Текст книги "Кардиограмма (СИ)"

Автор книги: WestVoid

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

«Ожоги затянулись, но огонь оставил во мне след», – пишет Ниам, сгорбившись над лежащим на коленях блокнотом. – «Он отравил мою память. Каждый раз, когда я буду вспоминать себя, мне придётся проходить сквозь него вновь и вновь. Без прошлого не бывает будущего – значит, ответ должен быть где-то впереди… Но сейчас, оглядываясь назад, на все эти бесконечные смерти и возрождения, я не могу не думать – а нахрен мне вообще нужно такое будущее»…

Она резкой чернильной линией отделяет эту запись от предыдущей и захлопывает блокнот. Педантично закрывает ручку на колпачок и несколько секунд бессмысленно водит острием по обложке; потом встряхивается, чтобы разогнать тяжёлые мысли и, затолкав блокнот в сумку, озирается. Рядом на диване лежит брошенная кем-то газета. Может, это был тот неизвестный, кто сидел в этой невыносимой очереди до неё… Ниам берёт газету в руки и расправляет. Смотрит на номер – сегодняшняя… Она вздыхает и сосредотачивается на чтении.

– Кого ждёшь?

Ниам поднимает глаза, смеривает пришедшую взглядом и чуть улыбается, радуясь неожиданной встрече.

– Вообще не тебя, но это хорошо, что ты пришла.

– Рада тебя видеть, – женщина присаживается рядом. Ниам с готовностью отодвигается, предоставляя той место. Всё-таки повезло с куратором. Единственный учёный с человеческим лицом…

Одинокий диван в пустом коридоре кажется космическим кораблём в безвоздушном пространстве. Ниам сидит, поджав ноги в иррациональном нежелании проверять плотность мнимой космической пустоты. Доктор же по таким поводам не тревожится. Её взгляд скользит по измятой газете в руках коллеги.

– Что читаешь?

– Да так. Кто-то забыл здесь, – Ниам расправляет газету. – Слышала про эту экспедицию к трещине?

– Ага, – доктор раздражённо кривится и поправляет прядь, выбившуюся из пучка. – Вчера ходила на праздник. Все нервные не по-праздничному. Только и разговоров, что о трещине.

– Этот парень, – тычет пальцем в некачественно напечатанную фотографию рядом с заголовком. – Я с ним в школе вместе училась.

– Надо же, – с плохо скрываемым равнодушием бросает доктор. – Так, может, позвонишь ему, спросишь, как дела и сколько нам жить осталось… – саркастично усмехается.

– Да он меня и не вспомнит.

Доктор хмыкает.

– А на трещину я бы посмотрела, – задумчиво бросает Сангва, снова пробегаясь глазами по тексту. – Интересно, как всё выглядит на самом деле. Без всех этих политических игр. Из первых рук.

– Как думаешь, – доктор откидывается на спинку дивана. – Если вся планета действительно погибнет, ты со своей способностью возрождаться выживешь?

– Может быть. Я же сама аватара… идеи неокончательности любого катаклизма, – Ниам фыркает. – Вот и мужик по телевизору говорит – наш мир и не такое видал…

Доктор хочет сказать что-то ещё, но не успевает. Дверь на той стороне коридора резко распахивается. Из проёма выныривает безликая тень неопределённого пола и возраста и, смущённо прошмыгнув мимо девушек, скрывается за углом. Ниам не обращает на тень внимания. Из кабинета тень провожает тяжёлым взглядом недружелюбная женщина в запотевших очках. Когда посетитель уходит, ей приходится перевести глаза на диван.

– Ниам Сангва? – уточняет она вместо приветствия

– Да, – Ниам поднимается.

– Заходите.

Прежде чем скрыться в кабинете, на прощание машет коллеге рукой. Доктор ещё некоторое время сидит перед закрытой дверью с задумчивым видом, но вскоре уходит.

Город из жёлтого камня, раскаляясь под полуденным солнцем, привычно смотрит ей вслед. Ниам чувствует, как оконные стекла провожают её взглядом, пока она мечется по улице от тени к тени, ища путь домой. После возвращения ей всегда было сложно найти дорогу. На солнце выходить не хочется. На бледной коже её живого тела не было видно ожогов, но она очень хорошо помнит, каким был на ощупь огонь. Из-за пережитой смерти Ниам видит теперь в солнце ещё один пожар – от которого стоит держаться подальше.

