Текст книги "Остров чайки по имени Джуди (СИ)"
Автор книги: Вирэт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
–Да, – произнес он как-то бесцветно и устало.
Несколько минут они молчали. Ирландец отрешенно курил, глядя в море.
– В том и беда, – заговорил он наконец. – Всё было бы просто, если бы я стал пьяницей или там… скрягой. Это была бы лишь слабость человеческая, постыдная, но вполне преодолимая… Поймите, когда я умирал во льдах, пережив всех своих друзей… у меня не было иной надежды, лишь на Чудо. И Остров спасал меня раз за разом, потому что я надеялся только на него. Он был мне нужен. И он меня не покидал… И всё-то, что нужно было от меня ему… чтобы я любил его… и чтобы я нуждался в нём. И я любил его больше всего на свете!.. А после… я и сам стал сильным. Меня стало не так-то просто снова бросить во льдах. Меня стало не так-то легко убить или обмануть. Я научился обходиться без него. Я научился сам расплачиваться за свои обиды. У меня появились новые ценности. Мне оказалось нужным очень многое. Друзья. Их уважение и их любовь. Мой корабль. Моя команда. Мои океаны. Моя работа. Мой взгляд на жизнь. Мои принципы… То, без чего я уже просто не смогу. О-о, если бы я стал пьяницей!.. Если бы я смог найти порок в том, что перечислил!.. в том, что люблю… чтобы захотеть от этого избавиться! и возжелать опять один лишь Остров!.. Но всегда найдется что-то, не менее мне дорогое, чем он… И я знаю… что никогда не смогу забыть или перестать желать его… и что никогда уже не смогу его достичь!..
– Вы ждете не совета, – через несколько минут тихо проговорила девушка. – Совета вы спросили бы у друзей. Не ищете вы и утешения, потому что меньше всего может утешить посторонний. Судьёй – похвально честным и достаточно строгим – вы стали себе сами… Чем же могу вам помочь я? Быть может, стечение обстоятельств показалось вам сегодня особенно значительным… и вы ждете… не от меня! – от ситуации… от Провидения… чего-то, что разрубило бы наконец наболевший узел неразрешимых сомнений?.. Я знаю, так бывает, когда особенно мучительно ищешь ответа – одна фраза, отрывок из поэмы… воспоминанье… сон… последовательность событий – всё кажется каким-то роковым. Наверное, сегодня… из-за книги о Фрези Грант? Вам показалось, что я… смогу понять вас… Я угадала?.. Послушайте, вы говорили, что обо всем этом задумались серьёзно два месяца назад. Но что же произошло два месяца назад?
– Особенного – ничего, – Джексон сидел перед ней, положив руки на колени, как примерный ученик. – Всего лишь получил расчет у Бойда, и появилось наконец время, чтобы задуматься о прожитом. Раньше… всё было как-то некогда… – он неловко усмехнулся. И вдруг рассмеялся, помотав головой.
– Наверное, я кажусь вам полным идиотом. Друзья мне потому до сих пор и друзья, что я никогда не рассказывал им сказок. Как ещё отнеслись бы Бойд или Слоут, если бы я выложил им то, чем озадачил нынче вас? Конечно, нашёлся бы и дружеский совет, и неподдельное участие… да ещё какое! Меня лечили бы и – по способностям, и с большой заботой. Дитмар – музыкой, Арчи – приятным женским обществом, а Фил Купер – своей коллекцией арканских вин, а она у него, знаете ли, трёхсотлетней выдержки!.. Всё это дало бы поразительные результаты. Я быстро выкинул бы из головы остатки «дури». Приобрёл бы на паях со Слоутом крупнотоннажный люгер, занялся бы перевозками мануфактуры и дорогой древесины, разбогател бы в короткий срок, женился бы в конце концов и заимел кучу детей, построил бы виллу в Йоркшире и летнюю дачу на родном побережье… а лет через десять…
–… застрелились бы, – тихо и уверенно закончила она.
Он замолчал на полуслове… и вдруг с силой выдохнул воздух и – рассмеялся. Смутился, опустил голову и, поставив локти на колени, начал крутить в руках погасшую трубку. Потом быстро глянул на неё снизу вверх и подтвердил:
– Именно так.
Улыбка его погасла, когда он увидел выражение её лица. Измученность и отрешенность… почти болезненный озноб… Он мысленно назвал себя болваном, впервые с ошеломлением подумав, что девушка могла устать, могла замерзнуть, могла иметь и собственные проблемы, о которых он ничего не знал…
Он поспешно и неловко поднялся.
