Текст книги "Барская любовь (СИ)"

Автор книги: Янтарная Вишня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

Ах! от господ подалей;

У них беды себе на всякий час готовь,

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

(с) Горе сами-знаете-от-чего

Офицеры высыпали из штаба, когда роту дрючили на плацу. Иван покосился на вороха аксельбантов – ох, не к добру! – выполняя команду, упал на раскаленный асфальт и начал отжиматься. Солнце нещадно припекало, шлем с прибором ночного видения и бронежилет тянули вниз, каждое движение требовало мучительных усилий. На счете «десять» открылись ворота, и в часть вкатился вызывающе красный автомобиль. Спортивный, хищный, с открытым верхом.

Ротный, заинтересовавшийся диковиной, скомандовал строиться, тут же, следом – «вольно». Это позволило рассмотреть водителя и пассажира, встреченных одобрительными криками.

– Черт возьми! «Феррари»!

– Юрий Александрович, достоуважаемый, да вы настоящий провокатор – раскатывать на такой милашке!

– Замолчите, злой язык, – с улыбкой ответил красавец-офицер, покинувший заднее сиденье.

Полковой доктор Дмитрий Сергеич расхохотался, заключил приезжего франта в объятия и трижды облобызал. Выбравшийся из машины водитель – невозмутимый дядька лет пятидесяти с окладистой бородой – запечатлел встречу друзей айфоном, о чем-то негромко поговорил с доктором, пока офицер свидетельствовал свое почтение штабным. Иван, одуревший от жары, пользовался коротким отдыхом, почти не вслушиваясь в мешанину слов:

– Пойдемте, я вас провожу… – Доктор, только не водку, крепче мадеры не потяну, вымотала дорога. – Пантелеич, не отставай!.. – Не сметь! Ишь, взял моду фотографировать всё, что на глаза попадется. – Да пусть его! – Ты с ума сошел? У него айфон всё прямиком ВКонтакт отправляет, матушке-княгине на радость. – Пантелеич, а ну, живо убрал айфон, у нас тут воинская часть, а не фотостудия! – В этом-то и дело.

К вечеру досужие языки всё рассказали да обсказали. Иван бы и обошелся, но говорили громко, перекрывая телевизор в комнате отдыха. Князь Юрий Александрович Оболенский, хозяин «Феррари» и дядьки Пантелеича, служил в Московском Охранном отделении, а на Кавказ приехал, чтобы бороться с местным терроризмом. Начальство у князя имелось свое, полицейское, планы операций тоже свои, глубоко секретные, а солдат в случае надобности ему должно было выделять войсковое начальство. Сослуживцы тихо зароптали – «мало нам своих офицеров, еще жандарм на голову» – а Иван и ухом не повел. Если приезжий князь никого под розги отправлять не будет, так какая разница, кто прикажет и куда бежать? В отличие от многих, Иван за свою жизнь не трясся, и по дому не тосковал. Чем больше дела, тем больше усталость. Лег по «отбою» и сразу в сон провалился. И кошмары почти не мучают.

После князя сослуживцы начали перемывать кости дядьке Пантелеичу, тогда-то Иван не выдержал, и вышел вон, на свежий воздух. Таких прикормленных дядек он не любил, побаивался пуще баричей – холоп холопу промашку не спустит, не смилостивится.

Вечер дышал покоем и легким перегаром. «Феррари» уже исчез, офицеры разошлись по квартирам, и только доктор с адъютантом полковника что-то обсуждали, будучи не в силах расстаться.

– …Бог знает зачем, он мог бы получить повышение в столице.

– Поживем – увидим.

Назавтра Иван о князе и думать забыл, и еще неделю не вспоминал. Роте устроили тренировку против нападения из засады: не отдельные элементы «выпасть из машины и занять позицию», а полноценные занятия – выпасть, открыть огонь, вытащить из-под обстрела раненого, поразить мишени. После, когда отдохнули за чисткой оружия, отправились в оцепление – спецотряд брал перевозчика оружия. Взяли. Без потерь – Богородица Матерь смилостивилась – и с грузом: патроны и компактные СВУ для покушений.

