Текст книги "Did that hurt?"
Автор книги: yourloveisking
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Я собирался убить тебя как месть Трэвису, этому ублюдку, а вот не получилось, с ним расправились раньше, и кто, Ана! Только взгляни! – приглушенный свет не ранит глаз, когда Алекс стягивает с моего лица маску. – Познакомься с моим лучшим другом, детка, – он разворачивает меня, заставляя смотреть на второго, и от ужаса, от шока, от слепой ярости я начинаю задыхаться, смотря прямо в такие родные, но молодые и ледяные глаза… Томми. – Я продал тебя ему. Со всеми подробностями.
Томас Уильям Марк Перри II. Сын моего мужа, которого он так любил, которым он гордился. Которого я считала своим хорошим другом, не смотря на мизерную разницу в возрасте.
Паника. Страх. Шок. И острая боль, разрывающая меня изнутри.
– Ах, на что только не пойдешь ради любви и мести. Ведь так, Ана? Том пригласил меня, чтобы я показал тебе, как больно ему было, когда ты раздвигала свои прекрасные ножки перед его папашей, когда могла бы быть его.
– А после мы уедем, уедем, Анастейша, уедем, уедем, уедем!
Добро пожаловать в ад, Ана Стил.
– Представляешь, это всё – идея Тома, – Алекс копается в ящиках комода, разыскивая устройство для моей экзекуции, Том же пихает меня под колени, заставляя упасть на колени. – Вот это идеально… Томас страдал, это ты делала ему больно, специально. И сейчас я сделаю тебе так же, как было ему.
Это плеть, любимая «кошка», кажется. Без разогрева флоггером. И Алекс не жалеет силы, не жалеет и меня, ногами пиная, если ему надо, чтобы я перевернулась. Больно настолько, что перестаю чувствовать некоторые участки тела, а голос срывается от безумного визга. Задыхаюсь от слез… И возбуждаю этим Алекса, в отличие от Тома, чуть ли не плачущего вместе со мной. Он безумен, в самом прямом смысле, он болен!
Время перестает существовать для меня. Алекс меняет «кошку» на что-то иное, я уже не замечаю, я даже не чувствую боли, лишь легкое пощипывание, и это злит Алекса. Он сильнее пинает меня, не прекращая играть, и я даже не замечаю, когда теряю сознание.
***
Где я? Почему такая темнота, но при этом всё плывет… Так холодно... О, господи, я голая!
Голая, со связанными ногами, подвешенная за кожаные наручники, судя по слабому освещению и обстановке, всё ещё в собственной игровой.
Верещу, пытаясь выбраться из плена, но во рту кляп. Лишь громкое мычание, которое пробуждает моего мучителя.
Удар.
Звонкий, болезненный, раздирающий кожу на спине. Настолько сильный, что я чувствую капельку крови, ползущую от лопаток вниз по ягодицам…
Больно настолько, что я не чувствую спину.
– Наконец-то ты очнулась, Анастейша!
Том. Алекс. Ад.
А Мастер Икс профессионал. Том делает больно, беспредельно больно, когда у Алекса каждый удар был шедевром, хоть и приносящим боль, но не ранящим.
– Как ты хороша, Анастейша. Как. Ты. Хо-ро-ша, – голос рядом с моим ухом, и голос такой сладкий, близкий, хрипловатый и надломленный. Меня трясет от этого звука. Или сотрясает из-за безмерно сильных ударов по спине девайсом, который я не могу опознать… – Этот ублюдок умел выбирать, – крючки скрипят, когда мучитель поворачивает меня лицом к себе, схватив за грудь. Я начинаю задыхаться, меня тошнит, и Том проворно снимает с меня кляп. В глазах слезы, и я не скрываю их, но не могу даже всхлипнуть.
– Ты никогда не замечала меня. Я думал, потому что слишком молод, я смирился. Поверил, что ты предпочитаешь стариков. А потом ты встретила этого! Котика! – зловещий смех наполняет комнату, но и удары прекращаются. – И я сорвался. Ты всегда была такой красивой, и даже твои шрамы не уродовали тебя. Я столько лет мечтал, как прикоснусь к каждому из них своим языком, с самого первого раза как подсмотрел за вашим сексом с отцом. В каждом сне, в каждом своем сне я видел, как ты бы извивалась подо мной, как извивалась каждый раз под ним. Престарелым, больным ублюдком-педофилом.