У неё болит голова, и кожу на запястье и шее жжёт из-за вживлённых на время адаптации имплантов. В такие моменты ей становятся особенно противны эти надоевшие импланты и все эти учёные, хладнокровно делающие на ней карьеру… Хотя куратор, в сущности, и не плохая тётка. Вспоминается недавний разговор.

«Тебе ещё не надоело слушать мою кардиограмму?», – спросила она, ожидая, пока её давняя коллега закончит с дезинфекцией своих врачебных приборов. – «Всё и так всегда проходит хорошо…».

«Кардиограмма – это графическое изображение, а не звук», – ответ звучал скептично и устало. – «Причём в твоём случае – настолько ценное, что их с аукциона продавать можно бы… Если бы всё не было засекречено».

«Можно мне тогда одну себе оставить? Отложу на безбедную старость».

«Тебе этого не светит. Мы наблюдаем за тобой в… естественной среде обитания. А она не предполагает материального благополучия».

«Ладно, тогда, может, ты научишь меня быть учёной, и я напишу про себя научную работу?».

«Начни с школьного учебника по биологии. Иди домой, читай… У тебя времени больше, чем у нас всех. Глядишь, лет за пятьдесят…».

«Так там же про таких, как я, ничего нет».

«Наука так и работает. Именно по тому, что там про тебя нет, ты поймёшь, насколько ты уникальный феномен».

«И никто никогда не может ответить: а у этого феномена вообще есть какая-то цель? Я вообще-то много терплю. Смерть – не самая приятная рутина. Знаешь, когда человеку предлагают совершить жертву, он хочет знать, зачем это вообще нужно… Я ошибка природы или новый виток эволюции?»

«Я не знаю», – Ниам с интересом наблюдала за именением выражения лица доктора. Подавление тревожного раздражения заняло несколько секунд и в течение этого времени очень четко отслеживалось на её живой мимике. – «Я верю в самоценность вещей. Я писала диссертации, делала карьеру… В науке мы работаем не так. Мы изучаем явления и их закономерности, а не их предназначение. По мне, каждая жизнь – просто набор химических соединений… В твоём случае – не до конца изученный».

Она вздыхает и задумчиво трогает пальцами шею.

Жар полудня, как всегда, разогнал людей с улиц. Никто не ходит по улицам в полдень без особой нужды – излучение светила сильней и опасней обычных тепловых волн. Ниам привыкла не бояться смерти. Поэтому и радиация её не пугала. Она специально выбирала время для возвращения так, чтобы не пересекаться ни с кем на улицах. Порой отсиживалась в кабинете доктора по несколько часов. После смерти не хочешь никого видеть. Только забиться в привычный тёмный угол и ждать, пока станет легче. Одиночество настоящего мира обычно располагает к рефлексии. Но эти шаркающие шаги…

Подняв взгляд от земли и смерив взглядом сутуловатую и дерганую фигуру, идущую навстречу, она раздражённо фыркает.

«Да что за мир вообще вокруг меня», – зло думает Ниам. – «Трещина растёт, солнце палит радиацией, да ещё и какая-то бабка ходит здесь и ничерта не боится. Ну что, что ты тут делаешь?»

Ниам заглядывает в лицо незнакомке, но видит только своё отражение в зеркальной маске. Когда руки в перчатках болезненно сжимают её плечи, ей кажется, что мир за пределами поля зрения начинает рушиться.

