Текст книги "В тени и безмолвии (ЛП)"
Автор книги: Yahtzee
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Часть 1 ==========
Эрик не мог забыть день, когда нацисты вытатуировали цифры на его предплечье. Он кусал губу, чувствуя подступающие слёзы боли, но сдерживал их. Плач бы показал, сколько боли ему причиняли, но он не хотел удовлетворять их. Он был всего лишь ребёнком тогда и думал, что такие вещи имеют значение.
Когда он смотрел на то, как его кожу снова и снова прокалывает игла, превращая его из человека с именем в вещь с номером, Эрик поклялся себе, что никогда не забудет это. Он придал татуировке своё значение. Чернила в его коже были напоминанием о его ненависти. О жажде мести. О борьбе, в которой он никогда не сдастся.
Теперь это было тем, что он больше всего хотел увидеть.
Он попытался провести пальцами по месту на предплечье, где татуировка была расположена – он знал её достаточно хорошо, чтобы нащупать, – но пластиковые наручники были слишком тугими. Возможно, они растёрли ему запястья до крови – они были влажными, но с таким же успехом это мог быть просто пот. Он был окружён перегретым, душным, спёртым воздухом, воняющим потом и мочой. Только прохлада жёсткого бетонного пола была облегчением для голой кожи, сплошь покрытой синяками. В этих камерах не предусмотрено проветривание. Когда попадаешь в такое место, стоит забыть о таких понятиях, как «комфорт» или «здоровье». Это… хранилище, не больше.
Но Эрику было плевать. Это был конец.
За прошедшие месяцы его слух слегка обострился. Не до сверхчеловеческого уровня, но лучше, чем был раньше. Либо же он попросту стал уделять больше внимания тому, что слышит. Во всяком случае, мужчина улавливал приглушённую речь из-за двери.
– Да ну. Они не могут. Этот пятого уровня.
– Это приказ.
– Уровень пять – это строго К или У.
Конвертирование или уничтожение. Такие здесь термины. Если ты не следуешь их правилам, тебя убьют как собаку. Эрик ждал этого уже недели две.
И как они собирались это провернуть? Он может отклонить пулю, расплавить пистолет. Даже сейчас, под действием наркотического коктейля, после которого во рту чувствуется липкая сладость, а голова кружится, он смог бы восстановить эту часть способностей. Они не смогут даже усыпить его. Он скрутит иглу, приблизившуюся к его коже, в узел (наркотики же вкачивали в него через пластиковую трубку, которую грубо просовывали в глотку, так, что Эрик больше не мог без боли глотать). Повесят, подумал он. Наиболее возможный вариант.
Но, недоверчиво прислушиваясь дальше, мужчина понял, что этот вопрос может быть неуместным.
– И что это такое, как ты говоришь, Дом Ксавьера?
– Нью-Йорк. Север. Мы давно ещё пересылали туда некоторых.
– Но мы никогда не перевозили чёртовый пятый уровень.
– И что, бля, нам делать? Это приказ. Мы накачаем Леншерра, выкинем его у Ксавьера, пока он ещё без сознания, а потом? Он больше не будет нашей проблемой.
– Если мы с этим не справимся, он будет проблемой всех.
«Вы даже не представляете», – подумал Эрик.
– Слушай. Поговори с Фрост, если хочешь. Но приказ есть приказ.
– Бля. И кто такой этот Ксавьер?
– Какой-то миллионер. Вывалил столько бабла в агитационную кампанию Кеннеди, что Папе Джо не пришлось покупать место президента для своего отпрыска – Ксавьер практически сделал это за него.
– Так вот почему его слушают, да? Ну, я надеюсь, он знает, что он делает. Что по мне, так я не хочу быть и близко к Леншерру, когда с него снимут наручники.
Возможно, ему стоило бы чувствовать облегчение, зная, что он не умрёт в этом жалком месте. Даже несмотря на то, что его доставят в другую тюрьму, возможно даже худшую, чем эта – что было весьма сложно представить, – он не умрёт здесь, в руках Шоу. А в новой тюрьме этот миллионер не будет знать способностей Эрика и его привычек. Сначала он будет составлять протокол безопасности, что даст ему шанс сбежать… Насколько хороший, покажет время.