Этого просто не может быть.
– Почему…
– Помнишь, отец меня раньше времени вернул матери, в последний раз? Он застукал меня за мастурбацией на тебя. Ты копалась в саду, короткая майка и обтягивающие шорты. Я просто мечтал укусить тебя за эту прекрасную задницу, – Том обходит меня, чуть приподнимает и впивается зубами в самую ранимую кожу. Крик такой громкий, что я снова теряю голос. Адски больно. Больно. Больно… Том разжимает челюсти, и снова встает передо мной, звучно целуя в живот, оставляя кровавый след от своих губ на моем теле.
Моей кровью.
– Чертов псих! – мои вдохи громче чем слова, которые я шепчу сквозь водопад слез.
– Ты так смешно пищишь и закатываешь глаза, когда кончаешь. Твой Котёнок говорил тебе об этом? Хочу слышать тебя, снова, Ана. Хочу быть причиной твоего оргазма.
– Ты больной…
– Говорит мне та, в чьем доме целая комната для грязных игр. Говорит та, которая без брезгливости подкладывала свое красивое, молодое тело под старого козла. Мы достойны друг друга, Ана, – его руки на моей груди, он больно выкручивает сосок, другой лаская языком, и самое ужасное в этом – тело реагирует! Какого-то хрена тело реагирует, предав меня! – Пообещай мне, мерзкая сладкая крошка, что будешь пищать.
– Это твоих рук дело… Это ты убил Трэвиса, – и Алекс подтвердил это, я просто не могу поверить!
– Но мне было искренне жаль, что ты потеряла ребенка. В аварии папочка выжил, он даже пытался помочь тебе, но я это быстро исправил.
– Почему?..
– Потому что ты должна принадлежать мне, только мне, никому другому! – пощечина оглушает меня, а этот ублюдок отлетает от меня на метр, сам испугавшись своих действий. – Слишком много вопросов, Ана.
Кляп занимает свое место, а Том отходит от меня, по-хозяйски шаря в ящиках комода, пока не достает оттуда простой вибратор.
– Я хочу любить тебя, Ана. И я буду любить тебя, а однажды и ты полюбишь меня.
Резким движением этот псих разводит мои ноги, нанося на складочки много смазки, но сам не делает сексуальных действий. Прислонив холодную игрушку к моему комочку нервов, он включает вибрацию.
Сама того не желая, до тошноты от самой себя, я получаю удовольствие. Чисто физическое, но от этого не легче. Слезы льются без остановки, а всхлипы чередуются с тяжелыми вздохами, еще и чертов кляп…
– Смотри, Анастейша! – очередная пощечина, Том вошел во вкус, а я пытаюсь плотнее сжать бедра, подтянуться, я не знаю, лишь бы чертов вибратор не касался меня! – Давай украсим тебя, Ана. Ты должна принадлежать мне, никому другому, и ты будешь помнить об этом!
В его словах нет основы… Будто это и не его фразы, будто они заучены.
Он нервничает, даже озирается по сторонам, ищет кого-то, может Алекса, или что-то, а потом будто вспоминает и широко улыбается, доставая из кармана джинс нож.
Мне конец.
– Будешь дергаться – порежу еще сильнее, Ана, – холодный металл касается моего живота и разрывает кожу, пуская струйки крови. Господи, пожалуйста, как больно, как страшно… – Смотри, Анастейша!
Не имея возможности возразить, я наблюдаю, как это умалишенный ублюдок вырезает свое имя на моей гладкой коже. Я так хочу кричать, но лишь глубоко дышу, боясь даже пикнуть, с трудом держась. Бессердечный ублюдок, левой рукой он меняет скорость вибрации и снова плотно прижимает игрушку к моей плоти. Смотря мне в глаза, Том обводит свое имя в кровавое сердечко, и я вскрикиваю, нож входит чуть глубже, но все еще ранит только кожу, игрушка мучает меня, и я кончаю, ему на радость, и вправду закатив глаза, но промычав, что он больной.