В субботу дали увольнительные, но Иван, как обычно, никуда не пошел, остался в части. Надраил, перетряхнул, подшил обмундирование. А зачем выходить? Кругом чужая земля. Ивану не нравились горы, дома, теснящиеся на пятаке равнины, тревожное название города – Хмурной. Один раз, когда только в часть попал, выбрался осмотреться. Попробовал чебурек с острой начинкой, поглазел на связки перца и россыпь специй на рынке, на странные сладости, над которыми кружили осы. Все это было непривычно, не по-русски, и люди были не такие – мужчины в черкесках, женщины, закутанные с головы до ног, вся одежда серая да черная. А ну их всех к черту, дьяволов!..

В воскресенье подняли по учебной тревоге, вывезли в лес на занятия по огневой подготовке. Рекрутов гоняли нещадно, готовили к долгой службе – из полных двадцати пяти лет три уходило на освоение современного оружия, доведение боевых навыков до автоматизма. Инструктора новичками из последнего набора были недовольны, полковник уже открыто сказал, что служить в Хмурном мало кто останется. Двое сослуживцев Ивана молились, чтоб их в среднюю полосу перевели. А Иван не молился, помалкивал. Здесь, на Кавказе, ни инструктора, ни офицеры не свирепствовали: плац подметать, да на кухне картошку чистить – разве это наказание? Когда-никогда по зубам дадут – и не так чтоб сыпались – или шомполом под живот. Сквозь строй только за дело прогоняли: тех, кто в увольнительной надирался так, что лыка не вязал, и воровавших у товарищей. Аккурат перед тем, как Иван в часть прибыл, кого-то за второй побег до смерти засекли. А как не сечь, если словами не понимают? Иван слова командира и ротного понимал, бежать не собирался, беленькую не пил, к чужим грошам не тянулся. Даст Бог, оставят, и дослужит до конца срока. Если только шальная пуля не найдет, но быстрая смерть-то всяко лучше шпицрутенов.

Вторая встреча с князем состоялась в ночной мгле, в волчий час. Иван занял свое место на броне БТРа под обрывки фраз – князь с полковником разговаривали у ворот части.

– Не будем терять время.

– Прощайте, князь, да поддержит вас Бог…

В селение приехали засветло. Один дом зачистить успели, когда на другом конце улицы рвануло. Обошлось, уберегла Богородица, только двоих солдат осколками посекло. Юрий Александрович зубами скрипнул, но горячку пороть не стал, поберег служивых, сначала вызвал саперов, чтоб проверили, нет ли на развалинах других взрывных устройств. Ивана рядом с офицерской машиной поставили, поневоле разговоры слушал, да на князя смотрел. Молодой – лет тридцать. Пригожий – чернобровый, лицо белое, ровное, как у девицы. А губы – чистая черешня, будто соком подкрашены. На разглядывании-то Иван и попался. Князь его взгляд поймал, ответным ожег так, что мурашки по телу пробежали. Иван подобрался, непонятное томление стряхнул. А чтоб не скучать, изредка поглядывал на Пантелеича. Дядька от барина не отлипал, ходил следом, все подряд айфоном фотографировал. И никто его не гонял, будто так и надо.

А перед обедом князь учудил. Велел Пантелеичу Ивана сфотографировать – глаза, мол, красивые. Потом подошел, подшлемник стянул, в лицо всмотрелся. И опять горячей волной окатило, Иван от прикосновения пальцев к щеке едва не сомлел. Вот же напасть!.. Никогда такого не было. Иван не любил, когда его касались: по делу, конечно, терпел – куда денешься? Но лишнего товарищам не позволял, приучил – его ни за локоть не трогали, ни по спине не хлопали.

Наваждение быстро рассеялось: приехали следователи, прокурорские чины, князь к разметанному дому ушел, а роту направили лес прочесывать. Когда занят и настороже, особо не помечтаешь. И вспомнил Иван о князе стыдно сказать, когда – в банно-прачечный день. В душевой намылился, как следует, а мочалкой по яйцам мазнул – вмиг поджались, и то самое странное томление накатило. И елда встала, будто голую девку в срамном белье с перьями показали. Иван немедля ледяной водой облился. Не сразу, но помогло, попустило. Вышел из душевой, стуча зубами, и побрел чистить и красить оружие. Чтоб руки полезным делом занять.