Она пытается отшатнуться, но женщина не отпускает. Ниам издаёт возмущённый вскрик, но его глушит накатившая на мир космическая пустота. Она вертит головой, надеясь увидеть хоть кого-нибудь, кто помог бы ей, но позвать некого. Голова идёт кругом. Реальность тонет в оптической аберрации, и её зрение расходится само с собой – она видит изморенный жаром и погруженный в дрёму город, и в то же время её захлестывает ощущение абсолютного катаклизма. Небоскрёбы рушатся бесшумно, словно она смотрит на смерть своей вселенной из вакуума, безвоздушного и лишённого звуков. И огонь, убивший её в последний раз, вытекает из неё, и город тонет в этом пламени…

Гибнущий мир выламывает ей руки, мостовая в своей готовности обвалиться намертво вцепляется в ступни и в подол платья. Северина рвётся, но мир держит её привязанной к себе, и чужие руки всё так же не отпускают плечи…

– А вот и ты, – из видения её вырывает приглушённый голос. Женщина вдруг, словно у неё иссякли силы, отпустила руки Ниам. И в тот же момент видение сжалось и, вобравшись вовнутрь себя, растаяло, оставив только подрагивание в знойном воздухе. – Этого не изменить. Но у тебя ещё есть время.

– Что ты такое… – сипит Ниам на выдохе, борясь с раскалённым ознобом.

Она смотрит в своё испуганное бледное отражение на зеркале чужого лица.

Незнакомка в маске осторожно протягивает ей руку.

Ниам не хочет снова чувствовать это, но не может остановиться. Вглядываясь себе в слезящиеся глаза, она кончиками пальцев касается предложенной ладони.

С каждым новым прикосновением она чувствует необратимость гибели своей прежней жизни, и это чувство подобно ударам тока в позвоночнике; она чувствует пустоту, обжигающим холодом заполняющую лёгкие; она чувствует, как по каждому капилляру её кровеносной системы ядом струится узнавание.

И с каждым новым прикосновением Ниам никогда не перестанет чувствовать где-то внутри себя обрушение мира.

«Ученые заверяют, что рост трещины мира никак не повлияет на мировую экологию. Такое заявление сделал сегодня глава»…

Ниам пропускает мимо ушей богатый послужной список выступающего. Что-то, связанное с экологией. И с невыразимым авторитетом. Этого достаточно.

«Я говорил это тысячу раз и скажу снова: угроза, исходящая от так называемой «трещины мира», сильно преувеличена. За те несколько лет, что мы изучаем это удивительное явление природы, я и мои коллеги столкнулись с ужасающий волной непрофессионализма в рядах околонаучных публичных людей, а также оппозиционных СМИ, однобоко освещающих эту, как они выражаются, «проблему». Причем говоря о «проблеме», они подразумевают проблему политическую. Экология для них – лишь прикрытие, рычаг давления на существующую власть. К примеру, в своих публикациях они пишут о так называемом «тумане смерти», который, распространяясь из трещины, убивает все живое. Коллеги, очнитесь! Этот туман не опасен! Мы два года делаем тесты! Выхлопные газы от ваших автомобилей наносят экологии значительно больший вред, чем этот туман… А когда вы пишете, что эта трещина угрожает самой жизни на нашей планете, мне хочется сказать: вы хоть сами-то соображаете, что говорите? Нашей планете более 4 миллиардов лет! Неужели вы думаете, что эта трещина первая в ее истории? Да, она, безусловно, огромная, и с каждым годом продолжает расти, но за последние месяцы темп ее роста заметно снизился. И это неоспоримый факт».

Ниам прижимается лопатками к холоду оконного стекла и, слушая свист ветра в колёсах автострады неподалёку от её дома, медленно докуривает. Боль от ожогов продолжала играть в теле – затихающим эхом. Мир продолжал растрескиваться по краям – воспоминанием о чуждом прикосновении.

Покалывало подушечки пальцев и немного ломило суставы от усталости.

Ниам с силой вдавливает окурок в пепельницу и накидывает на плечи измятую рубашку.

–…С вами был… – Ниам успевает, потянувшись за пультом, отключить звук. Неназванный эколог ещё несколько секунд немо корячится на экране, после чего его сменяет ведущий прогноза погоды. Тени игриво жмутся по стенам ночной кухни, озарённой бледным голубым светом телеэкрана.

Ниам в три шага пересекает кухню, открывает холодильник, чтобы удостовериться в его пустоте. Достаёт из брошенного на пол рюкзака колбасу и нарезает её. Заваривает себе ромашку сразу в чашке. И сдабривает её тремя ложками сахара. В последние три года эта смесь стала для неё неизменным причастием новой жизни.