– Алекс испачкал тебя, надо стряхнуть… – новые и новые раны ножом, хоть и неглубокие, не менее кровоточащие…
– На, выпей, – распахиваю глаза, но реальность не меняется. Моя спина, мое тело, о боже… Том все еще держит свой нож в руках, но я больше не подвешена, а лежу на кровати. – Пей!
Откручиваю крышку и делаю несколько жадных глотков простой минералки. Черт, моя голова…
– Хорошая девочка, – этот психопат наклоняется ко мне и целует в соленые от слез губы, но не требуя большего. Мягко взлохматив мои волосы, он укладывает меня на живот и довольно профессионально привязывает меня поперек кровати. Голова кружится, это из-за потери крови, я думаю. Я еще думаю.
– Знаешь, что чувствовал я, Анастейша? Что чувствовал я, когда этот урод пихал в тебя свой старческий морщинистый член?
– Заткнись!
– Сама заткнись! – он ударяет меня головой о матрас, и я сдавленно кричу от резкого движения. – Ты узнаешь. Ты же любишь его, этого Грея? – не могу ничего произнести, и Том оттягивает меня за волосы, заставляя смотреть ему в глаза. – Ты любишь Грея?
– Люблю, ты, тварь… Только тронь его…
– И что ты сделаешь?! Я уверен, Кристиан расскажет тебе, насколько больно ему будет сейчас. Видеть, что ты в руках другого, когда, как он считает, ты должна быть его!
Я была готова к боли. Я смирилась с растерзанной спиной. Но к боли за Кристиана я просто не была готова, не была готова к беспомощности и неконтролируемой ярости.
– Ты обещал, что не тронешь его!
– Смотри, урод. Смотри и запоминай этот момент на всю твою короткую жизнь! – Том смотрит куда-то вверх, и я замечаю камеру под потолком… – Смотри, кому она принадлежит, Грей.
Я слышу звук ширинки и шорох за спиной, я ощущаю как прогибается кровать за мной, я ощущаю горячие пальцы Тома в себе, но даже не подаю признаков жизни.
Одна его ладонь на моей заднице, и мне до тошноты плохо от его потных рук. Он паникует, медленно входя в меня, но тут же отстраняясь, будто бы пытаясь подготовить меня.
– Я никогда не полюблю тебя. Я никогда не прощу тебя… – найдя в себе последние силы, фокусируюсь на камере, которую отлично видно с этого места, лишь бы не ощущать Тома в себе, лишь бы не замыкаться, лишь бы не позволить ему думать, что он может сделать мне хорошо. – Я ненавижу тебя всей своей душой.
Грязная, мерзкая, противная, опозоренная. Изуродованная. До конца.
Кристиан никогда больше не захочет прикоснуться ко мне.
– А вы, великая Госпожа Стил, совсем не любите игр с ножами? – эта мразь выходит из меня, и я содрогаюсь всем телом, ощущая холодный металл на моих половых губах. Медленный глубокий вдох и тихий выдох. – Как по маслу, Ана.
Господи.
Я сосредоточена только на себе. На том, что «как по маслу» входит и выходит из меня нож. Он ранит стеночки, я ощущаю ноющую боль, я чувствую кровь, стекающую на постель, и я очень боюсь.
И меня прорывает, как плотину.
Пытаюсь вырваться, громко плачу, я так больше не могу. Не могу. Не могу…
Я больше не могу быть сильной. Я унижена, опозорена, раздавлена, уничтожена как личность.
А Том смеется, резко вытаскивая нож и жестко входя в меня, двигаясь так быстро и так глубоко… Больной ублюдок.
Изнасилованная.
Никому больше ненужная. Израненная.
Испорченная.
Голова кружится, неимоверно сильно хочу закрыть глаза, сдаться… И меня ничто не останавливает.
– Я говорила, я постоянно тебе говорила, что не брошу тебя… Мне жаль, что я солгала тебе, Кристиан, – Том хохочет над моими словами, но мне плевать. Я не в силах это выносить.
Я очень люблю тебя.
Love is our resistance.
Кристиан встречает меня в аэропорту, держа в руках потрясающий букет из розовых лилий и мелких красных розочек, хоть я и просила его не приезжать. Я очень, очень рада его видеть, но выдавить улыбку у меня не выходит.