Третья – роковая – встреча с князем случилась в полночь, на КПП. Иван заступил на дежурство по распорядку. Отметил, что красный «Феррари» под частью стоит. Князя не видать, а Пантелеич сладко дрыхнет. Стоило подумать, как доктор с князем и полковником явились. Тут Ивана и настигло. Князь сначала взглядом обласкал, потом с полковником пошептался… и – отвернулась Заступница, проглядела! – Ивана сменили и велели садиться в авто.

Пантелеич заворчал – не на Ивана, на князя – а тот только расхохотался, дыша мадерой. Обозвал дядьку «старым псом», Ивана облапил и раскинулся на сиденье, глядя в небо ночное. Доехали быстро. Князь, как и прочие офицеры, жил в единственном небоскребе Хмурного – «Свечке Богородицы». Лифт наружный, прозрачный, едешь – как Христос на ладони поднимает. Куда ни глянь – тьма с редкими светлячками фонарей. Трасса хорошо видна. Словно императрица ожерелье уронила. И лежит оно, сияет драгоценными камнями. Лепота взору! А душу кошки скребут. Хоть и Иваном родители назвали, не совсем дураком уродился. Князю-то ясно чего захотелось. Средь офицеров мужеложцев немало было. Не столько яйца любили потискать, сколько спустить без сложностей. Солдат не девка, букетов да конфет дарить не надобно, не залетит, маменьке с папенькой не нажалуется, под венец не потащит.

Прежде Ивану везло – на него никто не льстился. Говорили, что вид диковатый. Везло-везло, но счастье – не лошадь. Долго по прямой дорожке не идет. Иван, пока Пантелеич отпирал дверь квартиры, утешал себя тем, что князь пьян и устал. Долго мурыжить не будет, палку кинет и отвалится.

Хоть тешься, хоть не тешься, а тело страх сковал. Иван порог еле переступил. Встал в прихожей, руки по швам, слышал, что Пантелеич опять на князя ругается, но слов не разбирал – в уши как паклю напихали. Князю самовольство быстро надоело. Наорал, отправил Пантелеича на какие-то комментарии отвечать, Ивану приказал раздеться и идти в ванную.

Краны в душевой кабинке были хитрые. Иван кое-как холодную воду открыл, окатился, чем-то пахучим из флакона намыливаться начал. Медленно, потому что затрясло – и руки дрожали, и зуб на зуб не попадал. Вода шумела. Иван и не заметил, как князь подошел. Со спины прижался – на один миг. Поколдовал с кнопками и рычажками, сделал воду потеплее. Отстранился от Ивана, ладонями провел от плеч до ягодиц, и спросил – негромко, под ухом:

– За что секли?

Иван помнил, что отвечать надо честно, и не мешкая. Сказал, как было:

– За косорукость.

Князь недоверчиво хмыкнул:

– Фарфор фамильный расколотил, что ли?

– Двор плохо подметал.

Страх, чуть позабывшийся, затертый переездами и службой, всколыхнулся с новой силой. Трясучка не смывалась теплой водой, только усиливалась.

– Не пойму… – пробормотал князь. – Неужели я ошибся? Да быть того не может!

Руки обшарили тело: без жадности, осторожно, поймали дрожь, унять попытались, да всё без толку. Князь присвистнул, кинул Ивану полотенце – огромное, мягкое, пушистое – вытереться толком не дал, потащил на кухню, кивком указал на стул с кучей разноцветных подушечек. Сунул в руки чарку – рюмку широкую, хрупкую. Иван покорно выпил что-то хмельное и сладкое.

– Кто сечь отправлял?

– Жена.

Князь тоже пригубил как раз, аж закашлялся:

– Жена?

– Барин нас в дом взял, ее хозяйкой над дворней сделал, – Иван замялся, подыскивая слова. – А она лютовать начала.

– По согласию женился?

– Поп венчал, – уклончиво ответил Иван.

– Жену, небось, с дороги прихватили?

Иван только плечами пожал. Может и с полустанка. Он не спрашивал.

Баричи, кто поухватистей, ставили на дорогах посты, и автомобили, и автобусы останавливали. На станциях пассажиров с поездов снимали. Вольных молодых девок и парней тут же со своими крепостными венчали. Сделали мужем или женой – прощай, свобода. Понятно, что закон такое запрещал. Только кто его чтит, в глубинке, тот закон? А крепостных всегда не хватает…

– Жена, значит, барину глянулась?