За окном пролетает самолёт. Ниам Сангва засматривается. Вскоре самолёт оставляет её наедине с затуманенными городским ветром звёздами. Бархатная красновато-черная плоскость неба успокаивает её своей недвижимостью. На ней никак не видны ни трещина, ни туман смерти, захлестнувший мир два года назад, ни её собственная гибель, ни разрушение, которое предстало перед ней под радиоактивным солнцем.

А потом небо меняется.

Ночь разменивает красный на дрожащую синюю дымку, обрисовывавшую очертания её кухни. Ниам задумчиво слизывает с пальцев привкус колбасы и отстранённо наблюдает за дефектами собственного зрения. Она где-то на грани яви и тревожной дрёмы, и поначалу мерцание воздуха кажется ей совершенно нормальным явлением. Потом она решает, что всё же находится в реальности, и касается импланта на шее. Имплант издаёт успокаивающий писк. «Если до завтра не пройдёт», – думает полнокровная. – «Скажу доктору, что новый имплант ужасен, и зря они сократили бюджет…». Такое бывало. Ниам делает глоток ромашки и жмурится, ожидая, что, когда она откроет глаза, зрение вернётся в норму.

Зрение в норму не возвращается.

Синий свет становится ярче. «Накаляется», – с ноткой грусти мысленно определяет Ниам его динамику. Свет не горячий, но мог бы быть таким. Как – ей снова вспоминается полуденная встреча и это ощущение бесконечной отдалённости от собственной жизни – излучение через вакуум. Звезда согрела бы тебя, но между вами – световые годы абсолютного нуля…

– Привет, – Ниам вздрагивает, когда из бессвязных фотонов формируется женский силуэт.

Она не отвечает своим фантомам.

– А ты чего без своей маски? – можно наблюдать, как женское лицо формируется из простейших форм. В замедленном времени – словно этот мир был для него совершенно не оптимизирован. – И где мы, собственно? – а её голос сопровождает эхо – выше настоящего голоса и глуше.

– У меня дома… – автоматически отвечает Ниам, не столько желая ответить галлюцинации, сколько проверяя очевидное утверждение на истинность. Она собрала столько данных в последние месяцы… И ни одна строчка её записей не подтверждает, что она сейчас дома.

– Да? Раньше у тебя было поинтересней, – иллюзия пожимает плечами. На одном плече у неё выжжен фигурный шрам. – Хотя ты прости, если что… Я сейчас хуже вижу вокруг, чем раньше. Эта дура опять плохо спит.

Образ формируется до конца. Ниам вздрагивает и подрывается, роняя стул и снося чашку. Излишне сладкая ромашка растекается по столу, пропитывая дерево ароматом июньских полей и кондитерской фабрики.

– Что ты скачешь, а… – лениво бросает девушка, щурясь. – Неужто тебе вдруг стало не так плохо, как обычно?

«Мне хуже, чем всегда, потому что то, что я мнила полотном, оказалось мозаикой, и я не могу определить, какие из цветных черепков действительно мои… А сегодня мне показали, как эта мозаика со звоном разлетается на мельчайшие фрагменты. Это оказалось больнее, чем я ожидала бы, если бы такое можно было ожидать. Мне плохо, потому что на этот раз мне кажется, что я вовсе не очнулась от своей смерти. Кто-то сбился с алгоритма, и я застряла между системой и жизнью. И мне так не нравится врать себе о том, что я живу, что начинает хотеться обратно в смерть».

– А ты…

«Что ты такое»? Она уже спрашивала подобное сегодня. «Кто»? Но она ещё не рассталась с идеей счесть девушку порождением программного сбоя при пробуждении. «Что ты здесь делаешь»? Но ведь она ничего не делает. И сейчас это кажется достойным аргументом.

Пока Ниам глотает неподходящие вопросы, испуганно тараща глаза на незнакомку, неожиданно показавшуюся слишком настоящей, та подслеповато шарит руками вокруг себя.

– А это что, батарея? – вскрикивает гостья, нащупав тёплый металл. – Какая скука, – она ядовито посмеивается, отдёргивая руку. На шок хозяйки квартиры она не обращает внимания. – Тебе что, холодно? А в космосе ты как летаешь? Там же ещё холоднее!

