Текст книги "Таинство (ЛП)"

Автор книги: Yahtzee

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Глава 1 ==========

Отец Чарльз знает.

Если вы приходите к нему, неважно – для исповеди или светской беседы за чашечкой кофе, он каким-то образом всегда знает, что вас беспокоит. Даже раньше, чем вы это озвучите. Иногда он знает это еще до того момента, когда вы сами это осознаете. Не существует секретов настолько постыдных, боли настолько глубокой, чтобы отец Чарльз не мог бы понять. И когда он говорит, глядя на вас своими глубокими синими глазами, вы действительно чувствуете, как сильно он хочет, чтобы вы справились, как важно для него, чтобы вы придерживались веры и поступали правильно.

Как и любой другой молодой священник, занимающий низший сан в большой церкви, он служил только ранние утренние мессы. Но вскоре они стали посещаться лучше, чем когда бы то ни было за очень долгое время. Он выполнял ту же изнурительную благотворительную работу, что и его коллеги, но привносил с собой ощущение энергии и цели, которое передавалось и остальным. Волонтеры возвращались раз за разом, приводя с собой друзей. Нуждающиеся находили свои визиты в столовую или приют не такими как раньше и странно воодушевляющими. Все, что они получали от отца Чарльза, было даром, преподнесенным с радостью, как от друга.

Он вырос недалеко от города, и были те, кто знал, что отец Чарльз на самом деле был единственным сыном в очень состоятельной семье. Некоторые даже видели их великолепный особняк в Уэстчестере. Они сравнивали его с двухкомнатными епархиальными апартаментами, в которых отец Чарльз жил сейчас, дешевыми и потрепанными, и говорили, что это человек, чей обет скромности действительно искренний. Единственным свидетельством его унаследованного богатства была сестра, молодая и хорошенькая модница, которая увозила его раз в месяц в дорогой ресторан. Те несколько хороших шерстяных свитеров, которые носил отец Чарльз, были ее рождественскими подарками. Единственными, которые он принимал.

Слухи начали распространяться еще в семинарии, но теперь это было нечто большее, чем просто слухи. Некоторые говорили, что Бог благословил отца Чарльза способностями большими, чем у обычных смертных. Кое-кто даже задавался вопросом, не совершит ли он нечто великое, за что будет в свое время причислен к лику святых.

Отец Чарльз знает, что он благословлен. Только Бог мог дать ему этот дар – видеть человеческие души, утешать и наставлять.

Но он также знает, что он не святой.

***

Священники исповедовались чаще, чем большинство людей.

– Я борюсь, – прошептал Чарльз в сетчатое окошко. Он прекрасно знал, что это отец Джером там, тот самый, который слушает игры «Нью-Йорк Янкиз» по ректорскому радио. Но окошко позволяло создать иллюзию анонимности. Эта иллюзия помогала более ясно понять, что тот, кто слушает наиболее внимательно, это Бог. – Насколько бы сильной не была моя вера в мое призвание, есть пути, которых я не достоин. Почему Бог позвал меня, но до сих пор не дал мне…

Он замялся, и отец Джером спросил:

– Что ты чувствуешь не было дано тебе?

Тот, кто слушает наиболее внимательно, это Бог. Чарльз глубоко вдохнул.

– Харизма целомудрия.

На мгновение воцарилась тишина. Боль разочарования прозвучала в голосе отца Джерома, когда он заговорил:

– Ты нарушил свой обет?

– Нет, отче. Я боролся, и я был сильным, но это… это все тело. Это не то, что я чувствую сердцем, – Чарльз плотнее прижал ладони друг к другу. – Целомудрие – это дар Святого Духа, но он никогда не был дарован мне. Почему он благословил меня этим призванием, но до сих пор оставляет меня таким уязвимым? Я знаю, это борьба, и она не должна быть легкой, но на протяжении всего обучения я верил, что священная благодать изменит меня.

Он вспомнил себя в семинарии – молодой мужчина, лежащий на кровати в темноте, пытающийся игнорировать желания своего тела и те картинки, которые рисовало его воображение. В то время он пытался понять черный юмор в старой шутке о том, что целибат не так уж плох спустя первые десять лет. Чарльз был настолько набожным, настолько искренним, что воздерживался даже от мастурбации, расценивая ее как поражение.

