Текст книги "Кардиограмма (СИ)"

Автор книги: WestVoid

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– И чем это будет лучше, чем то, что показывали мне раньше?

– Я по крайней мере буду на твоей стороне. Я вообще уже давно предлагаю тебе сбежать.

–…Я не уверена, что могу доверять тебе… – признаётся безымянная. – Что если, убедившись, что ты на моей стороне, я не смогу не оказаться на твоей? Ты сможешь дать мне реальность лучше этой?

– Я не собираюсь ничего тебе давать. Я просто больше знаю.

– Я не могу быть уверена в этом…

– Что я опытней в побегах? – Сойка издевательски кривит бровь.

– Что ты не встроишь меня в свой мир. Не думаешь, что мне надо самой до чего-то дойти?

– Ты это в буквальном смысле или в метафоре?

– И то, и другое.

– Если тебе интересно моё мнение: границы мира можно найти проще. Если загонишь тело, мозг тоже работать будет хуже. Твоим методом до смерти от истощения дойти проще.

– Что ж, – девушка без имени недобро улыбается. В первый раз за долгие часы. – Уж что-то, а это я очень хорошо умею.

В конце концов девушка, у которой больше нет имени, останавливается. Сойка, торопящаяся следом и погружённая в свои мысли, не успевает заметить это и влетает в девушку. Обе неловко заваливаются набок и находят опору в стволе сосны.

– Извини, – с необычной для себя вежливостью тянет Сойка, находя равновесие и делая шаг назад. – Хочешь что-то сказать?

– Я согласна. Показывай, – выговаривает девушка без имени.

– Сдалась? – с удивлением и любопытством (и не без иронии) уточняет синеволосая.

– Нет, – она мотает головой и плотнее прижимается к сосне. – За мной гонятся. Теперь я уверена. Если я перескочу в твой взгляд и обратно, это будет хороший манёвр.

Сойка рефлекторно оглядывается, но погони не обнаруживает. Ей, конечно, очень хочется поспрашивать беглянку – кого она видит, слышит или чувствует, и зачем кому-то гнаться за ними? – и даже немного поспорить. Но она решает отложить это до лучших времен. Заглядывая спутнице в глаза, она отмечает, что они напоминают ей о расколотом стекле. Что это? Увидев собственное раздробленное на фрагменты отражение, девушка не смогла забыть этот образ – и теперь она, получается, бежит не столько от мира, сколько от преломления? А может, она просто перестала видеть этот мир как цельный организм, и эта дисгармония нашла отражение в её глазах? Что ж, и такое случается.

– Как хочешь, – немного погодя выдаёт она с искуственным равнодушием в голосе. И тут же искренне ужасается понимаю, что до этого момента её расплывчатый план не добирался. А сама Сойка, надо же, добралась… – Ох, как же это делается-то там… Ты вообще представляешь, как я здесь нахожусь?

– Не очень. Но я помню, ты говорила про сны.

– Я оседлала чужой сон и заставила его довести меня до твоего мира. Я это хорошо умею с чужими снами. Попробуй нащупать его и присоединиться…

– Так ты спишь сейчас?

– Нет. Спит моя сновидица. А я нахожусь внутри её сна – и здесь… настолько, насколько она может допустить.

– Она тоже здесь?

– Нет, – коротко отвечает Сойка.

Девушка без имени послушно тянет руки к Сойке и водит пальцами в воздухе вокруг неё, от сосредоточения прикрывая глаза. Сойка не удерживается от смешка. У неё самой это никогда так комично не выглядело… Впрочем, кто просит изящества от обманутого обитателя умирающего мира?

Сойка хватает её руку и прижимает к своей груди.

– А так сможешь? – полушепчет синеволосая девушка, сосредоточенно хмурясь.

Девушка без имени чувствует, как сердце Сойки стучит намного громче, чем она могла себе представить. Она открывает было рот, чтобы сказать, что не понимает. Но вдруг замечает, что начала понимать.

Сон не имеет сердца, и с ним не войти в резонанс – только увидеть самой или подчинить, как Сойка – но по ритму можно найти центр личной вселенной Сойки. От центра девушка без имени проходит по её следам, и находит путь к чужому сну, стараясь не смотреть по сторонам.