– Теперь я догадалась, зачем вам нужен был этот разговор, – всё тем же тихим и угасшим голосом произнесла она. – Вы хотели убедиться, что ход ваших мыслей верен. Вы сильный человек, и вы умеете принимать правильные решения. Я рада, что смогла оказаться вам полезной, капитан Джексон.
– Какой ценой?.. – пробормотал он. – О, боже мой!.. Простите меня! Я просто толстокожий тюлень… Я вас совсем замучил…
Она встала, вежливо коснувшись его неуклюже подставленной руки.
– Напротив. Вы замечательный человек, и мне приятно было вас узнать поближе. Но действительно… уже несколько поздно.
На верхней палубе она на минуту приостановилась, посмотрев на воду за бортом.
– Я слышала, что у португальского берега суда встречают дельфины-афалины. Их кормят рыбой прямо с борта корабля, и они высоко выпрыгивают из воды, радуясь этой игре как дети. Мне говорили, что наш капитан приказал специально запастись для этого свежей рыбой. Но португальский берег должен появиться очень рано, на восходе солнца. Мне было бы жалко пропустить такое чудо.
– Не беспокойтесь, я извещу вас о появлении дельфинов… Желаю вам доброго отдыха!
– Благодарю, – она кивнула и ушла в свою каюту.
*
Ральф Джексон несколько секунд постоял у трапа, ведущего на площадку салона первого класса, потом решительно взбежал по нему и оглядел просторную открытую палубу, уставленную изящными столиками под навесами. Час был ранний, пассажиров в буфете не было, и поэтому леди Джулию он увидел сразу. Она одиноко сидела в шезлонге возле левого борта и смотрела на море, не замечая никого вокруг.
Джексон смущенно остановился в проходе. Она не сразу заметила его, потом скользнула отрешенным взглядом и едва заметно вздрогнула. Расширенные зрачки её глубоких глаз смотрели напряженно и почти болезненно. Первую секунду ему подумалось, что она не узнала его, потому что сейчас он был не в белом с золотыми зигзагами на шевронах парадном кителе, а в парусиновой с широким голубым матросским воротником робе для смены, несущей вахту.
– Доброе утро. Дело в том, что афалины показались. Подвахтенный сказал, что в номере вас нет, и я решил, что вы могли подняться сюда, выпить чашечку кофе. Капитан приглашает вас на мостик. Рыба доставлена…
– Да… дельфины… – тихо проговорила она.
Джексон пригляделся. Это не тень от шляпы. Девушка действительно была очень бледна.
– Простите меня, леди… мне кажется, что вы больны… Быть может, пригласить доктора?
– Что?.. Нет, ни к чему. Мне просто не спалось сегодня ночью… Дельфины… Садитесь, мистер Джексон… Впрочем… быть может, я задерживаю вас?..
Он молча пододвинул себе кресло. Капитан, действительно, вполне мог подождать.
– Через два часа войдём в Лиссабонский залив. Капитан решил не брать лоцмана. Правда, пароход в три тысячи регистровых тонн нетто это не трёхмачтовая шхуна типа моей «Розы ветров», но уж как-нибудь попытаемся протиснуться в порт своими силами, раз капитан доверяет.
– Лиссабон… уже через два часа?..
– Да. Точнее, через два с половиной.
Она опустила голову. Потом кивнула. И поднялась.
– Я хочу сделать вам подарок, мистер Джексон. Прошу вас пройти со мной. Я задержу вас ещё не более чем на пять минут.
Они спустились в устланный ковровыми дорожками коридор и прошли вдоль длинного ряда обшитых красным деревом кают.
Девушка открыла одну из дверей и вошла. Джексон остановился на пороге.
Она прошла к столику у окна и взяла в руки одиноко стоящую маленькую коробочку.
Когда она обернулась, лицо штурмана было напряженным и побледневшим. Он не мог оторвать взгляда от стоящего на кожаном диване собранного саквояжа и брошенного через спинку стула длинного дорожного плаща. Даже когда девушка подошла к нему, он продолжал смотреть туда же через её плечо.
– Почему… – начал было он. И замолчал. Скулы его затвердели.
Она устало обернулась, проследив его взгляд.
– А… Ничего особенного. Я сойду в Лиссабоне.
– Но… ведь вы… направлялись в Норфолк?..
Она спокойно пожала плечами.
– Ну и что? Мне нужно сойти в Лиссабоне. Норфолк ведь никуда не денется, не так ли?