Все это время он терпел, все это время, и теперь…

Отец Джером сказал:

– Мы не должны ждать, что священная благодать защитит нас от всех искушений. Многие из нас борются против похоти.

Чарльз прикрыл глаза. Похоть не была его врагом – о, она насмехалась над ним, дразнила его, затмевала собой дневной свет, высвечивая его мечты, но он бы никогда не нарушил свой обет только из-за похоти.

Еще в семинарии он научился защищаться от похоти. Но не от любви.

***

Шестью месяцами ранее.

Зима. Серая и холодная. Воспоминания о Рождестве уже потускнели в памяти, а весна все еще кажется такой далекой. Первый день новой работы. Чарльз стоял в маленьком потрепанном офисе, не слишком отличающимся от его собственного, сохраняя на лице улыбку, несмотря на крики.

– Да, правление дало согласие, – говорит Эрик Леншерр, директор офиса социальной помощи иммигрантам. – Без финансовой поддержки мы не сможем продолжать работу. Так что я понимаю, что это необходимо, – выдвижной ящик захлопнулся, стопки бумаг задрожали. – Но я клянусь вам, отче, если я услышу хотя бы одно слово от вас или ваших волонтеров об Иисусе или Евангелие, если вы попытаетесь использовать положение, в котором оказались эти люди, как предлог, чтобы обратить их…

– Я даю вам слово, – Чарльз отвечает настолько тихо, что Эрик моментально успокаивается. Он выглядит так, будто только увидел Чарльза. – Ни один человек из моего прихода не пришел сюда с целью проповедовать. Если беженцы-католики будут нуждаться в духовных консультациях – я готов предоставить их. Во всех остальных случаях – исключительно свободные руки для помощи.

Это же обещание было дано католической епархии и являлось одной из причин, почему было так сложно получить разрешение работать с офисом социальной помощи.

Тонкие губы Эрика растянулись в выражении, слишком кривом, чтобы быть улыбкой.

– В таком случае вы готовы к тому, чтобы драить кухню.

Отмывать грязную плитку руками, стоя на коленях, чувствуя, как металлическая стружка врезается в кончики пальцев. Ощущать молчаливое присутствие Эрика. Помогать отсортировать файлы по разным языкам, обнаруживая, что они с Эриком оба знают минимум три из них. Находить волонтеров для помощи в поиске жилья и репетиторов для детей, переводе юридических документов.

Яростная преданность Эрика своему делу. Он всегда в офисе еще до того, как Чарльз приезжает утром. И он все еще в офисе, как бы поздно Чарльз не уходил вечером. Первый взгляд на чернильные цифры на запястье Эрика. Сочувствие, которое вонзается в Чарльза остро, подобно стреле, пронзившей Святую Терезу. Документ, раскрывающий прошлое Эрика – жена и дочь мертвы. Чарльз может различить их фигуры в тенях, падающих на Эрика. Его злость такая огромная и темная, что почти скрывает собой хорошего человека. Почти, но не совсем.

Иммигранты были в основном из стран Восточного блока – по всей видимости, организация Леншерра возникла из инициативы помочь советским евреям – но время от времени приезжали и другие. Чарльз открыл в себе талант преподавания английского как второго языка. Он каким-то образом знал – просто знал – какое слово или понятие ищут его ученики. С ним они быстрее схватывали смысл, находили правильные термины в своей памяти. В те моменты Чарльзу казалось, что верный путь снова зовет его.

Эрик всегда наблюдает. Сначала настороженно, остерегаясь еще одного предательства, которых в его жизни и так уже было слишком много. Затем со скупым одобрением. Затем с более полным одобрением, которое включает нечто большее, чем просто присутствие Чарльза. Случайный обмен шутками. Ланч в кошерном кафе в конце улицы. Игра в баскетбол один на один, которую Чарльз проигрывает с разгромным счетом. Прогулки в центральном парке. Откровения. Аргументы. Общая любовь к шахматам.

Послеобеденные шахматы в парке.