Ниам делает шаг назад.

«Световые годы абсолютного нуля»…

Живые люди могут отвечать на мысли, но с ней такого никогда не случалось. Спутанный клубок метафор, выписанных в её разуме каллиграфическим почерком, никогда не накладывался на мир вокруг, и это было хорошо.

– Подожди-ка, – во всём облике девушки отражается осознание. – Так ты и есть та самая… преемница? Которая живёт в умирающем мире, но цепляется за него! – она с ликующей улыбкой хлопает в ладоши. У неё сильнее, чем нужно, торчат клыки… А звук хлопка, кажется, сотрясает стены квартиры. Ниам подмечает обе детали одновременно. – Мне про тебя рассказывали! Она долго с тобой возилась.

– Ничья я не преемница, – она отрицательно мотает головой, пытаясь отдышаться.

– Ну как же, – мурлычет девушка. – Раньше по этим координатам была она, а теперь ты. Значит, вы уже встречались. Так что ты тут делаешь тогда? Так хочется задохнуться со всеми?

Ниам вздыхает и решает игнорировать последний вопрос.

– Она – это та, кого я сегодня встретила? В зеркальной маске?

– Ну конечно!

Девушка соскакивает с подоконника и подбегает к ней. Вблизи Ниам начинает различать цвета. У неё голубые волосы. И бледная кожа. И аномально большие черные зрачки…

Синеволосая поднимает руку и тянется к Ниам. К щеке, к волосам, к шее и вживлённому механизму.

– Я бы хотела потрогать, – с оживлением в голосе признаётся она. – Но я не могу, когда она так поверхностно спит…

Эти слова пробуждают в Ниам ярость, и она словно чувствует себя раненым зверем, заползшим из последних сил в свою нору только затем, чтобы какой-то мальчишка вскоре попытался разворошить логово палкой. Хочется хищно ощетиниться и вцепиться девушке в шею. Почему-то кажется, что получилось бы. Ниам несколько мгновений прокручивает в голове эти мысли, но не кусает – только замахивается для пощёчины. Рука проходит сквозь чужое тело, не встречая ни малейшего сопротивления. Девушка-фантом смеётся.

– В обратную сторону это тоже работает.

Ниам не нравится её смех. Сердцебиение отдаётся во всём теле. В лёгких бешеный пульс откликается асфиксией, а в желудке – тошнотой. Она сгибается в три погибели и отпрыгивает подальше, пока синеволосая с нескрываемым любопытством наблюдает за её приступом.

Ниам не думает и не спрашивает, а просто хватает со стола нож, которым резала колбасу, и бросается на девушку.

– Твою мать! – та словно бы забывает о своей неуязвимости и вполне убедительно уворачивается.

Ниам размахивается снова.

Незнакомка исчезает, позволяя ножу пронзить пустоту, и появляется снова – опять на подоконнике.

– Успокойся, – примирительно-насмешливо восклицает она. – Поберегла бы силы… Тебе они ещё понадобятся – расколотить то убожество, что осталось от твоей жизни!

Ниам отталкивается от столешницы и совершает бросок к окну. Нож скользит по кромке оконного стекла, издавая мерзкий скрежет, но не разбивая, а иллюзия снова растворяется в воздухе, заставляя её в бешенстве оборачиваться, ища цель.

– Да что с таким энтузиазмом делать на умирающей планете?! – вскрикивают откуда-то от двери в её комнату.

Ниам не считает, столько ещё раз она пытается пырнуть девушку ножом, но в конце концов снова оказывается на кухне. Изнемождённо выпускает нож из руки и тяжело опирается на стол. По щекам текут слёзы. Мир снаружи больше не рушится с такой неодолимой визуальной чёткостью, как от прикосновения женщины в зеркальной маске, но, кажется, трескается стеклом.

Девушка-фантом сидит на подоконнике, закинув ногу на ногу, и, кажется, пытается подобрать слова.

