Текст книги "Теория Фокса"

Автор книги: Вильям Топчиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

– Чего ты так боишься?

– Что у меня не хватит времени.

– На что?

– Чтобы понять, где мы.

Глава 1

– Скажи хоть, за что ты меня убил?

Они сидели, напряженно всматриваясь друг в друга.

– Так всё же за что? – повторил он, держа руки в карманах пальто. – Надеюсь, у тебя была хорошая причина. А то ведь, согласись, как-то глупо умирать из-за нелепости, а?

Он нервно рассмеялся, и его лицо передернуло судорогой.

– Я не понимаю, о чем ты, Нельсон.

– Не понимаешь, Джимми? Ну, так послушай. Забавная история вышла сегодня ночью. Забавнее не бывает. Давай я расскажу, и мы посмеёмся…

Шапки на нем не было, холодный ветер трепал непослушные темные волосы, уже слегка подёрнутые сединой.

– Ну, так вот, представь себе, Джимми, сижу я с покупателем лицом к лицу. Вокруг мрак – только я, он и лампа. Даже стен не видно. Вроде бы всё, как всегда, обычная продажа идеи. Деньги переведены ещё вечером. И вот я передаю ему идею. Твою идею, Джим. Наизусть, по словам – всё давно заучено. Рассказываю медленно, не спеша, как телеграмму зачитываю… И знаешь, что? Он с серьезным лицом выслушивает до самого конца. Затем встает и так спокойно, не говоря ни слова, протягивает мне утренний выпуск «Уолл Стрит Джорнал». И угадай, что я вижу?.. Прямо на первой полосе: «Японский золотой запас пропал». Дальше и читать не надо, всё и так понятно. Слово в слово – идея, которую я ему только что продал. Твоя идея, Джим!

Джим видел, как дрожали его тонкие губы, как широко зияли зрачки его глаз.

– И вот мы сидим напротив друг друга в кромешной темноте, и я вдруг понимаю, что сейчас, пожалуй, лишь самый последний бездомный в самом дальнем вонючем углу нью-йоркской подземки ещё не знает этой идеи… Что может быть хуже, Джим? Продать уже слитую журналюгам идею!

Он замолчал; доносилось лишь его шумное, обрывистое дыхание. Ноздри раздувались, его бледное лицо было все перекошено, как от зубной боли.

– Джим, ты когда-нибудь пробовал продать дилерам разбавленный кокаин? Целую тонну левого порошка, а? Причем так, что ты сам узнаешь об этом последним?.. Тебе когда-нибудь бывало страшно, по-настоящему страшно? Так, чтобы дрожали коленки и хотелось залезть под стол?

Он не сводил с Джима своего испепеляющего взгляда.

– Так вот, поведай мне, Джим, зачем же ты её слил? Зачем ты меня убил?

– Верни ему деньги, – выговорил Джим, каждое слово давалось ему с трудом.

– Вернуть?.. Ему?.. Деньги!? – Нельсон уставился на него. – Ты совсем потерял рассудок?! Ты забыл, кто я?! Это продавец ещё может вернуть деньги. И, может быть, покупатель даже его пощадит. Но я же не продавец, Джим! Я же оценщик, один из трех во всем Нью-Йорке, будь проклят этот город! Каждая третья сделка, каждая третья идея проходит через меня. Все эти чертовы деляги, когда хотят определить цену идеи, к кому они идут? Ко мне! Иначе как определить цену идеи, не зная её? Ведь какой продавец расскажет идею авансом? А если расскажет, то зачем ему платить? Они не могут существовать без оценщика, посредника при продаже идей… Без меня.

Он схватился за голову.

– И что требуется от оценщика? – некоторое время он с ненавистью смотрел на Джима, затем не выдержал и сорвался:

– Молчание! Всё держится на простом правиле: оценщик молчит! Молчит во что бы то ни стало, изо всех сил. Как рыба об лед! Так молчат каменные идолы на острове Пасхи, Джим. Ведь если начинает говорить оценщик, то… – он вдруг побледнел. – За последние тридцать лет через меня прошли сотни идей… Я знаю каждую… Все эти покупатели и их самые сокровенные секреты… Эти сумасшедшие коллекционеры, заплатившие за идеи миллионы…

Он говорил, судорожно хватая воздух.