Вечерние шахматы в квартире Эрика.

Теперь над городом лето, теплое и туманное. Они с Эриком, неразлучные друзья, идут бок о бок по парку. Искушение трепещет где-то глубоко внутри, становится сильнее с каждым вздохом, разрастается внутри Чарльза, пока он не начинает чувствовать, что оно вот-вот расколет его пополам.

***

– Уедешь на некоторое время, – говорит отец Джером.

Они больше не в исповедальне. Теперь они сидят на кухне, едят те же обычные кукурузные хлопья, что и всегда по утрам. «Янкиз» сегодня не играют, так что в ограниченном пространстве маленькой комнаты не на что отвлечься.

– Сменишь обстановку, – отцу Джерому явно нравится его идея. – Это не перевод – ты делаешь так много тут…

Чарльз подавил волну страха от мысли об окончательном переезде. Затем задумался, не значит ли этот страх, что именно это он и должен сделать.

– Скорее отпуск. Проведешь какое-то время в Риме. Ты должен быть среди наших наблюдателей на Втором Ватиканском соборе.

Это уникальная возможность. Ученый-теолог внутри Чарльза, тот самый, который ночами штудировал древние тексты в семинарии и все еще хотел стать профессором, потрясен. Он будет всего лишь одним из множества голосов там, но это невероятно быть даже шепотом среди тех, кто может пересмотреть литургию!

Покинуть Нью-Йорк на год или даже три…

Как он мог подумать о том, чтобы даже начать сомневаться, стоит ли принять ту честь, которую отец Джером оказал ему? Тем не менее он сомневался.

Отец Джером выглядел очень довольным своим планом.

– Разумеется, не в моей компетенции принимать такие решения, но я поговорю с монсеньором. Посмотрим, что можно сделать.

Самоконтроль,– говорит себе Чарльз. – Самопознание.

– Это… исключительная честь для меня… но она не должна быть оказана мне из-за моей слабости.

– Ты неправильно понял, – морщинистое лицо отца Джерома расплылось в улыбке. – Ты нужен нам, отец Чарльз. Все, что эта церковь может сделать, чтобы удержать тебя, должно быть сделано. И твой голос – один из тех, которые я хотел бы, чтобы были услышаны в Риме.

– Вы слишком хорошо думаете обо мне.

Отец Джером медленно покачал головой.

– Нет, я так не считаю.

Было ужасно испытывать такое доверие, даже от своего исповедника. Особенно от него.

Потому что Чарльз признался на исповеди, что влюблен. Но не сказал в кого.

***

Конечно, он давно понял это о себе. Девушки никогда не привлекали его взгляд так, как должны были по рассказам взрослых. А вот парни привлекали, и Чарльз впитал мысли о том, что это постыдно, задолго до того, как узнал, что это такое.

Теперь он осознавал, что огромный стыд был частью, сыгравшей свою роль в его решении стать священником.

Несмотря на все доказательства, что он был благословлен, на всю необычайную симпатию от заверений в своей одаренности от коллег, его призвание в первую очередь оформилось из прозаичной мысли о том, что он никогда не женится. Жена должна быть любима своим мужем – и телом, и душой. Если он не может дать этого женщине, значит он никогда не сможет справедливо принять на себя обязательства супружества. Ему было больно от мысли, что он никогда не будет иметь детей… до сих пор больно… но такова была цена честной жизни. Только осознав это, он решил, что станет священником.

Это решение казалось таким правильным. Предназначением свыше. Других парней, которые не приставали к девушкам, жестоко дразнили. Но не Чарльза. Конечно, дети в школе считали его безнадежно занудным и немного странным, но его набожность вызывала некоторое уважение. Те, кто чувствовал себя отверженным и одиноким, иногда доверялись ему, потому что он производил впечатление надежного человека. Это уменьшало одиночество самого Чарльза.

Семинария стала первым местом, в котором он напрямую столкнулся с тем, что чувствует по отношению к другим мужчинам. Они жили вместе, спали в одной комнате. Ходили слухи про разные дружеские связи – слишком интимные, слишком скрытные. Тогда к Чарльзу пришло понимание того, что сексуальные отношения между двумя мужчинами возможны. Он даже решил, что его собственная теология не требует осуждать то, что является большим, чем просто физическое удовольствие. Очевидно же, что самая маленькая и мелочная ненависть – куда больший грех, чем самая неправильная любовь.

Тем не менее он никогда не позволял себе ничего такого, за исключением редких бессловесных увлечений. Чарльз поклялся служить Господу. Он поклялся соблюдать целибат. Ибо, несмотря на то, что изначально он выбрал этот путь как укрытие, он был преисполнен решимости пройти по нему истинно. Обещание, данное Богу, не должно быть нарушено.

И все же этот путь привел его к Эрику.

***

– Мат в три хода.

Чарльз уже знал это, когда Эрик двигал свою королеву по доске.

– Ты слишком хорош для меня.

– Вряд ли, учитывая, что ты выиграл последние две партии.

Поздняя пятничная ночь (суббота была единственным днем недели, когда Чарльз не служил утреннюю мессу). Они в квартире Эрика. Обстановка в ней поистине спартанская, но все еще роскошная по сравнению с убогими комнатами Чарльза с их древней потрепанной мебелью и изъеденным молью одеялом. Каждый допивал по второму пиву. Вначале Эрик дразнил его за готовность выпить, пока Чарльз не отметил, что он перепутал римских католиков с южными баптистами. Они сидели за столом Эрика, рядом с кондиционером, дребезжавшим в оконной раме. Из окна доносился гул проезжающих машин и иногда долетали обрывки музыки.

Эрик был одет просто, но по сравнению с Чарльзом он выглядел почти изысканно. На нем была белая хлопковая футболка, подчеркивавшая его отличную физическую форму, простые брюки цвета хаки обтягивали бедра. Тем временем Чарльз был в дешевых черных брюках и рубашке с коротким рукавом, которые он носил всегда. Его шею обхватывал белый воротник, который он носил постоянно последние несколько лет и думал, что перестал замечать его жесткость. До недавнего времени.

Возвращаясь в своих воспоминаниях к зиме, он отметил, что надевал подаренные Рейвен замечательные свитера каждый раз, когда шел в офис социальной помощи иммигрантам. Тщеславие.

Эрик поднес холодную бутылку пива к своему лицу и ненадолго прижал к щеке. Чарльзу тоже захотелось ощутить это простое прохладное прикосновение.

– Это удивительно, что в такую жару мы оба соображаем достаточно ясно для игры, – его улыбка была яркой в полуосвещенной комнате. – Возможно, нам лучше сделать паузу до осени.

Осень. Чарльз задумался, стоит ли сказать, и в этот же момент понял, что просто обязан.

– Осенью я, возможно, уеду в Рим.

– Рим? – Эрик поднял бровь. – Святая святых! Это должно быть честь для тебя. Что-то вроде конференции или лекции?

Второй Ватиканский собор, очевидно, мог считаться «конференцией» или чем-то вроде. Но Чарльз знал, о чем на самом деле спрашивает Эрик.

– Это больше, чем просто поездка. Я буду на долгосрочном назначении. Не постоянном, но… может быть год. Может быть больше.

Эрик дернул головой, будто внезапно попытался скрыть свою реакцию.

– О. Я…я и не думал.

Их взгляды встретились, но лишь на мгновение. Ножки стула проскрежетал по полу, Эрик встал и отошел к окну. Он смотрел на темную улицу, возможно, в поисках того самообладания, за которое боролся Чарльз.

До этого момента Чарльз не был уверен. Он предполагал – надеялся, если быть честным с собой – но не знал наверняка. Той вполне реальной любви, которую Эрик до сих пор чувствовал к Магде, было достаточно, чтобы затуманить восприятие Чарльза. Когда он посмотрел через комнату на Эрика, его сердце должно было разбиться за них обоих, но вместо этого он почувствовал безумную, безрассудную радость.

Слишком эгоистичную радость. Он осознавал это.

Чарльз тоже встал.

– Это к лучшему. Ты ведь понимаешь, не так ли?

Эрик в ответ лишь пожал плечами.

– Какое-то время вдали отсюда – немного ясности…, – Чарльз пытался найти нужные слова, затем понял, что они не придут, потому что он не говорил всю правду. Но как он мог сказать правду, не ранив их обоих еще больше?

Голос Эрика был грубым, когда он сказал:

– Я с самого начала знал, что ты принадлежишь церкви. И если я забыл об этом, то это только моя вина.

– Нет. Я тоже забыл.

Наконец Эрик снова повернулся лицом к Чарльзу. Его улыбка была такой печальной, такой покорной, что безумная радость в сердце Чарльза разбилась о ее мелководье.

– Я буду скучать.

– Я тоже.

Они подошли друг к другу. Объятие было неуклюжим поначалу, но затем Чарльз подумал, что это, возможно, их единственный раз, и сильнее обхватил руками плечи Эрика. Эрик прижал его ближе к себе, и так они неподвижно стояли в тишине долгое время.

Чарльз никогда раньше не испытывал простого уюта объятий любимого человека, ни разу за всю свою жизнь. Вместо вины или стыда, которые он должен был ощутить, или развратной похоти, которую некоторые священники ассоциируют с гомосексуальным желанием, он почувствовал только любовь.

– Почему? – взмолился Чарльз. – Господь, почему я ощущаю благодать в объятиях мужчины, с которым не могу быть вместе? Как эта любовь может быть грехом в твоих глазах? Почему следовать за тобой значит пожертвовать той близостью с другим человеком, которую я мог бы иметь с Эриком?

Ответа не было, и слезы наполнили его глаза. Он попытался сморгнуть их назад, но одна капля собралась на его скуле, прочертила дорожку вдоль лица и упала на футболку Эрика. Они стояли в такой тишине, что он четко услышал звук падения капли.

Эрик тоже его услышал. А может просто почувствовал влагу на своем воротнике.

– Чарльз. Не надо, – он отстранился достаточно, чтобы заглянуть Чарльзу в лицо. Чарльз покраснел, чувствуя, что не может справиться с дрожью. И все же ему не было стыдно, что Эрик видит его таким.

Мягко и осторожно Эрик поцеловал влажную дорожку на его щеке.

Чарльз знал, что не должен, что это будет нечестно по отношению к ним обоим, но потянулся к его губам, поймав себя только тогда, когда Эрик тоже потянулся к нему. На какой-то момент они замерли в ужасной нерешительности, близко, но все еще недостаточно, каждый боялся, каждый ждал, что сделает другой.

Но это именно Чарльз соединил их губы в поцелуе.

Один быстрый нежный поцелуй. Еще один. И еще. Губы Эрика поймали и захватили его собственные, переплавляя всю внутреннюю печаль в бездумное блаженство. Чарльз осознал лишь момент, когда губы Эрика разомкнулись, а затем поддался поцелую, который всецело его поглотил.

– Ох, – прошептал он, когда они отстранились, переводя дыхание. – Это проще, чем кажется.

– Что?

– Поцелуи.

Несмотря на эмоциональность момента, ужас на лице Эрика практически заставил Чарльза рассмеяться.

– Я и не подозревал, что ты был таким прилежным священником. Неужели, никогда? Ни разу?

– Была пара девушек в старшей школе, но только легкие поцелуи, правда, – Чарльз провел пальцами по волосам на затылке Эрика. – Это был первый поцелуй, которого я по-настоящему хотел.

– Тогда ты должен получить еще один.

– Эрик. Нет.

Они не размыкали объятий, но все же были слишком далеко друг от друга.

– Когда ты уезжаешь в Рим? – наконец спросил Эрик.

– Еще окончательно неизвестно, поеду ли я. Но, если все получится – возможно, через шесть недель.

– Мы увидимся до этого? Помимо работы. Ты же не перестанешь приходить в офис, правда?

– Конечно, нет, – их работа была слишком важна, чтобы отказаться от нее из-за личных переживаний. – И мы сыграем еще одну партию в шахматы. Я обещаю тебе это.

– Чарльз.

– Прости меня. Я не хотел быть таким косноязычным, – он вздохнул. – Да. Мы увидимся. Я знаю, что нам нужно поговорить. Но сейчас я должен идти.

