Текст книги "В семье не без Гэвина (СИ)"

Автор книги: Verotchka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Тогда все под вашу ответственность.

В этот момент на его лице появляется то самое выражение, когда он подсчитывает дивиденды. Одно упоминание об участии его ребенка в национальном конкурсе может принести ему голоса и симпатии целого штата. Советник Рид больше не сомневается.

***

К вечеру чемоданы разобраны, стол накрыт, окончательное воссоединение семьи проходит в теплой обстановке. К воскресенью отец наконец замечает то, что бросилось в глаза Гэвину с самой первой минуты – Элайджа улыбается. А между ним и Маркусом не просто отношения сиделка-пациент, учитель-ученик, между ними есть нечто большее. И это большее приближает Элайджу к Маркусу и отодвигает от всего остального. Глава семьи делает из увиденного выводы, но по нему трудно сказать какие. За завтраком он выглядит счастливым и беззаботным:

– Вы подружились! – говорит он, обращаясь к Маркусу, – Это не просто отношения учитель и его подопечный! Я думал, что мозг восстановить – это еще возможно, но вот эмпатию и эмоции… Теперь я могу быть спокоен: ничто человеческое не обойдет Элайджа стороной! Однозначно… Теперь уже окончательно и однозначно!

Маркус не знает, что ждать от главы семейства после этих слов, и это делает его положение сложным. Он осторожно отвечает:

– Я вас не понимаю, мистер Рид. Что в этом удивительного? Элайджа такой же мальчишка, как и все.

– Совершенно верно, Маркус, совершенно верно! Теперь да! И в этом ваша немалая заслуга! Вы сделали моего сына совершенно обыкновенным, вы открыли ему двери в общество. Можете быть уверены, я всегда буду вам за это благодарен.

За столом возникает легкое напряжение. Слышать от старшего Рида похвалу и видеть его в таком приподнятом настроении – редкость. Советник не тот человек, который выставляет свои эмоции на показ, как какой-то простолюдин. Есть в том, как отец произносит свой небольшой спич, что-то фальшивое.

У Гэвина бекон встает поперек горла и появляется тревожная тяжесть в желудке. У Элайджа лицо становится спокойным и отстраненным, с него пропадает улыбка. Он слишком хорошо научился понимать интонации. Советник Рид награждает Маркуса быстрым холодным взглядом, в котором на одно мгновение чувствуется дистанция. Потом он снова широко и сердечно улыбается, переходя к рассказу о пользе совместного отдыха с коллегами. Но теперь в его словах чувствуется нарочитая небрежность. На вопросы Маркуса он отвечает рассеяно, давая понять, что устал и потерял интерес.

Маркус делает вид, что у него на телефоне срочный вызов, извиняется и выходит из-за стола. Спиной Маркус чувствует на себе тяжелый взгляд, которым провожает его Рид до самой двери. И взгляд этот так расходится с только что сказанным. Маркус понимает, что это его последняя трапеза за одним столом с мистером Ридом. И знает почему. Советник – человек, считающий сыновей своей собственностью и охраняющий свое законное право на нее. Маркус понимает, что стал опасно близок с мальчишками. Стал неявной угрозой авторитету отца, и тот обязательно что-нибудь предпримет по этому поводу.

Элайджа не смотрит вслед уходящему Маркусу. Он пристально смотрит на отца и думает, что внутри у того идет подспудная работа по защите собственных интересов; думает, что отец слишком долго занимается служением закону и, кажется, пришел к выводу, что закон – это он сам; думает, что стоя там, у самого порога власти и постоянно борясь с теми, кто хочет его заменить, отец так наловчился играть в «Царя Горы», что выработал что-то похожее на защитный механизм из вероломства и жесткосердечности.

И Маркус, и Гэвин, и Элайджа ждут незамедлительных последствий разговора за завтраком. Но ничего не происходит. Отец словно забывает о Маркусе.

Гроза разражается после Дня Труда. Советник приглашает сыновей зайти в его кабинет на пару слов во вторник перед ужином. Он не хочет улетать в Вашингтон не поговорив.