– И знаешь, что они сейчас делают? Я прямо вижу их лица сейчас!.. Они все, все до единого, эти сотни покупателей, проснулись сегодня и узнали, что я заговорил. И прямо сейчас все как один в ужасе пытаются понять, как сохранить свои идеи… Ведь разговорившийся оценщик, он ведь подвешивает их всех. Слив сегодня одного, кого я солью завтра?

Он прикрыл глаза, затем продолжил:

– За всё время было лишь пять случаев, когда оценщик заговорил. И ни разу он не дожил до утра… Я мертв, Джим! У меня на груди мишень размером в пол-Манхеттена. И повесил её ты. Меня убил ты, Джим….

– Скажи им, что подвел продавец. Что это – не твоя вина, – тихо произнес Джим.

Глаза Нельсона вспыхнули, в горячке, в приступе отчаяния он смотрел на него, как будто отказываясь поверить, в то, что услышал.

– Джим!.. Ты сам себя слышишь?! Они же не знают о тебе! Не знают, что идеи – твои! Они думают, что продавец – это я. Понимаешь? Я! И продавец, и оценщик одновременно… Черт тебя возьми, да ты же сам настаивал, чтобы о тебе никто не знал! И ведь я, глупец, купился! О, дьявол, и я ведь сам согласился – быть продавцом и оценщиком в одном лице… Идиот, идиот! – Нельсон ударил себя кулаком по лбу. – И теперь не на кого перевести стрелки, потому что продавец – это я и есть! Идиот! Это капкан! Выхода нет! Конец…

Его всего трясло. Было видно, как дрожали его губы. Вдруг он резко развернулся и посмотрел на собеседника в упор:

– Ты же всё это знал, да? Ты ведь знал, что это мой приговор?

Джим сидел, уставившись перед собой. На виске у него пульсировала артерия.

Он кивнул.

– Ты знал, что если сольёшь идею, то убьешь меня? И все равно слил?

Он снова кивнул.

Нельсон надолго замолчал. Затем достал из кармана термическую гранату и поставил её на скамейку между ними. Взрыватель был взведен.

– Ты знаешь, что это, Джим?

Тот поднял глаза.

– Уничтожитель идей…

– В радиусе пяти метров не останется ни одного байта информации. Даже по ДНК не смогут опознать… А теперь, когда мы можем спокойно пообщаться, поведай мне, Джим. За что ты убил меня?

Джим откинулся на спинку скамейки. Он сам не знал, почему он любил эту часть Центрального парка – ту, где лес скатывается к озеру. Прелый запах листвы и грибов, торчащие из воды, все во мху, коряги. Уже почти опавшие кроны, красные клёны, держащиеся до последнего дубы и проникающий сквозь них свет, отдающий свое последнее тепло. Единственное место в центре бетонного муравейника, где ещё можно было остаться наедине с собой.

– Нельсон, твой покупатель работает на ЦБ Японии. Это государство.

В ужасе Нельсон подскочил.

– Быть этого не может! Я десять раз проверял…

– Может. И есть.

Джим достал из нагрудного кармана помятую фотографию и протянул Нельсону. На ней двое садились в машину.

– Того, кто слева, ты знаешь.

– Д-да… Это покупатель…

– А справа – это…

– Заместитель главы Центрального Банка… Откуда это фото? Ему можно верить?

– Так же, как и тому, что они потеряли своё золото… Это государство, Нельсон. Сто процентов. Твой покупатель – государство…

Нельсон согнулся, схватился левой рукой за голову. Трех пальцев на ней не было – он потерял их ещё в детстве. Его исковерканная рука казалась одним длинным щупальцем.

– Почему?! – взвыл он. – Почему ты не сказал мне раньше?

– Я сам узнал вчера вечером. Твой телефон был выключен…

– Нее-е-т!.. Треклятая Зоя!

– Я на неё и подумал. Но найти тебя не смог…

– Проклятый вирус! Телефон и сейчас не работает, – он дернулся, замер и посмотрел на Джима.

