочек, вари, и дай мне вернуться живым.

Алиса на работе

Алиса выросла и устроилась на работу. Ввести новенькую в курс дела поручили опытной сотруднице по прозвищу Черная Королева.

– Бежим! – воскликнула Королева, и когда они пробежали длинный коридор и завернули за угол, спросила, – ну как?

– Нормально, – сказала Алиса, слегка запыхавшись.

– Надо бежать изо всех сил, чтобы показатели были прежними. А чтобы их улучшить, надо бежать… Ну, это еще ни у кого не получалось.

Они пошли по другому коридору.

– Вот здесь святая святых. Статистика. Тут делают отчеты, – торжественно сказала Черная Королева.

В маленькой комнате за компьютерами люди что-то печатали. Королева и Алиса вошли. На экранах были таблицы, диаграммы, графики, презентации, и всё это мелькало со страшной быстротой.

– Это так важно? – спросила Алиса.

– Важно… Неважно… Будешь работать – попадешь в отчет. И может быть, тебе дадут премию в следующем квартале, – сказала Королева.

– А в этом дадут? Я буду очень хорошо работать, – сказала Алиса.

– Нет. Премия не в этом квартале, а в следующем. Когда он придёт, он станет этим. Понятно?

– Не очень. Мне почему-то кажется, что здесь все немножко не в своем уме, – сказала Алиса.

– Конечно. Это потому, что своего ума для работы не хватает. Вот здесь пьют чай, – Королева открыла следующую дверь.

Там было полно народу, кипели чайники и пищали микроволновки.

– Некоторые тут просто убивают время, – громким шепотом сказала Королева. – А теперь мне нужно на совещание. Пойдешь со мной.

Мимо вприпрыжку пробежал сотрудник. Глядя на часы, он вскрикивал:

– Ах, как я опаздываю!

– А вы не опаздываете? – спросила Алиса.

– Я задерживаюсь, – величественно сказала Королева.

Они вошли в зал, где совещание было в самом разгаре. Докладчик показывал указкой на график. Кто-то спал, кто-то смотрел на экран, а кто-то в телефон. Через четверть часа Алиса смертельно заскучала. Она спросила у соседа:

– Простите, вы не подскажете о чем все это? И зачем?

Молодой человек вздрогнул, посмотрел на Алису, потом на график и сказал:

– Э-э-э… О-о-о… Как его там… В общем… Ну да.

Алиса сказала:

– Странно. Я думала, что буду работать, чтобы приносить пользу.

Внезапно докладчик замолчал и посмотрел на Алису. И все тоже замолчали и посмотрели на Алису.

«Лучше бы мне промолчать», – подумала она.

«И правда, лучше бы тебе промолчать», – подумали все.

Что ж, Алиса поработала немного и привыкла. Но квартальную премию так и не получила.

Домовой разбушевался (новогоднее)

Бревенчатый домик вздрогнул.

– Плюх! – упала снежная шапка с крыши.

– Бам! – распахнулись двери.

– Уя-ууу! – вылетел здоровенный рыжий кот с ошалелыми глазами.

Дед и бабка сбежали с крыльца, держа в руках полушубки.

– Бум-бум-бум-бум! – вылетели вслед четыре валенка.

– И чтоб духу вашего тут не было! – донеслось из дома.

Дверь захлопнулась.

– Ох-ох-ох, совсем Елистратушка задурил, – вздохнул дед, надевая валенки.

Бабка сманивала кота с дерева. Он задом осторожно спустился и плюхнулся на руки. Бабка покачнулась.

– Пошли, дед, не впервой. У Кузьминичны посидим, как всегда. Покричит наш домовой и остынет.