– Иметь друзей – это правильно. Это приятно и полезно. Но это еще и ответственно, – начинает Советник, неторопливо закуривая сигару и, внимательно глядя то на одного сына, то на другого, продолжает:

– Друзья – это те, для кого мы готовы сделать все. Это семья – которую мы сами себе выбираем. Я видел, что Гэвин сдружился с Маркусом, а теперь и ты, Элайджа. Я ничего не имею против. Пока. Но… Как бы лучше это вам сказать… Поверьте моему опыту, лучше иметь друзей своего круга. Пусть не таких ярких, как Маркус, но зато и без сюрпризов. Я не говорю, что Маркус ненадежный. Я не говорю, что Маркус не заслуживает нашего расположения и доверия. Но я бы предпочитал, чтобы он дружил с вами, а не вы с ним. Одностороннее движение эмоций всегда безопаснее. Пусть лучше он будет готов на все ради дружбы с вами, а не вы! Подумайте над этим. Больше я от вас ничего не прошу. Пока. Договорились?

Гэвин кивает головой сразу. Элайджа – поразмыслив несколько секунд. Но от этого его согласие кажется более уверенным и заслуживающим доверия. Советник Рид удовлетворенно улыбается. Практически сразу после ужина он вылетает назад в Вашингтон координировать «программу правового регулирования в сфере клонирования и трансгенных мутаций», а Маркус остается. Через два дня начало учебного года. Гэвину надо снова войти в ритм, Элайдже – собраться с духом.

***

Учебный год начинается с того, что Элайджа сдает экстерном программу за шестой, седьмой и восьмой класс и просит разрешения учиться с ноября на одном потоке с Гэвином. Пока директор решает эту проблему, Маркус, Элайджа и Гэвин сидят в приемной и снова чувствуют себя одной командой.

Но этот момент проходит, и Гэвин опять в стороне. Гэвин знает по себе, что есть в брате что-то такое, что заставляет хотеть о нем заботиться, но здесь другое. Для Маркуса Элайджи больше чем работа, больше, чем дружба. В отношении Маркуса есть что-то глубоко личное, исключающее и исключительное. Если бы Гэвин захотел копнуть поглубже, он бы употребил слово «фатальное». Но он не копает. А ведь еще весной ничего такого не было.

Сейчас Маркус целиком занят Элайджей, планирует его утро и вечер по минутам. На Гэвина остается все меньше и меньше времени, совместные тренировки теперь только по субботам. Гэвин чувствует себя третьим лишним, а Элайджа ничего не замечает вокруг, кроме учебников. Гэвин думает, что так неправильно. Он хочет, чтобы все стало по-прежнему, как было до его отъезда в летний лагерь:

– Ты ненормальный, Лайджа! – не выдерживает он к Рождеству, – Так учиться, так тренироваться. У тебя крыша поехала второй раз, только в другую сторону.

– А мне кажется, что наоборот, что наконец я стал нормальным.

– Ну если ты нормальный, то я дебил.

– Только не для меня, – Элайджа так серьезен, что это обидно вдвойне. Гэвин с досады дает брату затрещину. Его ладонь вскользь проходит по густым мягким волосам на затылке.

– Это была шутка, – примирительно говорит Элайджа, но Гэвин-то знает, что он не шутил. Он не умеет.

***

В апреле Элайджа с Гэвином опять учатся в разных классах. Гэвин еще в десятом специализируется на общих предметах, а Лайджа уже в одиннадцатом – на академических.

К удивлению Гэвина, Элайджа выигрывает конкурс Интел. Семья едет в Вашингтон на вручение. Это первый выход Элайджа в свет. Хотя Маркус и провел с ним перед отъездом всю ночь успокаивая, убеждая, уговаривая, это помогло лишь отчасти. Элайджа спокоен внешне, но внутри у него все дрожит. Гэвин видит, как его глаза иногда закатываются, как пальцы, которые он прячет в карманы брюк от чужих глаз подальше, скрючены, а губы почти белые.