Мир Сойки странный и чуждый ей, одновременно отторгающий и интегрирующий внешние символы, вечно находящийся в движении, как преследующий солнце волк. По нему струится не кровь или, во всяком случае, не только кровь. Девушка без имени не понимает устройства этой вселенной, она никогда даже не сталкивалась с материями, окутавшими её теперь, и она старается как можно скорее вынырнуть из эпицентра чужой души. Но покинуть око шторма тоже тяжело…

– Эй!

Девушка без имени дезориентированно мотает головой.

– Могла и не так бесцеремонно шариться там, – недружелюблю скалится Сойка.

Она не отвечает, только смотрит на Сойку с изумлением. Она же сама предложила.

– Да ладно, – та цыкает языком, и выражение её лица моментально сменяется на прежнее – ехидное, но не лишённое сопереживания. – Проехали, переживу. Много помнишь-то? – и вскидывает одну бровь.

– В общем-то, нет, – говорит девушка без имени, не зная, врёт ли. Не помнит или не понимает?

– Я просто… Не ожидала, что ты будешь… так уметь. Как сверло вкрутилось, – Сойка поводит плечом. – Если выживешь и прорвешься, потом поймёшь, – неожиданно её взгляд будто темнеет, омрачённый тягостным, но недолговечным раздумием. – И, сдаётся мне, нам ещё придётся кое в чём оспорить друг друга.

– Давай как-нибудь потом.

– Само собой, – Сойка оглядывает и кивком головы указывает на окружающие деревья. – Что-нибудь странное?

Лес медленно погружался куда-то под почву, скрываясь, словно утопая в трясине, которую они оставили позади, пока шли. Деревья не издавали ни звука. Лес не рушился и не прогибался под гнётом чужеродной стихии – просто сон утекал куда-то вниз.

– Пожалуй, – соглашается девушка без имени, неуютно поёжившись.

Сойка собирается было ещё что-то добавить, но сон срывается со своих опор и падает вниз.

Они стоят на уступе над самой трещиной. Уступ не кажется надёжным. Девушка без имени против своего желания жмётся к Сойке. Та вопросительно фыркает, но забывает отойти.

Жёлтый туман клубится далеко внизу и, поднимаясь из разлома, медленно расползается вокруг. На противоположной стороне девушка высматривает поглощённые туманом силуэты домов. Впервые она видит деревню, затянутую желтизной; хотя эвакуация была произведена уже давно, в последних новостях дома стояли нетронутыми так называемым туманом смерти. Отчего-то от вида этих теней, вычерчивающихся на фоне тумана, становится жутко.

– А это что за чудо? – спршивает Сойка у неё над ухом.

– Это трещина мира… – отвечает девушка медленно, как заворожённая.

– Я знала, что твой мир не жилец, но что его конец выглядит так… – ей кажется, в голосе Сойки можно различить нотки восхищения.

Безымянная вздыхает.

– Вообще-то принято считать, что она не опасна. Ну, то есть… Не больше любой другой трещины. И туман тоже, мол…

Синеволосая фыркает.

– Ну, а чего ещё ожидать-то?

Девушка без имени снова чувствует нарастающий страх. Схожий с тем, что она чувствовала вчера на кухне, пытаясь предотвратить собственную метаморфозу.

– Я не хочу здесь быть, – шепчет она.

– Почему?

– Мне не кажется, что это хороший способ уйти из мира.

Краем глаза она замечает смещение окружающей среды. Уступ, на котором они стояли, как и лес, безостановочно опускался глубже в жёлтую густоту тумана.

– Сойка, – зовёт девушка. – Ты же можешь нас отсюда забрать?

– Нет, – Сойка зловеще качает головой. – Ты исказила сон, отяготив его мыслями об этом месте. Или ты так сильно боялась, что он не может не стать твоим кошмаром… или ты слишком хотела сюда попасть, и сон решил стать твоим откровением. Это природа сновидения – ты не видешь вселенную в безусловном облике, а получаешь осколки восприятия, омрачённого тобой самой и, возможно, кем-то другим.