– Хорошо долетела? – киваю, принимая цветы, и, замявшись буквально на мгновение, осмеливаюсь на быстрый поцелуй в щеку, чем очень удивляю и радую его. – Я очень скучал, Ана, – он совсем по-детски прикладывает ладонь к тому месту, где еще пару мгновений назад были мои губы, и я всё-таки улыбаюсь. Я не коснулась его ничем, кроме губ. И мне действительно хотелось этого, и он даже рад… Мне так нужно сказать ему спасибо за всё, что он делает для меня.
Я тоже скучала, если честно.
Скучала, даже сидя на могиле Трэвиса. Мне было это нужно, побывать там. Рассказать ему всё. Высказаться. Пожаловаться. Свою новую боль я снова привезла на городское кладбище нашего пригорода, где неподалеку от своего отца лежит Этот. Я плюнула на его могилу.
Кристиан перед отлетом вручил мне большого плюшевого котика, так что я не была там одна. Крепко обнимала игрушку, плача у надгробия мужа. Оплакивая себя, не стесняясь этого. Оплакивая и Трэвиса, и обиду на Трэвиса, за то, что так поздно узнала его маленький грязный секретик. Посочувствовать кому-либо из Перри у меня не вышло. Они, может, не заслуживали потери любимого внука, племянника, брата, сына, но он заслуживал смерти.
Я виделась с Джуди. Трой знал, что я буду в Хьюстоне, он сказал ей, она поджидала меня прямо у входа на кладбище. Мы смотрели друг другу в глаза, но мои не выражали ничего, а её – безграничную ненависть.
– Мой сын заслуживал этого? Мой сын заслуживал этого?! – она указывает вдаль, на примерное расположение могилы этого ублюдка, и я медленно шагаю туда, крепче сжимая своего серого котика в руках. Джуди ведет меня, обогнав, что-то шепчет, делясь переживаниями, делясь своей ненавистью ко мне, но я даже не слушаю её.
– Он был таким молодым… Разве он заслуживал этого, Господи? – она опускается на колени, поправляя его фото, цветы, поглаживая мраморную плиту с его именем. Она скорбит.
На мне только уютная ярко-оранжевая худи, в Техасе намного теплее, чем в Сиэтле. Она мне нравится. Я одолжила её у Кристиана… Вернее, он одолжил мне её, просто забрав мою кожаную куртку. «Ты застудишь почки. Моя толстовка теплее и будет тебе ниже попы». Очень мудрый любитель Old Navy, понимающий, что мне будет легче в вещи, связанной с ним, хоть она и болтается на мне как мешок.
Расстегиваю кофту, не стесняясь людей чуть поодаль от нас, и Джуди невольно громко ахает, увидев подтверждение таких страшных слов Троя.
– А наша с Трэвисом семья заслуживала этого? Трэвис заслужил смерти от рук собственного сына? Я заслуживала с этим жить?
На животе шрамы с его именем до сих пор красные, а сердце уже стало бледным, почти незаметным. Кроме глубокого хвостика.
Я принимаю успокоительное быстрее, чем осознаю, что у меня начинается паническая атака.
– Ана, господи…
Застегиваю свою толстовку и оставляю Джуди там, с её сыном, возвращаясь на главную аллею. Пора проведать Трэвиса.
Том Перри монстр. Но она его мать, и она оплакивает своего ребенка. Я уважаю её горе.
Я разговаривала неделю… Вернее, вела себя так, будто ничего не случилось. Рассказала всё Кристиану, полиции, Трою, психологу… А потом замолчала. Когда, наконец, осознала. Психолог говорит, это нормально.
Слова, которые я произнесла при Джуди – первые за последние месяцы тишины. Три? Больше? Я уже сбилась.
Я всегда сбиваюсь, когда пытаюсь сосчитать что-то. Когда пытаюсь сосчитать следы на теле. Сколько их всего? Сотня есть? А сердечко, сердечко считать за один большой шрам или сосчитать каждый отрезок?
Психолог думает, я блокирую воспоминания, почти ничего не помню, но это не так. Я помню всё, и очень детально, насколько мне позволяло состояние. Я до сих пор чувствую боль внутри.