В таком состоянии брат не может ни фотографироваться, ни говорить благодарственную речь с трибуны. Гэвин не понимает, почему отец не взял Маркуса. Что и кому он хотел доказать? Может быть Элайдже и можно волноваться, но Маркусу в этот момент лучше быть рядом. Так думает Гэвин, держа Элайджу за руку за кулисами и слушая, как отец вместо него тоном экскурсовода вещает на весь зал:

– Я горжусь своим сыном. Его детство прошло в трудных условиях, но он, как потомственный Рид, преодолел все преграды на своем пути. Духовный голод, который он пережил в детстве, вызвал повышенный аппетит к знаниям. Однозначно. Главная трудность для нас всех была в том, чтобы разбудить этот аппетит, но наша семья с этим справилась. Поэтому эта награда не только для моего мальчика, но и для всей семьи Рид, и я, как ее глава, сегодня благодарю жюри конкурса Интел за высокую честь выступить перед всеми собравшимися в зале. Я уверен, что это только первый шаг Элайджа Рида к новым открытиям на благо всего человечества.

Гэвину стыдно, что Маркус, который стоит за всеми достижениями Элайджа и та докторша из программы «быстрый мир», Аманда Смит, не то что не приглашены, но даже не упомянуты.

Отец продолжает:

– Я благодарю фонд Интел за выдающуюся роль в поиске и продвижении работ таких молодых новаторов, как мой сын. Я считаю, что нашей стране надо всесторонне поддерживать программы развития детей именно с дисфункцией нейронной сети. Как говорит статистика, такие дети становятся особо выдающимися учеными. За ними будущее нации.

– Люди неблагодарные существа, – в то же самое время говорит Лайджа вполголоса, но Гэвин слышит очень хорошо и чувствует стыд, словно получил пощечину. Хотя при чем тут он?

***

Уже в мае Элайджа становится знаменитостью в узких кругах. Ему прочат блестящее будущее. В июне неинвазивная модель нейроинтерфейса, которую он предложил на конкурс Интел, привлекает к себе внимание Google DeepMind. Их главный пишет письмо с просьбой о сотрудничестве и прилагает к нему очень интересный договор. Советник Рид снимает очки и начинает их усердно протирать, энергично двигает желваками. Советник Рид не может ничего подписать без Маркуса – он не опекун собственного сына, он не может патентовать результаты идей Элайджа и заключать договора. Оплошность с его стороны.

Маркус из решения всех проблем сам становится проблемой. Советник Рид начинает плохо переносить его присутствие и все чаще раздражается, делает замечания. Гэвин старается понять отца, а не осуждать, но все равно в его голове не укладывается: как может то, что раньше ставилось Маркусу в заслугу, теперь мешать.

Потом Гэвин случайно слышит, как отец непривычно громко, голосом неправого человека говорит дяде Карлу по телефону:

– Я уверен, что этот человек плохо влияет на Элайджу. Однозначно. Я должен принять меры.

Гэвин уходит в свою комнату, готовится к завтрашнему тесту и думает: «Нужен тот, кто нужен? Нужен, пока нужен? Неужели отец руководствовался этой философией? Нет, не философией – зачем такие красивые понятия! – просто-напросто выгодой?»

К июлю Советник Рид больше не хочет слышать ни про родовую травму, ни про кровоизлияние в мозг. Теперь для него Элайджа – тот человек, на которого можно сделать ставку. Но его статус умственно-отсталого, записанный во всех медицинских документах, и опекунство Маркуса, официально оформленное при поступлении того на работу, напрягают.

Советник Рид привык с самого рождения сына вести борьбу за его нормальность. В июле он с тем же энтузиазмом готовится вступить в войну за самоутверждение рядом с будущей мировой знаменитостью. Как раньше, Советник Рид не собирается жалеть средств и не собирается их выбирать. Стремление добиваться своих целей немедленно и любой ценой остается опасным признаком его волевого характера.

В августе мистер Рид организует домашний консилиум. Приглашает человек десять, с именами и степенями. Никого из них Гэвин никогда не видел, ни в Институте, ни позже. Почти все они обслуживают армию. Аманды Стерн среди светил науки нет.

Все эти люди беседуют, разглядывают, ощупывают Лайджа, будто собираются его купить за очень и очень высокую цену. Задают вопросы. В основном Маркусу. А кому еще? Через десять долгих и тяжелых часов отец получает официальное заключение и новый красивый социальный статус сына, а медицинские светила – званый ужин в лучшем ресторане Бостона.