– Я сделал всё, что мог, Нельсон. Но ты сам нарушил наше единственное правило – никаких властей… Когда я узнал, единственное, что оставалось, это уничтожить идею. Рассказать её всем… И я её слил…

– Ты… Из-за своего глупого принципа ты убил меня? Один раз ты не захотел поступиться, чтобы меня спасти?!

– Это было моё единственное условие, Нельсон. Тогда, два года назад, мы договорились – никаких властей. Никаких государств. Ты обещал.

– Но один раз… Чтобы спасти меня? Неужели я для тебя совсем ничего не значу? Все эти годы… Ты же мог, ты мог?.. Поступиться? Закрыть глаза, сделать шаг в сторону, не обратить внимания… Всего один раз!

Джим лишь покачал головой.

– Да будь ты проклят, Джим! Трижды проклят. Ты не человек! Бездушный кусок дерьма! Вот кто ты…

Он вынул из кармана правую руку. В ней был зажат детонатор.

– Хоть напоследок скажи, почему?

– Ты сам сказал, я – кусок дерьма… Знал бы ты, Нельсон… Как я их всех ненавижу! Этих серых людей, в погонах и без. Так кошки ненавидят собак, всем своим нутром…

– Но почему? – простонал Нельсон.

– У нас не хватит времени.

– О, нет! В нашем распоряжении всё время Вселенной. И с этой скамейки мы уже не встанем. Так что рассказывай, ты, ублюдок! Я имею право знать…

Комок подступил у Джима к горлу, он старался не смотреть Нельсону в глаза. Где-то вдали, из глубин города, урывками доносился звук полицейской сирены.

– Дело даже не в государствах… Я ненавижу всех их – толпы, группы. Массы – вот кто страшнее всего… Государства – просто самые большие из них.

– Чертов Джим-одиночка… Джималоун… Поэтому так тебя называют… Будь ты проклят! Будь ты трижды проклят!

– Государство – это обман. Одна сплошная крысиная нора, группа, паразитирующая на людях. Сбивающая их в кучи…

– Проклятый, проклятый идеалист! – причитал Нельсон про себя. – Ведь знал же… И зачем? О, зачем я с ним связался?..

– Все эти дела, – продолжил Джим, – которые ты мне давал, которые мы распутывали. Идеи, которые ты просил достать… Неужели ты не замечал, что они все одинаковые? Насилие и обман, скрывающий паразитов… Мир, в котором за одним притворством следует другое, и так без конца. Обман – это суть этого мира. И государство – самый большой обманщик. Оно всё покрывает…

Нельсон замотал головой.

– Я не понимаю.

– Весь этот мир – обман. Что ни возьми, даже, казалось бы, самое благородное, – всё на поверку оказывается ложью…

– Не понимаю…

– Ну, например ты, Нельсон.

– Я!? Я обманщик и паразит!? – с ненавистью, исподлобья он уставился на Джима.

– Нет. Но ты экономист. Ты выпускник Гарварда. Ты потратил более десятка лет, изучая экономику.

– И?

– Неужели ты не заметил ничего подозрительного? Ничего крысиного? Каких-нибудь изъянов в экономике? Ты же наблюдателен, Нельсон. Ты замечаешь детали.

– Всегда есть изъяны. Нет ничего идеального. Это неизбежно.

– Вся экономика как наука – это гигантский обман, Нельсон. Созданный, чтобы манипулировать.

– Бред, – его собеседник замотал головой.

– И тем не менее, обман… Экономика – это лженаука. Скажи, какой самый главный, фундаментальный закон экономики?

– И? – Нельсон смотрел на Джима как смотрят на сумасшедших, не зная, чего от них ожидать.

– Закон спроса и предложения. Если цена растет, спрос падает, – Джим скрестил руки, как бы показывая кривые спроса и предложения. Практически все в экономике так или иначе основывается на нем, на этом простом правиле. Спрос и предложение… Убери его, и экономика как наука теряет всякий смысл. Она рассыпается, как карточный домик. Но есть ли у закона какие-нибудь исключения? Есть ли ситуации, где он не работает?

– Хлеб, – автоматически ответил Нельсон.

– Товары первой необходимости. Если цена на хлеб падает, люди не начинают его скупать. Они не покупают больше хлеба, чем могут или хотят съесть. Если цена падает, спрос не обязательно растет. Еще примеры?