– Должен? – от низких ноток в голосе Эрика спина Чарльза покрылась мурашками.

– Да, думаю, я должен.

Объятия распались, каждый из них отстранился одновременно. Эрик убедился, что Чарльз не забыл роман, который хотел одолжить. И спустя пять минут Чарльз уже был на улицах Нью Йорка. Горячий воздух покрыл кожу капельками пота под грубой тканью его дешевой одежды. По всем правилам он должен был чувствовать вину. Но несмотря на то, насколько ошеломленным и огорченным Чарльз был, он не мог избавиться от стойкого ощущения радости.

Было не похоже, что это отдалило его от Бога. Скорее, сделало его ближе.

Иллюзия. Прошептал он себе. Подтверждение. Рационализация.

Чарльз не надеялся понять, что же он на самом деле чувствует этим вечером. В данный момент он мог только идти домой, все еще ощущая тепло объятий Эрика.

========== Глава 2 ==========

– Ты даже не подумаешь об этом? – морщинистое лицо отца Джерома выражало неодобрение.

– Я очень много думал об этом. Но я не должен ехать в Рим. Участвовать во Втором Ватиканском соборе – это священная миссия. Она не должна быть чем-то, что я сделаю, только чтобы сбежать от своих собственных сомнений.

– Мы в любом случае должны послать тебя туда.

Чарльз покачал головой.

– Это только отложит неизбежный конфликт. Побег от принятия решения бесполезен в конечном счете.

Возможно, он откажет Эрику, но если он сделает это, то только ради своего призвания, а не из-за неуверенности в себе.

Отец Джером вздохнул, насыпая хлопья в их треснутые миски, пожертвованные на благотворительность, а затем признанные слишком изношенными даже для бедняков.

– Ты еще не решил? Или пытаешься смягчить удар?

– Нет. Еще не решил, – было очень сложно встречаться взглядом с отцом Джеромом. Вместо этого Чарльз рассматривал коробку с хлопьями, на которой Вуди Вудпекер утверждал, что «Сладкие хлопья – это круто». – Я верю в то, что я делаю. Я верю в свое призвание. Незаменимых людей не бывает, но тут есть работа для меня, и я это знаю. Но с некоторых пор есть… так много всего, в чем я больше не уверен.

Отец Джером мудро решил не любопытствовать дальше. Он просто добавил молоко в миски и несколько минут они ели в тишине, нарушаемой только хрустом хлопьев.

Наконец Чарльз сказал:

– Я останусь здесь до осени. К этому времени я сделаю свой выбор. Или я буду просить об отстранении…

Слово тяжело повисло между ними. Чарльз никогда не думал о том, чтобы перестать быть священником. И всего лишь произнесенная вслух эта фраза омрачила маленькую кухню.

– … или о переводе. Возможно, за границу, – его талант преподавания английского не должен быть потрачен впустую. – Как бы я не любил этот приход, я знаю, что так больше продолжаться не может. Что-то должно измениться.

– Ты знаешь – я всегда готов выслушать, – сказал отец Джером. – В исповедальне или более неформально – за картами во время ужина. В любое время. Кроме того, когда Микки Мэнтл на поле.

Так приятно было рассмеяться в ответ. Чарльз пожал руку отца Джерома и почувствовал волну благодарности.

– Вы настоящий друг. И настоящий фанат «Янкиз». Разве может быть комбинация лучше?

– Избавь меня от этого, – отец Джером вернулся к своим хлопьям. – Я же знаю, за кого ты на самом деле болеешь. Видел шляпу “Метс” в твоем чемодане.

***

Следующий день, согласно расписанию, он должен был провести в офисе социальной помощи иммигрантам. Постыдное предвкушение наполняло его до того момента, как он вошел в офис. Внутри было около полудюжины волонтеров – каждый занят своим делом – и Эрик, едва взглянувший в его сторону.

– Доброе утро, отец Чарльз, – холодно бросил он.