– А проснуться?

– Спишь не ты. Спящей здесь нет. И пока она в своём мире не встанет с постели, мы никуда не денемся.

– Могла предупредить.

– А ты бы пошла?

Утёс продолжает сползать вглубь недр земли.

– Пока мы всё равно здесь, – нарушает повисшую тишину Сойка. – Можно пару вопросов?

Девушка без имени, не отрывая взгляда от сгустков тумана, пожимает плечами:

– Почему бы и нет, – ответ следует с задержкой, как будто она была занята чем-то другим, и на осознание вопроса ей потребовалось время.

– Первый – что у тебя с шеей?

Девушка касается места, где после воскрешения должен быть имплант. Всю дорогу она старательно прикрывала шею, без конца одёргивая сползающий ворот рубашки.

– Так заметно? – с неудовольствием вздыхает она.

– Конечно. Не подумай, я не осуждаю… – Сойка, хихикнув, легонько пихает собесеницу локтем. – Я просто не видела раньше именно такого.

– У нас на планете так принято, – отшучивается девушка без имени.

– Ставить себе машины в тело или… – она многозначительно примолкает. Как будто она стесняется озвучить то, что видит – но это всё равно безошибочно обозначается и без всяких слов.

Безымянная не отвечает.

– У нас так только немертвые делают, – делится Сойка. – Ну и психи.

– А чем я тебе не «немёртвая»?

– Ну нет, – синеволосая хмурится. – Ты вполне себе живая, – безымянная чуть приседает в ироническом реверансе, показывая, что может расценить это как комплимент. – И, кстати, об этом мой второй вопрос. Почему ты сказала, что не против умереть от истощения в лесу, но сейчас так боишься этого тумана смерти? Тебе не всё равно?

– Я не знаю точно, – подумав, отвечает девушка. – У меня было очень много смертей. Хороших и не очень. Со временем я так привыкла к ним, что начала все вещи расценивать как потенциальную смерть… Я видела возможности погибнуть в предметах быта, во встреченных людях, во всём. Садилась обедать и думала про то, что можно сделать со мной с помощью вилки, или про болезни, которые не уничтожает термическая обработка еды. Прикидывала, кто и за что мог бы захотеть убить меня. Это была не паранойя, я не боялась. Просто я научилась всегда принимать их во внимание. Расценивать. С каждым месяцем работы список вещей, за которыми я не замечала шлейфа смерти, всё сокращался. Наверно, это была моя профдеформация, – девушка слабо улыбается. – Может, теперь меня пугает то, что я совершенно не представляю, какой смерти ожидать от тумана… а может, меня отталкивает то, что я и вовсе не чувствую в нём этой привычной возможности. Это делает его чужеродным.

Желтизна заполоняет пространство вокруг. Девушка без имени думает о моменте, когда они погрузятся достаточно глубоко, чтобы туман перестал пропускать свет.

– Если повезет, мы сможем увидеть и без зрения, – Сойка словно отвечает на её мысли. – Это всё-таки сон. Может, нам не придётся ни говорить, ни смотреть, но мы всё равно поймём, что имеем ввиду и увидим, что здесь…

Девушка без имени пытается что-то сказать, но туман заполоняет лёгкие, отдаваясь на нёбе вкусом серы, пепла и, в то же время, сырой земли и… ещё чего-то непонятного. Она испуганно закашливается, стараясь выкорчевать из себя мглу, названную смертельной. Разве этим можно дышать?

Ей чудятся громадные силуэты, смещающие реальность где-то на грани стремительно темнеющего жёлтого тумана. Они кружат, как стервятники над полумёртвым телом, и шепчут – во мраке переговариваются глубокие нечеловеческие голоса, сиплые и до боли звонкие. Инфразвуковой голос сплетается с ультразвуковым, и их сочленение порождает песню на незнакомом обеим девушкам языке – безымянная смотрит на Сойку, чтобы молчаливо спросить: «Ты тоже слышишь? Ты понимаешь?» и получить поочередно положительный и отрицательный ответ.