Через неделю после этого события глава семейства снова сажает сыновей перед собой в кабинете. На этот раз Маркус тоже приглашен. Говорит старший Рид тихо и спокойно, но таким тоном, словно отдает приказы. Элайджа чувствует себя неуютно. Ему еще никто и никогда не приказывал.

– Поверьте, мне очень трудно сказать то, что я скажу. Но ради блага Элайджи я обязан это сделать. Я принял решение, что проживание с нами Маркуса больше невозможно. Элайджа слишком привязался к вам, Маркус, и я считаю эту привязанность чрезмерной. Не подумайте, я ни в чем вас не обвиняю, но Элайджа больше не болен. Это подтвердил консилиум. Кроме того, ваша опека душит его инициативу. Как мне ни тяжело это признавать, но Элайджа должен будет через год переехать в Массачусетский университет. И чем раньше он привыкнет быть независимым и самостоятельным, тем лучше. Самостоятельность нанесет по остаткам родовой травмы Элайджа последний удар. Но рядом с вами он никогда не сможет стать самостоятельным.

Гэвин сидит и не решается поднять глаза. Понимает, что отец обвиняет Маркуса в том, что все три года тот заменял Лайджу родителя, сиделку, друга и учителя. Он обвиняет его в успехе и за это гонит из дома. А как же «я буду вам бесконечно благодарен»? «Это и есть благодарность?» – хочет спросить Гэвин, но молчит. Светила решили, что Лайджа здоров, но они не видели скрюченных пальцев брата на вручении премии Интел. Они не знают, что когда Маркуса долго нет рядом, когда тот уезжает на несколько дней повидать семью, Лайджа нервничает и теряет координацию, как в детстве. Но может быть светила и правы? Может так организм Лайджа реагирует на зависимость от Маркуса? Может быть надо сделать так, как говорит отец – отрубить раз и навсегда?

Гэвин вдруг вспоминает, как мама приезжала из командировок, как было больно, когда она уезжала вновь. «Уж лучше раз и все», – думает Гэвин и соглашается с отцом. Лайджу можно волноваться. Поволнуется и все пройдет. У Гэвина же прошло. Два месяца – и он забудет. А эмоции? Что эмоции? Они эфемерны, их в карман не положишь, в резюме не напишешь. Да и зачем Маркус в резюме? Он же другого круга.

Эладжа слушает не перебивая, но с каждым словом отца его глаза загораются ярче и сияют холодом. Их словно что-то подсвечивает изнутри. То ли измененная доктором Стерн сеть нейронов, то ли решимость постоять за себя, то ли оставленная в наследство матерью родовая травма.

– Я понимаю тебя папа. Ты, как всегда, прав, – начинает Элайджа и кладет руку на колено Маркусу, когда тот собирается вставить свое слово, – но у меня есть проект. Я хочу открыть свою фирму. Я уже и название придумал. «Киберлайф». Надо быстро запатентовать на нее новую штуку – «нейронную пыль» – комплект крошечных ультразвуковых датчиков…

Тут Элайджа видит, что на лице отца появляется выражение скуки, которое тот пытается скрыть изо всех сил. Он сбивается, заикается, проглатывает слова, что-то мелькает в нем от прежнего Элайджа: в опущенных уголках губ, во взгляде, который упирается в точку посреди бровей отца:

– … для записи мозговой активности, можно будет контролировать и провоцировать эмоции, эмоцию раскаяния, например…

Элайджа пугается, что не сумеет удержать внимание достаточно долго, чтобы успеть сказать самое главное. Прерывает сам себя на середине предложения, собирается с духом и твердо закачивает:

– А регистрация и все формальности патента – это мне еще одному не потянуть, и … мне нужен доверенный человек, тот кто ради… нашей семьи, – Гэвин замечает, как рука Лайджа сжимает колено Маркуса, запрещая говорить, – пойдет на все. Ты в Вашингтоне… нет, ты не подумай, я не упрекаю, я горжусь … Но один я не справлюсь… Гэвин знает не больше меня, и его никто не воспримет всерьез. Нанимать адвоката со стороны я не хочу. Утечка и все такое. Там все на поверхности и … А Маркус… он может помочь. А потом ты возьмешь все в свои руки. Хороший план? Я прав?

Гэвин слышит, как доводит до ума свою речь брат: выбирает только те слова, которые отец поймет, которые его убедят, и врет на ходу. Да как убедительно! Нет у него никакой фирмы, даже в проекте, иначе бы Гэвин знал. Но и тут Гэвин молчит. Чертик внутри него радуется, что Маркус останется, и от этого становится хорошо. Эмоции в карман не положишь, но все-таки … Он опять не решается поднять глаза, – чертик не на показ – но под столом находит руку Маркуса и крепко сжимает. Потом они вместе с Лайджи выходят из кабинета. Маркус остается на тет-а-тет.

– Я как-то растерялся, Лайджа. Извини. Вроде и отец правильно говорит, и ты. Но с фирмой ты здорово повернул, даже я поверил.

– Потому, что это правда. Я просто придумал прям там, в кабинете. А моя самостоятельность отцу не нужна. Ему нужны дивиденды. Жаль, что ты не понял.

Гэвин слышит, насколько горько звучит голос Лайджа и думает, что этот разговор должен был нанести удар по Маркусу, а нанес по вере их обоих в способность людей отвечать добром на добро.

========== Маркус ==========

Советник Рид оставляет Маркуса в доме еще на три месяца: в конце концов он отличное приобретение. Но теперь требует от него каждодневных отчетов о том, как продвигаются дела с регистрацией фирмы Элайджа. Секретарь Советника Рида просит сведения о встречах с юристами, муниципальными службами и представителями патентного агентства. Дом завален документами о законодательнах лазейках, налоговых механизмах, и рыночных котировках. Советник готовится не только воевать за идеи сына, но и защищать завоеванное.

Все чаще Маркус занят с документами и все реже может проводить время с Элайджем. Чтобы выкроить час на занятия вечером, он решает отказаться от утренних проводов до школы и вечерних встреч после. Гэвин вполне может его заменить. Да и Советник Рид подчеркивает, что взрослые шестнадцатилетние мальчики могут сами дойти от Даун Тауна до Бэк Бей и обратно. Гэвин согласен с отцом, но почему-то без Маркуса и ему на улице неуютно. Гэвин все время смотрит по сторонам и все чаще вспоминает про людей в удобных костюмах из далекого детства.

Ему все время кажется, что Риды, все Риды, под прицелом. Три года ничего не изменили. Вернее, только ухудшили. Теперь у отца один из основных лоббистов клонирования – его ненавидят полстраны. Этого уже достаточно, чтобы бояться, а есть еще Элайджа. Его фотография мелькает то в том, то в другом научном журнале, его считают новым Илоном Маском. Элайдже вроде от этого ни тепло, ни холодно. А вот Гэвину не по себе. Мало ли что кому может в голову прийти. Однажды обжёгшись на молоке, Гэвин дует на воду. От школы до дома не больше километра, но он упорно шлет Маркусу несколько sms-сообщений с интервалом в три-четыре минуты «прошли Хай стрит», «два раза черный крайслер F 86-088».

Это становится потребностью, Гэвин загадывает: если Маркус успеет ответить до тех пор пока они перейдут улицу или не завернут за угол, или пройдут мимо стоянки, освещенной, но пустынной с пяти вечера, то все будет хорошо. Конечно это просто подстраховка, нервы и глупость. Если что, Гэвин сумеет постоять и за себя, и за Лайджа – он тренированный. Если что… Но спокойнее, когда от Маркуса приходит ответная sms: «ОК».

А еще он просит Маркуса увеличить тренировки.

– Тебя что-то тревожит?

На этот вопрос Гэвин не знает, что ответить. Честно сказать, что ему страшно возвращаться в темноте, кажется недостойным мужчины.

– Соревнования будут. Хочу выиграть.

Ответ ни о чем, Гэвин весь сжимается внутри в ожидании новых вопросов, но Маркус их не задает. Кивает, делает вид, что верит, и находит один дополнительный час перед сном для кикбоксинга.

***

То ли Гэвин притягивает своими страхами неприятности, то ли все его страхи – это чрезмерно развитая интуиция, но то, чего он так боялся, случается, когда он и Элайджа возвращаются домой в неприятной мороси густых ноябрьских сумерек.

Перед тем как завернуть за стоянку, Гэвин привычно набирает сообщение Маркусу, а краем глаза замечает резкое движение, не задумываясь стирает набранное, непослушными пальцами выбирает из заготовленных заранее сообщений SOS. На экран почти не смотрит, смотрит вокруг.

Им преграждают дорогу и отсекают путь назад. Их много – больше пяти. Высокий перекаченный афро обращает на себя внимание в первую очередь. Гэвин смаргивает и тут же вспоминает. Этого он видел пару раз на стрельбище и запомнил. Афро старается не отсвечивать и уходит в тень, Гэвину за спину. Гэвин быстро скользит взглядом по тем, кто остался на свету: трое совершенно незнакомых парней его возраста и двое взрослых в удобных костюмах и мягкой обуви.

Гэвин поводит плечами. Это конечно не разминка, но позволяет чуть унять сердце, которое норовит выскочить через горло. Гэвин стискивает зубы до ломоты, боль – это хорошо, она не даст страху победить его еще до начала драки. Прикидывает, что шестеро завалят его за секунд пять-шесть, если, конечно, не произойдет чуда.

Гэвин открывает рот и начинает дышать, как перед прыжком в воду. Переводит взгляд с одного уебка на другого, переводит большой палец в угол экрана. Успевает нажать на «отправить», прежде чем телефон выбивают из его вспотевших рук далеко в сторону. Успевает толкнуть Лайджа себе за спину и услышать: «которого брать?» Успевает обернуться на голос – афро перетирает с одним из «костюмов».

Пора. Может получится вырубить взрослого. Выиграть больше, чем пять секунд. Заставить остальных забыть о Лайдже. Отличный план. Гэвин резко делает шаг в сторону «костюма», меняет ногу в прыжке, проводит верхний кик. От пятки до макушки Гэвина прошивает острой нервной болью, а из глаз брызжут слезы: удар пришелся точно по височной кости «костюма», а сухожилия Гэвина к жестким атакам оказывается не готовы. Когда нога идет вниз, Гэвин замечает тусклый блеск ножа справа. В ту же секунду в глазах темнеет от удара в левый висок. Он отрубается раньше, чем успевает хоть что-то предпринять.

***

Когда Гэвин очухивается, первая болезненная мысль – о Лайдже. Первое ощущение – разрывающая боль в голове и холод во всем теле. Он пытается поднять голову – глаза тут же заливает кровь. Шевелит рукой – с ней нет проблем, утирается рукавом, опирается на ладонь, стараясь приподняться – под пальцами чавкает лужа. Гэвин озирается – тусклое освещение, запах машинного масла, асфальта и мокрой щебенки, смутные силуэты викторианских пятиэтажек красного кирпича. Он все еще перед стоянкой. Один. Значит все-таки забрали не его. Сколько он пролежал в отключке?

Гэвин ощупывает лицо – отдергивает руку. Нож полоснул по щеке, кажется не очень глубоко, но очень больно. Судя по тому, что кровь и не думает свертываться, все произошло не более трех минут назад. Сев и пытаясь переждать головокружение, Гэвин осматривается внимательнее. В ушах звенит, перед глазами красные и желтые круги. Где-то вдалеке голоса. Все плывет, боль в затылке такая, что хочется глаза поскорее закрыть, а не таращиться в темноту. Но таращится.

Замечает несколько фигур в тени дома, закрытого строительными лесами. Голоса, кажется, идут тоже с той стороны, но понять, что говорят, невозможно. Словно плотная морось проглатывает не только изображение, но и звук. В голове у Гэвина начинают сами собой рисоваться картинки, одна страшнее другой. Сумка, вспоминает он, там Глок. Подобраться и положить всех. А там пусть судят. Но сумки нет. И нет сил подняться. Он один, а одиночки проигрывают.

Вдруг уши закладывает от близкого выстрела. Раздается еще один. Потом еще. Грохот множит эхо. Гэвин вздрагивает всем телом. Почти без перерыва раздается еще два выстрела, беспорядочная стрельба, потом еще одиночный. Стреляют бегло, Гэвин не может понять, перестрелка ли это или прицельный огонь в одном направлении. Звук, кажется, идет со всех сторон. Гэвин зажимает уши, на ладони сочится теплое. Он с трудом сохраняет способность сидеть и соображать.

А потом видит что-то стремительное, смутное, хищное. Тени в строительных лесах бросаются врассыпную. Гэвин заставляет себя встать на колени и медленно передвигает ноги в направлении лихорадочного движения. Но ему опять преграждают путь. Маркус возникает прямо перед ним, злой, со вздувшимися на лбу венами. В охапке он держит Элайджа и тяжело дышит.

– Садись, прям на асфальт садись, – сдавленно и коротко командует Маркус Гэвину. – Я уже вызвал скорую. И полицию. Сейчас будут.

– Как Лайджа?

– Физически – лучше, чем ты, – Маркус изворачивается, стягивает с одной руки куртку, этой же рукой перехватывает едва стоящего на ногах Элайджа, стягивает куртку с себя окончательно и накрывает ей Гэвина. – Продержишься?

Гэвин кивает, смотрит вверх. В желтом свете фонарей Элайджа выглядит как экспонат мадам Тюссо, застывшим и пугающе утрированным. У него разбитые губы, припухшая скула, остекленевший взгляд.

– Лайджа, – зовет Гэвин.

Элайджа не реагирует ни на голос, ни на прикосновение к руке.

– Подожди, Гэвин, – Маркус свободной рукой прижимает голову Гэвина к себе, и она вроде как меньше кружится и кровь почти перестает заливать глаза, но зато голоса Маркуса теперь идет откуда-то из живота: – Он оглушен. Дай ему время. Он сумеет это пережить. Он сильный.

– А почему у него губы …

– Пистолет в рот засовывали… остальное не успели… отморозки. Ты, кстати, вырубил водителя. Поэтому и в машину его затолкать тоже не успели. У тебя интуиция, Гэвин. Я завидую.

– Ага, – Гэвин тупо улыбается, а потом все становится совсем как в тумане, чернеет и пропадает.

***

Окончательно Гэвин приходит в себя уже в больнице. Маркус сидит рядом.

– Где Лайджа? – спрашивает Гэвин, ощупывая онемевшее лицо. Губы почти не двигаются – сколько ж обезболивающего в него вкололи? На щеке и за ухом скобы, пол головы обрито, под подушечкам пальцев он нащупывает шов.

– У главврача. Осмотр и все такое. Он пока не говорит, шоковое состояние. Вывих плеча, несколько синяков, сильный ушиб ребра. Но он не говорит.

В голове Гэвина призраком проносится фраза, которую он столько раз слышал в детстве.

– Элайдже нельзя волноваться, – неожиданно повторяет Гэвин онемевшими губами, – так волноваться. Я прав? Он не справится? Я его не уберег?

– Справится, – Маркус смотрит Гэвину прямо в глаза и Гэвин верит, – И ты все сделал лучше всех. Теперь тебе тоже надо успокоиться и поспать. Не переживай. Элайджу я заберу домой, в привычной обстановке ему будет лучше. Если будут проблемы с выпиской – позвоню Советнику. А ты останешься здесь. У тебя сотрясение. Продержат как минимум неделю. Если все будет хорошо, я приеду завтра. Если нет – я позвоню. Вот, – он протягивает свой телефон. – Спрячь, а то тут нельзя.

Гэвин кивает.

– Я все сделаю. Все будет хорошо с ним. Не сомневайся, – говорит Маркус и выходит из палаты.

***

Элайджа открывает глаза – утренний неверный свет окрашивает сизым потолок его комнаты. Он дома. Но не помнит, как тут оказался. Он вообще ничего не помнит из последних нескольких часов своей жизни. Только пистолет во рту и запах. Запах марихуаны. А потом все смутно. Больница, укол, Маркус ему что-то говорит в машине. Гэвин!

Элайджа дергается, тут же его лицо оказывается в ковше из теплых ладоней. Маркус наклоняется над ним и улыбается:

– Элайджа, все хорошо! Все хорошо.