– Он… никуда не денется… это так…
– Ну так вот. Через два часа, думаю, вам хватит забот на капитанском мостике… и мне хотелось бы проститься с вами именно сейчас. Хочу пожелать вам найти свой путь, капитан Джексон. И в жизни, и в океане. Я верю… я убеждена, что вы непременно найдете свой Остров… каким бы он ни оказался. И я прошу вас… вспоминайте обо мне хоть иногда. А это… возьмите…
Она поставила подарок на его ладонь.
– Ну вот и всё…
Джексон открыл коробочку вечером, когда впервые остался один. В ней лежала чайка – маленькая брошь из черно-белого агата. Он смотрел на неё и снова видел качающиеся над сходнями «Пассата» поля широкой белой шляпы леди Джулии Ван-Ревенсток.
Она ушла, не оглядываясь.
========== Часть 2. В Байгевиле. Уно Брандир ==========
В Байгевиле снова было лето.
Как будто он никуда не уезжал. Как будто ничто не изменилось в мире. Разве что сам Ральф, получив расчет в конторе компании «Доглан и Сын», стал богаче на пару сотен фунтов. Выйдя из конторы, он завернул в закусочную Паоли, где заказал двойную порцию любимых телячьих отбивных под чесночным соусом с хреном и бутылку «Старого венгерского». Часа через два, перебрав с хозяином все мировые новости, он окончательно уверился, что из рейса вернулся.
Почти что год прошел вместо шести месяцев, отведенных на рейс по плану. В Кале их настиг приказ отправиться под загрузку на Сицилию, оттуда – едва унеся ноги от вулкана – в Стамбул, уже, Бог миловал, без пассажиров. Там по ватерлинию засыпались хромовой рудой и отправились в Коломбо. По пути два раза едва не выбросило штормом на побережье Индостана, где шла война. Короче, скучать не приходилось.
Рассеянно поглядывая по сторонам, Ральф неторопливо шел по горбатым и извилистым улочкам, мощённым крупными булыжниками и сплошь заросшим виноградом и акациями. Солнечные зайчики играли в пятнашки с причудливо струящимися тенями, запах прокаленных зноем черепиц и известняковых стен перебивался сочной душистой прохладой из цветущих садов.
Он пересек пёстрый шумливый базар под яркими навесами, полюбовался грудами рыбы, омаров и крабов, россыпями душистых яблок, сизых сахарных слив, светящихся как лампочки лимонов, гигантских сладких красных перцев и томящихся от духовитой спелости янтарных дынь, сизых баклажанов и смеющихся пузатых помидоров, с росинками на шкурах, в венках из зелени и пряностей. Над этим всем стоял дух торжествующего приморского лета: с истомой бархатного оранжевого полдня, с горячими солеными пассатами, звенящими в тугих, точно железных парусах, с предчувствием очарования по-южному сказочного сиреневого вечера с гирляндами старинных фонарей в кипарисных аллеях и на палубах шхун.
На краю базарной площади возле высокого брезентового шапито кувыркались клоуны-акробаты со связками разноцветных шаров в руках. Зазывала-арлекин веселил толпу, декламируя каскады остроумных четверостиший, шарад и загадок. Когда Ральф остановился послушать, взрыв хохота перекрыл последнюю реплику, а багровая от смеха толстая торговка смущенно замахала обеими руками: «Ну тебя, шут гороховый!», но даже не сделала попытки уйти. Ральф внезапно подумал, что будет сегодня вечером на представлении, которые не посещал ещё ни разу в жизни. Он представил запах влажного брезента, опилок и конского пота, почти чёрную ночную листву акаций в полосе света, бьющего из-под откинутого полога балагана, плечи хохочущих людей, упирающиеся в его плечи… И ни о чём не надо будет думать. А главное, никто не будет знать его, давать участливые советы и пристраивать на очередной рейс. Никто авторитетно не заявит, что этот вечер они проведут в кругу одной почтенной семьи, где красавица-дочь – прославленная пианистка – лишь вчера вернулась из гастролей по Америке и, не успев ещё сойти по трапу парохода, уже спрашивала о нём, о Джексоне…
Он вдруг на миг представил себе невозможное: свою заросшую плющом веранду, ступеньки со знакомыми щербинками, блаженную прохладу коридора, своё отражение в старинном зеркале – в капитанской фуражке, в летнем кителе с шевронами, с походным чемоданом, – чарующие аккорды из глубины гостиной, и тихий вскрик, и стремительные лёгкие шаги, и обвившиеся вокруг его шеи руки… и родные желанные глаза под полами широкой белой шляпы…
Ральф жёстко оборвал видение, поднял с земли свой деревянный чемодан и пошел от балагана прочь.