– М-да, – она цыкает языком, чтобы нарушить тишину. Прислушивается к отзвукам своего голоса и на всякий случай прокашливается. Кивает, когда Ниам обессиленно поднимает голову и упирает в неё обезумленный взгляд. С сосредоточнным видом щёлкает пальцами. – То, что ты чувствуешь… – морщится. – Это уже прошлое. Ты просто этого ещё не понимаешь. Тебе нужно встретиться с той, в маске, потому что она – это ты в далёком будущем. А тебе предстоит двигаться. В обход своих прежних следов. Чтобы не повторять её ошибки.

Ниам не двигается, ни словом, ни жестом не давая ответа.

– Вы там… разберётесь между собой, – тянет синеволосая, наклоняя голову набок. На её лице на мгновение отражается беспокойство. – И тогда – сматывайся отсюда!

На следующий день Ниам просыпается в одежде. Она немногое помнит о вчерашнем вечере – только как разговаривала с незнакомкой и как сжимала в руке нож. Кажется, та девушка представилась, и её звали как птицу… Добравшись до ванной, Ниам обнаруживает, что зеркало почему-то разбито.

А других зеркал у неё дома и нет… Она задумчиво рассматривает своё отражение, переломанное трещинами.

Ниам всегда считала себя достаточно привлекательной, но сейчас истрескавшийся образ в зеркале смотрится… искусственно. И уничтоженно. Она обращает внимание на имплант, мерно мерцающий светодиодами на шее. Сегодня на осмотр? Ниам гладит имплант пальцами. Ей вдруг кажется – без него она бы, наверное, выглядела куда реалистичней.

Мысль о том, что делать дальше, приходит с пугающей чёткостью. Она прихватывает имплант пальцами и несильно, поначалу – робко, тянет.

Вырывать имплант больно. А он и не поддаётся, только пищит пронзительно, словно с возмущением.

Ниам продолжает. Боль почти нестерпима. «Неужели твоя свобода стоит этого?».

«Бывало и хуже», – отвечает она сама себе перед последним рывком.

Как много времени займёт у тех, кто принимает данные, осознание содеянного ею? Как скоро они придут проверять, сбой это или саботаж? Так или иначе, этот поступок не останется незамеченным.

В этот момент она окончательно решает начать что-то менять.

С собой она берет только несколько блокнотов, исписанных размышлениями о поиске себя. Хроникой того, как она изменялась после каждой новой смерти, и как пыталась найти закономерности, которые она привносила в мир вокруг. Как вертела без конца калейдоскоп, пытаясь отследить – какой из цветных бликов не сдвинется с места, даже если обрушатся остальные? Такие неподвижные блики и должны были стать истиной. И она выписывала их, вычерчивала свои мысли на бумаге, терпеливо заполняла кажущиеся неуместными пробелы, сравнивала привычную себя и образ той, что лучше бы подошла её правде…

Ниам захлопывает дверь и не запирает квартиру на ключ. Сбегает с десятого этажа по лестнице. Долго. Но ей кажется, что если она поедет на лифте, то именно сегодня лифт застрянет. Ей не хочется этого допускать.

Она вылетает на улицу, и улица встречает её летним ветром. Ниам жмурится – почему-то ей кажется, что с этим ветром налетит пылевая буря, и будет застить ей глаза, мешать ей дышать, заставлять повернуть обратно. Но ветер стихает, а с ним – и страх перед песком. Ниам поправляет воротник рубашки и быстрым шагом идёт прочь.

Первое время она считает шаги.

Десять. Пройдёт до угла, а потом оглянётся, осмотрится и выберет, в каком направлении идти дальше. Ей кажется, её могут преследовать. Но её цель – не только оторваться от погони, но и заметить её. Поэтому, наверное, в любом случае свернёт и несколько раз проберётся под перекрёстком, делая петлю через подземные переходы.

Сто шестнадцать. Жизнь перестала казаться жизнью. Она словно смотрела интерактивный фильм про саму себя. Последствия её решений были определены заранее, миру оставалось только дождаться, чтобы увидеть – какую развязку она выберет. Вся эта система была выстроена до предела связно, и это впервые вызвало в ней ужас. Что ж, раз так – свой маршрут она прочертит так алогично, как только сможет.