– Роскошь.

– Если хочешь продать сумку Шанель, нужно установить на неё высокую цену, или люди не будут её страстно желать. Они просто не захотят её покупать. Для многих цена – это показатель желанности. Другие примеры?

Нельсон мотнул головой из стороны в сторону.

– А вот теперь представь, что тебе надо что-то продать какой-то компании. И у этой компании есть менеджер по закупкам. Вроде тебя – посредник. Именно он решает, какой продукт купить. Что ты должен сделать, чтобы увеличить продажи?

Нельсон молчал, не сводя глаз с Джима.

– Ты должен увеличить цену. Скажем, на двадцать процентов. И затем отдать половину посреднику.

– Взятка?

Джим кивнул.

– А теперь представь абсолютно законную взятку. Поднимаешь цену на двадцать процентов и направляешь эти деньги на рекламу. Взятка, но прямая. Ты подкупаешь конечного пользователя напрямую. В посреднике больше нет необходимости. Растет цена, а за ней и спрос. Что скажешь, по-прежнему исключение? Сколько компаний используют рекламу, чтобы увеличить продажи?

– Но так не может быть! – вдруг не выдержал Нельсон. – Ты утверждаешь, что закон спроса и предложения не работает? Вообще? Как такое может быть?

– Посмотри на рынок акций. Самый большой рынок из всех. Что происходит, когда стоимость акций растет?

– Больше людей хотят их купить…

– И что происходит, когда цена падает? Ты помнишь последний биржевой крах?

– Все пытаются продать…

Джиму на колено упал кленовый лист, и он подобрал его, тусклый солнечный луч просветил лист насквозь, высветив красные прожилки, как вены пульсирующие сквозь ещё недавно живую плоть.

– Так причем здесь государство? – проскрипел в ярости Нельсон.

Джим вздрогнул.

– Это лишь один из примеров. Всего лишь один экономический закон. Но то же самое повторяется снова и снова… Во всех остальных законах экономики. Экономика не работает. Это лженаука. Целая наука – с тысячами профессоров и сотнями тысяч студентов – обман.

Глаза Нельсона сузились, по лицу проскользнула гримаса боли. Но Джим продолжал говорить:

– Знаешь, почему экономика не работает? Большинство экономистов – это математики-неудачники… Какой традиционный путь карьерного роста для них? Из всего поколения лишь пара математиков станут известными. Один или два, ну, может быть, три – не более – станут новыми перельманами. А что делать другим сотням тысяч математиков с дипломами, ещё пахнущими типографской краской. Что остается? Кстати, какая у тебя изначально была специализация?

– Математика…

– Ну, так вот скажи, что остается делать математикам-неудачникам, вроде тебя? – спросил Джим. – Стать либо программистом, либо банкиром, либо экономистом. И когда они смиряются с правдой, обычно курсе на третьем-четвертом, то в другом конце здания видят экономический факультет, где на досках красуются до боли знакомые сложные формулы. Математикам переход на экономический факультет дается легко. Они просто переходят через коридор. И чтобы быть хорошо оплачиваемым экономистом, более не надо входить в тройку сильнейших. В экономике, в отличие от математики, никто не голодает. И поэтому большинство экономистов – математики… И вот тут происходит эффект человека с молотком.

Нельсон побагровел от злости, но Джим уже давно увлеченно говорил сам для себя, не замечая ничего вокруг.

– Человеку с молотком каждая проблема кажется гвоздем. Если ты умеешь решать уравнения, то будешь применять их ко всему вокруг. Но некоторые проблемы не имеют математического решения. Попробуй применить уравнения к психологии. Ты сам только что видел – товары роскоши, взятки, реклама, рынок акций. Экономика – это чистая психология… Это мягкая наука, а экономисты подходят к ней, как если бы она была точной. Рулеткой они измеряют душу…

В физике или химии если ты проводишь два одинаковых эксперимента с одинаковыми начальными условиями, на выходе неизменно будет один результат. Они воспроизводимы. В экономике же ни один эксперимент нельзя повторить. В принципе. Именно поэтому предсказания экономистов практически никогда не работают. Единственное, что их спасает – никто не помнит их прошлых предсказаний. Экономика – это обман. Скажи, ты когда-нибудь применял на практике хоть одну из стандартных теорий?