– Гэвин?! – опухоль с губ спала, они слушаются, болячки натягиваются, слегка лопаются, но говорить можно.

– В больнице. Небольшое сотрясение, несколько царапин, несколько швов. Отблагодаришь его, когда вернется. Тебе вкололи немножко успокаивающего. Вот, собственно, и все, – Маркус говорит осторожно и очень медленно, с большими паузами между словами и предложениями. Внимательно смотрит в серые глаза. Элайджа после глубокого наркотического сна порозовел, смотрит осознанно, восковой экспонат больше не напоминает. Но у Маркуса все равно сердце не на месте. Что сам он выглядит после этой страшной ночи больным, его не волнует.

– От одного укола я снова стал идиотом? – отрешенно спрашивает Элайджа. – Почему ты говоришь со мной, как с трехлетним? И как после всего этого хоть что-то может быть хорошо!

Маркус готов расцеловать мальчишку за эти слова. Не потому, что они ему понравились. А потому, что они вписываются в логическую парадигму. Разум Элайджа не переломился пополам как соломинка, нападение и шок не разрушили хрупкие нейронные сети. Это почти чудо. Маркус осторожно гладит нежную, почти детскую кожу на щеке, обводит фиолетовый синяк на скуле по большой дуге, спохватывается, убирает руки и садится рядом с Элайджи на пол.

Элайджа поднимает руку к потолку, смотрит на свои дрожащие пальцы, поворачивает кисть – разбитые костяшки саднят:

– Ты думаешь, что такое может пройти бесследно? Не будет больше хорошо, Маркус. Не будет.

– Будет, малыш… – Маркус хочет добавить «я все сделаю, чтобы было», но дурацкий комок, откуда-то взявшийся в горле, не дает говорить, и сглотнуть его никак не получается. Маркус переводит дыхание, делает паузу, чтобы голос его не выдал и не начал предательски дрожать в самый неподходящий момент, отворачивается, внезапно заинтересовавшись видом из окна. После паузы уже спокойно и твердо спрашивает:

– Ты же не собираешься утонуть в первой чаше дерьма?

– Не первой, – Элайджа смотрит в потолок пустым взглядом. Внутри у него странная тишина, словно все чувства пропали разом. – Почему я, Маркус? Почему все говно достается мне?

– А ты хотел бы, что бы все говно досталось Гэвину?

– Да какого… – Элайджа резко поворачивает голову и зло смотрит в слегка воспаленные и покрасневшие от бессонной ночи глаза Маркуса, – Точно нет. За кого ты меня принимаешь?! Я хотел бы, чтобы говна не было вообще.

– Говно равномерно распределено между всеми. Так что оно никуда не денется и будет случаться. Рано или поздно. Лучше рано. Тогда останется больше времени… – тут Маркус улыбается, искренне и заразительно, – … чтобы от него отмыться. Не хочешь принять ванну?

– Не смешно, Маркус. Совсем нет. И все-таки, почему?

– Да все одно и тоже. Зависть, ненависть, месть… Моя вина. Я не должен был слушать твоего отца. Если бы я был рядом…

– Ты и так был. И сейчас есть.

Элайдже больше не хочется говорить, он лежит еще некоторое время, прислушивается к себе. Наверное это действие седативных еще не совсем прошло, поэтому внутри так холодно и пусто. Как в космосе. Как в Арктике. Он словно заморожен изнутри. Может быть и правда пойти принять ванну? Согреться.

– Хочу смыть все. Их пальцы, их слова, их запах…

Элайджа сбрасывает ноги с кровати, встает слишком резко, боль в ребре заставляет его вскрикнуть и он начинает заваливаться назад. Маркус подхватывает за пояс, не дает упасть:

– Осторожнее.

Элайджа высвобождается, пересекает комнату и останавливается перед закрытой дверью в санузел. За ней его ждет темное помещение. Элайджа не боится темноты, у него нет клаустрофобии, но его тело сопротивляется и он никак не может заставить себя переступить порог и зажечь свет. Макус замечает, подходит, толкает дверь, протискивается мимо Элайджи внутрь, нажимает на выключатель у дальней стены. Лампы зажигаются мягко, с легким жужжанием. Помещение перестает напоминать темный колодец между двух домов.