Я не думала, что смогу ощущать счастье, да еще и так скоро после случившегося. Безмерное счастье, почти разрывающее меня изнутри, одновременно с леденящим душу ужасом. Кристиана арестовали прямо в моей палате, объявив, что он подозреваемый в убийстве Томаса Перри. Ублюдок не выжил, несколько дней провалявшись в соседней реанимации. После разбирательств переквалифицировали в «превышение самообороны», а его выпустили под залог. Но детектив откровенно призналась мне, что ей пришлось попотеть, а кое-что из фактов и вовсе скрыть из дела, чтобы Кристиана отпустили. Что ей жалко меня, мне нужен Кристиан, а тот ублюдок был никому не нужен, только травил мир своим существованием.
Я очень хочу забыть этот период. Эти бесконечные недели в больнице, одиночество, и первые недели в квартире Кристиана. Первые два месяца «после» – истинный ад.
«Я знаю, что взял грех на себя. Но будь у меня возможность повторить – я бы сделал тоже самое, ни раздумывая. Единственное, о чем я жалею – я ничего не мог сделать Форресту… Но это пока, Ана».
Иногда я спокойно вспоминаю всю ситуацию. А иногда случается безумный приступ паники, однажды даже потеряла сознание.
Я видела всё будто со стороны: как Том в очередной раз привел меня в чувства, как кончил мне на лицо, как заставил очистить его член от крови, моей же крови, приставив нож к горлу. Как примерно в этот момент в комнате появился Кристиан… Чуть позже, когда Том уже отвязал меня, крепко обнимал и шептал, что мы будем счастливы вместе.
– Ты обещала, ты обещала мне, что Котика не будет сегодня! Ты обещала! – в голосе Этого такая обида, будто я и вправду виновата, будто я ему что-то должна вообще…
Том в очередной раз схватился за свой нож, вскочив с кровати. Шипел проклятия, обещал, что убьет Кристиана, и действительно первый бросился на Грея. Серьезно ранил Кристиана в плечо, борьба, драка… И он упал, ударившись об угол стола, а Кристиан не мог остановиться, всё пиная его. Мне казалось, целую вечность, по факту – меньше минуты, как сказала детектив.
Потом «неотложка», до неё – мольбы Кристиана не смыкать глаз, пока он укачивал меня, завернутую в одеяло, стоя перед домом. А я не послушалась и не видела его два дня.
Если бы Кристиан не держал меня на руках, он бы так сильно не повредил руку.
– Я приготовил яблочный штрудель… – дарю ему выразительный взгляд, отрываясь от созерцания Сиэтла, и он закатывает глаза. – Я сам приготовил яблочный штрудель и купил мороженое. Тебя не было всего три дня, а я места себе не находил. Он, конечно, не такой красивый как твоё творчество на кухне, но я очень старался.
У Кристиана новая машина, красивая трехдверная Audi A3 черного цвета. У него серьезные проблемы с рукой, и пока она не восстановится – он должен забыть о байке, ему нельзя так напрягаться.
Я была против продажи его мотоцикла. Он был против, когда я возместила ему стоимость авто, демонстративно вручив мне карту его банка, привязанную к его счету, с моим именем.
Он пожертвовал тем, что годами было для него мечтой, и стало реальностью, любимой игрушкой, ради меня…, а я того не стою.
Психолог говорит, что я зря продаю свой дом. Кристиан ничего не говорит, потому как полностью понимает меня. Я просто не могу там находиться, до тошноты. Даже мои вещи собирала Кейт, которая еще и «уничтожила» ту проклятую комнату, принесшую столько боли каждому, кто побывал в ней. Мне ничего не нужно. Мне нужна только новая жизнь.
Я всегда мечтала жить рядом с водой. Гулять по пляжу с лабрадором, строить песчаные замки с детьми, устраивать пикники… Сейчас мне хватит небольшого дома, лишь бы подальше от Сиэтла, где-то в глуши, а река или океан – приятный бонус.
Я не сбегаю. Я просто хочу быть живой, но здесь у меня это не выйдет.
Мы много беседуем с миссис Холлоуэй, которую я никак не привыкну называть Джо. Она беседует. Я киваю. Она психиатр, она вызвала полицию в тот раз, когда мы были с Кристианом в гостиной… Мы общались по-соседки, но редко, я всегда была так занята, что год обещала ей попробовать её черничные маффины.