– Причем здесь государство?! – исступленно прорычал Нельсон, зажав взрыватель в ладони.

– Все эти экономисты, они же не создают ничего ценного. Тогда почему их столько? Зачем они?

– И-и?

– Помнишь модель CAPM? Все помнят. Как забыть? Столько лет все её изучали. Знаменитая модель CAPM! Capital Allocation Pricing Model. Модель распределения капитала. Абсолютно фундаментальная экономическая теория. Современная наука инвестирования практически полностью основана на ней. Портфельная теория, несущая конструкция экономической науки. Если ты инвестор, то она тебе говорит, во что инвестировать. Бесчисленное количество областей экономики базируется на ней, включая, например, теорию оценки деривативов. Все профессора её используют. Миллионы годами штудируют ее в пыльных библиотеках. Помнишь, кто её придумал?

– Марковиц и Миллер.

– И они за неё получили Нобелевскую премию! И не только двое этих уважаемых профессоров, но и множество других. Шоулз, Шарп, Блэк, Фама, Модильяни и еще длинный список прочих академиков, последователей CAPM модели. Все они получили Нобелевские премии за что-то, так или иначе связанное с CAPM. Целый список! И тут есть одна странная деталь.

Джим говорил взахлеб, погрузившись в идею с головой. Нельсон смотрел на него, в отчаянии схватившись свободной рукой за лоб.

– Ни один из них не заработал и доллара, применяя модель на практике. Помнишь скандал с хедж-фондом Long-Term Capital Management? Это был единственный случай, когда эти CAPM профессора попытались применить свою модель в жизни. Возможно, они сами поверили своей же истории и решили попробовать. Помнишь, чем это закончилось? Три миллиарда вылетело в трубу! Нагремевший крах Long-Term Capital Management в 1998 году… Фонд, созданный этими профессорами. Государство дало этим Нобелевским лауреатам три миллиарда долларов. И они их потеряли! До цента, Нельсон. До цента. Теория не работает. И никогда не работала. Но они зарабатывают на жизнь, преподавая её и получая гранты. Они продавцы наживки.

– Наживки?

– Человек зашел в магазин для рыбалки и видит целую витрину блесен и всякой цветной наживки. Всё это совершенно невообразимых форм и вдобавок переливается всеми цветами радуги. И он спрашивает продавца: «Неужели рыбе нравятся все эти причудливые наживки?» А тот: «Я продаю её не рыбе, сэр». CAPM не работает. Это наживка.

– Почему тогда им дали Нобелевскую премию? – Нельсон на глазах свирепел.

– Вот! – Джим воскликнул и, наконец, взглянул на него. – Потому что Нобелевская премия по экономике – это обман, мошенничество. Ты же знаешь, что изначально не было никакой Нобелевской премии по экономике? Они создали её в 1969 году.

– Кто?

– Государство. Нобелевская премия по экономике не имеет никакого отношения к Нобелю. Вообще никакого. Просто кучка влиятельных мошенников присвоила себе бренд. Семья Нобеля вначале пыталась протестовать, называя это «пиаром обманщиков, пытающихся создать себе репутацию». Но безуспешно. Так что это все – махинация. Один из самых великолепных обманов, который я когда-либо видел… Они гении! Посмотри на список лауреатов. Не кажется тебе подозрительным, что большинство из них пришло из одной и той же «школы»? Большинство – последователи CAPM, эконометрики и похожих математических моделей.

– И что?

– Если начнешь копать глубже, увидишь, что они все друзья. Это одна и та же группа людей, которая из года в год награждает себя премией. Это мафия!

– И зачем им это надо?

– Именно, Нельсон! Это самое интересное! Зачем? Почему кто-то тратит столько усилий и денег, проводя эту премию? Это не может быть из-за простого пиара. Знаешь, зачем они это делают? Когда у кого-то есть Нобелевская премия, его вдруг начинают слушать. И верить ему. «Лауреат Нобелевской премии» – звучит, как магическое заклинание. И под него можно протащить любую ересь. И люди слепо ей верят. Вот взять, к примеру, ту же CAPM. Ты помнишь один из главных результатов модели CAPM?