Узкая улочка, спускаясь вниз, привела его на маленькую треугольную площадь и, словно выполнив свою миссию, резво побежала через неё дальше круто вниз, куда-то в каскады кипарисов. Ральф остановился и огляделся. Слева полого уходила к морю панорама города: беленькие домики под красной черепицей, двухэтажные особняки с балконами, цветущие магнолии и вишни, кидающиеся спелыми ягодами через побеленные заборы прямо на мостовую, частокол дремлющих, с зарифленными парусами мачт у недалеких деревянных пирсов и чёрно-белые трубастые массивные обводы пароходов – подальше, в портовой акватории, на фоне бурых ангаров, доков и кранов.
Здесь всё было ясно.
Ральф посмотрел направо. И – замер…
Справа был широкий торец здания, превращённый в симбиоз памятника с фонтаном. Прямо из середины старой бугристой стены вырывался на волю бушприт и, как из массы мягкого пластилина, вытягивал за собой носовую часть корпуса с фок-мачтой. Но ощущения мышеловки не было, был стремительный полет – с лёгким креном при левом галсе, с набитыми тугими кливерами и тремя ярусами парусов на фоке. Судя по оснастке, это была бы трёхмачтовая шхуна. Мастеру удалось передать даже напряжение в частях рангоута под давлением плотного ветра, таким живым казался он, этот красивый бронзовый кораблик. Позеленевший киль его по-прежнему упрямо резал волны – мощную упругую струю, что била снизу из полукруга фонтанной чаши. Массивные камни обросли пушистым ярким мхом.
Ральф почувствовал тугую боль в глазах и отвернулся. Он видел свою «Розу ветров», летящую вдоль южной оконечности Сардинии. Шли фордевинд. Он сам стоял у штурвала. Гудели белоснежные каскады парусов. Дышала сухим зноем палуба – хоть скатывай ежеминутно. Матросы мурашами лазали по реям. На баке слаженно пели за работой «Песнь пассата», и даже дрожь румпеля под пальцами звучала песней… Какими счастливыми были тогда дни!…
Он поставил наземь чемодан, уселся на него и достал из кармана трубку. Начал набивать… да так опустил её, не закуривая. Его внимание привлекла остановившаяся рядом с фонтаном девушка.
В ней словно было что-то созвучное летящей шхуне. Созвучное янтарному закату над заливом… скользящей над волною чайке… органной мессе… дрожанию струны… и имени Ассоль…
Он машинально сунул в рот незажженную трубку, пытаясь затянуться…
Она стояла боком, отвернув лицо к фонтану и ловя рукою брызги. Пряди с висков соединяла на затылке алая лента, густые каштановые волосы крупными завитками струились по спине. На ней была белая хлопчатобумажная блуза с рукавами, присобранными резинкой у локтей, и чёрный сарафан с белым подъюбником и со шнуровкой на груди. Рядом с её босыми загорелыми ногами, красоте которых могли позавидовать балерины, стояла плетеная корзина, наполненная рыбой, овощами и зеленью.
Джексон как воочию увидел её залитый тёплым солнцем белый домик под красной черепичной крышей, скрипучую калитку, сонно гавкающего добродушного пса, растянутые по двору сети, сверкающие от рыбной чешуи, и светящиеся сквозь тёплую виноградную листву янтарные гроздья…
Пробегавшие мальчишки плеснули на девушку водой фонтана. От неожиданности она вскрикнула, но тут же рассмеялась, качая головой. Когда же повернулась, чтобы взять корзинку, Ральфу на миг открылось её лицо…
Он окаменел…
Леди Джулия Ван-Ревенсток!!.
Нет…
Не она, конечно…
Он с трудом перевел дыхание. В голове звенело, как от тяжелого удара…
Похоже, у него это становится навязчивой идеей. Бредом.
… Он обнаружил, что идет следом за девушкой.
Ни мыслей, ни планов, ни целей у него не было. Он знал, что ни одна женщина на свете, даже похожая как две капли воды, не заменит ему леди Джулию. Как не заменит Остров никакая, даже самая гениальная подделка. Но эта встреча была как песня о чем-то лучшем, что ещё может дать ему жизнь. На его распутье в ней была надежда на перст судьбы.
Девушка ступала со своей ношей удивительно легко. Босые маленькие ступни словно не ощущали неровностей пути. Паренье чайки – естественность и природная грация – скользили в каждом движении.
Белые домики под красной черепицей с их виноградниками и рыболовными сетями остались позади. Дорога спускалась к набережной.
Ральф решил не удивляться ничему.