Джо сказала, что больше половины пар не переживают изнасилований и расстаются в течение года. И я с ужасом жду момента, когда Кристиан бросит меня, но я пойму и буду уважать его выбор. Я некрасивая, изуродованная, каждую ночь пробуждающая его своим криком боли и ужаса. Не позволяющая просто взять меня за руку, обнять, вечно чувствующая себя грязной…, а об интиме я даже подумать не могу без истерики. Зачем я ему такая?
Я слышала как Джо говорила Кристиану, что у меня возможны суицидальные мысли, но это не так. Их не было, почему-то, даже когда я была одна в палате, с изредка проверяющей меня медсестрой. Я хочу жить, я хочу собаку, а такой радости как моя смерть я ни за что не доставлю ни Форресту, который сейчас под следствием, ни Этому.
Я. Никогда. Не. Буду. Его.
Правда, отсутствие мыслей о суициде ничуть не мешало мне хотеть уничтожить себя, но это быстро прошло. На смену этому пришло осознание своей ничтожности, тупости и осознания, что железная мочалка только ранит кожу, но никогда не смоет всей той грязи внутри меня.
Трой открыл мне моего хорошего друга, Александра Форреста, с той стороны, о которой я и помыслить не могла.
Александр Форрест действительно был федералом, отдел по борьбе с наркотиками. А Трэвис занимался тем, чем сейчас занимается Трой: поставкой наркотиков из Колумбии. Поэтому он так просил продать мою часть, чтобы у меня не было проблем, чтобы расширить «бизнес».
Трэвис сгубил карьеру Форреста: начальство агента получило увесистую взятку, что неудивительно, а его понизили и стали бросать в командировки по стране, пока совсем не вышвырнули из бюро. И он жаждал мести.
Он следил за мной, оказывается. За той маленькой хрупкой девушкой, носящей под сердцем малыша. Но собирался благородно подождать появления на свет ребенка, а только потом отомстить Трэвису.
«Каждый должен иметь второй шанс, знаете. Даже Трэвис Перри».
Неужели мир так тесен? Неужели я никогда не буду свободной?
– Ты поужинаешь, или только десерт? – отрицательно качаю головой, скрываясь в ванной, и Кристиан тяжело вздыхает, но ничего мне не говорит.
Я похудела на семь килограмм. И его бесят мои тонкие, вечнодрожащие руки, поэтому кормление немного похоже на насильное. Везде вкусняшки, завтрак в постель, ежедневные подарки из кондитерской недалеко от работы… И только благодаря ему я еще не заработала проблем с желудком.
***
Когда дверь в очередной раз тихо хлопает, я уже даже не отрываюсь от раскраски, продолжая красиво оформлять восточный узор. Искренне считала эту терапию бредом, пока не поняла, что мне и вправду легче. Предпочла фломастеры карандашам, и заметила, что упорно избегаю красный цвет. Надеюсь, психолог тоже заметил это…
Кристиан каждый день уходит по вечерам, как ушел и сейчас. Примерно на час, иногда чуть меньше, иногда побольше. Он ничего не объясняет мне, да и какое право я имею спрашивать? Я живу в его доме, регулярно не даю ему спать, вечно молчу и запрещаю прикасаться к себе, во всех смыслах. Он молодой, красивый и здоровый мужчина, которому нужен секс, нужна нормальная, сексуальная девушка, а не тридцатилетняя изуродованная дура, не дающая ему ни счастья, ни покоя. И с этим пора что-то делать, я не могу ломать его жизнь. Я очень хочу счастья для него.
А как уйти от человека, без которого ты не можешь жить? В понедельник Кристиан надел белую рубашку в тоненький волнистый узор – во вторник она на мне. Она пахнет им. И мне так спокойнее, хоть это и не этично, не гигиенично. Его вещи такие большие на моем худощавом теле… Он, даже его вещи – мой защитный кокон. Я уже три рубашки ему испортила пятнами, и не знаю, он не заметил, что я купила ему новые, или просто терпеливо молчит?
Мне очень тяжело, и я не могу это объяснить. Я чувствую себя отвратительной, никакой, опустошенной, не хочу, чтобы Кристиан касался меня, не хочу испортить его собой… Но при этом, до боли в груди, я так хочу оказаться в его объятиях. Так хочу снова поцеловать его. Хотя бы так же, как в аэропорту. Так хочу показать ему, что мне просто нужно время, но я буду, я буду в порядке, лишь нужно потерпеть.
Как раньше не будет ничего. Но хуже тоже не будет. Я восстановлюсь. В один прекрасный день я пойму, что не вспоминаю произошедшее каждую минуту, не вспоминаю это в таких ярких красках, не избегаю красного фломастера. Я обязательно буду счастлива.
– Привет, – поднимаю взгляд на Кристиана и он мило улыбается. – Я хотел поговорить с тобой. Это очень важно.
Откладываю фломастеры, жестом приглашая его присесть, и он опускается на стул напротив.
– Ана, я… О, черт. Даже и не знаю, как начать… Только выслушай меня, пожалуйста.
У него кто-то есть? Поэтому он уходит? Поэтому так нервничает?
Неужели я была права?
Киваю, делая этот непонятный жест, чтобы он продолжал, а у самой дрожат руки. Я хочу, я очень хочу, чтобы он был счастлив, но мой страх остаться одной еще больше. Я не готова.
Я так долго отталкивала его, первые месяца два – точно. Плакала при виде него, от ненависти к себе, что я порчу его жизнь, что я недостойна его. Врачи запрещали ему появляться в моей палате. Потом медленно стало легче. Когда поняла, что он игнорирует мои ежедневные, иногда и не единичные, визги и слезы, упорно продолжая быть моей опорой в жизни.
– Я очень люблю тебя, Анастейша, но…
Но.
Какое может быть «но» в признании в любви? Как он вообще может так говорить? Он видел меня?!
Сама не замечаю как всхлипываю, прячась в капюшон худи и закрывая лицо руками.
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.
– Как бы ты не мотала своей чудесной красивой головкой, это правда, и я не собираюсь сдаваться. Я не буду лгать, что это не сложно – не иметь возможности даже за руку тебя взять, когда ты рыдаешь от своих кошмаров. Но я с тобой, я действительно тебя люблю, и я не сдамся.
Со мной что-то не так. Говоря буквально, я не винила себя в том, что этот мудак порезал меня, как кусок мяса перед грилем, а потом изнасиловал. Психолог удивлялся. А потом понял, идиот, что ненависть к себе я испытываю, и еще какую, но связана она не с тем, что я сама виновата в собственной искалеченной жизни, а с тем, что мне стыдно перед Кристианом. И сколько бы не твердил этот индюк, что я не виновата ни в чем, а просто должна принять себя, как принял Кристиан, это не работает. Он любит меня, и я так же должна полюбить себя. А я не могу. Я должна была придумать что-то получше, чем сказать, что заболела. Он не должен был меня спасать, видеть такой, не должен был пострадать сам. И это только моя ошибка, моя большая вина. Я лишила его всего.
– Пожалуйста, Ана, не плачь, только не из-за меня… Чёрт возьми! Я не хочу и не буду делать вид, что не мечтал о тебе последние пять лет, что мне всё равно, что происходит у тебя в голове! Но я знаю, что ты любишь меня, я вижу это по каждому твоему взгляду, почему я не имею право любить тебя?! Я буду с тобой ровно столько, сколько я буду нужен тебе. Но даже не смей думать, что ты портишь мою жизнь. Я бы сошел с ума, если бы… – он осекается, и глубоко вдыхает, медленно выдохнув через несколько секунд. – Я очень сожалею, что накричал на тебя, Анастейша. Но не жалею ни об одном своем слове, что только что сказал. Поговорим позже. Я люблю тебя.
Судя по хлопку двери, он ушел в душ.
Господи, а ведь он… Боже, нет. Нет. В этом нет его вины! Он не может так думать, это я солгала ему, скрыла многое, и в глубине души понимала, на что иду…
Кристиан!
***
Очередной вечер в одиночестве, Кристиан рано ложится, ведь рано встает на работу… Чёрт подери, он сидит в моем кресле. На моем месте. И мне не жалко, не завидно и не обидно, просто иронично. Я даже не хочу касаться того, что связано с таким дерьмом как наркотики. Трой пообещал проценты и компенсацию, с апреля я перестану быть там хозяйкой.
«Я знаю, что ты не отвечаешь на звонки и не отвечаешь на сообщения, но, может, встретимся? Обновим Ану Стил. Моя Ана в обморок бы упала, увидев такое мелирование, как у тебя сейчас на голове».