Нельсон зло уставился на Джима.

– Что CAPM требует от инвесторов периодически делать?

– Ребалансировать портфель.

– Именно! – воскликнул Джим. – То есть продать часть акций и купить другие, чтобы сбалансировать портфель. И как часто модель требует это делать?

– Часто.

– Раз в год, или месяц, или неделю. Или даже ежедневно. Иногда даже каждый час или поминутно. И что происходит каждый раз, когда ты покупаешь или продаешь акции? Когда делаешь ребалансировку?

– Что?

– Ты платишь брокерскую комиссию. А кто её получает?

– Вот… Черт побери!

– Вот именно, Нельсон! Инвестиционные банки. А инвестиционные банки – это кто? Это и есть государство! Государство уже давно у них в кармане. Круг замкнулся. Они создали Нобелевскую премию по экономике, чтобы пропиарить кучку профессоров-математиков, изобрётших фальшивую экономическую модель, которая заставляет инвесторов часто торговать акциями и платить инвестиционным банкам брокерскую комиссию. Стопроцентный обман. Манипуляция. Почему-то, когда кто-то получает Нобелевскую премию, его начинают слушать. Верить и следовать. Даже если он преподает такой абсурд, как CAPM.

– Просто из-за Нобелевской премии…

– Вот поэтому они и паразитируют на этом бренде. Поэтому они и создали Нобелевскую премию по экономике. Баффет в 90-х пытался было всем это объяснить, но потом понял, что идти против толпы не выгодно, и замолчал. Вся финансовая сфера захвачена брокерами, стригущими комиссии с ничего не подозревающих спекулянтов и недалеких простаков. И на эти деньги они давно купили правительства и регуляторов. Теперь брокеры – и есть государство… И их невозможно остановить… Обман, это всё обман!

– Создать теорию, увеличивающую брокерские комиссии, – Нельсон взялся искалеченной ладонью за край скамейки. – Завернуть её в Нобелевскую премию и пропихнуть в массы…

– Ну да! Говорю тебе: они – гении! Это блестящая игра для доения простаков, которой они дирижируют уже полвека. Она приносит им несколько сотен миллиардов в год… И никто не может её остановить. Ведь все, кто в курсе, получают свой кусок. И государство – в первую очередь.

– Неплохая идея. Можно было бы кому-нибудь продать, – сказал Нельсон мрачно. – Если бы не нужно было умирать…

– И это повторяется из раза в раз, – продолжил Джим, ничего не заметив. – Но это лишь вершина айсберга. Экономика – это мелочь. Тоже самое повторяется везде, повсюду, куда не посмотришь. Весь мир устроен по точно такому же лекалу. И у всего этого одна цель, одна и та же цель!

Ветер скрипел в ветвях, срывая бурые листья, бросая их под ноги.

– Этот мир – не что иное, как крысиная нора, Нельсон. И неважно, в каком направлении ты смотришь, везде одно и тоже – жадные крысы и толпы слепых простаков. Одни без устали изобретают способы манипулировать другими. А простаки же настолько погружены в повседневность, что не способны даже поднять голову и это понять. Бесконечный цикл. Обман. Сплошной обман. Даже Нобелевская премия, и та фальшивая! Чему верить?!

Нельсон простонал:

– Джим! Но разве это не естественно? Это же природа так устроена. Она полна паразитов. Паразитизм, обман – это же естественная природная ниша. Комары, ленточные черви, ракообразные, кукушки. Неужели ты думал, что в человеческом обществе их не будет?

– Но это не значит, что надо становиться паразитом самому… Что надо иметь с ними дело…

Они оба замерли. Доносился гул города – он сливался в одну тревожную ноту, как расстроенная струна какого-то гигантского, невидимого контрабаса.

– И… И вот из-за этого ты меня уничтожил? – голос Нельсона дрожал, его воспаленный взгляд блуждал вокруг.

– Я ведь просил одного, Нельсон. Только одного – не иметь дел с властями. Мы договаривались…

– Ребенок, несчастный ребенок… Какой же я дурак!.. – простонал Нельсон, схватившись за голову. Он надолго замер, раскачиваясь и бормоча что-то про себя.

Затем, не поднимая головы, он выпалил:

– Где? Где ты их брал?!

