Текст книги "Никому не кабель"

Автор книги: Яков Сычиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Экспромт №1

Когда мы, лёжа на разложенном диване, смотрели телевизор, а делали мы это чаще, чем, к сожалению, трахались: то она пялилась в ящик, а я – на неё, дрыгая при этом нервно ножкой. Тогда она клала свою ножку на мою, чтоб не отвлекало её это явление от просмотра.

Когда сидишь так, и за окном всё люди ходят – двуногие уроды ездят на двумордых монстрах, резиновыми лапами цепляющимися за шершавость асфальта, то и не пишется ничего, и в голову не лезет, а когда лезет, то не сидишь так, а ходишь где-то, хуйнёй какой-нибудь маешься. Мозг мой – зал заседания. И каждый день в нём собираются на совещание мысли, все: от самых высокопоставленных до самых низких. Но это, конечно, ни о каком равенстве ещё не говорит: каждая мысль занимает на собрании то место, которое заслужила. Основная проблема: заслужить, ибо чтоб заслужить – нужно выделиться, а чтоб выделиться и показать себя нужно либо дождаться своей очереди, либо пробиваться самостоятельно и не без риска для существования.

Главные места на заседаниях занимают в основном самые наиглупейшие мысли, легко доступные каждому, но ни к чему хорошему не пригодные, – зато долгожительствующие. Такие уходят с поста вместе со смертью и под рукой у них всегда имеется какой-нибудь преемничек-мыслёныш, который сразу и занимает их место. Судьба же мыслей хоть чуть одарённых куда сложней и интересней. Бывает, что даже будучи услышанной такая мысль при неблагоприятных условиях, остаётся неоценённой и снова затмевается потоком всё поступающих свежих. И большая удача, если мысль всё же заметили и воздали ей по заслугам. Но тогда для неё начинаются новые испытания: в условиях выживаемости среди тупейшего безумия элиты такая мысль склонна к самоубийству, а также возможно приведёт к самоубийству весь мозг. За что таких мыслей и особенно боятся и стараются всеми неправдами придушить их в толпе, или оставить незамеченными.

Экспромт №2

Я сидел под кустом и не заметил, как сменились цвета и новой краской поналяпала везде осень. Новая осень, старая осень – всегда осень. Можно идти, в голову не вбирая посторонних мыслей, – только значимыми для сердца впечатлениями утешаться и услащать пытливую до муки душу. Шерудить в карманах, гоняя по-за прокладкой семечки и что-то ещё, давно интересующее пальцы и пропавшее очень давно, так давно, что, наверно, потеряло уже всякую ценность и стало ненужной детской игрушкой выросшего в дамки усталого короля белой масти в чёрную непогоду.

Когда дожди, когда пивная закрыта… Нет, только кажется: вон под козырьком горит еле свет, скрипит, слышу, дверка: лачужка впускает хмельного бродягу, труженика дорог и разбитых переносиц. Там мы тяпнем по полстаканчика. Мне не нравится слово «стакашка»: оно, как таракашка, почти, как «какашка», совсем, как чебурашка и что-то невыносимо детское, что давно осталось, как сказано выше, давным-давно, и стоило бы подчеркнуть, что никогда не поздно, но всё беспросветно… и навсегда… Устал.

Только тихий мутный свет, потёмки и шёпотом ругань, чтобы не спугнуть друг друга в этом райском пристанище, где передовые ангелы сушат сапоги и мы собрались за одним столом со Христом. Ибо и он всегда там, где убогие собираются вместе. «Убогие» – ищущие Бога, у Бога ищущие пристанища в пазухе. А один человек спросил, как добраться до храма Христа Спасителя и едет ли автобус туда, проезжает ли его трамвай и троллейбус? И все ответили, что идти надо пешком. А он взобрался в новый двухъярусный трамвай с грязными зелёными ногами да к богу в душу угодил на перекрёстке – из окошка вылетел и летел метров сто до фонаря с агитлистовкой: «Голосуй за Жириновского!».