Под землёй очень жарко. Это туман смерти такой раскалённый, или они просто незаметно для самих себя приближаются к центру земли? Планета, укутанная раскалённой мантией, неохотно подпускает их ближе.

«Или мне только кажется, что она сопротивляется?» – безымянную пронзает осознанием. – «Что чувствует планета, когда нащупывает того, кто видел её оболочку, но заявлял, что знает её изнутри? Считаешь ли ты себя нашим миром? Или это мы должны стать ресурсом для тебя?»

Девушка без имени неожиданно чувствует, что бы сделала сама.

Истощённый мир бьётся в поисках нового источника сил для борьбы с изначальными хтоническими существами, такими древними, что памяти планеты не хватает на то, чтобы знать их. Когда-то им принадлежал этот отрезок космоса, блуждающий на своей орбите, но потом горящее золотом сердце, которое они преследовали, обросло слоями камня и лавы, покрылось корой, и им, заключенным внутри планеты, не осталось ничего, кроме как принять приписанную им природу. Но, подтачивая коренную породу, они подбирались всё ближе к источнику мирового пульса, чтобы заставить его замолчать. И они освободились бы от оков земли, и космос снова принадлежал бы им. Но пока сердце бьётся, оно будет гнать кого-то вперед. Жизнь на планете не знает о том, что глубоко внизу некто выжидает, терпеливо готовясь урвать свою победу. Жизнь прорастает сквозь земную кору, покрывая поверхность сферы ажурной сеткой энергии.

Но что сделает планета, когда сил на борьбу перестанет хватать?

Девушка без имени знает: она бы вобрала всю жизнь обратно в себя, вернув ей изначальную форму. Поглотив каждый организм со своей поверхности, она бы смела оболочки, придавая энергии ту форму, которой она обладала, нетронутая эволюцией. Эволюция тела – сплошная затрата; эволюция мысли – поиск повода для таких затрат. Теперь безымянная знает, что изначальная жизнь была не такой.

– Сдери с себя маску, – шепчет девушка без имени, ритмично покачиваясь в такт стуку сердца мира. – И ничего, если маской окажется твоя привычная кожа…

– Что? – спрашивает Сойка настороженно, резко поворачиваясь к спутнице.

– Отрекись от условных концепций, отличающих человечество, и войди в туман. Он – не смерть, он вернёт тебя к первозданной жизни. Туман смерти – это абсолютная свобода. Будь едина с истоком.

– Я вообще не отсюда… – пытается возразить синеволосая. Но кто бы её послушал?

– Преодолей боль разоблачения и вернись ко мне… – зовёт она. – Жизнь в центре вселенной несравнима с жизнью на периферии.

– Меня смущает, когда ты говоришь так уверенно, – огрызается Сойка, отчаянно пытаясь отшутиться, но замечая перемену. – Ты свободна всего пару часов, тебе ещё не положено меня куда-то звать…

– Я не свободна, – тело девушки без имени натужно и неестественно, точно каркас на шарнирах, качает головой. – Я разлучена с собственным сердцем и заперта в иллюзиях. Я вывернута наизнанку, и кожей мне приходится чувствовать собственную душу, а кровью – чужой маскарад. Дай мне импульс, и я вырвусь. Космос зовёт меня.

Сойка бормочет что-то. Если бы у безымянной было время, она бы сделала вывод: судя по интонации – Сойка бормочет нецензурное ругательство. Но сейчас она чувствует текущую сквозь неё информацию; память мира, наполненная болью самоубийственного превращения энергии и страхом перед тенями-паразитами, вливается в скудную память Ниам, расшираяя каждый символ и наполняя смыслом каждую смерть. Девушка без имени перестает чувствовать себя человеком. Зов мира, жаждущего прорыва, заполняет существо и льётся сквозь её волю, заставляя её затихать и прислушиваться к собственным словам.

– Сойка, – зовёт она, когда планета затихает. – Мне кажется, что этот мир…

«Мой?», – додумывает девушка без имени. – «Или я?».

– Да, – отвечает Сойка. – Мне тоже так кажется.

«Во что я ввязалась?», – думает Сойка. А изнанка мира слышит её мысли.

– Ты отведёшь меня дальше? – спрашивает изнанка мира.

– Ты найдёшь сама. Но я буду рядом. Хотя, скорее всего, ничем не смогу помочь.

Разгоряченное сердце мира бьётся быстрее, чем нужно. Выброс адреналина придаст сил для последнего рывка, но не спасёт от смерти, если она неминуема. Изнанка мира помнит, что даже Ниам Сангва это знала.

Сойка болезненно поджимает руки. Заметно, как ей хочется найти себе угол, тёмный, прохладный и далёкий от истока чужого пульса. Она, конечно, пытается это скрыть, и, возможно, искренне хочет уговорить саму себя поддаться любопытству, а не тревоге. Но непохоже, чтобы у неё выходило.

Ей жарко и душно, а изнанка мира уже перестала такое чувствовать и может идти спокойно.

Хтонические стервятники остались позади. Они продирались сквозь породу и плыли сквозь лаву, они кружили там, во тьме трещины, но пока что они все ещё не могли добраться до такой глубины. Своды несуществующих туннелей сотрясались с каждым ударом сердца, так оно было близко. И изнанка была готова добраться до него. Впервые она была к чему-то в такой степени готова.

– Смотри! – изнанка тянет руку с своему сердцу.

Сойка не может смотреть на золотой свет прямо – и она щурится, вертит головой, пытаясь уловить образ скользящим мимо взглядом, смотрит на центр этой вселенной сквозь пальцы.

– Этот символ, – говорит изнанка. – Он ведь означает что-то?

Сойка успевает заметить острые углы и прямые грани, проносясь взглядом мимо сердца.

– Это руна, – отвечает она.

– Какая?

– Я не вижу, – обессиленно признаётся Сойка. «Она так слепит. Не думаю, что кто-то, кроме тебя, может смотреть на неё и не отводить глаз».

– Думаю, именно так меня на самом деле зовут.

– Пожалуйста, – шипит Сойка. – Забирай её и пошли…

– Забрать? – непонимающе повторяет изнанка мира.

«Неужели тебе здесь так плохо? В это сложно поверить, когда мне самой так хорошо».

«И моё присутствие совсем не чувствуется как месть за то, что ты копалась сегодня в моём мире?»

«Если тебя это утешит, я, возможно, просто не замечаю».

– Да, забрать, – Сойка резко выпрямляется и заставляет себя сосредоточить взгляд на спутнице. – Вы с… ней, – неопределённо машет руками, пытаясь указать на всё пространство вокруг себя одновременно. – Вы же хотите прорыва, да? Она пыталась туманом забрать себе всю жизнь, что ранее отдала. Но у неё не получится! Она его столько выпустила, а эти существа всё равно смотрели на нас, как на добычу, когда мы спускались. Полного объёма её изначальной силы не хватит. Планета умрёт. Но если ты заберешь сердце и уйдёшь, то её квинтэссенция продолжит существовать.

– А что дальше?

– Я не знаю, – она обессиленно ищет опору. – Но ты не должна снова потерять себя.

«А я? Не могу не хотеть уйти отсюда»…

Изнанка молчит.

– Эй, сделай уже что-нибудь.

Изнанка не отвечает.

Она тянется к сердцу.

Она едва успевает дотронуться до раскалённого золота, когда сон обрывается.

Сойка ходит по комнате таверны взад-вперед. К сновидице было не попасть. Оскорблённая тем, как её использовали, заставив натрескаться колёс, та явно не торопилась снова ложиться. Но Сойке не терпелось поделиться увиденным.

Она даже попыталась высунуться в коридор и поймать своего спутника. Вдохнула было воздуха побольше, раздумывая, как сократить всю историю до пары предложений и поскорее перейти к описанию последних событий – а потом взглянула в расслабленные жёлтые глаза, как всегда лучащиеся отборным непониманием, и оборвала неначатый рассказ.

Вернулась к себе и уселась на кровать.

Стала придумывать: как бы прошёл её разговор с сновидицей, если бы та не заперлась в своей яви.

«Она бы опять спросила, довольна ли я», – думает Сойка и не может подавить раздражение.

– Что ж, в этот раз, возможно, да, – признаёт она. – И, может, даже слишком. Не знаю, что я буду думать через пару часов, но пока что у меня остаётся стойкое ощущение: такого довольства мне на год вперёд хватило.

«Наверное, что-нибудь вякнула бы про то, что это не в моём характере – так относиться», – задумчиво прикусила губу. – «Попыталась бы поиздеваться. Спросила бы: неужели наконец увидела иную сторону снов?».

– Какая тут сторона снов! – прикрикивает она на воображаемую оппонентку. – Я даже не ожидала, что так может быть! И дело не в снах, а в ней.

«Знаешь, именно так «обратная сторона» и работает. Ты просто не можешь такого ожидать. И скорее всего, ты думаешь о том, что в реальности бы не пережила такого. А потом с ужасом спрашиваешь себя: а не реальность ли это на самом деле?»

Сойка саркастически фыркает себе под нос.

«Кстати, я всё ещё не знаю, кто такая «она».

Она разочарованно вздыхает и, прикрыв глаза, валится на подушку.

– И чего с тобой говорить тогда… – тянет синеволосая, смотря в потолок. Додумывать полноценный рассказ, как и в случае с другом из родного мира, ей не захотелось.

Девушка без имени приходит в себя в лесу.

Сойки рядом нет. Она больше не чувствует жара золота своего сердца. Чувствует только сырость одежды, стремительно намокающей под неожиданно начавшимся дождём. И уже свивавшуюся в теле узлами боль мышц.

Безымянная растерянно смотрит прямо перед собой.

– Привет, – раздаётся над ухом тихий хрипловатый голос.

Девушка – она начинает без всякого энтузиазма вспоминать, что её зовут Ниам – оборачивается и видит своё отражение в зеркальной маске. Она долго смотрит на него, вспоминая, как утром выглядела в разбитом зеркале в ванной.

– Вернулась, – глухой голос из-под маски звучит удовлетворённо. – Ты ведь это искала.

Она не спрашивает, она утверждает. И протягивает руку. А над ладонью бьётся золотой символ сердца мира.

– Как ты… – восклицает Ниам – и сразу же, не желая терять время, порывается схватить руну. Руна ответно тянется к своей изнанке. Она ловит символ в пространство между ладонями и долго смотрит на него.

– Мне в жизни многого не хватает, – хмуро произносит женщина, вытирая со стекла маски дождевые капли перчаткой. – Но уж точно не возможности узнать, что происходит. Не могу сказать, что всё видела, но… – неопределённо передёргивает плечами. – А если ты о ней, – кивает на руну. – Ты бы всё равно не смогла взять. Вы всё-таки были во сне. Пришлось самой для тебя слетать, – женщина в маске шумно вздыхает.

– А как ты взяла её?

– У нас больше общего, чем тебе кажется. Вставай и пошли. Задашь свои вопросы… потом.

«Космос зовёт меня», – вспоминаются Ниам собственные слова. Наверно, это было правдой.

Последним, что она запомнила о своём родном мире, стал вид на лес, над которым начинался дождь. Капли перекатывались на пластинках листьев и свешивались с сосновых хвоинок, а некоторые и вовсе останавливались прямо в воздухе, дрожа между небом и землей. Дождь укутывал лес туманом, но этот туман не был жёлтым туманом смерти. Это была простая прохладная мгла. Сердце мира, пытавшегося выжить любой ценой, теперь билось в пустой рунописи девушки, потерявшей всё, но нашедшей свою сущность.

Мир сбросил свою адаптивную форму и вернулся вовнутрь себя.

– Как тебя зовут?

– Меня устроит «ты». Обращения переоценены.

– А меня не устроит. Если тебе не нравится твоё имя, я могу обращаться к тебе иначе. Хоть «Ваше королевское величество». Но мне нужно знать. Как называется та последовательность атомов, что вперлась в мой мир и разрушила его, а теперь стоит и смотрит на меня через свою зеркальную маску?

– Не знала, что я такая хамка. Я всегда так раньше разговаривала или только когда умирала?

– Я вообще-то задала простой учтивый вопрос.

– Меня зовут так же, как и тебя. Но вслух не произноси.

– Если так же, как меня, то где тут уникальность?

– В образах, а не в словах!

– Хорошо, тогда уточни свой образ без слов.

Зеркальная маска заставляла эту женщину казаться безликой, а когда она, откликнувшись на просьбу уточнить образ, обнажает лицо, Ниам с содроганием думает, что не может позволить себе стать такой же. «Что так изменит меня?», – думает она сокрушённо, взглядываясь другой себе в глаза. Она не узнаёт этот опустошённый тяжёлый взгляд. Кто бы мог подумать, что выражение глаз так меняет лицо… Эта женщина, выведшая её из привычного мира и теперь указывающая дорогу, была старше, утомлённей и скованней. А ещё немного бесплотней. Как будто каждый день, прожитый после смерти её мира, истощал память космоса о том, что такой человек когда-то существовал… «Скованная» звучало бы оскорбительно, «бесплотная» – совсем не похоже на имя. Поэтому Ниам решает про себя называть её старшей. Возраст казался наименее страшной из перенесённых метаморфоз…

Жизнь в искусственном мире может быть такой же полной, как и в любом другом, а неестественность роли не кажется чем-то плохим, пока её играешь ты. Но если ты не можешь упрекнуть свою роль ни в чем, не означает ли это, что ты считаешь её определением себя? Недавно Ниам пришлось задаться этим вопросом. Она отстранённым взглядом изучила закономерности своей жизни, и, поняв, что где-то в глубине отлаженных связей с её миром кроется порок, начала искать спрятанные фрагменты своей собственной личности. Она считала, что делает это сама, потому что решила освободиться; на самом деле всё это время она была ведома, потому что её решили спасти извне.

«Мир угасал, а я это один раз уже видела», – пожала плечами старшая, когда Ниам спросила у неё, зачем та вытащила молодую себя из прежнего мира. У старшей больше не было имени. Она была тенью истории, прожитой без попытки измениться. Такой жизни даже смерть не кажется слишком радикальной метаморфозой; поэтому такая жизнь отторгает свой конец и переживает гибель мира, существующего в её отрезке космоса. Твоей вселенной отмерено столько же, сколько тебе. Тому, по чему ты прочертишь межзвёздный маршрут. Тому, что ты прошьёшь собой, связав в единую нить бесчисленные миры. Ниам случилось жить не вовне своей вселенной, чтобы растить её, оберегать, и чтобы её пульс возобладал над пульсом внутреннего мира, а внутри. Пульс мира заглушал её собственный. Но во что превратили её мир? Почему он был таким?

Они вышли на рельсы и невыносимо долго шли по шпалам сквозь черную пустоту. Ниам пыталась спросить, почему это место выглядит так, но старшая снова не давала внятных ответов. «Ты будешь видеть так, как чувствуешь»…

По шпалам они приходят, и Ниам почему-то никак не может сосредоточиться на том, что окружает их. Кажется, это нагромождения странных механизмов и железных конструкций необъяснимого назначения. И, кажется, впереди чёрным на чёрном виднеется зев. Когда они проходят внутрь, у неё наконец получается сосредоточиться. Все гудит и пышет жаром, а где-то за завесой стали ревет пламя. Похоже на литейную. На кузницу. И на завод конвейерного производства…

– А нельзя куда-нибудь… – Ниам страдальчески щурится. – Ну, без огня?

– А что тебе огонь? – старшая оглядывается. Ходит она ужасно быстро. Она одновременно свободней и скованней, чем Ниам, а ещё она почти не меняется из часа в час и изо дня в день.

– Ну… – Ниам обиженно хмурится. – Ты же помнишь, где я работаю?

– Работала, – тут же поправляет старшая. – Это закончилось. Ты не обязана возвращаться к смерти как неизбежному пути эволюции. Или как к способу жить… А даже если захочешь, то это уже никогда не будет похоже на… то, что было.

Ниам примолкает. Она не просила утешения, и усталое сопереживание в голове старшей раздражает.

– Хорошо, работала, – наконец соглашается она покорно, чтобы вернуться к поднятой теме. – Моя последняя смерть была… при пожаре.

– Знаю.

Старшая подходит и несколько нерешительно кладёт руку ей на плечо. Ниам бешено кривится, потому что касание её пальцев снова напоминает о катаклизме, настигнувшем личную вселенную по меньшей мере одной из них. Старшая судорожно втягивает в лёгкие воздух и резко отдёргивает руку, будто кожа Ниам в ответ обожгла её так же сильно.

– Не волнуйся, – тихо выговаривает она после недолгого молчания. – Больше ты не будешь бояться убить себя. А здесь… У меня здесь друг, тебе тут будет безопасно, – бросает она коротко, возобновляя путь. – И спокойно, когда ты привыкнешь.

– Погоди… – приходится пробежаться, чтобы её догнать. – А тебе приходилось? Ну, убивать себя для…?

– Я всё-таки не совсем ты, – фыркает старшая, уходя от ответа.

– Ясно…

Когда девушка, не обретшая нового имени, испуганная, оторванная от всего родного и ещё не успевшая укрепить в себе отторжение к прежней жизни – впервые вошла в литейную, у неё щипало глаза от непривычного жара, голова шла кругом от лязга и шипения, которое издавал этого огромный индустриальный организм, она вздрагивала и бросалась в сторону от каждого клуба пара, которым литейная их приветствовала. Её и старшую.

«У меня здесь друг», – сказала другая. И гостья пошла следом, готовая увидеть в качестве друга старшей себя… пропахшего углём и раскалённым металлом кузнеца, разучившегося видеть при дневном свете и не способного жить вовне привычного пепла, или девушку, не слышащую никого, кроме пламени, и которую это место вооружало бы, предоставляя все новые сплетения дыма и стали её жестким рукам. Она ждала того, кто будет соответствовать литейной, потому что старшая Северина сказала ей, что Литейная существует как живая замкнутая система и не нуждается в поддержании со стороны. Но она не была готова к тому, что другом окажется само это место.

Литейная выросла из сердца корабля, который никогда не должен был достигнуть цели. Она разрасталась, воссоздавая себя самостоятельно. Огонь и землю не нужно ничему учить, а литейная состояла из металла и была едина с огнём – и она с самого начала знала, что делать, и могла быть собой. «А что, если ей уже некуда будет расти?», – спросила тогда Ниам. «Планеты, которые будешь находить ты – не те планеты, которые нанесут на звёздные карты», – ответила та, что была старше и отчаянней. – «Новые своды присоединялись бы к ней бесконечно. Но ей наскучило, и она перестала». «Навсегда?». «Если захочешь, спросишь».

И она спросила. Потом, привыкнув, она многое спросила. Но никогда не осмеливалась спрашивать у литейной, чем она живёт и что она готовит. Что, расплавленное, плещется в её чанах? Какие детали несет мерный шелест конвейера, когда Северина занавешивает иллюминатор, ложится спать и перестаёт видеть жизнь литейной, воспринимая её только на слух? Какую форму обретет сочленение всего того, над чем теперь работает каждый механизм, и как это сочленение изменит миры снаружи, когда труд будет завершён?

Она постепенно научится не бояться ответов, но подавить трепет перед этим существом она, наверное, не сможет никогда.

Девушка, желающая перестать отзываться на своё имя, поселилась в небольшой комнате, которую отделяла от цехов невозможно длинная винтовая лестница, всегда заканчивающаяся в тот момент, когда у поднимающейся иссякают силы, но в которой было хорошо и спокойно – к тому же, был иллюминатор, через который было многое видно. Со временем ей понравилось наблюдать за работой. Со временем она полюбила этот неизменно горячий свет, который озарял каждое её действие, так что, казалось, от литейной ничто не укрылось бы. Со временем она заметила странную тонкую трубу, оканчивавшуюся у её стола, и догадалась бросить туда первое робкое послание.

Так они начнут говорить.

Старшая, лишённая воли влиять на свою судьбу, превращённая в живую кровь мертвой идеи, привнося в умирающий мир прорыв, не хотела, чтобы идущая следом повторила её путь и пришла к концу.

– Послушай, – говорит она, придя и Литейную через несколько дней. – Ты же знаешь, что не можешь остановиться, верно?