Эрик бы чувствовал облегчение, если б мог вообразить, что из себя представляет жизнь снаружи. Но он не мог.
Они отпустили его только после того, как забрали его зрение.
***
Врачи – если так можно назвать людей, которые забыли клятву Гиппократа, – услужливо объяснили, что он не полностью ослеп.
Эрик это понял и сам. Он видел разницу между днём и ночью, между ярким освещением и ничем вообще.
Между серым, тёмно-серым и чёрным есть разница.
Иногда он замечал движение вблизи своего лица, вроде биты или кулака, он чувствовал движение. Но это – всё, что осталось и останется впредь.
Но слепота не терзала его. Нет, Эрик мог смириться с потерей зрения. Он не мог смириться с тем, что оное безжалостно забрали, отняли силой.
Тот, кого Леншерр ненавидит больше всех на свете.
Тот, убить кого у него никогда не будет возможности.
***
Когда вставляли трубку, он сопротивлялся только чтобы показать, что его поведение не изменилось. Этот перевод был единственным шансом выжить и сбежать, и он знал это.
Давясь пластиком, чувствуя, как желудок сводит от кислотного ожога, Эрик думал, чем может оказаться этот Дом Ксавьера. Частный дом ужасов, возможно, где мутанты выставлены напоказ, где их истязают или даже убивают ради забав богатых и имеющих власть. А может, это ещё одна исследовательская лаборатория, действующая без ведома властей. В лучшем случае это может быть некоторое подобие зверинца.
Погружаясь в липко-сладкий сон, Эрик понял, что уже переживал подобное однажды. Он не знает, что будет, не может толком даже представить, изнеможённый насильной покорностью. Всё, что он знал, это то, что он уже в аду, и то, что предстоит, может быть даже хуже.
Тёмное стало ещё темнее, и он не знал ничего.
А затем он проснулся.
Первым делом Эрик обратился к чувству, которому доверял больше всего – своей связи с металлом. Она была совсем слаба, но должна была восстановиться, когда он снова наберёт силу. Он аккуратно проследил контуры и попытался использовать их как ориентиры. Там, с двумя одинаковыми металлическими пластинами на прямой вертикальной палке, а также небольшое количество металла между ними, побольше, чуть-чуть в стороне – дверные петли и ручка. Путь наружу был прямо из его кровати, дверь находилась на расстоянии около пяти футов. Конечно, в двери был замок, который он пока не мог открыть. Ему просто нужно время.
Другие чувства начали подтягиваться. Постепенно Эрик осознал, что лежит на чём-то мягком. Если точнее… на старомодном перинном матрасе. Он помнил этот запах из детства – затхлый, но в какой-то степени успокаивающий. Он находился в паре футов от пола, так что это определённо была кровать. Он почти забыл, каково это. Кровать тоже была старомодная, но металла в ней не было. Должно быть, дерево. Будто бы кто-то хотел держать его подальше от металла, но заботился о его комфорте.
Но скорее всего, это всё же было древнее нелегальное здание, и его будут содержать как сумасшедшего в условиях девятнадцатого века.
Но цепей не было. Наручников тоже. Запястья всё ещё болели. Кто-то даже одел его: ощущение мягкого хлопка на коже было совершенно чужим. Футболка и что-то вроде трусов – не так уж много, но он был благодарен и за эту малую часть достоинства, что ему восстановили.
Несмотря на то, что голова всё ещё плыла от лекарств, Эрик попытался сесть. Комната резко перевернулась, но он не отключился, и его даже не стошнило. Яркость чёрного изменилась, а лицом он уловил тепло.
Окно – понял Эрик. Они дали слепому вид из окна.
Это была настолько жестокая шутка, что Эрик бы даже посмеялся, если бы слух не начал возвращаться к нему (а точнее, больше не был заглушён шумящей в ушах кровью), и он не услышал чужого дыхания. Кто-то ещё был в комнате.
Когда он замер, мягкий мужской голос в его голове прошептал:
– Не бойся.
Эрик спрыгнул с кровати. Тканый ковёр под ногами казался не менее чужеродным, чем одежда. Каждый мускул напрягся. Будучи слабым и больным, он не мог решить, наброситься на незваного гостя или же держаться от него как можно дальше.