Это было больно, но Чарльз понял, как понимал всегда: Эрику еще больнее. Признавшись в своих чувствах, когда он все еще был так запутан, поощряя их, пусть даже парой голодных поцелуев, он переложил на плечи Эрика ту ношу, которую должен был нести в одиночестве. Не удивительно, что Эрику было больно, и он не знал, как себя вести.

Но если любовь сбила его с пути, то она же может и направить его.

– Доброе утро, – Чарльз улыбнулся в ответ настолько тепло, насколько мог. – Я вижу, кухня нуждается в еще одной тщательной уборке.

В этот раз он орудовал металлической мочалкой в одиночестве. На кухне было жарко, как в печи, и работать было очень утомительно. Но Чарльз продолжал убирать, не давая себе передышки, пока не услышал в дверях голос Эрика.

– Тщательней.

– Я пытаюсь, – он сел на пятки, колени болели, кожа на пальцах была содрана. Чувства Эрика были заперты где-то глубоко внутри, но под самой поверхностью Чарльз ощутил истощение. – Ты устал.

– Я не могу спать, – голос Эрика надломился на последнем слове, хотя Чарльз уже знал, что это он является причиной его терзаний.

– Эрик…

– Все в порядке, – Эрик вошел в кухню, оставляя следы от ботинок на влаге свежевымытого пола. Дверь захлопнулась позади него.

В этот момент Чарльз испытал одно из своих наиболее ярких видений. Иногда он совершенно не понимал, что чувствует человек. Иногда же это было так, будто он в буквальном смысле видит сквозь сознание человека, смотрит его глазами. Сквозь сознание Эрика он увидел себя в его руках. В его постели. Имея превосходство в весе, Эрик овладевал Чарльзом, все еще одетым в церковные облачения, целенаправленно оскверняя его служение. Похотливая чувственность видения, злость Эрика не только на Чарльза, но и на саму церковь были пугающими и оскорбительными. Чарльз поднялся, прикладывая руку к ноющей спине и не понимая, как реагировать.

Но Эрик сказал только:

– Ты в порядке?

Несмотря на весь гнев и разочарование, забота Эрика о нем была сильнее. В который раз Чарльз восхитился тем даром, который имел – возможностью видеть тех внутренних демонов, с которыми борется человек. Это позволяло ему видеть смелость и поощрять те победы, которые иначе остались бы неизвестными.

– Это тяжелое время. Но да, я в порядке.

– Когда ты будешь знать по поводу Рима? – спросил Эрик. – Я просто должен знать… я хочу знать, когда это будет точно известно. Не более того.

Чарльз очень тщательно обдумывал, как правильно ответить. Эрик не торопил его. Они просто стояли там, вдыхая запах “Комета”, металлическая мочалка все еще была зажата в ладони Чарльза.

Наконец он сказал:

– То, что произошло между нами, изменило меня. Я не поеду в Рим или куда-либо еще на временное назначение. Или я буду просить о постоянном переводе, куда-то очень далеко, или я откажусь от сана священника.

В глазах Эрика было столько надежды, сколько и мужества, понадобившегося ему, чтобы сказать:

– Быть священником значит для тебя все.

– Должно значить. И значило, – Чарльз вздохнул. – Быть священником значит для меня больше, чем что бы то ни было. Но с некоторых пор это не значит для меня все. А должно быть так, иначе это бессмысленно.

– Я не хотел отбирать это у тебя.

– Я знаю. И я хочу быть с тобой честным – что бы я ни решил, какой бы путь я ни выбрал, это решение будет основано только на моих отношениях с Богом и его церковью. Ты не должен винить себя. Это никоим образом не связано с тобой.

– Нет, – голос Эрика был тихим, взгляд пристальным. – Я связан с тобой.

Чарльз вновь ощутил ту же безумную, эгоистичную радость.

– А я с тобой, – прошептал он. – Но моя любовь к Господу должна направить меня.

Эрик кивнул, принимая это. Какое великодушие нужно иметь, какую бескорыстную любовь испытывать, чтобы вот так принять суждения другой церкви? И все это ради Чарльза.

– Тебе понадобится время.

– Да. Я буду здесь, конечно, но мне лучше не приходить в твою квартиру, – какое-то время, почти сказал он, но вовремя одернул себя.