Иван промолчал. Сладкое вино кружило голову, могло и язык развязать, лучше заранее прикусывать.

– Как же тебя в рекруты отдали? Надоела игрушка?

– Недобор был. Здоровых в губернии мало.

– Получается, повезло.

Иван кивнул. Вроде и беда, что лоб забрили, а получилось – от мучений избавила Богородица. В те дни, когда думал, что спасения уже не будет. Может, и сейчас вступится? Пошлет барину сон хмельной да крепкий, чтоб до утра как в омут. А там и служба позовет. Об Иване и не вспомнят.

Эх… куды там… только размечаешься, сразу осадят. Князь еще рюмку в Ивана влил и приказал:

– Пойдем в спальню, нечего тут рассиживаться.

Иван пойти то пошел, да по дороге ноги подкосились. Князь обернулся, не дал упасть – подхватил, вместе на пол по стене сползли. Сползли и замерли. Иван ожидал оплеухи или зуботычины, но князь медлил, а потом вдруг притянул к себе, шепнул:

– Да неужто я такой страшный?

Ивана повело от тепла тела и запаха – горьковатая парфюмерия и винный дух. Вперемешку. Как постыдное томление пополам со старым страхом.

Князь не отодвигался, позволял Ивану вжиматься носом в шею, впитывать, запоминать запах. Коснулся затылка – легко, осторожно. Не волосы в горсть сгреб, а гладить начал. Иван и забыл уже, когда его в последний раз так трогали. Мамка не баловала, о бате что уж говорить – только тумаки и перепадали. С женой с первой ночи не сложилось. С той ночи, которая вторая, первую-то она в барском доме провела. Потом еще неделю в родительской избе жили, пока в усадьбу не переехали.

От воспоминаний стало совсем тошно. Иван носом зашмыгал, извернулся, щекой потерся о княжью ладонь – кожей запомнить ласку, пока бить не начали. Торопился, всхлипывал, ронял слезы на полотенце. Слов, что ему говорили, не понимал. И Пантелеича шаги не услышал. Вздрогнул, когда голос князя холодным стал, как выстуженные сени:

– Ну, давай, скажи, что я даже солдатика без трагедии выебать не могу.

– Может, чаю подогреть? И, вот… одеялко я принес. Что ж он у вас в мокрую тряпку кутается?

Иван от князя отцепиться не мог – руки не разжимались. Так и доползли в обнимку до кровати. Там Ивана и в одеяло закутали, и чая горячего чашку заставили выпить. Он дрожать да сопли распускать перестал, к княжьему боку привалился, и уснул, хоть и дал себе зарок глаз не смыкать.

На рассвете еле ресницы разлепил, кулаком протирать пришлось. А солнце лицо щекочет, окно огромное, портьеры нет, и никуда не спрячешься. Пока возился, князя разбудил. Сердце сразу в пятки ухнуло. Когда одеяло на пол полетело, Иван зажмурился. Ждал, не дыша – «что будет?»

Дождался.

Пальцы касались сосков, которые немедленно набухли, как у брюхатой сучки, и на животе узоры рисовали. Иногда спускались ниже, дразнились, заставляя шире разводить колени. Когда елда встала, лежать смирно стало невмоготу. Иван заерзал, словно дыру в кровати спиной протереть хотел, ноги поджал, открываясь – пусть княже делает что вздумается, лишь бы не прогонял. Князь меж ягодиц не полез, только спросил, отрывисто и хрипло:

– Пользовал тебя кто-нибудь? Вставляли, как бабе?

– Н-н-не-е-е… – промычал Иван, ловя ладонь ляжками. – Барин не ебал. Только жена пару раз, кукурузиной.