Но какой смысл бежать от телепата? Телепата, такого же, как чёртова Эмма Фрост, от них нет защиты.
– Пожалуйста, не надо так расстраиваться. Я не вторгаюсь в твой разум.
– Ты делаешь это, – голосовые связки едва позволили прохрипеть, – делаешь это сейчас.
– Мы просто разговариваем, – у него был британский акцент. Почему голоса внутри головы всегда звучат точно так же, как вслух? Эрик никогда не понимал это и всегда ненавидел это явление.
– Всё в порядке. Ты в безопасности здесь, Эрик.
Возможно, это ложь о том, что он «в безопасности» в своей новой тюрьме. Возможно, это британский акцент. Возможно, засранец, который зарылся так глубоко в его сознание, чтобы узнать его имя. Что бы то ни было, это вывело мутанта из себя.
– Выметайся из моей головы! – закричал он и почувствовал кровь в горящем горле. Он бросился на звук чужого дыхания. Несмотря на действие наркотиков, и ушибы, и месяцы бездеятельности, он был достаточно силён, чтобы завалить чужака. На момент они сцепились. Эрик схватился за что-то, напоминающее живот, а его локоть врезался в нечто, похожее на подбородок. Дыхание телепата стало высоким и быстрым, и Эрик услышал голоса других тюремщиков.
– Хэнк! Армандо! Сюда! – женский голос, нет, девчачий. – Он схватил Чарльза!
– Бегу! – молодой человек. – Не глупи, профессор, мы сделаем что-нибудь. Держись!
Затем кулак врезался Эрику в живот, недостаточно сильно, чтобы быть ударом, но в его состоянии этого было достаточно. Он упал, давясь собственным дыханием, и услышал, как тюремщики борются с дверным замком.
– Прости, – сказал голос, и внезапно Эрик подумал, что было бы отличной идеей прилечь поспать на очень долгое время. Что он и сделал.
========== Часть 2 ==========
– Эй. Ты меня слышишь? Чарльз говорит, что не стоит снова пугать тебя.
Эрик замер в кровати. Кровати? Воспоминания нахлынули, и, по мере того, как действие медикаментов ослабло в его организме, мысли прояснились. Его перевезли в Дом Ксавьера, телепат пытался залезть в его разум и заставил спать. А рядом сидела молодая девушка, чей голос он слышал раньше.
– Ты же знаешь, что я вижу, что ты не спишь, да? – её тон был по-детски раздражённым, будто ей сказали, что Элвис Прэсли не клёвый. – Так садись уже.
– А что будет, если я этого не сделаю? – прошептал он. Говорить всё ещё было больно, но уже было легче.
– Ничего вообще-то, но лёжа будет неудобно пить 7-Up.
7-Up? Годы прошли с тех пор, как он ел что-либо, кроме безвкусной дряни из лаборатории. Он услышал шипение газа из открытой бутылки, вдохнул через нос и уловил запах не только содовой, но и чего-то, похоже, маслянистого.
– Ну же. Ты, должно быть, голоден, ведь так? – теперь её голос был не таким нетерпеливым.
Эрик сел. Возможно, в еде был яд или наркотики, но в любом случае ему нужны были калории, чтобы восстановить силу.
– Только не бесись, окей? Я поставлю поднос на кровать. С обеих сторон от тебя будут поручни. Ничего страшного.
Эрик уловил звук соприкосновения фарфора и пластмассы, почувствовал вес, опустившийся на кровать, по бокам от его бёдер. Девушка сидела настолько близко, что Эрик мог учуять запах её парфюма – цветочный и очень резкий, такой, как девушки предпочитают, только начиная пользоваться духами.
– Вот так. Бутылка 7-Upʼа стоит в правом дальнем углу подноса. В центре – тарелка с яичницей, слева от тарелки – вилка. Bon appetit, как говорит та дама из телевизора.
Эрик потянулся к подносу. Ему врали и раньше. Однако его пальцы встретились со стеклом, холодным и влажным от конденсата. На бутылке были небольшие углубления, такие же, какие, он помнил, были на бутылке 7-Upʼа. Он поднял её, пытаясь вспомнить длину бутылки, и горлышко встретилось с его губами. Затем он сделал глоток газировки, сладкой, прохладной и шипучей, но благоприятной для его чувствительного горла и желудка.