– Значит, шахматы в парке. Я имею ввиду, когда ты будешь готов.

Чарльз кивнул.

– Я подразумевал именно это, когда сказал, что мы еще не закончили игру.

– Извини, что был груб тогда, наверху.

– Ты не должен извиняться передо мной. Ведь это именно я все усложнил. И я ненавижу себя за то, что сделал тебе больно.

Но Эрик покачал головой.

– Эта боль стоит того, чтобы знать, что ты беспокоишься обо мне. Всего лишь знать.

***

Чарльз не мог уснуть. Его мучило великодушие Эрика и тот контраст, который оно составляло чудовищному эгоизму, который, похоже, захватил его самого. Он ранил Эрика, украл поцелуй и теперь размышлял о том, чтобы покинуть служение – не только церковь, которая справится и без него, но также тех людей, которым он ежедневно оказывал помощь. И хотя он всегда знал, что слаб и подвержен ошибкам, как и любой другой человек, столкнуться с доказательством этого было неприятно.

Это, конечно, подчеркивало необходимость обета целомудрия. Чарльз должен был посвятить свою жизнь прихожанам и всем нуждающимся, с равной преданностью заботясь о каждой отдельной душе. А это невозможно сделать, когда одно имя замирает непроизнесенным на его губах, когда один образ просвечивает сквозь все, что он видит вокруг себя. Разве это не является достаточным доказательством того, что он сбился с пути?

Чарльз попросил редкий выходной, который получил явно благодаря некоторому вмешательству отца Джерома. Взял билет на поезд, чтобы пройтись ветреными аллеями национального парка на севере штата, вдохнуть свежего воздуха, напомнить себе о маленьких чудесах окружающей его природы и вернуть утерянное душевное равновесие. Помимо этого единственного исключения он полностью погрузился в рутину повседневности. Возможно, чтобы пройти путь, он должен просто идти по нему. Может быть, возвращение к обязанностям и их соблюдение восстановит его пошатнувшуюся веру в свое призвание. И в самом начале ему показалось, что это работает.

Он продолжал просыпаться на рассвете. Читал молитвы. Служил мессы. Два дня в неделю работал в офисе социальной помощи иммигрантам, усерднее, чем когда-либо. Их с Эриком отношения были очень теплыми, но осторожными и немного печальными, как будто кто-то близкий для них обоих умер. В самые загруженные дни, когда он был завален церковными обязанностями с момента пробуждения и до поздней ночи, идея какой-либо другой жизни казалась ему не более чем далекой мечтой.

А потом было крещение малышки Кэтрин.

Это была обычная церемония, по большей части. Оба родителя выглядели уставшими из-за недостатка сна, но светились от гордости. Дедушки держали камеры, бабушки надели свои лучшие шляпы. Малышка Кэтрин была крохотная, но здоровая, и уже обзавелась копной темных волос. Как и всегда, беря младенца на руки, Чарльз улыбнулся ей, давая понять, что она в безопасности и в надежных руках.

– Вы посмотрите, – сказал один из друзей четы, мужчина, чьего сына Чарльз крестил несколько месяцев назад. – Тут же перестала хныкать. Вот что я скажу вам, падре, вы отлично управляетесь с такими малютками.

Чарльз снова почувствовал старую боль от понимания, что у него никогда не будет собственных детей. Ему пришло в голову, что было бы легче покинуть церковь, если бы он влюбился в женщину, а не в мужчину – ведь тогда он мог бы стать отцом.

Но когда он совершал церемонию, вовсе не собственная бездетность давила на него, а усталое счастье, которое было между родителями Кэтрин. То, как они поддерживали друг друга. Как тоненький звук, который издала Кэтрин, заставил их обменяться взглядами и улыбнуться, будто они хотели пошутить об этом, но понимали, что сейчас не время. Даже вспышка раздражения матери, когда отец зевнул в ответственный момент. Как хорошо они знали друг друга. Как уверены были в том, что разделяют самые сокровенные мысли друг друга. Как сообща они приняли бессрочное обязательство воспитания ребенка. Это была радость семьи – радость от чувства близости, связи, поддержки.