Сто двадцать три. Пока непонятно, как именно, но нужно будет выйти к кольцевой дороге и к черте города. Она никогда не ходила в ту сторону пешком. Ездила изредка, но поезда и автобусы были похожи на связь между разными состояниями разума, а не на дороги. Что если дороги на самом деле никогда не было? Что ж, в таком случае, где-то будет граница. Ниам хочет посмотреть, как далеко она сможет пройти, если у неё не будет пункта назначения.

«Сбилась со счёта». Если будет совсем туго, сойдёт с трассы и сиганёт через бескрайний пустырь к лесу. Будет тяжело. Она много что пережила в своих не-жизнях, оканчивавшихся не-смертями. Но стоит понимать, что это тело не имело к пережитому ни малейшего отношения. Она здорова и относительно вынослива. Не более того. Раньше она сказала бы, что на долгие прогулки по пересеченной местности её не хватит. Но теперь она полна решимости дождаться конца. Не того, в котором она выдохнется и, отсидевшись, побредет искать трассу или железную дорогу для возвращения. Принципиально нового.

Ниам перебегает дорогу и заходит в парк. Никто никогда не срезал через этот парк. Она и не собиралась срезать.

«А если я не дотерплю до конца», – вдруг думает она. – «Если не получится, то я буду искать ту, в зеркальной маске. Это тоже лучше, чем вернуться ни с чем. Я задам ей пару вопросов. Хотя бы. И, может, снова посмотрю, как будет рушиться мир. Будет ли мне так же страшно?».

– Ты видела? – Сойка приваливается к стволу липы. Сновидица наблюдает за тем, как паутина, протянутая между деревьями, подрагивает, потревоженная неосторожным прикосновением. В первый раз они встретились в кошмарном лесу, где ветви деревьев сплетались в отчётливые символы, а через заросли невозможно было продраться. И ей настолько запомнился тот сон, что каждая новая встреча окрашивалась в старые цвета. Сойка не возражала.

– А ты как думаешь? – огразнулась сновидица. – Как всегда. Неразборчиво. Как будто ты говорила с белым шумом, а белый шум тебе отвечал.

Сойка довольно хмыкает.

– Ты очень действенно… закрываешь от меня мой собственный сон, – жалуется Сальфира.

– Он не совсем твой. Мне же нужно личное пространство.

– И как? Довольна?

– Нет, – Сойка щурится. – Мне было очень плохо видно, что делается снаружи сна. И не потрогать ничего толком.

– И что из этого?

– Из этого? Ничего. Но в следующий раз ты позаботишься о моих возможностях. Если не можешь сама, наешься снотворных, мне все равно.

– Эй! – восклицает сновидица с негодованием. Сойка коротким всплеском руки демонстрирует, что не настроена слушать. – От этого будут последствия…

– Неважно, – цедит синеволосая. – Обеспечь мне хороший крепкий сон, на котором я смогу домчать куда захочу. И сделать то, что мне понадобится.

Сновидица вздыхает и уныло присаживается на поваленный ствол, мысленно подбирая аргументы, которыми она сможет Сойку отговорить.

Ниам находит более-менее твердую кочку и ненадолго останавливается перевести дух.

Пустырь быстро сменился топкими заболоченными землями. Поворачивать назад всё ещё не хочется – разве что чтобы сделать небольшой круг и посмотреть, не следит ли за ней кто-нибудь; однажды ей показалось, что она увидела блик на зеркальной маске и тогда она, решив, что та женщина нашла её сама, рванула к блику, в направлении, противоположном изначальному движению. Добежав до цели, она так и не смогла понять, что тогда блеснуло на солнце. Но маски точно не было…

Вид леса впереди обнадёживает. По крайней мере, будет не так сыро.

Ниам снова трогает шею, надеясь снова почувствовать ту свободу, которая захлестнула её, когда она решилась вырвать имплант. Но мир накрепко вцепился в неё и теперь не хочет выпускать. Холод и сбившееся дыхание – закономерные в данной ситуации – становятся для неё существенней, чем не подкрепленная шрамами телесная память об огненной смерти или чем боль на месте импланта, порождённая её жаждой побега. Второе дыхание не открывается. И новые пути, недоступные неискушённому взору – тоже…

Ниам достаёт из рюкзака блокнот и раскрывает наугад, не выбирая страницу. Читает случайную строчку:

«Сегодня мне показалось, что мне не хватает ритма. Я так и не поняла, какого. Музыка тут ни при чём. А пульс показался беспорядочным и лишённым ритмичности».