– Вот так, – сказала она, и Эрик услышал улыбку в её голосе.
Он нашёл вилку, что было неудивительно, пластиковую, и ткнул ей в тарелку. Весь процесс был довольно неловким. Он не умел толком делать этого. Будучи слепым, Эрик ни разу не ел нормально, его кормили как животное, иногда силой. Яичница была достаточно сухой, чтобы её можно было легко проткнуть, и мягкой, но без соли и перца, как он любил. Но это была еда, настоящая еда, вкуснее всего, что он когда-либо ел. Только прекрасный самоконтроль сдерживал его от того, чтобы не наброситься на неё. Леншерр пытался сохранить хотя бы видимость манер приличия.
Иногда он любил напоминать своим похитителям о том, что он человек, а не животное.
Запивая последний кусочек ещё большим глотком газировки, мужчина снова услышал голос девушки:
– Я Рейвен, кстати.
– Рейвен, – повторил он. – Эрик.
Он подыгрывал: такие поступки часто сбивали начинающих охранников с толку. И что это за странная тюрьма, которая даёт ключи девчонке?
– Эрик. Приятно познакомиться. – А затем недовольство снова прокралось в её голос: – Было бы неплохо, если бы в следующий раз, когда встретишь моего брата, ты бы не пытался поколотить его, когда он пытается быть вежливым с тобой.
Рука Эрика напряглась на бутылке. Можно было бы использовать её как оружие.
– Твой брат. Телепат.
– Его зовут Чарльз Ксавьер, и он – единственная причина, почему ты всё ещё жив.
Дом Ксавьера. Чарльз Ксавьер, миллионер. Это имело смысл. Этот мягкий голос и эти успокаивающие слова в оболочке власти и угрозы.
– Он влез в мою голову.
– Да, влез, – Рейвен забрала пустую бутылку и выхватила поднос. Посуда зазвенела. – Потому что он пытался поговорить с тобой!
– Но есть другие способы говорить!
Она глубоко, рвано вздохнула.
– Не для Чарльза. Слушай, тебя бесит чтение мыслей? Я понимаю. Правда понимаю. Это расстраивало меня тоже, в детстве. Но я привыкла к этому. У меня не было выбора.
– Он дурит тебя, – хотел бы он знать, отражается ли на его лице презрение.
– Он не может говорить. Чарльз немой, – Рейвен затопала к двери и резко выкрикнула: – Ты не единственный, над кем ставили опыты, знаешь ли.
Это обескуражило Эрика. Он не чувствовал вину, он никогда бы не стал извиняться за то, что защищался. Он чувствовал стыд. За то, что не признал такую же жертву, как он сам. За то, что делал то же самое, что и их похитители.
Дверь закрылась. Замок повернулся, и Эрик забыл проследить за ним, чтобы начать заучивать свой путь на волю.
***
Когда Эрик сел на краю кровати, темнота была почти абсолютно чёрной, а лицо не чувствовало прежнего тепла. Либо они зашторили окно, либо же наступила ночь. Эрик предпочёл бы второй вариант.
Наконец он остался один. Мужчина осторожно поднялся и вытянул руку назад к ближайшей стене. Отсюда он мог начать исследовать свою новую камеру. Кровать, ковёр, шкаф с ящичками – также из древесины. Окон было два, а не одно, оба на дальней стене – он ещё не заходил так далеко в её направлении, чтобы это понять. Сердце заколотилось быстрее, когда рука наткнулась на дверь, но та оказалась запертой. Достаточно ли его силы восстановились, чтобы открыть её? Возможно… Но, из-за незнания здешнего режима и вероятности наткнуться на охрану в коридоре или на периметре, шанс был слишком мал.
Условия содержания здесь были… учитывая кровать и завтрак, очень человечными. Так что Эрик мог позволить себе выждать некоторое время. У него мог быть всего один шанс, и было бы глупо тратить его.
И всё же он постоял у двери некоторое время, держа ладонь на ручке. Он так долго был изолирован от металла в лаборатории, что жаждал его присутствия. Он позволил себе прочувствовать его всем своим измученным телом. Это чувство было самым близким к радости из всего, что он чувствовал за последние годы.
Когда ослабшие ноги начали сдавать, он направился к кровати, держа перед собой одну руку, ещё раз проверяя положение вещей. Он ещё успеет прижиться здесь и будет ориентироваться так, будто и не терял зрение. Но его удовлетворение было туманным из-за изнеможения, что до сих пор не ушло. Несмотря на то, сколько Эрик спал в последний день, его утомлённое, потрёпанное тело всё ещё нуждалось в отдыхе. Да и к тому же, кто знает, как долго ещё он сможет наслаждаться такой роскошью как кровать? Он мог вновь оказаться на бетоне в любой момент.
Даже мельчайшие удовольствия могут стать необычайным наслаждением при долгом их отсутствии и мысли, что их больше не будет никогда.
***
Эрик проснулся от стука в дверь.
С каких пор это тюремщики стучатся?
– Заходите, – подыграл он.
Дверные петли повернулись, и он почувствовал дуновение воздуха, садясь на кровати.
Он слышал шаги, но голоса не было.
Ох.
Эрик прочистил всё ещё больное горло.
– Рейвен объяснила. Мне не нравится, что ты влезаешь в мою голову, но ты можешь говорить, если надо.
– Я бы хотел сказать совсем немного, только то, что мне жаль, что напугал тебя вчера. Я подумал, что тебе было бы комфортней очнуться не в одиночестве. Очевидно, я прогадал.
– Я бы не стал причинять тебе боль, если бы знал.
– Я это понял. Теперь, если ты хочешь, ты можешь общаться с теми, кто способен говорить более традиционным методом. Меня зовут Чарльз Ксавьер, я здесь главный, и я думаю, у тебя есть много вопросов ко мне. Я подумал, что стоит дать тебе возможность задать их.
Без сомнения, ответы будут ложью, но узнать даже ложь значило узнать хоть что-то. Хорошо разглядев накидку, можно угадать форму того, что она скрывает.
– Что такое этот Дом Ксавьера?
– Дом Ксавьера – это дом помощи и ухода за мутантами. Мы берём к себе мутантов, с которыми плохо обращались, которых выгоняли из семей или, если мне удаётся их вытащить, тех, над кем ставили эксперименты. Мы выхаживаем их. Все, кто не находится в розыске по тем или иным причинам, абсолютно свободны и могут уходить, если захотят. Большинство предпочитает это место лабораториям Шоу.
Эрика передёрнуло.
Чарльз продолжил как ни в чём не бывало:
– В конце концов, если ты хочешь рискнуть оказаться в реальном мире – это твой выбор. Всё, чего я попрошу – это чтобы ты обставил свой побег настолько убедительно, насколько возможно, не убивая никого. Если станет известно, что я отпускаю мутантов без разрешения правительства, спасать остальных будет гораздо сложней в будущем.
Так заманчиво, так вежливо представлено, с достаточной долей реализма для правдоподобности.
– Как ты узнал обо мне?
– У меня есть связи в лабораториях Шоу… В общем, я не хочу преувеличивать. Они говорят мне относительно мало о своих «пациентах». Но моя способность позволяет мне узнать больше, когда я хочу.
Получается, как и все телепаты, Чарльз Ксавьер использует чужие умы. Эрик не ожидал ничего другого, но эта смесь страха и сострадания сбивала с толку.
– А ты чувствуешь то или другое?
– Ты можешь уничтожить меня, – ответил Эрик. Телепатия – это одна из вещей, от которой нет защиты, что Эмма Фрост, правая рука Шоу, не раз доказывала.
– А ты можешь уничтожить меня. Большинство из нас способны уничтожить друг друга. Разрушение – это, к сожалению, очень простой способ решения проблем. Я предпочитаю созидание.
Эрик не был уверен, как ему стоит реагировать на это. Такую информацию стоило обмозговать. Но позже. Сейчас он сконцентрировался на том, насколько они с Чарльзом Ксавьером оказались похожими: раз у них обоих были способности и оба они имели схожий жизненный опыт, возможно, и слабости у них были одни на двоих.
– Рейвен сказала, над тобой проводили эксперименты.
Пауза.
– Да.
– Шоу?
– Нет. Первым, кто ставил на мне эксперименты, был мой отец.
Даже мысль об этом была леденящей кровь. Мысли о том, как злобные, враждебно настроенные люди (или худший враг – как Шоу) обращаются с тобой как с животным, ужасали, но когда Эрик попытался представить, будто это делает с ним его отец, – он не смог. Этого бы никогда не произошло.
Эрик бережно хранил далёкие воспоминания о мирной и безопасной жизни и родителях, которые обеспечивали её несколько лет в его детстве. Каково было бы никогда не иметь этого?
– Всё не настолько плохо, как ты представляешь. Мой отец был действительно заинтересован. Он полагал, что он мог помочь мне, поняв мою мутацию.
– Он ставил опыты над ребёнком, – слова выходили рычанием, царапающим больную глотку. – И ты миришься с этим?
Снова пауза.
– Нет. Не мирюсь. Действия моего отца были ровно насколько неправильными, насколько мотивы – благосклонными.
– Тогда почему ты оправдываешь его?
– Я думаю, его мотивы – и есть оправдания. Но, видишь ли, после его смерти, я попал под опеку Курта Марко, который, в свою очередь, ставил иные эксперименты. Его мотивы не были и близко доброжелательными. И, уверяю тебя, это многое меняет. Я остро чувствовал эту разницу каждый день своей жизни после.
– Это Марко… – как правильней сказать? – лишил тебя голоса?
Чарльз издал звук: не голосом, скорее просто фыркнул носом и ртом одновременно, что смутно напоминало смех.
– Ты видел фильм «Мистер Смит едет в Вашингтон»? – Эрик мотнул головой, не понимая, как это может быть уместным. – Ну, в этом фильме есть сцена, где персонаж Джимми Стюарта занимается флибустьерством – говорит часами без остановки перед конгрессом. По сюжету голос подвёл его, но он не останавливался – настолько упорно он действовал ради благородной цели. Стюарт был настолько сосредоточен на своей роли, что попросил врачей промыть его горло хлоридом диртути перед сценой. Он жёг свою глотку, чтобы воссоздать нужную боль. Курт Марко услышал эту историю, и это вдохновило его. Он пытался заставить меня проецировать свои мысли в головы других людей, говорить с ними телепатически, так, как я делаю это сейчас. Тогда я ещё этого не умел. И он начал выжигать мою глотку химикатами, так, чтобы я не мог говорить по часу, по дню, он давил на меня, всё время давил…
Тишина в голове Эрика стала такой же, как и в комнате. Он чувствовал напряжение Чарльза. Вспоминал, каково было быть маленьким испуганным мальчиком в комнате со «Шмидтом», задающим ему вопросы, просящим сделать непосильные вещи, обещающим причинить боль, если тот не сможет.
– Однажды Марко зашёл слишком далеко. Он заменил химикаты на ещё даже более кислотные и токсичные, чем он предполагал. Врачи спасли мою жизнь, но не мой голос.
– Ты ведь отомстил ему?
– Мести быть не могло. Он был замешан в смерти моего отца. Он свёл мою мать с ума и разрушил ей жизнь. Он мучил меня. Он позволял своему сыну издеваться надо мной. Чтобы причинить ему столько боли, сколько он причинил её мне… мне бы пришлось стать другим человеком, коим я не являюсь.
– Ты не мог отпустить его так просто.
– Я бы не сказал, что это было так просто.
– Прости. Я не должен был это говорить.
– Ты не должен извиняться, – легко ответил Чарльз. – Кажется, теперь нам вполне удобно говорить. Видимо, из-за того, что наши пути в чём-то схожи, поэтому я думаю, что нам стоит работать вместе. Но если ты предпочтёшь общаться с кем-то, кому не необходимо прикасаться к твоему разуму, я могу это устроить.
Эрик задумался. Хоть и его отношение к телепатии было весьма непростым, он мог поверить, что Чарльз будет держать свои способности в узде и использовать их в приличных рамках, если Эрик пожелает.
– Давай начнём, ты и я.
– Мне нравится, как это звучит. Да. Давай начнём.