– Кого?

– Идеи! – взорвался Нельсон. – Где ты находил все эти идеи?! Откуда? У кого ты их брал?!

Джим замер от неожиданности.

– Синтезировал, – наконец произнес он. – Я их синтезировал.

– И что, черт побери, это значит?

– В мире идей два плюс два может равняться пяти. А иногда и ста.

– Опять этот чертов абстракционизм. Примеры! – выкрикнул Нельсон. – Мне нужны примеры.

– Ну хорошо. Цикады.

– Что цикады?

– Есть виды цикад, которые личинками проводят под землей 11, 13, и даже 17 лет. Понимаешь, 11 и 13 – есть, а 12 – нет. Почему?

– Простые числа?

– Которые делятся только на единицу и на самих себя.

– И почему?

– Хищнику или паразиту трудно синхронизироваться с теми, кто следует циклу с простым количеством лет. Представь, если бы у цикад был цикл в 16 лет. Тогда любой хищник с циклом в 8 лет или даже в 4 года мог бы подстроиться под их ритм. Но достаточно цикаде просидеть под землей на один год дольше, и она выживет. Подстроиться под неё становится намного труднее.

– Что за чушь? Цикады? Какое значение это может иметь? Как это вообще может быть важно? – он перешел на крик. Парочка на скамейке вдалеке у озера обернулась.

– Стратегия, на которой основано выживание целого вида, как она может быть неважна?

– И что ты тут синтезируешь?

– Биологию и математику.

– Нет, это всё несерьёзно, – вскрикнул Нельсон. – Где ты её достал? На сдачу купил у коллекционеров? Ты переплатил, Джим!

– Хорошо… Тогда как насчет теории замены частей тела?

– А это как? – он наклонил голову.

– Теория искусственного разума. Достаточно серьёзная идея?

– И это синтез чего?

– Истории, бизнеса и геополитики. Да практически всего. Как много ты знаешь об индустриальных революциях?

– Паровая машина, электричество и потом – компьютеры с Интернетом. И что?

– Паровой двигатель, электричество и компьютер. Три главные индустриальные революции человечества. Три главных тренда, которые сформировали мир. Что у них общего? Ты не можешь увидеть будущее, если не поймешь их природу.

– Ни у одного из нас нет будущего. Там не на что смотреть… Так что говори прямо. Никогда не переносил твоих загадок.

– Индустриальные революции – это замена частей тела.

– При чем тут части тела? – глаза Нельсона сузились.

– Что заменил паровой двигатель? Какую часть человеческого тела?

– Хм… Ноги?

– Именно. Чтобы перемещать грузы, мышцы стали не нужны. Достаточно поезда или машины. Вторая революция – электричество – сделала ненужными руки. Электрические инструменты, конвейер, а потом – роботы. Нужда в руках отпала. Затем компьютер с Интернетом заменили нервную систему – это была третья революция. Стало возможным передавать информацию без человека. И заодно – память. Чтобы передавать и сохранять информацию, человек тоже более не нужен.

– И что дальше? Четвертая революция?

– Что еще можно заменить? Какую часть тела?

– Мозг?

– До мозга… Глаза и уши, Нельсон! Зрение и слух. Сенсоры! Раньше компьютеры не могли самостоятельно воспринимать внешнюю информацию. Они не понимали, что изображено на картинках, не распознавали звуки и речь. Теперь могут. Мы научили их. Раньше, чтобы распознать изображение и звук, был нужен человек. А теперь компьютер справляется с этим сам. Он получил зрение и слух. И поэтому сенсорная революция даже мощнее, чем пар, электричество и Интернет.

– Потому что она заменяет часть человеческого тела… – пробормотал Нельсон, поджав под себя ноги.

– Сначала ноги, руки и нервная система с памятью. Теперь – зрение и слух. Это повторение одной и той же закономерности.

– И причем тут синтез?

– А надо просто добавить историю. Посмотри, к чему привели первые три индустриальные революции. К гегемонии стран, которые возглавили эти революции. Или, точнее, одной страны – Англии, а затем и её последователя – Америки. Знаешь, что удивительно? На самом деле первая революция началась в Италии. Все началось с Галилея. На каком-то особенно занудном церковном служении в Пизе он смотрел на колеблющуюся лампаду и от нечего делать начал считать свой пульс. И вдруг понял, что как бы быстро лампада ни колебалась, одно колебание всегда занимало одно и то же время.