На каждом корабле, пришвартовавшемся к пирсу, кипела работа: загружали, разгружали, ремонтировали, красили, смолили, тянули канаты и тросы, перебрасывали с борта на борт тюки, сушили и штопали паруса, драили палубы и всё, что могло блестеть после надраивания. Вся эта кипучая деятельность привычно и солено озвучивалась. Причем в разной тональности. Там, где проходила девушка, потише, до полного угасания. Через пару минут – громче, чем было, но уже в самом восторженном мажоре.
Строй кораблей подходил к концу, когда сердце Джексона снова сбоило… Он почувствовал, что на сегодня это уже слишком… Поставил чемодан на землю и тихо сел на него.
Последний парусник стоял не у пристани, а на якоре, на глубине.
Ральф знал – почему. Он знал его осадку. Он знал его лучше, чем самого себя. До последнего штага. До последнего юферса. Даже то, что на штирборте выведено было уже новое название – «Санта Лючия» – не могло обмануть его.
Трёхмачтовая шхуна «Роза ветров» с зарифленными парусами сонно покачивалась на струящейся воде. Ни один человек не мелькал на палубе.
Девушка остановилась напротив, опустила корзину и звонко закричала:
– Донован!.. Эй, Донован, соня!!.
Через полминуты над планширом показалась действительно сонная физиономия рыжего верзилы. Он скинул трап в причаленную к левому борту шлюпку, скатился в неё и налёг на весла. Девушка села на деревянный настил пирса, вымыла ноги и, передав парню корзину, легко запрыгнула в лодку, даже не глянув на протянутую ей руку.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем Джексон смог выдавить из себя зачатки мыслей.
Собственно, раздумывать было не над чем. Он знал, что должен попасть на этот корабль. Он знал, что это – судьба… Шхуна стояла далеко от пирса. Значит, нужна была лодка.
– Донован!! – повелительно рявкнул он только что сработавшее заклинание. – Шевелись живее, черт побери!!
Рыжая голова появилась снова, причем совершенно обалдевшая. Открыла было рот… да так и застыла.
– Мне долго ждать, болван?!
Матрос кинулся к лодке и через минуту уже подгребал к пирсу.
Джексон шагнул в лодку и поставил под банку чемодан.
– Однако, братец! – проворчал он сухо. – Что это у тебя шлюпка забита мусором, как телега после сенокоса?.. Капитан что, отдыхает?
– Так точно… отдыхают… послеобеденно… До пятой склянки…
Приближался, нависал свежеокрашенный черный с широкой белой полосой борт. Джексон первым стремительно поднялся по трапу. Уверенно, не дожидаясь рыжего, прошел в кают-компанию. Неторопливо расстегнул китель.
– Вот что, братец… сообрази-ка мне холодного пива.
В бесцветных глазах матроса уже появились первые проблески беспокойства.
– А… собственно… вам что нужно-то?..
– Я же тебе ясно сказал – пи-ва! И не проспи, когда нужно будет разбудить капитана.
– Он приглашал вас… что ли?..
– … сэр!! – рявкнул Джексон.
Верзила тут же подтянулся.
– Прошу прощения – вас приглашали, сэр?..
… С пивом в руке Ральф прошелся по каюте. Всё те же полки, тот же старый барометр в медной окантовке… тот же иллюминатор в пластиковой под тик оправе… Лицо Ральфа дрожало. Счастье, что матрос не видит его сейчас…
Джексон откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. До пятой склянки у него есть ещё час. О том, что будет после пятой склянки, он старался не думать.
…Шумел, плескался, как рябь на воде, прошедший день. Разноцветный балаган… бронзовый бушприт в струе фонтана… босоногая Ассоль с корзиной, полной зелени… покачивающийся борт «Розы ветров», которого так хотелось коснуться губами… Балаган… он собирался вечером… быть может, балаган получится и раньше…
…Ральф очнулся от странного звука. Такого странного, что он мгновенно напрягся. На пороге стоял рыжий Донован с железным ломом в одной руке. Этот лом он и поставил одним концом на пол. Небрежно. Как гарпун. Ральф сразу почувствовал, что это вовсе не театральный жест. Лицо верзилы было угрюмо-красноречивым.
– Вставайте-ка, сэр, капитан вас ждёт, не дождется!
Джексон попытался представить выражение лица ожидающего капитана. Судя по лому Донована…
Капитан – грузный, седой, с горбатым крупным носом – сидел возле стола, положив на его край пудовые кулаки, и хмуро глядел на них. Синий китель, небрежно накинутый на плечи, белая рубаха с подвернутыми рукавами, сдвинутые на дальний край стола тарелки и кружки, явно «послеобеденные» – всё говорило о том, что капитанский сон был тяжеловат и настроение хозяину не улучшил.