Кейт…
«Стил, чёрт возьми! Ты хоть ноги бреешь, или Грей мастурбирует под душем на снежного человека?»
Прыскаю со смеха, но… О, черт. А она права. Он вряд ли воздерживается… Но вряд ли на меня.
«Да. Да, я брею ноги, и да, я хочу встретиться».
«Стил! Тогда я позвоню тебе завтра утром, часов в 11. Просто спускайся, я буду у вашего дома».
«У вашего дома». О, Кейт…
***
Кейт тараторит и тараторит, делясь всякими женскими сплетнями, пока мы медленно тащимся по центру Сиэтла в наш салон, но единственное, что плохо с ней – я уже устала кивать. Ей некомфортно в моей тишине, и она пытается заполнить пустоту между нами, не понимая, что мне и так отлично.
Я как-то даже не задумывалась, что нужно взять себя в руки. Соблюдала гигиену, но совсем запустила ногти, волосы, лицо.
Я как конфетка для Кристиана: должен быть красивый фантик, под которым уродливая глазурь, но внутри именно та начинка, что так нравится ему.
Что я чувствую, когда не отвечаю? Ничего. Я просто не могу открыть рот. Но почему при этом смогла заговорить с Джуди, с Трэвисом? Потому что Джуди заслуживала увидеть всё, что сделал её сын, прежде чем винить меня. Слышать тихий, хриплый голос, наполненный слезами и болью. «Он был таким молодым…», и правда, он заслуживал жизни. Я же старше ублюдка аж на три года, я могла бы и умереть. Свое отжила, да только в «клуб 27» опоздала.
А Трэвис принял бы меня любой, поэтому я не побоялась открыться ему… как и Кристиан.
Господи, они так похожи. Я и не замечала...
– Ты оставишь длину или нет? – пожимаю плечами, и Кейт кивает. – А цвет, мелирование? – киваю в очередной раз, и она с деловым видом кивает мне, не отрываясь от парковки. О, наконец. Чертов час-пик.
– Стрижка, укладка, маникюр-педикюр и косметолог? – посторонний человек, касающийся меня… – Только парикмахер? – Кейт, видимо, замечает этот ужас на моем лице, и я киваю. – Хорошо. Я с тобой, Ана.
Очень хочется спросить, была ли она у Форреста, потому что глупо думать, что их тайные отношения испарились в один момент. Они трахали друг друга, по-животному, это не любовь, даже не дружба, но чувство привязанности никуда не денется. Алекс давал Кейт то, что она обычно искала в групповом сексе: адреналин и жестокость.
Мастер молчит, но даже не раздражен, пока я выбираю оттенок краски. Наоборот, девушка говорит плюсы и минусы каждого цвета для меня, и я решаюсь на русый, но не темный. Даже интересно, каким он будет для меня.
– А с длиной что делаем?
Смотря на перепуганно-удивленную Кейт, я вытаскиваю из фартука мастера ножницы и обрезаю прядь чуть выше плеч. Радикально.
– Грей должен молиться на тебя, Ана Стил.
Он молится.
И на меня, и за меня.
***
Я стараюсь как можно тише закрыть дверь, потому что машина Кристиана прямо у дома, и он вряд ли сейчас счастлив и спокоен, увидев, что я исчезла без записки и на целый день.
Интересно, ему понравится моя прическа? Парикмахер старалась не задевать меня даже случайно, а краску с головы я смывала сама, девушка любезно поделилась со мной перчатками. Мне очень нравится. Я иная. Светлее, не похожа сама на себя.
Опускаю очередную кучу пакетов из магазинов на пол и тихо прохожу в гостиную, где и застаю Кристиана на диване. Он в наушниках, что-то смотрит в телефоне, и я подхожу чуть ближе, искренне удивляясь борьбе внутри себя: желание обнять его со спины ничуть не меньше тошноты от самой себя.
Заглядываю в экран, но пошевелиться больше не могу…
О, боже!
Кристиан замечает меня слишком поздно, чтобы среагировать так, как стоило бы, а не резко вскакивая со своего места, телефон отбрасывая в сторону, каким-то поганым чудом натянув джинсы и не рухнув при этом.
– Ана… О, черт, я думал, Кейт задержит тебя.