– Маятник, – бросил Нельсон.

– Закон маятника. Длина маятника, а не его скорость или амплитуда, определяет время между колебаниями. Маятник дал Галилею то, чего ни у кого раньше не было – возможность точно измерять время. Он нашел способ надёжно и научно, а не с помощью песочных или солнечных часов, измерять время. И это положило начало науке. Время стало началом всего.

– Религия от скуки породила науку…

– Удивительно, не правда ли? – спросил Джим. – Но, конечно, потом католическая церковь все-таки добралась и до Галилея. По счастью, Англия была более гостеприимна к сумасшедшим ученым, и начатое Галилеем продолжил Ньютон. Он взял его наработки и изобрел дифференциальные уравнения, без которых нельзя измерить изменения во времени. И это проложило дорогу всему остальному. И в итоге – подчинило весь мир. Поскольку англичане сделали искусственные ноги, руки и нервную систему, они получили преимущество в производительности труда. Другим странам нужно было десять человек, чтобы переместить тонну земли на один километр за день. Британии было достаточно одного. Колоссальное преимущество!

– И?

– Ну а дальше всё просто. Рост производительности труда привел к росту населения и ускорил научный прогресс. Английская армия стала самой мощной в мире. И постепенно маленький и никому не нужный островок на северо-западе Европы становится Британской Империей, а могущественная Италия сжимается до не более чем туристического направления. И поэтому мир говорит на английском, а не на итальянском. Так что, как видишь, наука решает, кому жить, а кому раствориться в забвении.

– И где здесь синтез? – прорычал Нельсон.

– Сейчас мы в начале четвертой революции. Сенсорной. И её последствия будут не менее грандиозными – она пройдёт, как цунами, сметая все на своём пути. Она началась в Америке, так же, как и первая революция в Италии. Но смогут ли Штаты её приручить? Кто победит в этой революции? Нельсон, ты же эксперт в сборе данных. Скажи мне, кто станет новой Англией?

Тот помолчал мгновение и, наконец, произнес:

– Китай.

– Именно, – Джим кивнул. – Чтобы натренировать сенсоры, нужны данные. Масса данных. И у китайцев они есть!.. Китай станет новой Британией. Китай победит!

– Синтез, ты говоришь…

– Да. Он позволяет заглянуть глубоко в суть.

– Но как? Как ты сводишь всё вместе?

Джим прикрыл глаза.

– Что было самым большим открытием тысячелетия?

– Ну и?

– Двойная спираль ДНК, код жизни. Что может быть больше? Знаешь, кто его открыл?

– Уотсон и Криг. И что?!

– Пара сумасшедших студентов. И ничего больше. Что один, что другой. Никто, абсолютно никто не воспринимал их всерьёз. Без оборудования и денег, без каких-либо глубоких знаний. Просто пара любителей-экспериментаторов… Знаешь, какое у них было оборудование? Кусочки картона и проволоки, из которых они строили модель ДНК. Это все выглядело, как какой-то школьный проект. Конкуренты потешались в открытую… Смеялись. И у конкурентов было все – приборы, деньги, поддержка и признание. И тем не менее, именно Уотсон и Криг сделали открытие тысячелетия. И всё потому, что они следовали трем железным правилам синтеза.

– Правилам?

– Первое: никогда не кажись самым умным в комнате. Потому что тебе никто не будет помогать… Чувство превосходства и собственной значимости – вот лучшие друзья неудачников-аналитиков, затерявшихся на обочине истории. Когда ищешь истинные знания, нужно быть скромным и открытым. Получай удовольствие не от осознания того, что ты прав, а от процесса поиска правды… Это было главной ошибкой конкурентов – они были настолько самоуверенными, что никто не хотел с ними разговаривать и делиться информацией. Они самоизолировались. А Уотсон и Криг оставались приземленными. Они слушали и слышали. Они разговаривали со всеми, и все им помогали. Это, кстати говоря, второе правило синтеза: слушай и задавай вопросы. Не спорь.