Всё кончилось, померкло и никогда не сбылось, отчего неизвестно. За стаканом потому что не ходи в первый понедельник второго дня осени, когда не высморкнуты сопли у многих со сна, и лобовой сквозняк осушает мозг, выращенный в банке грибково-кустовым методом. Методом методологии с мёдным и медным вкусом и запахом. А для носа специально есть специально выделенные пробковые затычки антироссийской фирма «Пакинос».

«Пакинос в любой понос! Словесный, омрачительный и умопомрачительный! Ум! Пом! Тарм-пам-пам! Пом-пом-пом!» Словесная дрянь, и больше ничего достойного, покойного и словопозволяющего…

Конечно, вы тотчас скажите, что всё это лишь мои сексуальные фантазии и навострите ушки на что-нибудь другое, и я не могу с вами не согласиться, и всё-таки, и всё же… Нет, не фонтан, конечно, но всё же… Всё.

Экспромт №3

О, да! Самое время, давай! Только этого… вот только этого… я… Постой, а что за?.. Что это  у те.. А-а-а-а-а!

Ух, вот чёрт! Глубже дышать, отдышаться… А? А, это я проснулся! Вот так да – радостно, замечательно! И всем желаю, чтобы так. Вот теперь всё хорошо, и никаких тёток с членами. О, Господи, и вспомнить страшно. А, кстати! Да! Вспомнить-то и нечего совершенно: в голове, как корова слизала. И ещё немножко и корову эту я лично увижу. Ну нет, этого мы допустить не можем. Зачем же далеко так, а? Как дядя хотите, милостивые государи? Нет, как дядя однозначно не хотим. Да это дядя мой – алкашик – до коров как-то допился. До трёх аж враз! Мы по пути его не пойдём.

Так встали, встали. Ага. Угу. На одной ноге, на второй – попрыгали, ага! Водичкой холодной из-под крана умоемся и зубки… Фу! Нет, хватит. Надо принять – для начала.

Водочка-водочка, я иду к тебе с горочки, угости меня корочкой и выдай мне долюшки. Крыша едет помаленьку. Я налива-а-аю тебя! Я тебя-я-я налива-аю! Опаньки! Раз! Ага-ага! Пойдёт! Жить будем. Дружно. Так!.. Чем тут?.. А, вот! Жую. Понимаешь.

Ну что?! Хочу обрадовать всех и, в первую очередь, себя: сегодня начался новый день. А нет, не просто! Сегодня совершенно новый день и новая жизнь. О всём, что было вчера, мы оставим самые смутные воспоминания, а лучше – совсем, к чертям, забудем. Всё с чистого стакана. За мной.

Можно пойти в бар, кабачок, забегаловку. Взять пивка, селёдочки. Сидеть – курить или делать вид, что куришь, если собрался что-то вроде бросать. Тогда можно и пивка даже не брать, а чайку взять. Мешать его ложечкой, поглядывать на всякие липкие попки, и точка. Молчком всё, молчком, не больше, чем тень, не меньше, чем пустой звук.

Экспромт №4

Капли, как бомбочки, взрывали воду на асфальте, и она разлеталась брызгами по сторонам; брызги сцеплялись, стекались капли, и снова падали, собирались в лужи, и снова взрывались, пока шёл дождь. Всю ночь. И утром ещё, пока я уходил, думал, что уходил, блуждая по кругу, от места преступления не больше, чем на пятьсот шагов. Однако! Я просто устал читать все книги, хранить молчание всех нас, гладить по головушке чужую дочку, кипяточком поить свою кровь. Я вошёл туда, как царь входит к шлюхам. Она сидела одна в кресле, ноги укутаны пледом, голова – платком. Всё так, всё так… Стоило взять в руку этот тяжёлый её молоток, которым, старая, колола себе орехи, как он превратился в руках моих, руках убийцы, – в окровавленную большую кувалду, с повисшими на ней ошмётками мяса и бабкиными мозгами. Я потом извлёк всё содержимое её тела – вывалил на пол и поигрался этим, повалял на ладошках, в ладошках, посмеиваясь, как в первом классе перед девочкой, потом растащил по полу вместе с рваными, липкими, благоухающими старушечьими колготами серого цвета, затем цвета табака, затем бурого цвета. Помочился в угол и – ушёл… Туда, где складывала она телеграммы 29 лет. Все как одно:

«Я долго думал, и, кажется, ни о чём. Всё давно понятно и решено. Завтра я выйду из строя. Я попрошусь. Без тебя нет совсем… Без тебя не люблю!..»

Ох уж мне эти… Все они так! Сначала… А потом!.. Потом!.. В общем, гори оно всё… Я всё поджёг – и к бабушке! К такой-то соответственно, какой уж заслужили. Однако! Пусть всё пылает. Приедут человечки и будут кричать: «Ворот отворачивай и рукав!» Набегут человечки. Переживать будут, что не с ними. Рады, что опять, но мимо. Как всегда, как всегда. Запишите на память координаты и местность: широты никакой, долготы никакой. Чушь одна кругом и пустошь мирская. Небо чёрное от копоти и дыма, отблески огня, как зарево. Чёрные и бордовые птицы летают – плачут и кричат о спасение. Здания серы, таращатся пустыми, разбитыми, глазищами-дырами. Воют-ноют раскалёнными трубами, лопающимися. Вонь кругом.

Я сидел недалеко и не плакал, просто грустил, глупил и пукал от застенчивости и чего-то ещё, что съедено было второпях у старушки. Забудьте, забудьте всё! Но нет! Разве вы можете! Суд ему подавай! Сейчас-с! Получите. Сидят судьи, сидят проститутки в париках. Охламоны. Ох, моны мои Лизы. Лизы моны, стерео-моны. Всё пораспишу по разным пластинкам, всё на чёрточки, на точки с запятой – пораспродам с большой буквы с большой ярмарки в Осташково. Там съезд внеочередной 20 лет несуществующий партии. А как же? Иначе скажите? Ну, нет-с. Вот…

И забыл сказать, что ведь как Раскольников совсем. Тот только от раскола пошёл, в голове в смысле раскололось нечто, а потом уже всё остальное осторожно взошло в его ум и совесть. А у меня же иначе – не раскалывается, не раскалывается ничего, всё только плачет, целуется втихаря по углам, по подъездам да зассаным кустам…

– Ну вот уж без этого совершенно точно можно было и обойтись, молодой человек. Вот в этом уж я совершенно точно уверен.

– И я, и я! Павел Петрович, какой-то Петрович, милый Петрович, Педрович, Пидр, Пидренко ко мне! Не хочет, сявка, бери щенка, пока маленький, бесплатно дают, и топи в прорубе, в унитазе, в условиях сугубо городского места жительства, из которого, при вашем-то здоровьице, несомненно целесообразно было бы переехать немедленно и неоспоримо, не задерживаясь ни на секундочку, прорвавшую кармашки и… в леса, господа, в леса! Милости просим! Там масла сивушные, ивушки, верблюжатинка свежая, не кроплённая ещё, под маринадом. Шишки-шишки всё и тропиночки. Густо. А так не за чем потому что никак а ещё и укушу.

Экспромт №5

Уж не знаю, как там насчёт искусства, но человек новый всегда радует глаз. Конечно, смотря по обстоятельствам: так ведь на улице где – в толчее – его и не приметишь сразу – совсем нового-то человека. А вот придёт такой к вам на работу, где сами-то вы, может, давным-давно сиднем сидите, – ну или носитесь сломя голову (этого я уж знать не знаю), а оно-то и видно сразу: совершенно новый человек – с иголочки весь – хоть на витрину ставь. И это ведь не оттого, что он…

На кухне бабушка с мамой что-то готовили – было душно там и вкусно пахло. Я приотворил дверь в комнату сестры: та сидела тихо, как всегда, за столом – с виду за уроками, а сама тихонько плакала. Я догадался: чуть вздрагивали плечи, еле слышен был в тишине за закрытым окном звук капающих в тетрадку слёз. Она не заметила, и я ушёл, никому ничего не сказал, хоть что-то такое и подумалось мне.

Никому не кабель

Теперь я очень аккуратно подхожу к телефону: беру трубку двумя пальцами и прежде чем сказать шёпотом: «Алло!» – я прислушиваюсь, принюхиваюсь, и, если вдруг почую что неладное – сразу бросаю трубку откуда взял.