Кузьминична в их маленькой деревне слыла бабой ученой, и по совместительству, ведьмой. О некоем противоречии этих занятий никто не задумывался. Кузьминична делала закваску для хлеба, варила травы, кому-то хворь заговаривала, а иных сразу посылала в город лечиться. На огороде растила диковинные цветы, а овощей у нее было каждый год столько, что хоть всю деревню корми. С живностью ладила хорошо. Бывало, людей с домовыми мирила. А Семену, которого нынче домовой выгнал вместе с женою Лизаветой и котом, приходилась дальней родней.

Открыла дверь и руками всплеснула:

– Опять?

– Опять.

– А на этот раз что?

– Блюдце Елистрату поставили, а Мурзинька похлебал, – ответила бабка Лизавета, прижимая к себе кота.

Кот поднял грустные глаза и вздохнул. Кузьминична ему ни на грош не верила.

– Ладно, заходите, гости дорогие. Переночуете, а завтра сходим и поговорим. А ты, Мурзя, гляди у меня. Испортишь чего – шапку сделаю!

Мурзик поглядел умильно на Кузьминичну. Он ей тоже ни на грош не верил, всякий раз грозилась, и что? Шкурка на месте, кот здоровехонек.

Переночевали. Рано утром Кузьминична принялась эксперимент ставить, новое лекарство делать. Уставила стол баночками, скляночками, горелку зажгла, таймер завела. Сидела, в тетрадочку писала.

Лизавета завтрак готовила, Семен пошел дрова рубить, а Кузьминична все смотрела, что-то капала, добавляла, убавляла, писала.

– Кхм-кхм. Кхм, говорю – намекала Лизавета.

– А? – спросила Кузьминична, подняв голову.

– У меня готово все.

– Угу. Еще чуть-чуть, и пойдем.

Лизавета вздыхала выразительно, смотрела на часы и поджимала губы. Кузьминична горелку потушила, со стола убрала и уткнулась в тетрадку. Семен подошел, сели завтракать. Мурзик перестал мышей гонять, прыгнул к хозяйке на колени и встал, оглядывая стол: есть чем поживиться? Фыркнул на кашу и пироги с черемухой, удалился к миске с молоком.

Потом втроем пошли к домовому – уговаривать, разговоры разговаривать. А тот ни в какую. Пироги принесенные есть не стал, сметана не понравилась.

Кузьминична поморщилась. Гостей она не слишком любила, хоть и родня.

– Уходите подобру-поздорову, сердитый я! – крикнул Елистрат.

Вернулись обратно – батюшки-светы! По столу, по полу все разлито, банки, колбы разбиты, а кот летает воздушным шариком под самым потолком, о стены стукается. Как двери открыли, так его ветром на улицу вынесло. Хорошо, за дерево зацепился. Орет благим матом на всю деревню.

– Мурзинька! Держись, родной! – закричала Лизавета.

– Это как же? – спросил дед Семен.

– Вот это да! Что ж он намешал? – Кузьминична бросилась в избу, стала разбирать пузырьки и скляночки, бормоча под нос.

– Что смотришь, сними его! – завопила Лизавета.

– В сарае лестница! – крикнула Кузьминична.

С улицы доносились разнообразные звуки. Басом мяукал кот, Лизавета причитала, подошли соседи поинтересоваться, что да как, упала лестница, ругался Семен, ему давали советы, Лизавета жаловалась на судьбу.

– Ничего, снимут. Этот кот еще нас переживет, – проворчала Кузьминична, – от, зараза, сколько всего перебил!

Где-то через полчаса Лизавета, всхлипывая, принесла кота в избу. Он жалобно мяукал и пукал. От запаха глаза слезились. Кузьминична взяла крепкий полиэтиленовый пакет, поймала Мурзиковый пук и завязала накрепко. Вдруг пригодится?

– Ну, доигрался? Понятно, почему Елистрат вас выгнал.

Лизавета шмыгала носом:

– Пойдем мы, пожалуй, кума. Ну что домовой сделает? А у тебя тут вон что творится.

– Жалеешь котика? Так он все и натворил! – Кузьминична показала ему кулак, – куда пойдете? Елистрат опять бушевать начнет. А соседи с таким запашком на порог не пустят. Погуляйте пока, а я подумаю.