========== Часть 3 ==========
Они начали с экскурсии по особняку, этаж за этажом. Левая рука Эрика лежала на изгибе руки Чарльза, а двумя пальцами правой руки он отслеживал повороты стен, чтобы лучше запомнить их расположение. Правда, иногда он уделял больше внимания своей левой руке, чем правой, что его тревожило. Не было ни калиток, ни сигнализации. Замки в дверях были стандартными, и большинство людей даже не закрывало их, входя и выходя.
– Мы не будем закрывать и твой, теперь, когда ты знаешь, где ты, и не будешь срываться с места и вредить себе или другим, – сказал Чарльз.
Эрик предположил, что это значит, что здесь играют в другую игру, для того, чтобы понять которую, понадобится время. Но он хорошо натренирован играми Себастьяна Шоу и быстро учит правила.
Затем Эрик начал знакомиться с другими жителями Дома Ксавьера. Рейвен оказалась приёмной сестрой – мутант, которого Чарльз встретил в детстве. Эрик ей нравился, как он понял, не вопреки его слепоте, а из-за неё.
– Не представляю, зачем тому, кто может менять свой облик, так переживать о своём внешнем виде, но вот, пожалуйста, – пояснил Чарльз. – Это было больным местом между нами до того, как я потерял голос. С тех пор я нуждался в ней больше, и мы преодолели это, с большим усилием. Ты знаешь, я был немым пять месяцев до того, как она позволила мне говорить внутри её головы.
Эрик мог с лёгкостью представить.
Была ещё одна молодая девушка, Ангел, в Лабораториях Шоу ей вырвали крылья, чтобы посмотреть, отрастут ли они снова. Она не болтала так много, как Рейвен. Эрик узнал в ней родственную душу, но ей от этого не было пользы. Выяснилось, что крылья могут регенерировать, но очень медленно. Она сидела у окон и ждала, когда снова сможет летать.
Было трое парней: Шон, Армандо и Алекс, своей бескрайней энергией они напоминали щенков, и их энтузиазм порождал хаос.
Оказалось, что Хэнк не старше остальных ребят, но образованности и ответственности у него было не меньше, чем у взрослого мужчины. Зрелости тоже – он сразу и без слов понял, что Эрик не в восторге от врачей ещё с Аушвитца. Он каждый раз спрашивал перед тем, как прикоснуться к Эрику, – каждый, даже если это пятый или десятый раз подряд за один осмотр, – и пояснял не только что он делает, но и зачем.
– Сейчас я посвечу фонариком тебе в глаза, окей?
– Я же говорил, я могу видеть некоторый свет.
– Да, но я не видел реакцию твоих глаз на возбуждение. Сейчас я положу руку тебе на плечо, чтобы зафиксировать тебя в этом положении, хорошо? – Только после одобрительного кивка Эрика Хэнк осторожно прикоснулся к нему. – Если будет болеть или жечь, сразу говори, не надо терпеть.
Давно никто не беспокоился о том, больно ли ему.
Была ещё Мойра – единственный обычный человек и единственный лицензированный врач. Она только вежливо поприветствовала Эрика. К его облегчению, она не играла роли в опеке над ним, хотя Чарльз и Хэнк консультировались с ней, принимая решения. Они решили отгородить его от людей. Эрик терялся, стоит ли считать это тактичным или унизительным. Возможно, и то, и то.
После того, как он более-менее обжился и научился различать людей по звуку их шагов, Чарльз начал заниматься с ним тем, что в любом другом учреждении называлось бы «профессиональной подготовкой». Они начали изучать основы жизни без зрения. Эрик сразу возненавидел эти уроки.
– Если ты повесишь и сложишь свою одежду по цветам, то будешь иметь представление о том, что друг другу подходит, – разум Чарльза излучал такую искренность и надежду, что это напомнило Эрику эфемерное шипение сладких пузырьков в его первом 7-Up’е. – Чёрное с чёрным, белое с белым и так далее.
– Какое тебе до этого дело? – Эрик сидел в своей комнате на стуле, прослеживая все металлические контуры, до которых мог дотянуться, не только к комнате, но и по всему поместью. Его способности снова набирали силу. – Я никогда столько не парился об одежде. Думаешь, теперь я стану рабом человеческих мнений?