Девушка захлопывает блокнот и, вздохнув, кладёт руку на горло. Аорта словно трепыхается под пальцами после тяжёлой дороги. Она хмурится и, затолкав блокнот обратно, решается продолжить пробираться через болото. Нельзя останавливаться надолго.

Она идёт ещё минут десять, прежде чем слышит голос. Она узнаёт звучание. Хотя теперь эха нет.

– Ты это куда? – интересуется синеволосая девушка.

Ниам смеривает незнакомку взглядом, раздумывая над ответом. На этот раз воздух вокруг неё не дрожит, и сама она не кажется такой уж ирреальной.

– Подальше, – честно отвечает Ниам и продолжает идти.

– Если я пойду рядом… – Ниам почему-то ожидает смешок, но его не следует. Она смотрит на свой фантом снова. Синеволосая всё ещё улыбается, но на этот раз – немного даже нервно. И поглядывает попеременно на Ниам и на свои руки. Мнёт ладони пальцами и гладит предплечья, точно пытаясь удостовериться в их плотности. – Больше бросаться не будешь? – и, чтобы не выдать беспокойства за своё физическое состояние (теперь, кажется, искреннего), наклоняется и срывает какую-то травинку. – О! Смотри, получилось! Она смогла! – последние слова, кажется, были обращены не к собеседнице.

– Не буду, – обещание следует за недолгим раздумьем.

– Вот и молодец! – девушка быстро выпрявляется и, догнав Ниам в один прыжок, хватает её за руку.

Ниам всегда была замкнутой, немного склочной в быту и нетерпимой к прикосновениям. Именно поэтому теперь она усилием воли не позволяет себе отдёрнуть руку – и подавляет гримасу недовольства. Мир пытается хвататься за её представление о себе. За то, во что она верит. А во что ей верить, как не в свои чувства? Если теперь она хочет обмануть мир, то нужно вести себя соответственно кому-то другому.

Кто не прозябал столько лет под именем Ниам Сангвы, даже не зная, что у неё совсем рядом с городом целое болото.

Следом приходит новая мысль: «Может, тогда стоит и имя потихоньку забыть?».

Синеволосая девушка удовлетворённо кивает и, подержавшись за её предплечье несколько секунд, отпускает.

– Выглядишь живее, чем вчера, – приветливо скалится она. – Меня зовут Сойка.

– Я… – начинает девушка без имени по инерции, но осекается.

Сойка понимающе кивает.

– Можешь не говорить.

– Я думаю, что, когда смогу обогнать течение своей жизни, я смогу вернуть себе имя. Силы, с которой оно будет тянуть меня к старому миру, уже не будет достаточно.

– А вот это не факт. Я предпочла не возвращать. Впрочем, на месте сама решишь, – Сойка шумно выдыхает. – Тебе обязательно так быстро бежать?

– Я иду, и вовсе не быстро, – Ниам смотрит с удивлением. – И потом, мне не показалось, что тебе… сложно передвигаться.

– То было вчера, – ворчит гостья, перескакивая через лужу. – Меня здесь было ощутимо меньше… Небыстро, говоришь… Твоё время всегда так торопится, или только в этом мире? Или это последний агонический выплеск сил этой планеты?

– Откуда мне знать?

– И верно, откуда… – Сойка усмехается и старается на отставать.

– А что ты предлагаешь? – спрашивает девушка без имени. Голос чуть подрагивает от напряжения. Заметно, насколько ей хочется взвиться в каком-нибудь словесном выпаде. Болото сперва заросло низенькими сосенками, затем постепенно превратилось в лес. Идти стало легче.

Сойка закатывает глаза и всплескивает руками.

– Сколько ты собираешься так идти? Может, там, за лесом, ты что-то и найдёшь. Но он тебе ничего не покажет. А я покажу.