Князь выругался сочным матом вперемешку с трескучими иноземными словами. А потом целовать Ивана начал. От горячих мокрых губ встряхнуло, будто в розетку влез. Иван мычал, прихватывал княжий язык, удерживая сладкую ласку. Не удержал – князь лобызание оборвал, к соскам спустился, прикусил, елду оглаживая. Иван от неожиданности заорал, хотя боль привык терпеть молча, до беспамятства. А когда острое удовольствие накрыло, крик не сдержал. Так и спустил семя, подвывая и видя княжью улыбку – тот Ивану елду наминал и посмеивался. Потом себя приласкал, на живот Ивану лужицу слил, потянулся, довольный, и скомандовал:

– В душ и завтракать.

На кухне Пантелеич возился. Посередь стола тарелка с кашей стояла, половинками клубничин обложенная, с веточками зелени. Князь кашу как увидел, сразу нахмурился:

– Это что за выдумки, песий сын?

– Маменька ваша волнуется, говорит – нездоровый образ жизни ведете. Я ей обещал, что буду овсянку с фруктами на завтрак подавать.

– Сам приготовил – сам и ешь. И хватит ломаться, я же чую – пожарил яичницу. Ставь на стол.

– Сначала вас с кашей сфотографирую, – нагло заявил Пантелеич и взялся за айфон.

После препирательств и двух снимков кашу скормили Ивану. Каша и клубника были ничего, а трава как зубная паста. Иван, конечно, никому об этом не сказал, да и яичницы порция ему потом перепала, сбила противный вкус.

Отзавтракав, поехали в часть. Иван и побаивался – князь, хоть и шутил с ним все утро, так же с шутками мог и на порку отправить – и жалел, что короткая сказка закончилась. С князем было тепло и сладко, век бы не отлипал да миловался. И сидеть на кухне, смотреть и слушать, как они с Пантелеичем беззлобно ругаются, тоже было хорошо.

«А вдруг еще раз когда-нибудь позовет?»

Ива понимал, что в следующий раз князь церемониться не станет, вставит как следует. Ну так и что? Иван от его прикосновений разум теряет, если будет страшно и больно, половины все равно не запомнит.

Молиться Богородице Иван не посмел – о грехах не молят. Но она, видать, с неба его помыслы узрела, потому что перед воротами с двуглавым орлом князь тронул Ивана за локоть и спросил:

– Останешься у меня денщиком? Только если хочешь. Я тогда с полковником поговорю.

Иван и слова вымолвить не смог – только кивал, да порывался князю руки целовать, за что тут же подзатыльник заработал. Не злой, шутейный – дразнился так князь.

Об Ивановой участи сговорились быстро. Полковник приказ подписал, и красный «Феррари» в тот же день увез в «Свечку» и самого Ивана, и казенный бронежилет, и автомат Калашникова.

Два дня Иван привыкал к счастью – оглушительному, как гроза с ясного неба. Он выдраил квартиру так, что даже перила на лоджии сияли, трижды сходил в магазин за продуктами – со списком, и трижды же сопроводил князя в поездках по городу. Стоял у дверей ресторанного кабинета с автоматом, пока Юрий Александрович с горскими князьями встречался. Стрекотали под вино по-французски, все знакомцы, по молодости вместе в какой-то Сорбонне лекции слушали. Те князья тоже ходили с охраной, но Иван любого из черкесов превосходил ростом и статью, и автомат никогда не опускал. Когда ожигал взглядом – шарахались. Правильно. Так и надо.

Ночевал Иван в княжьей постели, но по-прежнему неёбаным. Уж как только Юрий Александрович его не ласкал, один раз даже елду облизал, словно сахарный леденец. Собирал семя в свою ладонь, и сам Ивану на живот спускал исправно. А ебать вроде как и не собирался. Посмеивался, когда Иван на вершине блаженства во все горло орал, а еще в Пантелеича подушками швырялся, потому что тот временами прибегал на крики.

На третий день выяснилось, что ветки мяты, которыми Пантелеич украшает овсянку, можно не есть, а выбрасывать. Счастье Ивана стало безбрежным и ярким – всё до мелочей высмотрела Богородица, обо всем позаботилась.

К Пантелеичу и его привычке фотографировать Иван тоже привык. Юрий Александрович не побрезговал, объяснил Ивану, где собака зарыта. Иван рассказ выслушал, но понял не до конца. Юрий Александрович говорил об Интернете, а Иван в сеть не выходил, хотя это не запрещалось, телефона и ноутбука не имел, и казенную технику в комнате отдыха никогда не трогал. Знал, что не с его-то счастьем к дорогим вещам руки тянуть. Непременно сломаются.