После недолгой паузы Чарльз ответил:
– Если твоя одежда будет сильно отличаться от других, ты будешь выделяться из толпы. Тебя будет легко заметить.
Эрик хотел бы предположить, что эту мысль Чарльз уловил телепатически, но это было не так. Это значило, что Эрик слишком очевиден, либо… либо Чарльз начинал понимать его.
Более того, он понял, что послушно тащится на занятия, потому что ему нравится удовлетворять Чарльза. Это лишь временно, он знал, – умиротворять его такими пустяками, как учиться читать шрифт Брайля. Чарльз даже купил ему печатный станок Брайля, было бы неблагодарно отказаться им воспользоваться. Он считал, что все его усилия были всего лишь обменом на настоящую кровать, еду и… скажем, добрые намерения.
Он начал думать, что Чарльз искренне верит в то, что делает правильные вещи со своими классами, и вежливым обращением, и всем этим укрытием от жестокого мира.
И как Чарльз сказал: намерения многое меняют.
Но они не меняют реальность. Они не меняют того, что уже сделано.
***
– Ты не помнишь меня, так?
Поднимая голову со стола, к которому он снова был привязан, говорить себе, что это не может снова быть этот голос. Не может.
– Не думаю, что ты знаешь это имя. Но, полагаю, знаешь это лицо.
Видеть фигуру «Доктора Шоу», появляющуюся из тени. Знать, что это Шмидт, знать, что лучше сейчас быть в аду.
Слышать его смех.
– Скучал по мне, маленький Эрик? Напомнить тебе о наших играх?
Бороться с кожаными ремнями, зная, что они могут удерживать вечно, а любой звук, любое слово или крик будут заглушаться кляпом.
– Эмма. Перенеси нас обратно в Аушвитц. Пусть Эрик поверит, что он там. Думаю, он скучал.
Грязь и колючая проволока, прах трупов родителей в безжалостном сером небе.
– Вот мы снова здесь. И теперь мы никогда не уйдём отсюда.
Только не это, всё что угодно, только не это.
– Эрик.
Хватая ртом воздух, Эрик резко сел на кровати. Каждый раз, просыпаясь от кошмаров, он пугался и ужасался потере зрения, но затем чувствовал облегчение. Темнота хотя бы была реальной.
– Ты был так напуган, что я услышал тебя. Я надеюсь, ничего страшного, что я разбудил тебя?
– Ничего, – ответил он слабым, скрипучим голосом. – Ты в комнате со мной?
– Да, я здесь, – Чарльз сделал шаг вперёд, чтобы Эрик услышал звук соприкосновения его босых ног с ковром. Его слух стал настолько острым, чтобы уловить это, либо его внимание было настолько сосредоточенным. – Я подумал, что тебе не стоит быть одному.
Будто он не был один всегда.
– Но сейчас ты не один. Я надеюсь, ты понимаешь это.
– Ты не… ты не понимаешь столько, сколько думаешь, даже со всей своей… телепатией.
– Давай не будем говорить обо мне сейчас. Хочешь поговорить со мной об этом сне?
На самом деле Эрик не хотел, но ему пришло на ум, что чем больше Чарльз будет знать о Себастьяне Шоу, тем лучше.
– Хорошо. Хорошо, – хотел сказать Эрик, но слова не выходили, он всё ещё хватал губами воздух рваными вдохами. Его всё ещё трясло. И хотя ему обычно было плевать, как он выглядит, искра любопытства о том, каким видит его Чарльз, промелькнула в его разуме.
– Ты не выглядишь слабым. Ты не можешь выглядеть слабым. – Пару секунд поколебавшись, Чарльз спросил: – Ничего, если я дотронусь до тебя?
Конечно ничего. Любой другой ответ значил бы, что существуют другие интерпретации этого вопроса, которые никто из них не хотел признавать.
Тем не менее, кивая, Эрик не чувствовал, что его принудили это сделать.
Чарльз сделал ещё один шаг в его сторону и провёл рукой по его волосам. Снова. И ещё раз. Простое касание, мягкое, успокаивающее и повторяющееся, и Эрик расслабился под ним.