Вот называют меня пошляком и грубияном, а сами весь день молчат да губки дуют, а вечером придут домой да под подушку свою как наговорят разом – очередью пулемётной – весь матюгальный свой запас: и бля, и хуй, и всё оттуда исходящее. Пошляки!

Серым утром дедушка у метро остановился, топнул сапожком и закричал:

– А что это мне всё «Путин» говорите?! Путин?! Какой нахуй Путин, а?! Я сам себе Путин! Да! И Медведев я. Так, нах… кхе… кхе… кхе… Вот, сволота! Ох, я вам дам Путина, все власть чуете, носом в дерьмо вас ткнуть! Всё пропукали, скоты! Тьфу!

Развернулся дедушка и собрался было идти, наговорившись всласть. Дядя милиционер запрыгал по ступенькам – задержать нарушителя, – соскочила туфля со ступеньки на плевке, – полетел дядька вниз солнышком, – спрыгнула фуражка с молодой головы, – нежно обритые с синевой щёки окрасились свежим багрянцем, – помутнели глаза. Дедушка ушёл.

Молодая офисная блядь осталась без мужа в тридцать лет, побежала помогать подниматься, розовым платочком вытирала кровь и – грязь с души ментовской. Так и познакомились, так и поженились.

Дед шёл, шёл, на асфальт ранняя пташка упала мёртвой – это был погибший воробушек: он без головы упал. Дед наступил на него и не заметил, как по асфальту размазал тяжёлым сапогом крохотное хрусткое тельце воробья.

– Товарищи! Я призываю! – кричал какой-то сумасшедший у трамвая – ему отдавили ноги лет тридцать назад – до сих пор кричит и плачет. – Я требую внимания по общепринятым в 47 году конвенциям, и международным соглашением сим я это заверяю в письменном виде! Вот, пожалуйста! Кто скажет, что я не большевик? Не я ли проливал сукровицу в палатах сантехнического треста?! Междоусобного Бога междуутробной войной! В мать, в мать! Заклинаю!

Тётка толстая неслась в трамвай – сшибла мужичонку, – очки слетели, кокнулись – с тётки слетели очки: у мужика не было очков, – он не интеллигент был, он просто старый больной человек и член дорожного конгресса. «Он пьяный был!» – сказали люди, хотя их об этом никто ещё не спрашивал, потому что человек поднялся и заплясал, и в воздухе заныло тревожно, и люди поэтому заговорили в один голос: «Он пьяный был, пьяный, сам-сам, пьяный!» – не зная точно, о ком теперь идет речь, но заранее обременяя пострадавшего называться лишь пьяным, а не страждущим, терпящим или молящим.

«Пьяный-пьяный! Хрю-хрю-хрю! Пизди его! Копытцем сковырни ему нос!»

Нос крючком! Зацепи – порви ноздрю, – пусть течёт, течёт, течёт по улицам да по красным 20 лет октября, 30 лет октября – Вечность октябрю! Всю власть Ленину и Гаврииле Горбачёву! Взносы, господа! Делайте взносы, сучьи племенные породы!

А мёртвая голова воробушка ест хлебушек, макая мякушкой в липкий жёлтый мёд, капающий с лугового дерева раз в день, раз в день… Не боль… не боль.

Экспромт №6

Я вырежу себе в теле земли домик: найду гнойное место, прорву его, прочищу, вылущу, и заведу там своё малое хозяйство. Конечно, при открывании окна-иллюминатора, я буду видеть некоторых людей, бродящих тут и там и всегда подскакивающих как бы ненароком под взгляд, но обращать должного внимания мне совсем на них не придётся. Всё станет проще однажды. Не обойдётся без перенесения кое-какого – пусть и маленького – быта, хотя и так хотелось от него избавиться. Но пару полочек я прибью, положу стопочки книг и стопочки под водочку. Кстати, этого я точно ещё не решил: стоит ли брать с собой водочку. Ведь скверно это, однако, когда просыпаешься с перегаром и вонью во рту, хотя и необходимо иногда. Ну, катарсис там, и всё такое. Особо, впрочем, заморачиваться не стоит. Если по любому поводу это предпринимать, то ничего никогда не напишешь – не сделаешь. Вот-вот, очень много не нужного того и гляди проскальзывает в голову, а из головы обратно в реальность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Никому не кабель"