А Пантелеич в сети, похоже, какое-то видное место занимал. Не за один день, конечно, это случилось. В свое время Пантелеич, как и положено верному слуге, следовал за барчуком из военной гимназии в кадетский корпус, далее – по местам службы. В годы, когда Интернет начал прочно входить в повседневную жизнь, матушка-княгиня Оболенская снабдила дядьку новомодным телефоном, и, под угрозой «вольной» и выдворения вон из дома, заставила завести аккаунты ВКонтакте и Живом Журнале. Пантелеич аккаунты завел и принялся вывешивать на «стену» фотографии завтракающего и попивающего чай барина на радость тоскующей в разлуке матушке. Вскоре кто-то – возможно, сам Юрий Александрович – научил Пантелеича писать в ЖЖ сермяжную правду. Посты выделялись на общем фоне, как баран в стае райских птиц, матушка-княгиня строчила Пантелеичу умиленные комментарии и довольно быстро распиарила скучноватый блог. Пантелеич стал тысячником, сермяжная правда вылезла в топы русскоязычного Интернета, а фотографии Юрия Александровича и «Феррари» пользовались неизменным успехом.

Переезд на Кавказ обернулся для Пантелеича спецзаданием от Охранного отделения. Начальство Юрия Александровича потребовало, чтобы блогер-тысячник «формировал положительный образ русской армии в глазах общественности». Пантелеич задачу по мере сил выполнял – о военных писал только хорошее, а к постам прилагал фотографии с места событий, позволяя интеллигенции оценить масштабы разрушений при взрывах и объемы дикорастущей конопли в аулах. Фото Ивана «с красивыми глазами» в блоге отдельным постом лежало. Под изображением были написаны две строчки и тянулись две полоски разного цвета. Иван, шевеля губами, прочел: «Хорош?» и «Ох, как хорош, лучше не бывает!», осилил слово «проголосовать» и ушел от ноутбука в недоумении. Чудны барские забавы, а Пантелеич им потакает. Глаза как глаза, спасибо, рожа подшлемником закрыта. На остальных фото казалось, что Иван сейчас кинется и укусит.

Это не только на фото видно было. Аббас-Мирза, каджарский принц, повадившийся обедать с Юрием Александровичем, Ивана разглядывал-разглядывал, потом изрек.

– Ты, Юрий, умеешь найти что-нибудь особенное. Все гарцуют на породистых жеребцах, а ты приручил зверя, который под удилами прячет волчьи зубы, и готов перегрызть горло за хозяина.

Юрий Александрович расхохотался и сказал, что Аббас-Мирза в юности читал слишком много фантастических романов сочинителя Бушкова. А вечером впервые на Ивана лег. Не как на бабу, а елдой к елде, и дрочил своей рукой, пока оба не кончили. В этот раз хором орали, но Пантелеич в дверь не сунулся. Привык, что ли?

Следующий день прошел скучно. Юрий Александрович совещался с большими начальниками, проверял какие-то доносы осведомителей. Пантелеич не отрывался от ноутбука. В ЖЖ обсуждали новую поправку к указу Павла Первого о запрещении продажи дворовых людей и безземельных крестьян «с молотка или подобного на сию продажу торга». В две тысячи первом году было запрещено печатать объявления о продаже людей в газетах, а в нынешнем, две тысячи шестнадцатом, законотворчество добралось до Интернета. Надзорное ведомство закрывало доступ к сайтам-доскам, на которых шла оживленная торговля, в блогах дружно возмущались ущемлением прав помещиков и утратой свободы слова, а посредники поспешно переписывали объявления, заменяя продажу «отдачей в безвременное услужение». Пантелеич в дискуссиях не участвовал, но все комментарии в блогах тысячников внимательно читал, приговаривая:

– Эх, сеть… ни чина, ни титула, одни аватарки срамные…

Иван к поправке отнесся равнодушно – ежели какому барину взбрызнет крепостного продать, все равно продаст. Чего без драки кулаками махать?