Вечерком прихватила Кузьминична две колоды карт, одна в руке, другая под юбкой, и пошла к Елистрату. Морозно было, звезды светили, снег скрипел. Новый год скоро. Шла она и все думала, прикидывала, как Мурзик такой состав получил летательный. Что разбилось, это она все записала, а сколько чего кот слизал, неизвестно. И герань погрызена. Она тоже нужна или кот ее раньше обглодал?

– Вечер добрый, Елистратушка. Пустишь в дом?

– Заходи, коли не шутишь.

– Холодно-то как. Раздеваться не буду, – сказала Кузьминична.

– И не надо. Угощения не жди. Незваный гость, сама знаешь, – пробурчал домовой.

Кузьминична посидела чинно на лавке, повздыхала, покачала головой. Елистрат сидел хмурый, отковыривал щепочку от лавки.

– Как мои-то? – спросил он наконец.

– Да не очень. Ни кола, ни двора, всего богатства, что кот, и тот дурной. Целый день плачут, – ответила Кузьминична, глядя в потолок.

– Вот правильно говоришь, совсем дурной! И ко мне без всякого уважения! Непорядок.

– Так животное глупое, какой с него спрос. А бабку с дедом зачем выгнал?

– Скучно мне с ними. Все одно и то же.

– Ну что ж, теперь ты как ветер вольный. Что хочешь, то и творишь.

Кузьминична стала внимательно рассматривать паутину в углу. Домовой глядел в другую сторону. Посидели еще немного, и она сказала:

– Может, в картишки перекинемся?

– А что, можно.

Елистрат достал колоду. Карты были старые, засаленные. У Кузьминичны такие же. Бог знает, в каком году куплены. Начали с простого дурака, потом в подкидного.

– Тебе хобби какое-нибудь завести надо, – сказала Кузьминична.

– Это чего еще?

– Занятие для души. Вышивать там, шахматы, йога, бег трусцой, картины рисовать, стихи писать, мыло варить, корзины плести.

– Корзины плести – это работа.

– Может, и работа, а если на досуге, просто для себя, то хобби называется. Вот у меня где-то книжка была, внуки прислали. Хочешь, дам почитать? Ты своих только пусти обратно. В гостях хорошо, сам понимаешь, а дома лучше.

Елистрат пожевал губами, подвигал бровями:

– Ну, подумаю. А давай карты выложим, у кого старше, тот и выиграл.

Положили карты на стол, перевернули. У Кузьминичны четыре туза, король и вольт. У Елистрата три туза, два короля и джокер.

– А я и не знала, что у нас джокер есть, – пробормотала Кузьминична.

– Ладно, пускай приходят. Вон, изба не метена, печь не топлена, часы стоят, никакого порядку. А ты книгу дай, не забудь.

Книжки она принесла, сразу три. Елистрат почитал, повозмущался, что в деревне приличного мыла не сварить, ни ароматизаторов, ни блесток, ни масла кокосового. Заказать можно, конечно, да дорого встанет. Не потянут старики. А вот йога – дело хорошее. За ухом ногой чесать и рассуждать о высоком ему понравилось.

Бабка Лизавета даже не поленилась, прошла пару километров до соседнего села, позвонила детям и подарков попросила. Коврик для йоги, деду перчатки кожаные, а для Кузьминичны набор «Юный химик».

Все прислали, а еще Лизавете платок теплый и красивый, на черном фоне цветы, как жар, горят.

Какая благодать наступила! В новогоднюю ночь светились желтым окна. Елистрат, высунув от усердия язык, разучивал новую позу на специальном коврике. Мурзик объедался холодцом. Семен и Лизавета целовались, в обновках красовались.

Кузьминична стояла посреди комнаты и улыбалась. Вокруг нее, попискивая, парили пять мышек. Они кувыркались и дергали лапками, очень удивленные новым своим положением. Кузьминична морщились, когда очередная мышка пукала прямо у лица.

– Состав, конечно, надо доработать, – сказала она вслух и подмигнула президенту, который в телевизоре говорил предновогоднюю речь.

– Мы с оптимизмом смотрим в будущее. Все у нас получится! – согласился президент.

Куранты стали отбивать полночь. С Новым годом!

Гро́ши

Петро в болоте увяз. Видно, погибать придется. Болото крепко держит. Трава под руками рвется, кочки вниз уходят, черная жижа грудь обхватила. И выручить некому.

Искал Петро в купальскую ночь цветок папоротника. То ли верил, то ли не верил, а в лес пришел. Ждал, что чудища придут, пугать будут, испытывать. А вышло вон что. В глухой чащобе увидел цветок, горел он красным цветом. Только Петро руку протянул, так цветок отпрянул, словно живой. Погнался за ним Петро по травке, потом по бурелому, по кочкам, да и провалился. Дергался, рвался, людей звал, хоть кого. Только ветки шумят. И к горлу трясина подступает.

– Что, добрый молодец, у меня в болоте забыл? Зачем незваный явился? – услышал он голос.

Повернул голову, сморгнул: глядит на него Болотница. Нос торчит, лохмы свисают, глаза блестят и гнилые зубы щерятся.

– Ты, что ли, меня сюда заманила?

– А хоть бы и я. Соскучилась по людскому разговору, по слову ласковому.

– Отпусти меня, вытащи отсюда! – взмолился Петро.

Болотница улыбнулась, поближе подошла. Ишь, трясина под ней и не колышется.

– Полюби меня, добрый молодец, тогда отпущу. Еще и награжу. А?

Петро аж задохнулся, в рот ему жижа залилась. Откашлялся, сплюнул и сказал только в ответ:

– Полюблю.

Она пальцем поманила, чавкнуло болото, вытолкнуло парня, а Болотница взяла за руку, и полетели они на сухую лужайку.

– Ты люби сильней, люби, не пожалеешь, – сказала старуха и губами прижалась.

Петро глаза закрыл.

Очнулся утром, живой. Руки, ноги на месте, только в грязи весь, одежа порвана, кости ломят, будто всю ночь мешки таскал. Лопух рядом лежит, большой. Поднял его – там деньги лежат, горсть медяков и три серебряных. Ухватил, стал пересчитывал и шепот услыхал:

– Понравился ты мне, молодец. Как луна полная будет, приходи сюда опять. Не пожалеешь.

Взвыл он, заплакал, жижу болотную изблевал. Да что делать теперь? Взял деньги и пошел восвояси, а ноги подгибаются, дрожат, как у хмельного.

Петро батрачил, ни угла ни кола своего не было. На медяки приоделся, а серебро в одежу зашил. Сходил в церковь, поставил свечку и решил забыть эту ночь, как и не было.

Да не вышло у него. Как луна на рост пошла, так и стал думать, томиться. Гроши-то, гроши, они не лишние. Что целое лето горбатиться, когда одну ночку с бабой перебыть можно? Она ж баба, Болотница-то. Да и не узнает никто.

Думал, думал, в полнолуние ноги сами к болоту понесли. А вторая ночь не такой оказалось. Чего только с ним Болотница не вытворяла! Утром упал без сил, только и смог, что лопух поднять. А под ним уж две кучки, медь и серебро поровну. Скорчился Петро, лежал, дышал. Болотница опять нашептывает, про любовь и луну полную.

Взял деньги, хотел отдать в церковь, да и покончить с этим делом. Нет, жалко стало. Серебра, серебра-то сколько! Пошли у него дела в гору. Сходил на болото и в третий раз, уж золотом Болотница одарила.

У него теперь и дом свой, и коровка, и лошадки. Жениться пора. Зима настала, тихо на болоте, только ветер свищет. Спит нечисть.

Петро свадьбу сыграл, Оксану взял за себя. Ох, красивая, румяная, глаза черные, руки полные, губы жаркие. Позабыл он про Болотницу. Только весной, когда все растаяло, услыхал знакомый шепот. И закручинился. Вроде, уже все есть, живи, да радуйся. Ан нет, еще хочется. Еще!

В полную луну снова пошел. Оголодала нечисть за зиму без мужской ласки. Заездила мужика, да и одарила хорошо. Пришел домой ни жив ни мертв. Оксане сказал, что в лесу заблудился, водил, видно, Леший. Золотишко припрятал, а на ярмарке лошадок прикупил, корову еще, поросят, Оксане обновок, себе одежу получше. Жена пытала, откуда деньги, да он отговорился, что, мол, в карты выиграл. Оксана слезами заливалась, просила не играть, он отмахнулся только.

Довольно всего стало, и кусок лишний, и мошна набита, а луна опять в окошко глядит. Выбрался он из дома, как тать, пошел в лес, и кажется, что трещат сучья, следят чьи-то глаза, крадется кто-то следом. Крутил головой, оглядывался – нет никого.

Только вышла к нему Болотница, за руку взяла, как раздался крик:

– Сгинь, нечистая! Прочь от мужа моего! – то Оксана подскочила, в руках коряга, глаза искры мечут.

Давай Болотницу охаживать по голове и по бокам. Взвыла Болотница и провалилась, только пузыри пошли.

Оксана к мужу бросилась, обнимала, целовала, плакала. А он стоял, смотрел на трясину и шептал:

– Гроши-то… Пропали гроши. Не будет грошей теперь. Эх!

Сочинение ученицы 4А класса. Как я была в диревне

На выходные папа и мама отвезли меня в диревню к дедушке с бабушкой и моего брата тоже. Братик маленький. В диревне очень хорошо и свежий воздух. Бабушка с дедушкой сказали, чтобы я погуляла с братиком, а сами уехали в торговый центр. Я попросила шоколадку, и братик попросил шоколадку. А бабушка сказала, что лучше яблоки, а то мы очень толстые. Братик заревел, а я нет. У меня с собой были шоколадки.

Мы с ним пошли на лужайку. Я его посадила на подстилку, и он стал играть в игры, а я в куклы монстер хай. У меня очень много монстер хай, а я взяла с собой только самых красивых. Ко мне подошла девочка. Мы подружились. Ее зовут Олеся, она очень глупая. Она сказала, что я жирная, и куклы у меня страшные, ими только на кладбище играть. Я сказала, что она дура. Но мы потом помирились и пошли играть на кладбище. Там хорошо, только комары.

Когда мы играли, я услышала, что гогочут гуси. Олеся увидела и закричала, что это гуси-лебеди, они унесут мальчика к Бабе-Яге. Я побежала к братику. Он сидел и схватил гуся за шею, а другие гуси бегали вокруг. Братик сильно смеялся. Я сказала, что нехорошо мучить животных, надо отпустить птичку и стала разжимать пальцы. Тогда братик стал плакать. Он хотел гуся. Гуси громко кричали, а потом убежали на опушку леса и там гоготали. А братик так сильно плакал, что я дала ему шоколадку. Пока он ел, я играла.

Из леса вышла очень старая старушка с палкой и сказала, что мы очень толстые, нас даже не поднять, и прогнала гусей. А мама говорила, что нельзя дразнить человека за то, что он не такой, как другие. Это плохо. У нас в семье у всех кость широкая. Старушка была вся сморщенная и хромая, и некрасивая, а я ей ничего не сказала. Мама говорила, что не надо обращать внимание на всяких старух. А про Бабу-ягу это сказки. Братик перемазался в шоколаде, и мне пришлось вытирать ему рот.

Потом приехали бабушка с дедушкой, и мы пошли обедать.

Мне очень понравилось в диревне, но я туда больше не хочу, потому что там гуси и комары, и не с кем играть, потому что монстер хай ни у кого нету.