В двери, за спиной Ральфа, с характерным стуком утвердился Донован.
Капитан открыл уже рот, чтобы что-то сказать, но внезапно побагровел и вместо речи разразился трескучим кашлем. Немного отдышавшись и утерев рот, он сипло чертыхнулся и впервые угрюмо глянул на непрошенного гостя…
… и тут нижняя челюсть капитана медленно отвалилась и раза два дёрнулась в холостую. Глаза выкатились из орбит. Как тяжкий медведь, роняя китель, полез он из-за стола…
– Бог мой!!. Джексон!.. Капитан Джексон!!. Дружище!!.
… Всё остальное было уже в адрес Донована, – совершенно неповторимое по колоритности, за исключением последней фразы:
–… убирайся вон с глаз моих, болван!!.
*
–… и ведь Морена не раз обращал на него моё внимание… да я всё не решался. Жалкий он был такой, безобидный… суетился всё на камбузе и бормотал, бормотал… Готовил-то неплохо, ну какая от него беда могла случиться, разве что котлеты сожжет, да соли пересыплет?.. Крысиный яд я Морене велел с камбуза забрать, припрятать, ну и успокоился. И вот уж как он до тех бочек смог добраться – ума не приложу! Прогрыз их, что ли?.. И всё ведь так подрассчитал, как и здоровый не додумался бы!.. Команда в кают-компании тарелки выскребает, а он как вроде бы за чаем, бур-бур-бур, – исчез. Я выставил тогда ребятам анкерок, в честь окончания рейса, и, понятно, что никто на палубу раньше времени не рвался. Он, значит, за дверь – шмыг, да и забыли о нём, на радостях-то, что стоим на траверзе Палермо, что дома наконец… Так и сидели с час… пока в окошки с воды не потянуло дымом и не услышали этот сатанинский хохот из трюма… Святая Дева!.. сколько буду жить, а не забуду этот хохот… Он с год в моих ушах стоял как пробка, я думал, что и сам рехнусь… Ну… ты дальше-то и сам всё видел, шкипер…
Ральф кивнул.
… «Санталена» горела, как факел. До берега было подать рукой, но прыгать было некуда: шхуна стояла в луже пылающего мазута. Лишь первым двум удалось добраться до берега, поднырнув под эту лужу. Люди горели в воздухе, в воде, на палубе, карабкались по вантам и падали вниз, как опаленные кузнечики…
Десятки кораблей стояли в тот час в порту Палермо. Но приблизиться к гибнущему судну не рискнул никто.
Дул плотный зюйд-зюйд-ост. «Роза ветров» заходила из-под ветра. Сбили грот и бизань, работали фоком, кливером и стакселями. На румпеле стоял мертвенно белый Фитюр – тот самый, что однажды на пари написал шхуной восьмёрку в акватории Лаперы, где только и было места, что разойтись двум крупным люгерам…
… Потом этот маневр обсуждали целый год, на всех кораблях и во всех портах, где только Джексон бывал или бросал якорь. Наслушался он тогда похвал до тошноты…
«Роза ветров» прошла параболой максимально возможного сближения, практически по горящей акватории. Абордажные тросы удалось забросить с первого раза, потому что второй попытки не предвиделось. Бросавших крючья людей окатывали водой непрерывно, как и дымящуюся корму. На палубу сыпались хлопья истлевших стакселей…
«Роза ветров» уводила горящую «Санталену» на буксире против ветра до тех пор, пока все, кто ещё мог, не спрыгнули в воду. Потом обрубили тросы…
Семерых подняли с воды. Двое добрались до берега сами. Лишь треть команды с «Санталены» спаслась в тот страшный день…
–… Уж как хотел я тебя после видеть, Джексон, дружище, и не рассказать того! Да ведь наслышан, что и золотом не подманить тебя, скромнягу, в то место, где благодарят. Ну, что ты ответил Бруни на моё приглашение, когда стояли в Сан-Паулу?.. Ладно уж, молчи, врать всё равно не умеешь… Наливай!..
Но снова разлить не успели. Сверху, с палубы раздался весёлый девичий голос:
– И что стряслось опять?! Почему Донован сидит на баке, как побитый за верность пёс?..
Дверь в каюту раскрылась, и девушка вошла, как входят королевы только очень маленьких и потому очень гордых государств.
– Джуди, – с нескрываемой любовью представил капитан Уно Брандир. – Сейчас она, Джексон, опять очень толково объяснит своему дядюшке, почему немилосердно добавлять там, где Бог уже обидел!.. Капитан Джексон нынче у нас в гостях, дочка. Тот самый…
Девушка подняла на Ральфа приветливые лучистые глаза, но тут же побледнела, потому что взгляд её упал на кучу грязной посуды, недалеко от которой сидел гость…
Капитан Брандир попытался закашляться…
Несколько секунд девушка выразительно смотрела на него… потом молча скользнула за спиной Ральфа, и вся эта куча исчезла в мановение ока, а стол накрылся свежей белой скатертью.
– Вот этого она мне не простит, – смущенно проговорил Брандир, когда Джуди, так и не сказав ни единого слова, удалилась, – и надо же было случиться такому конфузу!.. Вся наша женская линия такая – терпеть не могут беспорядка, чистюли невозможные… Я, видишь ли, тут приболел… Позавчера ночью у мыса Саки попали в шторм, баллов девять, волна такая, что чуть не легли. Я в спешке и надел дырявый плащ… оставил его для кисета, непромокаемый кисет хотел скроить… а тут – тьма египетская и светопреставленье, схватил первое попавшееся с вешалки. Уже на румпеле почувствовал: спина обледенела, как будто хребтом айсберг подпираю… Так вот оно и вышло. Пришли, конечно, в Байгевиль. И Джуди за меня взялась! Хреновины какой-то с медом намешала, растерла всего тюленьим жиром, запеленала, как младенца… Я ей в порядке обмена опытом деликатно так разъясняю, что наш брат моряк одолевает подобные стихийные бедствия иначе… берёшь, к примеру, три пинты рома, три пинты спирта, пинту перцовки «бешеная Мэри»… Да с ней разве поспоришь?! Ну, я тут же всю команду пинком списал на берег, чтобы не видели моего позора. Полдня терпел. Слышу, собирается на рынок. Я, значит, Донована за загривок: неси бегом с камбуза всю закуску, которую найдёшь. Соорудил себе лекарство, пролечился… и так отлично, веришь ли, прогрело, что семь потов сошло, Донован не успевал менять рубахи. Ну… разморило меня, понятно… не до посуды, стало. А этому соне лишь бы куда свалиться… Так, стаканы она тоже унесла… Ну, слушай, шкипер, дальше. Я тридцать лет проплавал без страховки. Как только мне не пытались её всучить! Один особо верткий доставал, житья от него не было. Дошло, что «Книгу Иова» ему я выносил и торжественно прочитал всю от корки до корки, команда на палубе собралась и слушала, Морена аж всплакнул. А этот тип прослушал с кислейшей мордой и заявляет мне так скучно: «Если рассуждать столь же примитивно, как вы, любезный капитан, так можно дойти до мысли, что, скажем, и лечиться – грех, потому что раз «Бог дал – Бог и взял», и «все мы там будем», рано или поздно, так лучше и помереть пораньше, поскольку меньше нагрешишь. А между тем, два месяца назад вы возили свою жену к профессору Вензену и в клинику его помещали, в то время как жена ваша особа жизни святой и безгрешной и по смерти сразу в рай пошла бы однозначно, так какой был смысл хлопотать о её исцелении?» Тут я ему толково разъяснил, на каком расстоянии его язык должен находиться от имени моей жены, если ему, конечно, в раю уже не забронировано; на том в тот раз и разошлись. Однако зацепил меня змей этот, два дня я весь кипел, пока Лючия про эту нашу богословскую полемику не разузнала. Я кричу: «Меня Бог тридцать лет в морях хранил! И безо всяких этих крючкотворов обходился!», а она меня так кротко глазами обласкала и тихо-жалостливо говорит: «Смирился бы ты уж, Уно…» Я так и сел… Ах, Джексон, не знал ты мою Лючию… Назвал её тот змей святой, и ведь ни в слове не солгал! Про льва и агнца, что в раю рядочком лягут, помнишь?.. Кто видел Лючию, об этом сразу вспоминал. Глаза у неё были… как солнечный день, если смотреть на него из тёмной комнаты… Посмотрит так с лучистой кротостью и лаской – и словно весь умоешься в потоке света! Каких зверей смиряли эти очи!.. Она была первой красавицей Флоренции, и знал бы ты, какая сваталась к ней знать! Она просилась в монастырь и всем отказывала, сшила себе уже монашеское облачение, да отец не чаял в ней души и был готов на всё, лишь бы она осталась дома. Она целыми днями шила для бедных приютов, богаделен, для женских монастырей. Такой я и увидел её впервые. Отец её, пройдоха из пройдох, добивая кого-то из конкурентов, сорвал мне фрахт, да так он крепко меня при этом подставил, что я в тот же день, как был – небритый, бешеный, в походных сапогах, – ввалился к нему в дом. Она шила в гостиной. Подняла от работы глаза… да так и осияла меня всего, как солнце в летний полдень. Спрашивает что-то кротко… а я стою, как заблудившийся телок, и только лишь мычу невнятно. Тут выскальзывает её папаша, толстый угорь: «Ах, капитан Брандир, какая досада, какая неувязка… ах, как мне жаль! ах, как неловко!.. Мы с вами всё сейчас же порешаем в самом лучшем виде!» – и утянул меня под ручку в кабинет. Ты знаешь, Джексон… сколько лет прошло… и до сих пор – убей! – не помню, что мы там с ним порешали и какие бумаги я ему, пирату, подписал… Только через два месяца повенчались мы с Лючией в соборе Санта-Мария дель Фьоре. И понимаю я только теперь, гордый упрямец, что если и хранил меня Бог тридцать лет по всем морям и океанам, то это только ради её смирения… Ну, вот, как, значит, осадила она этак мою заносчивость… я побурчал, похмыкал… и застраховал-таки свою «Санталену» на кругленькую сумму и – как раз перед тем самым рейсом!.. И вот, ты знаешь, Джексон, ещё не сошли у меня волдыри от ожогов – заявляется этот змей-насмешник: «Ах, любезный капитан Брандир, как же это вас Бог на тридцать первый год забыл, уж так берёг вас, казалось, так берёг!..» И тут меня как озарило, спокойненько я этой ехидне отвечаю: «А разве не Бог меня перед пожаром твоим же языком надоумил застраховаться? Хоть сволочь ты порядочная и богохульник, а всё же я не в проигрыше: шхуны нет, зато есть денежки в кармане! Бог дал, Бог взял – Бог снова дал, будь имя Его благословенно!» Тот только рот открыл… закрыл, опять открыл… а крыть-то нечем! Так молча и удалился. Страховки мне хватило в самый раз, чтобы разойтись полюбовно с арматором, выплатить жалованье команде и годовое пособие семьям погибших. Два года я как мог перебивался, плавал с кем и где придется. Потом на семейном совете стали решать, как жить дальше. Лючия моя тогда уже не вставала, и у постели её собралась наша родня, братья, сестры, племянники – человек восемь. Алберт тогда приехал из Версаля, он-то и рассказал, что там выставлены на торги три первоклассные шхуны и интерес к ним в коммерческой среде большой, так почему бы и нам не попытать счастья, дешевле может оказаться, чем строить новую. Прикинули, на что можно рассчитывать. Н-да, не густо… И тут Лючия напоминает о сумме, которую отложили на её лечение в Швейцарии… Как и сейчас я вижу её кроткие лучистые глаза, так прямо в душу она мне, безмятежно улыбаясь, заглянула! «Хочу в круиз на новом корабле!» Последние дни ей стало лучше, а это было первое «хочу» за всю её жизнь. Ради одной её улыбки я готов был своротить горы!.. Приехали в Версаль, и прямо в день торгов! И ведь ничего не знал, ни что торгуют, ни почем… с порога – как молотком по голове: «Роза ветров»!!. Я так и остолбенел!.. Шепчу соседям: кто продает? Бойд? Нет, какие-то Симпсоны, американцы. Ничего не понял… Выясняю: та ли шхуна? Та самая!.. Святая Дева!.. Чувствую, что пот по мне в три ручья… Перед глазами – пылающая «Санталена» и глаза Лючии, приехавшей ко мне тогда в палермскую больницу… Святая Дева!.. Спроси – как торговал я шхуну, – убей! – не знаю, Джексон! Алберт рассказывал, что выглядел я помешанным: с порога вцепиться в первый же лот, на все вопросы отвечать – «Святая Дева!», бурно разрыдаться в конце торгов и не иметь ни малейшего представления о том, в какую сумму обошлась покупка!.. Я знаю, только ты поверишь мне, дружище Ральф – цент в цент, все деньги, что у нас были!.. А слушай дальше. Я домой вернулся. Я на порог – она зовёт! В плаще, как был, бегом к её постели. «Купил?» – «Купил!»– «Её?» – «Её…» Она заулыбалась… и вся – так словно осветилась изнутри… «Слава Богу!..» И… отлетела… прямо на моих глазах… с улыбкой… лишь рука в моей руке прощально сжалась… и разжалась… Ах, Джексон!.. Вот её «хочу»… она ведь знала, что ей полегче стало – перед смертью и что мне не жить без моря… Один лишь раз в жизни сказала: «Я хочу»…