К ночи вернулся Юрий Александрович, в меру пьяный и очень уставший. Пантелеичу велел наутро ехать с запиской в соседний губернский город – видать, важное что-то узнал, что по телефону сказать нельзя. Ивану приказал ложиться под бок, но не лапал, только обнял и сразу уснул. Иван шевелиться не посмел, так и проспали до полудня. Пантелеича к тому времени и след простыл, и ни каши, ни клубники, ни яичницы на кухне не обнаружилось. Юрий Александрович внимательно осмотрел содержимое холодильника, вынул и вернул на место йогурты, и спросил у Ивана:

– Готовить умеешь?

– Щи могу сварить. И кашу с репой.

– Нет уж, обойдемся без щей, – отказался Юрий Александрович. – Собирайся, пойдем хачапури с сыром покупать, пока Пантелеич не видит.

Сам сказал «собирайся», и тут же наорал, запретил автомат брать. Штаны форменные и ботинки оставить разрешил, вместо тельника футболку кинул. На футболке были какие-то слова иноземные, наверняка срамные, как подписи под сетевыми аватарками. Иван повздыхал, но князю перечить не посмел. А потом и позабыл про слова, день закружил-заворожил яркими красками, запахами и смехом. Новым счастьем.

Они гуляли по солнечному городу, ели горячие масляные пирожки в маленькой подвальной забегаловке. Сыр тянулся за губами, отлепляясь от теста, и Юрий Александрович, улыбаясь, снимал с подбородка Ивана застывающие нити. Сдобренную пряностями жареную курицу, овощи, зелень и плоский хлеб купили в другом кафе, понесли домой в серебристом пакете. Вино Юрий Александрович выставил из своих запасов, а Ивану и без вина хорошо бы было. Пил, потому что велели, и футболку снял – жарко, и заляпать страшно. Князю-то все равно, а Пантелеич прознает – убьет. Когда сок помидорный брызнул, Иван порадовался, что на живот, а не на дорогую тряпку. А Юрий Александрович посмотрел, как Иван сок с дорожки черных волос стирает, улыбаться перестал и глазами потемнел:

– Искушаешь? Ох, допросишься ты у меня…

– Бить будете? – подобрался Иван.

– Ебать буду, дурень!

Иван чуть не ляпнул: «А я уж думал, не соберетесь», но князь ему рот поцелуем заткнул, а потом повел в спальню. На этот раз не страшно было. Юрий Александрович меж ягодиц пару раз лазил – когда елду Ивану облизывал, непременно палец в зад совал. Не больно, и даже приятно, туда-сюда на волне удовольствия. Теперь пришлось принять больше. Иван поначалу стонал, не мог понять, хорошо ему или плохо, а как пообвыкся, стало очень хорошо. Князь разошелся, драл так, что до нутра пробирало, но хотелось еще и еще. Иван кричал, за спинку кровати цеплялся, аж под руками треснула, а когда князь его ладонью приласкал, залил семенем подушки – на обе сразу хватило.

После Юрий Александрович его целовал, довольством светился и сказал: «Не ошибся. Я в этих делах не ошибаюсь». К чему были слова, Иван не понял, а переспрашивать не посмел.

К вечеру явился Пантелеич, пошептался с князем, а потом выругал Ивана за грязное белье на кровати. И слушать не захотел, что только поднялись, не из-под Юрия Александровича же простыню рвать?

Ночью Ивану не спалось, даже под княжье сопение. Тело млело в истоме, а мысли в черепушке копошились, закрыть глаза не давали. Тревожило, что счастье недолго продлится – Богородица вечно грех покрывать не будет. Князь наиграется и вернет Ивана в казарму. А тогда только в петлю лезть, зная, что другая жизнь бывает.

«Вот бы на князя напасть кто вздумал, чтоб я его телом закрыл, – размечтался Иван. – И руки на себя накладывать не надо, и смерть красна – легко к Богу идти, зная, что на земле своего благодетеля спас».

Мысль угнездилась крепко. Теперь Иван и в ресторанах, и на улице с утроенной злостью на людей смотрел. Словно подначивал: «А ну, попробуй!» Ждал выстрела или удара, а прилетело откуда не ждешь. Юрий Александрович опять обедал с Аббас-Мирзой. В кабинет ресторанный вошел веселым и довольным, и до десерта смеялся. Под кофе Аббас-Мирза спросил:

– Ты знаешь, что сегодня в Хмурной прибыл граф Зубов?

– Кто?

Пауза. Показалось – воздух зазвенел от напряжения.

– Отставной генерал от инфантерии граф Валериан Зубов, – медленно повторил Аббас-Мирза. – Бывший командир Кавказского корпуса. Вы же с ним, кажется…

– Это все в прошлом, – холодно ответил Юрий Александрович.

Настроение подпортил не только Аббас-Мирза. В части, куда Юрий Александрович заехал, чтобы переговорить с полковником, многие упоминали графа.

«Между нами говоря, открытие памятника – это предлог. Он приехал с тайной проверкой».

«Всё так же прост в общении. Почести не изменили его».

Дома Юрий Александрович цыкнул на заговорившего Пантелеича, потребовал:

– Налей водки. И вали к консьержу, узнай, в какую квартиру Валериан заселился. Мне сказали – он остановился тут, в «Свечке».

Пантелеич, уходя, кинул на Ивана заговорщический взгляд. А что делать – не объяснил. Иван к князю сунулся – выпросить хоть ласку, хоть тумаков – в ответ услышал:

– Поди прочь, не до тебя сейчас, Ваня.

Юрий Александрович пил; в квартире, несмотря на солнце, хмарь клубилась. Клубилась-клубилась и разродилась грозой – Пантелеич вернулся не один, а с тем самым графом. Старик, хищный, седой и сухой, как ястреб, в секунду окинул взглядом пустую стопку и жмущегося в углу Ивана, поморщился от хмельного духа. Заговорил с издевкой:

– Глаза заливаешь, чтоб меня не видеть? Глупо, Юрочка. И на Кавказ из Москвы бежать было глупо. Я здешние горы три года в кулаке держал, меня не просто помнят, желающих помочь набежало целый короб и лукошко.

– Чем помогут? Подержат, пока ты хуй надрачивать будешь? – Юрий Александрович крикнул, не сдерживая голос, зло.

– Ты меня зверем-то не выставляй! – нахмурился граф. – Поворачиваешь дело так, будто я тебя насильничал. Кто ко мне в койку лез, словно там медом намазано?

– Это всё в прошлом, Валериан. Я больше не хочу. Оставь меня в покое. Отпусти на свободу.

– Ты всегда был свободным. Я тебе ничего не воспрещал. И сейчас не воспрещаю. Охота холопов дрючить – Бог помочь. Ты молодой, тебя на всех хватит. Обо мне только не забывай.

– Видеть тебя не могу! Тошнит, когда прикасаешься!

– А ты не накручивай себя, ляг да перетерпи.

– Нет!

– Да, – граф повернулся к Ивану с Пантелеичем, приказал. – А ну, пошли вон! – и снова взгляд на Юрия Александровича перевел: – Успокойся и поговорим толком. Пора выложить карты на стол.

Пантелеич Ивану в княжью спальню не позволил уйти. Потянул в свою комнату, шепча: «Давай-ка, от греха подальше». Иван покорно сел на стул. Молчал, смотрел, как Пантелеич за компьютерный стол усаживается, мышкой щелкает, читает что-то. Голоса из гостиной не доносились, и Иван разрывался между потребностью защищать и вбитым подчинением любым барским указам. Попытку встать, подойти к двери, подслушать, Пантелеич жестом пресек. Заговорил негромко, посыпая солью рану:

– Не лезь, милок. В словах графа напраслины нет. Вешался ему на шею Юрочка Александрович. Давненько это было, в ту пору, когда князюшке стукнуло осьмнадцать лет. Полыхало между ними так, что соломку не подстелишь – сгорит. Потом утих пожар, жизнь по разным городам разметала. Виделись редко, но граф Валериан на каждые именины Юрочки непременно являлся, не самолетами, так пароходами добирался с других стран и континентов. И Юрочка ждал его, ох как ждал… А потом граф вдруг взял и на девице с богатым приданым женился. Юрочка ему тут же от ворот поворот. А Валериан будто не понимает, за что – «ты, мол, тоже женишься, когда время придет, жена не помеха».

«И я не помеха», – подумал Иван. Вспомнил, как граф на него указал со словами: «Бог помочь».

Пантелеич вздохнул, продолжил: